Текст книги "С добрым утром, Марина"

Автор книги: Андрей Фесенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

С добрым утром, Марина

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Теплоход, высадивший на берег пеструю, шумную, говорливую толпу пассажиров, уже отчалил от пристани, а Марина все стояла с чемоданом под густым раскидистым кленом. Ее никто не встречал, хотя из Гремякина обещали прислать «Москвич». С досадой подумала, что в деревне, куда ехала она на первую свою работу, должно быть, живут не очень-то чуткие люди, что это по их вине теперь придется тащиться с тяжелым чемоданом через мост на тот берег, ловить попутную машину, а потом еще и в самом Гремякине плестись по неизвестным улицам, пока не набредешь на колхозную контору.

В трех шагах от нее сидела на скамейке немолодая женщина в платке и вязаной серой кофточке с большими пуговицами. У ног ее стоял детский трехколесный велосипед – наверно, городская покупка для какого-нибудь сорванца. Как и Марина, она тоже кого-то поджидала, но и за ней никто не приезжал.

Был полдень, знойный, душный, с безупречно голубым небом и редкими белесыми облаками. Река искрилась под солнцем; казалось, она излучала свет, хотелось смотреть и смотреть на нее, ни о чем не думая.

– Извините, вы не из Гремякина? – обратилась к женщине Марина, немного смущаясь.

Та оторвала взгляд от реки, покосилась на девушку строгими круглыми глазами, как бы говоря: «Чего спрашиваешь, разве и так не видно?» Что-то усталое, уходящее, недовольное было в морщинистом лице этой немало пожившей и повидавшей на своем веку женщины.

– Я попутчицу ищу, – опять сказала Марина.

– Ну, гремякинские мы, а тебе-то что, милая? – сдержанно отозвалась женщина. – К нам едешь иль еще куда?

– К вам, к вам, в Гремякино!..

Марина искренне обрадовалась счастливой встрече с попутчицей. Она тоже присела на скамейку, повеселевшая, как бы показывая всем своим видом, что теперь вдвоем им будет куда сподручней поджидать машину и добираться до деревни. Женщина, слегка наклонясь, спросила ее:

– А чего ж это ты, милая, к нам? В гости к кому, что ли? Вижу, вроде городская…

По простоте душевной Марина чуть не назвала женщину бабушкой, но это было бы, пожалуй, бестактностью, потому что пожилая попутчица все же не походила на старуху, и девушка сказала:

– Я, тетя, работать буду в Гремякине.

С какой-то настороженностью женщина продолжала вглядываться в девушку, но строгое лицо ее уже заметно подобрело, словно на него дохнуло освежающим ветерком.

– Работать? А кем же, милая, ежели не секрет?

– Киномеханик я. Картины буду вам крутить.

– Киномеханик? – изумилась женщина, будто услышала невесть что. – Да ты никак, девонька, смеешься надо мной? Это ж работа для парней. Завсегда они в кинобудках, круглые коробки таскают.

Улыбка скользнула по лицу Марины, она хотела было воскликнуть: «Эх, тетя, да и отсталые у вас взгляды!» – но вовремя сдержалась. А женщина, не скрывая пробудившегося интереса, спросила уже мягче, хоть и с некоторой неуверенностью:

– Ну, а жить у кого будешь? Тебе поди комнатка нужна? Чтоб чистенько, уютно и недорого…

– Не знаю, ничего не знаю, – покачала головой Марина и на секунду зажмурилась.

Она и в самом деле пока не представляла себе, где будет жить, как устроится в деревне, с кем подружится. В ее коричневой сумочке лежало направление в Гремякино, удостоверение об окончании курсов киномехаников, да у ног стоял чемодан с девичьими нарядами – вот и вся она, все ее богатство. А еще у нее было желание наконец-то начать самостоятельную, независимую жизнь, к которой так готовилась последние годы в детдоме. Отца она не знала вовсе, а мать умерла, когда Марине было три года; единственная тетка жила на Урале и напоминала о себе только в письмах под Новый год, желая племяннице крепкого здоровья и большого-пребольшого счастья…

Марина и женщина продолжали сидеть под ветками клена, как вдруг в конце улицы загромыхали по мостовой колеса. Пара коней вихрем неслась к пристани, и парень, привстав на линейке, нахлестывал их кнутом что было силы. Грохот стремительно нарастал, будто гром. Кони были сильные, гривастые, откормленные и через минуту-другую уже остановились напротив пристани. Парень соскочил наземь, возбужденный и нетерпеливый, сорвал с головы клетчатую кепку.

– Эх, чертяка! Опоздал…

У него были светлые, почти белые волосы и такие же брови на розовато-загорелом лице, а уши торчали, будто их оттянули в стороны да так и оставили. Он бросился вниз по лестнице, к пристани, но тут же вернулся, растерянный, с виноватым видом, подошел к коням, похлопал каждого по морде. Гнедые потряхивали черными густыми гривами, косили огненными диковатыми глазами.

– Опоздал, красавцы, к теплоходу, делать теперь нечего! – опять сказал парень и закурил.

Подперев подбородок ладонью, женщина молча наблюдала за ним. Что-то щеголеватое было в этом парне: клетчатая кепка надета набок, новая рубашка с карманами на груди, рукава засучены по локоть.

Марина тоже смотрела на парня, но почему-то обратила внимание только на его хромовые, начищенные до блеска сапоги.

«Чудак!.. Вырядился, как на свадьбу», – усмехнулась она про себя.

– Что, милок, иль невесту упустил? – кивнула женщина задумавшемуся парню.

Тот нехотя обернулся к ней, перевел взгляд на Марину, но особого интереса не проявил – должно быть, он принял их за мать и дочь, только что сошедших с теплохода.

– Невест и в Суслони хватает, по рублю штука, – все же процедил он сквозь зубы.

«Задавака в сапогах!» – снова усмехнулась Марина и поднялась со скамейки.

Цветастое платье красиво облегало ее стройную фигуру, а на загорелой шее поблескивали крохотными вспышками янтарные бусы, которыми ее как-то наградили на смотре художественной самодеятельности за чтение стихов Сергея Есенина. Марина знала, что ее считали хорошенькой, миловидной. Теперь парень пристальней посмотрел на девушку, в глазах его промелькнуло удивление, он как бы спрашивал: «Что за деваха, откуда такая?» Но заговорил он не с ней, а с женщиной:

– Я должен был встретить одну знаменитость с орденами… Чугункову из Гремякина.

– Кого, говоришь, кого? – переспросила та, настораживаясь, и почему-то посмотрела на Марину.

– Да героиню, доярку! Неужели не знаете?

Парень подошел к скамейке; он нет-нет да и поглядывал на девушку: то ли хотел о чем-то спросить, то ли просто любовался ею. Марина это чувствовала, ждала, что будет дальше.

– Выходит, милок, это ты за мной пожаловал, – очень спокойно сказала женщина. – Чугункова-то я. Кому понадобилась в Суслони?

Опешив, парень заморгал белесыми ресницами, но через минуту уже пришел в себя, засуетился:

– А ведь верно: вы Татьяна Ильинична! Как же это я сразу не признал вас, не догадался? Вот растяпа! Думал, вы совсем другая.

Чугункова встрепенулась:

– А какой же я представлялась тебе?

Он не нашелся сразу, что ответить, и принялся в задумчивости тереть щеку. Почему-то его щеголеватость теперь не бросалась Чугунковой в глаза: просто парень приоделся в дорогу, раз ему поручили встретить героиню и привезти в Суслонь. В эти минуты он даже понравился ей своей живостью и непосредственностью. Она опять спросила:

– Так какая же я, по-твоему, должна быть, милок?

– Ну, строгая такая, важная, со Звездой Золотой и орденами, – сказал он наконец чуть виновато. – Одним словом, знатная. Председатель-то наш наказывал мне перед дорогой: мол, по звезде узнаешь ее среди пассажиров, в область она всегда ездит с наградами на груди… А вы вон какая, совсем обыкновенная. Как моя тетка, даже чуток похожи на нее…

Теперь и Марина узнала эту прославленную женщину-героиню, о которой не раз читала в газетах, а однажды, когда проходила практику в совхозном клубе, сама показывала ее в кинохронике. На экране она действительно выглядела солиднее, крупнее, величественнее, а тут на скамейке под кленом сидела живая, морщинистая, разговорчивая Чугункова…

«Вот здорово, что я познакомилась с ней!» – подумала Марина и вдруг почувствовала себя удачливой, счастливой, хоть и не отдавала отчета, как и почему возникло это чувство.

Она посмотрела на парня уже без прежнего заигрывания, доверчиво и благосклонно, и нашла, что ему, пожалуй, к лицу клетчатая кепка и даже сапоги не портят его крепкую, ладную фигуру.

А Чугункова отчего-то помрачнела. Задумчивый взгляд ее был устремлен куда-то за реку, на противоположный берег, где, удаляясь, пылил грузовик.

– Зачем же я понадобилась в Суслони? – спросила она парня.

Тот заговорщицки подмигнул Марине: чего, мол, тут спрашивать, потом полоснул себя пальцем по горлу:

– Вот так нужны – позарез!

– Пожар, что ли?

– Пожара нет, а дело кричит.

– Да какое дело-то? Говори толком.

– Я и говорю… Мы в колхозе новый коровник построили, породистое стадо завели. Это ж все знают, в районной и областной газетах писали. Вот наш-то председатель и заявил: «Хватит бескрылости, даешь образцовую ферму, у Чугунковой надо учиться!» Ну вот и просим вас приехать к нам для обмена опытом. Поучите наших доярок уму да сноровке.

– Та-ак… Значит, обменяться опытом? – сухо протянула Чугункова.

– Ага!.. Наш-то сказал, хорошо бы денька на три к нам…

– А может, на недельку?

– Да наши будут только рады!

Чугункова медленно покачала головой:

– Ишь как рассудили!.. Что ж получается? Три дня в области обменивалась, на совещании выступала… Теперь к вам? А работать кто за меня будет? Тетка чужая? Негоже так… Как же в Суслони узнали, что я нонче с теплоходом возвращаюсь?

– Да это ж просто: телефон! – щелкнул пальцами парень. – Договорились сперва в райкоме партии, потом к вам, в Гремякино, позвонили, потом на пристань… Наш-то заставил меня запрячь красавцев, и вот я тут, да запоздал немного…

– Значит, поучить ваших надо? – переспросила Чугункова недовольным тоном. – А у вас что же, нет опытных доярок?

– Как это – нет? Есть, и не одна!

– Ну и пусть они остальных подтягивают.

– Так ведь вы ж героиня, авторитет на всю страну! Наш-то председатель говорит, что у вас секрет мастерства, своя школа.

– Секрет! Проявляй старание, люби свою работу, к каждой корове имей подход да корми получше – вот и весь секрет, вся школа.

– Да это у нас знают!

– А председателю не ясно, что ли? Уж коли ездить, так не с речами, а делом помочь, поработать на ферме с полгодика…

– Да и он это понимает! Но все же… вы героиня!

На какое-то время Чугункова задумалась. Вдруг к ней пришло решение, она быстро поднялась.

– Хорошо, милок… Заедем-ка сперва в райком.

Парень обрадовался, подхватил велосипед. Не торопясь, все с тем же озабоченным лицом, Чугункова уселась на линейке и кивком головы пригласила сесть рядом с собой внезапно приунывшую Марину. Та неуверенно возразила, что ведь ей надо не в Суслонь, а в Гремякино, но Чугункова строго перебила ее:

– Садись, садись. Доберешься куда надо…

Кони сразу рванулись с места и понеслись но улице как птицы. Мостовая гремела, грохотала; должно быть, парень любил езду с ветерком. Он не нахлестывал коней кнутом, хоть и держал его в руке, лишь покрикивал то ласково, то гневно:

– Давай, давай, крылатые! Поднажмите, небесные! Э-эх, красавцы, эх, демоны!

По всему было видно, что красавцы хорошо знали его голос, подчинялись каждому движению его руки.

Марине никогда прежде не приходилось ездить на такой легкой, пружинистой линейке, видеть таких сильных, стремительных коней; в детдоме была вислобрюхая лошаденка и скрипучая телега, на которой подвозили дрова и воду в бочке. Девушке стало легко и весело, она украдкой косилась на парня, пыталась угадать, кто он, чем занимается в Суслони. Агроном, зоотехник или, может, учитель?

А Чугункова сосредоточенно молчала, устремив неподвижный взгляд вдоль улицы…

На мосту через реку кони пошли шагом, потряхивая гривастыми головами. Парень оглянулся на Марину, но не заговорил – то ли смутила строгость молчавшей Чугунковой, то ли не нашелся, с чего начать. Наконец он поинтересовался:

– А вы, извиняюсь, с Татьяной Ильиничной едете?

– Да, то есть нет… – сбивчиво сказала Марина. – Я сама по себе. Буду жить в Гремякине.

Парень кивнул, удовлетворенный ответом, но тотчас же опять повернулся лицом к девушке – молчать рядом с ней он не мог.

– А как вас зовут, если, конечно, не тайна?

– Марина Звонцова.

– А я – Виктор Шубейкин! – объявил парень с радостью.

– Кони вам так послушны, ловко вы с ними! – помолчав, сказала Марина. – Вы, наверно, зоотехник?

– При чем тут зоотехник! – отмахнулся Виктор и рассмеялся. – Я конюх. Закончил восемь классов и пошел работать в колхоз, вот уж четвертый год… Знаете, какая у нас конеферма? Во всей области такой не найдешь! Ненаглядные – что! У нас призеры есть, чистых кровей… Конечно, теперь кругом техника – и на полях, и в хозяйстве, но и без коней в деревне еще нельзя. Знаете, сколько их имеется в колхозах и совхозах страны? Более четырех миллионов. Цифра громкая. Думаете, у нашего-то у председателя «Победы» нет? Новенькая. Только он коней любит, вот на этой самой линейке и разъезжает куда надо. Он же кавалеристом был в Отечественную, в Берлин на коне въехал… С тех пор у него такая любовь к коням. Ну, и я тоже привязался к конеферме…

Марине было приятно, что Виктор оказался таким простым, общительным, совсем незаносчивым парнем. Она улыбнулась ему доверчиво и ласково и рассказала, что получила направление в Гремякино, будет там работать киномехаником.

Виктор даже подпрыгнул, глаза его широко раскрылись, он схватил Марину за руку:

– Да зачем же в Гремякино? К нам давайте, в Суслонь.

– Как это – к вам? – оторопела она. – У меня ж направление.

– Спрячьте бумажку! О своем будущем надо думать… У нас в Суслони Дом культуры новый, кинозал на шестьсот мест. Ну, и обстановка соответствующая, портреты, наглядная агитация. Даже буфет торгует по субботам и воскресеньям. Драмкружок – дай боже какой! Макар Михайлович, учитель, руководит. А заведует Домом культуры Каплунова. Можно сказать, талант в своем деле. Наш-то председатель говорит: без нее Суслонь – не Суслонь. Звание нашей Каплуновой присвоено: заслуженный работник культуры… А вот киномеханик у нас женился и в город перебрался жить. Прямо беда! Ищем, ищем… Поехали к нам в Суслонь?

Марина не знала, что ответить, в замешательстве посмотрела на Чугункову, но та по-прежнему сидела безучастная к разговору молодых. А Виктор все наступал, приводил все новые и новые аргументы:

– Куда там Гремякину до нашей Суслони! Правда, пока у нас нет своих Героев Труда, но зато есть орденоносцы. Восемь человек. А сам председатель-то орденом Ленина награжден. Да еще военные награды. Как наденет в праздник – залюбуешься!.. И вообще, Суслонь – это ж Суслонь! У нас сады, лес большущий, улицы прямые, дома богатые… На Суслонь берут равнение, хозяйство у нас крепкое, работаем – аж чертям тошно. И много строим, всю деревню хотим обновить… Если надо, председатель все устроит, позвонит куда надо, останетесь у нас.

– Не знаю, как быть, – заколебалась Марина, думая о том, что, может, и прав этот напористый парень, влюбленный в свою необычную Суслонь.

Вдруг Чугункова потянулась к парню за вожжами, сказала тоном, не допускающим возражения:

– Не гони, милок, коней. Сама править буду.

Виктор послушно уступил ей вожжи.

– Вот что, оратор: не мели зря языком! – проговорила Чугункова решительно. – Ваша Суслонь, конечно, теперь на большом разгоне, вперед Гремякина вырвалась, председатель у вас головастый, большой выдумщик, дай-то всем такого – спасибо скажут! С хорошей перспективой работаете и живете. Похвально. Однако зачем же так: раз вы перспективные и быстро растете, значит, все вам подавай? А другим что? Остатки со стола? Негоже это. Надо, чтобы везде было лучше, в каждой деревне… Так что не сбивай девку с панталыку. Ей в Гремякино предписано, пущай и едет туда.

Она замолчала и уже до конца дороги не проронила ни слова. Виктор и Марина тоже не решались больше разговаривать, только переглядывались.

2

Это кирпичное краснокрышее здание Чугункова помнила еще со времен своего девичества, когда комсомолкой приезжала в район. В первые годы после войны тут, под могучими тенистыми липами, летом обычно стояли легкие дрожки да линейки, а зимой – санки-бегунки и широкие розвальни с пахучим, прихваченным морозцем сеном, на которых председатели колхозов съезжались в райком на совещания. Если верно, что по одежке встречают человека, то все эти неказистые двуколки и дрожки свидетельствовали о том, как же небогато, трудно жилось в деревнях. Но шли годы. Лошадей у коновязи постепенно заменили потрепанные, в пыли и грязюке, «газики» и мотоциклы, а уж в последнее время возле райкома все больше останавливались поблескивающие на солнце «Москвичи», «Победы» и «Волги».

Прошлым летом в палисаднике напротив кирпичного дома густо рос бурьян и разгуливали куры; теперь же под райкомовскими окнами пестрели цветники и красиво кустилась пахучая сирень. Говорили, что это дело рук нового секретаря Дениса Михайловича, который несколько раз устраивал с работниками райкома нечто вроде воскресника…

Секретаря в райкоме не оказалось – уехал в Нелидовку, а вернуться должен часа через два. Девушка за столом сказала это нехотя, сквозь зубы, будто и не признала Чугункову, но тут же добавила, что героиню давно ждут не дождутся в Суслони, все телефоны оборвали, разыскивая ее.

– Так я ж по этому делу и хочу к Денису Михайловичу! – промолвила Чугункова.

Она ни на кого не смотрела, и Марине, стоявшей в дверях, подумалось, что эта строгая женщина сейчас присядет у окна и не уйдет, пока не добьется своего.

Выражение собранности появилось на лице Чугунковой, она перевязала платок на голове, крепко поджала блеклые губы. Так холодно ее еще не встречали в райкоме; было ясно, что тут ею недовольны.

– Что ж, значит, подождем! – вздохнула она и в самом деле присела у окна.

Марина и Виктор тоже хотели было пройти к стульям, но Чугункова вдруг поднялась, сказала, увлекая их к выходу:

– Лучше-ка пообедаем. Нечего зазря время терять, да и силенки свои надо подкрепить. Силенки понадобятся нам немалые.

В ресторане, что был через дорогу, они уселись под декоративной пальмой и стали ждать, когда к ним подойдет официантка. Людей за столиками сидело немного. Чугункову тут знали, с ней здоровались, раскланивались, заговаривали; она отвечала, хотя выражение озабоченности не сходило с ее лица.

В ожидании обеда Виктор то и дело оглядывался, ерзал на стуле, наконец не выдержал, вскочил и направился в буфет. Через минуту он вернулся, смущаясь, поставил на стол бутылку вина и сказал оправдывающимся тоном:

– Квас же! Цинандали называется. Надо выпить за знакомство? Надо.

В ресторане Чугункова вела себя, как дома: сняла вязаную кофточку, чтобы не было жарко, а когда подошла официантка, принялась расспрашивать о меню:

– Говоришь, на второе котлеты? Поди пережарили. Не впервой я у вас обедаю. Лучше подай, как это… рагу. Из свинины оно или из баранины? Ежели из свинины, тогда прошу жаркое по-домашнему. Ваш-то шеф-повар Василий мастер делать жаркое… И конечно, компот. Холодный пить – одно удовольствие.

Было немного празднично и торжественно, за столиками шел негромкий разговор, раздавался сдержанный смех. Со стены, с огромной картины в позолоченной раме, вглядывались в посетителей три русских богатыря. Буфетчица включила радиолу, и молодой девичий голос заполнил зал, вырвался в распахнутые окна на улицу:

 
Возле бережка крутого-о
День и ночь волна шуми-ит.
Хорошо-о любить тако-ого,
Кто любовью дорожи-ит…
 

Марине нравились и эта песня о шумящей речной волне, и раскидистая пальма над их столиком, и неясные разговоры, которые долетали до нее со всех сторон. Ей почему-то казалось, что Чугункову и Виктора она знает давно-давно…

За окнами, на улице, профырчала машина. Резко хлопнула дверца кабины.

– Денис Михайлович приехал, секретарь райкома! – сказала Чугункова и принялась надевать свою кофту.

– На прошлой неделе он приезжал к нам в Суслонь, – деловито заговорил Виктор. – Все поля осмотрел, а потом вместе с нашим-то на конеферму заглянул. Похвалил за порядочек!

– Вот что, молодые… – остановила его Чугункова. – Вы беседуйте тут, а я – в райком. Денис-то Михайлович может опять уехать, ищи его тогда…

– Да обед же! – возразил Виктор. Она махнула рукой:

– Ладно, ладно… Скажите этой, в белом передничке, мол, тетка Татьяна отобедает в другой раз. Пущай извинит за беспокойство да привет шефу-повару Василию передаст.

Когда официантка поставила на стол тарелки, а лишнее, предназначенное для Чугунковой, унесла, Виктор наполнил бокалы вином и, глядя на девушку в упор, спросил полушепотом:

– За что выпьем?

Марина пожала плечами; она впервые сидела вдвоем с парнем в ресторане, и ей очень хотелось, чтобы у них все обошлось хорошо, как и надо в таких случаях. Девушке иногда мечталось, что если встретит его, желанного друга, то это будет такой же современный парень, как у некоторых ее подруг, – высокий, худощавый, отличный танцор; он будет петь под гитару модные песенки, свободно рассуждать о кинофильмах, о покорении космоса… Виктор, конечно, не был похож на такого парня, но все равно он очень милый, отзывчивый, добрый.

– За встречу и за нашу Суслонь! – оживленно произнес он и чокнулся звонким бокалом. – Пейте, пейте, квас же!

Вино было холодное, освежающее. Марина выпила все до дна.

«А он славный, этот Виктор! – подумала она. – Только зачем носит сапоги?.. Вот бы подружиться! А сапоги… сапоги он не будет носить, купит для праздников узконосые туфли».

Виктор ел быстро, с аппетитом. Он постукивал ложкой о тарелку, а сам все расхваливал свою Суслонь, новый Дом культуры, умницу председателя, которого очень уважал. Марина покорно слушала.

Когда они кончили обедать, к их столику подошли двое – бородатый старик с утиным носом и парень лет двадцати пяти с нависшим на глаза чубом.

Они поздоровались с Виктором, закурили, разговорились. Это оказались отец и сын, приехавшие из Суслони в райцентр, чтобы закупить кое-что для готовящейся свадьбы. Говорил больше старик, а сын только поддакивал. Наконец они уселись за соседним столом.

– Стало быть, условились: прокатишь по суслонским улицам на залетных! – кивнул старик Виктору, как бы завершая разговор. – Чтобы, значит, колокольчики, бубенчики, ленты. По-русски, как бывало прежде. Пущай свадьба играется по-новому, в Доме культуры, только молодых надо доставить не на «Волге», а на конях. Такая у нас с сыном задумка, и с нашей Каплуновой насчет машины мы не согласны.

– А что? Я готов, – сказал Виктор.

Старик удовлетворенно погладил лопатистую бороду, переглянулся с сыном:

– Полдеревни пригласим в Дом культуры. Гуляй, народ! Младший Куделин женится, лучший суслонский механизатор.

– Неужели полдеревни? – удивился Виктор. – Здорово!

Старик протянул ему через стол руку, подмигнул: мол, знай наших; тот крепко пожал ее, как бы скрепляя уговор. Марина слушала суслонцев с большим вниманием, все было интересно, наполнено особым смыслом. Оборотясь к ней, Виктор вдруг сказал односельчанам:

– А вот она у нас в Суслони будет работать. Киномеханик она. Считай, дело решенное.

Марина хотела было возразить, что еще ничего не решено, но промолчала. На нее пристально смотрел младший Куделин и будто говорил глазами: «А ничего, ничего деваха! Пожалуй, и на свадьбу можно пригласить!»

– Значит, кино нам будете показывать? – спросил он басом.

– Да, я курсы киномехаников окончила, – подтвердила Марина.

– Порядочек! Мы с Любой в охотку смотрим фильмы. Только их сейчас показывают у нас с перебоями. Вы уж постарайтесь…

Старик Куделин поднял над столом костлявую руку, заставил сына замолчать, а сам сказал:

– Тебе, дочка, ей-богу, понравится в Суслони. Суслонь наша нынче в силу вошла, экономически окрепла, как говорится. Понравится, верь моему слову!

Марина зажмурилась и мысленно увидела эту самую Суслонь с палисадниками и огородами, с летящими по улице залетными; увидела Дом культуры, заполненный кинозал, а среди людей – Виктора, отца и сына Куделиных да еще какую-то чернобровую, счастливую, очень молодую женщину с такими же, как у нее, у Марины Звонцовой, янтарными бусами на шее…

«А что ж, и поеду в Суслонь, поеду с Виктором да с Куделиными!» – сказала она себе на улице.

Красавцы по-прежнему стояли у забора, вздрагивали кожей, отмахивались хвостами от мух.

– Ну вы, небесные!.. Потерпите еще немного, – весело прикрикнул на них Виктор.

Перед палисадником с круглыми цветниками они невольно остановились. В распахнутом окне второго этажа показались мощные плечи мужчины в черном пиджаке и голова Чугунковой. Секретарь и доярка о чем-то горячо разговаривали. Рассерженный мужской голос вырвался на улицу:

– От масс решила оторваться? Звезду получила и зазнаешься?

– Чего мне зазнаваться? – воскликнула Чугункова и затрясла кулаками в воздухе. – Не ты меня, Денис Михайлович, кормишь, а я тебя вот этими самыми руками. Я молока людям надаиваю, коровушек обхаживаю…

Она посмотрела из окна на улицу, но вряд ли что увидела, опять отвернулась.

Виктор и Марина переглянулись в замешательстве, затем молча отошли от палисадника. Он принялся распутывать вожжи, а она уселась на линейке, притихла. Поскорее бы уже доехать, устроиться, а вечером… Вечером подняться бы в кинобудку, включить свет.

3

Чугункова появилась на крыльце минут через десять. Хмурясь, шумно дыша, с красными пятнами на щеках, она сняла с линейки велосипед, обернулась к Виктору:

– Все! Поезжай, милок, в свою Суслонь, а уж мы как-нибудь доберемся до Гремякина. Звонила я, «Москвич» сломался, а то б прислали за нами. Жалко, в нашу сторону сегодня и автобуса не будет…

– Как это – поезжай? – возмутился Виктор. – Без вас мне не велено возвращаться. Наш-то рассвирепеет!

– Пущай свирепеет! Я тут поругалась и к вам приеду – поругаюсь. Разозлили меня…

Глаза Чугунковой блестели от волнения, пережитого только что там, в райкоме. Это была теперь совсем другая женщина – решительная, непреклонная, несговорчивая, и Марина даже как-то сжалась, наблюдая за ней. Она ждала, что Чугункова вот-вот прикрикнет на нее, как на школьницу: «А ты чего тут надумала? Выбрось из головы Суслонь! Гремякино – твоя судьба!»

Подчиняясь какому-то внутреннему голосу, Марина молча сняла с линейки чемодан, поставила его рядом с велосипедом. А что делать дальше, она не знала.

Чугункова недовольно хмыкнула, все еще под впечатлением недавнего разговора в райкоме:

– Ишь опять какую заводят практику! Героиню – туда, героиню – сюда. Иди на совещания, сиди в президиуме. Шумиха это, а не дело.

Виктор держал красавцев под уздцы, но с места не трогался. Негодование Чугунковой было ему непонятно.

– Опыт же надо передавать! – неуверенно сказал он.

– Опыт, говоришь? – резко переспросила Чугункова. – Опыт, милок, не медяки, нечего его транжирить направо да налево. К нему нужно относиться не по-купечески, а по-хозяйски, со смыслом. Пущай каждый на своем месте делает положенное, да с душой, с огоньком, вот он и накопится, опыт-то. А то шуму, как на базаре.

Подхватив под мышку велосипед, она зашагала по мостовой быстро и решительно, будто хотела пешком дойти до самого Гремякина. Марина тоже взялась за свой чемодан, пошла за Чугунковой.

– Постойте! – закричал Виктор, сорвав с головы кепку. – Когда найдете ту попутную? А на, небесных я мигом вас домчу, быстрей, чем на космическом корабле!

Он круто развернул красавцев и, когда Чугункова и Марина устроились на линейке, пронзительно свистнул, точно Соловей-разбойник…

Сразу же за райцентром дорога пошла холмами; слева на горизонте синел лес, над ним скапливались тучи и висели косые сероватые полосы дождя. А справа вовсю сияло солнце, скользили тени от облаков; зыбились, лоснились уже зажелтевшие хлеба, дул теплый ветерок, гнал зеленовато-желтые волны вдаль, к небосклону.

– Как бы дождь не застал нас в дороге, – забеспокоилась Чугункова, поглядывая в сторону леса.

– Пусть попробует! – задиристо воскликнул Виктор и погнал небесных так, будто хотел, чтобы они взлетели.

– Не надо эдак, потише! – попросила Чугункова.

Залетные побежали спокойней. Слева шла теперь дружная молодая лесопосадка. В просветы меж деревьями виднелась густая трава и цветы. Стало слышно, как в ветвях попискивали какие-то пичуги и шумел листьями-саблями ветер в кукурузе, что тянулась справа от дороги.

Чем больше отдалялись крыши районного городка и шире распахивался то зеленый, то желтый простор, тем спокойнее становилась Чугункова; видно, отошла горечь от сердца. Теперь лицо ее было прежнее, чуточку усталое, увядшее, испещренное мелкими морщинами. Она покачала головой, будто кого-то осуждала, и заговорила о том, как беседовала в райкоме с секретарем:

– Вошла, значит, я в кабинет к Денису Михайловичу. Он так и удивился: «Чего не в Суслони? Там же ждут, встречу приготовили!» Ну, я ему сразу все и выпалила: не поеду и не поеду. Стыдно мне такое. А главное, нешто только у меня опыт? Да вон у нас молодка Антошкина, работящая, бойкая, хоть и не героиня, а, того и гляди, обгонит меня по надоям. Говорю я это так, а сама на Дениса Михайловича поглядываю. Хмурится он, шагает по кабинету и вдруг как закричит: «Зазнаваться стала, Татьяна Ильинична! По-государственному отвыкла мыслить!» Я тоже не стерпела, раскричалась: «Это ж кто зазнается? От шумихи у нас никак не отвыкнут люди!» Сказала я эти слова, он так и побледнел: «Да ты отдаешь себе отчет в том, что говоришь? На кого ж людям и равняться, как не на героинь!» Тут и меня заколотило, будто в лихоманке, слова так и вылетают. «С народом, – говорю, – хотите меня поссорить?» – «Как это – поссорить?» – «А вот так, – говорю, – что иные доярки считают Чугункову незаменимой по вине районного начальства. Все я да я, а других нет, что ли? Опыт у меня? Да мне самой нонче надо свой опыт подновлять. Ферма-то наша увяла, стала не такой, какой была восемь лет назад, когда мне Звезду вручали». Словом, поговорили мы крепко, даже по́том прошибло…

Чугункова умолкла и засмотрелась куда-то вперед. Марина, слушавшая ее с испугом, всплеснула руками:

– Ой, беда, что ж теперь будет?

Чугункова чуть усмехнулась:

– А ничего! Побегает Денис Михайлович по кабинету, выкурит дюжину папирос и поймет, что я права. Он мужик отходчивый. Знаю его, не впервой видимся.

– А если не поймет? – спросил Виктор тоже с тревогой: теперь он окончательно принял сторону Чугунковой, хоть и не знал еще, что скажет своему председателю, когда вернется без нее в Суслонь.

Помолчав, Чугункова проговорила ровным голосом:

– Должо́н понять. Ну, а не поймет, еще приеду к нему… Правду на задворки не загонишь.

– Трудно вам будет, с начальством столкнулись! – посочувствовала Марина.

Чугункова обняла ее за плечи, заглянула в глаза:

– Трудностей, девонька, нечего бояться. Они для кого, трудности-то? Только для слабых и пугливых. И ты их не бойся, не бойся, говорю! Пущай они тебя боятся, тогда и жить будет интересно…