Текст книги "С добрым утром, Марина"
Автор книги: Андрей Фесенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)
Старуха умолкла. Марина прониклась к ней нестерпимой жалостью, решила проводить ее до самого дома. Они встали с камня и пошли. Улочка была тихая, безлюдная, лишь белели гуси на траве-мураве.
Дом старухи стоял в конце улочки, массивный, квадратный, но мрачный, окна смотрели тускло, как и глаза хозяйки. Во дворе на привязи лежала большерогая коза. Заметив приближавшуюся хозяйку, она вскочила и, натянув веревку, встав на дыбы, заколотила передними копытцами о забор.
– Спасибо тебе, добрая душа! – сказала старуха Марине. – Вот мой дом и моя Лупоглазка.
Почему-то она не разрешила девушке зайти во двор, сняла с ее плеча коромысло.
– Давайте помогу вам развесить белье! – предложила Марина. – Мне нетрудно.
Но старуха уже закрыла за собой калитку.
– Ладно, милая, иди своей дорогой, иди. А на досуге можешь зайти в гости к бабке Шаталихе, буду рада… Мой-то Порфирий Порфирьевич вторым записался в колхоз, телку и гусей на общественный двор свели. Многое могу порассказать!.. Хотя молодые не очень-то интересуются прошлым. Спроси у них, кто такая бабка Шаталиха, где живет, – не ответят. Про других в газетах пишут и по радио передают, а я забытая бабка…
Старуха принялась развешивать во дворе белье, а коза ходила за нею и блеяла. У Марины вдруг появилось такое ощущение, будто она на что-то накололась, и теперь ранка ныла, болела. Она вышагивала вдоль заборов, посматривала во дворы, а мысли ее были заняты бабкой Шаталихой. Обиженная она, а на что? Кто ее обидел? Почему старая, отработавшая свое на гремякинской земле женщина живет с такой страшной болью в душе? Как ей помочь?
Марина оглянулась: старуха все еще ходила по двору. Издали дом ее казался вросшим в землю по самые окна. В некоторых дворах бегали ребятишки, показывались на крыльце женщины. Кто они, эти люди? Кто живет вон в том ладном, крытом шифером доме? И вон в том – с зелеными ставнями? И в этом – с желтой верандой? Может, какой-нибудь уважаемый бригадир или тракторист, награжденный орденом. А может, скромная труженица, вроде бабки Шаталихи?..
«Отчего в Гремякине улицы немые и безмолвные? – внезапно подумалось Марине, и она даже покачала головой. – Написать бы дощечки и прибить над окнами. Живет, мол, тут старая колхозница Шаталина, а вон там – лучший механизатор или доярка!»
Мысль эта так понравилась ей, что она ускорила шаги.
– Надо с Евгенией Ивановной посоветоваться! – сказала Марина вслух возле придорожных берез, где она только что сидела со старухой.
Она немного постояла тут, раздумывая о том, что Гремякино полно не только радостной новизны, которую повсюду замечали ее глаза, но и неразгаданных тайн. Кто это сказал: сколько людей, столько и человеческих судеб? В каждом доме, под каждой крышей – свой мир, своя жизнь…
«Вот и хорошо, что одновременно и радости и тайны!» – сказала себе Марина, уже переносясь мыслями от одной недовольной старухи ко всем гремякинцам, к этой реке, блестевшей за кустами, к этому утреннему небу, безоблачно голубевшему над головой…
2
Берег был невысокий, и старые развесистые ивы полоскали свои косы в воде. Желтела полоса мокрого песка, на котором отчетливо выделялись чьи-то следы. Марина увидела под кустом ракитника торчащие удочки, один поплавок нервно дергался. Поблизости никого не было, словно удочки кто-то забыл.
Еще в детдоме ей не раз приходилось ловить с ребятами рыбу в пруду, радоваться удаче, когда хорошо клевало и удавалось подцепить на крючок леща или окунька. Теперь, не мешкая, не задумываясь, где рыболов, куда он запропастился, она рванула на себя удочку с неспокойным поплавком, и в воздухе серебристо блеснула рыбешка. Марина даже вскрикнула от восторга, от счастливого зачина. Под кустом ракитника стояло ведерко с уловом, она бросила в него пойманного окуня и тут же схватилась за другую удочку. И снова трепыхание серебристого тельца в воздухе и всплеск в ведре воды заставили ее рассмеяться. Ей чертовски везло, как опытнейшему рыболову. На некоторое время она замирала в ожидании, когда просигналит поплавок, потом руки ее тянулись к удочке, рывок – и вот уже на ее лице вспыхивает веселое выражение. Тут, на берегу Лузьвы, она совершенно забыла о растревожившей ее встрече с бабкой Шаталихой.
Солнце уже начинало припекать, но река еще была в тени от деревьев. Марина так увлеклась рыбалкой, что не заметила, как из-за кустов появился мужчина в трусах и сандалетах, остановился в недоумении недалеко от нее. Он непонимающе покачал головой, пожал плечами, но ничего не сказал, продолжая наблюдать за девушкой. Тело у него было незагорелое, как у горожанина, впервые выбравшегося «на природу», светлые волосы растрепались.
– Ловко у вас получается! – сказал он и усмехнулся.
– Ой, простите! – смутилась Марина.
Она хотела отойти от удочек, но мужчина уже присел возле нее на корточках.
– Нет, куда же вы? Давайте рыбалить вместе. Как говорится, ловись, рыбка, большая и малая.
– Я смотрю – удочки, и никого вокруг, вот и решила попробовать, – объяснила Марина все еще с некоторым чувством неловкости.
– Занятие тихопомешанных, как определил рыбную ловлю Чехов. Говорят, человек на рыбалке предается одиночеству, покою, бездумью. Неверно это. Он никогда не бывает один, потому и не скучает. Он ведь в общении с природой, с самим собой.
Мужчина говорил приятным, ровным голосом, каким говорят лекторы или преподаватели. Марина спокойнее, не тушуясь, посмотрела на него. У незнакомца были внимательные серо-зеленые глаза и твердый подбородок, придававший ему несколько суровый, грубоватый вид, хоть он и улыбался, старался держаться просто и доступно.
«Сколько ему лет – тридцать или побольше?» – вдруг подумала она, но так этого вопроса решить и не могла.
Мужчина был в том возрасте, когда во всей фигуре, в чертах лица проглядывает уверенная зрелость, но все же нет-нет да и почудится то в мимолетно брошенном взгляде, то в ловком движении, то в звучании голоса что-то от отступившей на задний план молодости…
Дернулись поплавки на воде, и они разом схватились за удочки. В затененных местах река казалась глубокой, свинцово-тяжелой, а на солнечных просматривалась до дна. Поодаль, в густом кустарнике, стлался последний утренний туманец. Увлеченные рыбной ловлей, Марина и незнакомец не замечали времени; кроме этой тихой, спокойной реки, да голубого неба над головой, да густо-зеленого кустарника на берегу – ничего другого для них как бы и не существовало. Они переговаривались, не придавая особого смысла фразам:
– Подлещик, шельмец, попался! Пошел-ка, братец, в ведро!
– А у меня опять окунек. Везет на окуней!
– Удачливая вы девушка, видать. Во всем у вас такая удача? Откуда вы взялись?
– С Марса прилетела. На космическом корабле.
– А все-таки?
По оживленному, радостному лицу мужчины Марина видела, что тут, на берегу реки, он чувствовал себя превосходно, был беззаботен, щедр на общение. А может, это ей стало так хорошо, как лучше и быть не может? Немного помолчав, чтобы не казаться легкомысленной, она сказала таким тоном, будто просила больше не шутить с ней:
– Теперь и я гремякинская. Живу какой день в деревне, купаться хожу часто.
– Так давайте искупаемся! – очень просто предложил мужчина. – Я хорошо знаю Лузьву километров на двадцать. Когда-то с утра до ночи пропадал на этих берегах. Мальчишеское увлечение, школьная романтика. Хотел проплыть всю реку на плоту, да не успел: вырос быстрее, чем осуществилась мечта…
Марине была приятна его откровенность, но, немного подумав, она все же несогласно покачала головой. Ей казалось неудобным купаться с незнакомым человеком, который к тому же чуть ли не вдвое старше. Ведь одно дело – вместе рыбалить, разговаривать о всякой всячине, другое – раздеться, скинуть с себя сарафан, а потом пуститься вплавь по реке. Вот если бы тут были детдомовские ребята, тогда бы ничего не смущало, она бы с разбегу бросилась с берега.
– Я хочу искупаться одна, – скромно сказала она.
– Но одной же скучно! – возразил мужчина, как бы уговаривая ее.
– Это от человека зависит, вы сами об этом только что напомнили. В общем, верно: когда душа пуста, и среди людей будешь одинок. Не помню, кто так сказал.
– Ого! Вы, оказывается, любите крылатые изречения? Много читаете? Какие книги ваши любимые?
– Я стараюсь и самостоятельно думать, думать хоть немножечко, – помедлив, сказала Марина.
Она пополоскала в реке загрязнившиеся руки, отошла в сторонку. Мужчине не хотелось расставаться с ней, не поговорив как следует. Было похоже, до этого он не придавал особого значения их встрече, а вот теперь пробудилось любопытство к девушке.
– Догадываюсь, вы – студентка! – произнес он очень живо. – Приехали на каникулы к родичам. Кто они? Чья вы будете?
– Я не студентка, – ответила Марина. – Работаю киномехаником да еще вот клубом теперь заведую.
Мужчина посмотрел теперь на девушку в упор, пристально, о чем-то думая; должно быть, у него была такая привычка – всматриваться в человека, что-то прикидывая в уме. Марина даже потупилась под его взглядом.
– Ну, давайте по-настоящему знакомиться, – сказал он как-то деловито и требовательно. – Максим Блажов. Тоже приехал в Гремякино, к прародителю-старику… К черту, как говорится, городской комфорт и цивилизацию, газовые плиты и телефоны, автобусы и телевизоры, надо быть поближе к земле, к природе, к естественной простоте и безобидным радостям. Со времен француза Руссо человечество повторяет на разные лады этот призыв, а все дальше и дальше его уносит вот от такой деревенской красоты, от этого неба и этой зелени…
Марина не поняла, всерьез он говорил или немного рисовался перед ней. В голову ей вдруг пришла мысль, что она знает этого человека. Бог ты мой, ведь это же его имя так часто появляется в областной газете под очерками и статьями!..
– Так вы, значит, тот, который… – протянула она и запнулась, как бы не веря своим глазам.
Максим отмахнулся:
– Тот, тот самый Блажов! Читали, наверно? Газетчик, журналист. А почему такая фамилия – Блажов? На Руси каких только фамилий не встретишь, особенно в деревнях. Даже сейчас, в наши дни. Как гласят домашние предания, мои предки были легки на подъем, точно тополевый пух. Находила на них такая блажь: сорваться с места и податься куда глаза глядят. Носило их по России в поисках земли и хлеба, пока дед не осел на берегу Лузьвы. Понравились ему эти места, женился, дом построил, заимел коровенку, лошадь… Так рассказывал старикан мой.
– А я знаю его! – воскликнула Марина. – Он помогает мне в клубе.
– Каждый старик – это целая жизнь, роман или повесть о прожитом, – продолжал Максим с некоторым глубокомыслием. – Между прочим, первые уроки по журналистике я получил от своего прародителя. Преподал мне старик науку, как и о чем писать. Помню, соберет, бывало, газеты с моими очерками и начнет критиковать, как на редакционной летучке. «Что ты, сын, все потчуешь людей лимонадом? Неужто кругом тишь, да гладь, да сплошная благодать и род людской до того хорош, что гоняй себе чаи с утра до вечера? Почему зла в жизни почти не замечаешь? Все в твоих писаниях благополучно кончается». – «На положительных примерах надо воспитывать, учить уму-разуму!» – отвечал я ему. «Конечно, воспитывай, но и на сукиных сынов не закрывай глаза. Многонько их еще повсюду, лупи их, окаянных, в хвост и гриву, разоблачай по-ленински. Наш дорогой Ильич умел расправляться со злом…» И представьте, такие уроки пошли мне на пользу! Просматривал недавно газетные вырезки со своими очерками и диву давался, до чего было там много благодушия, бездумия, легкости…
Рассказывая, Максим продолжал свертывать удочки, а Марина с интересом слушала его, наблюдая за каждым его движением. Ее очень радовало, что их знакомство началось так просто и естественно, и хотелось, чтобы оно непременно продолжилось. За дальними кустами она искупалась, переплыла реку туда и обратно; потом старательно вытиралась полотенцем, испытывая необыкновенную бодрость, прилив сил. А Максим сидел на песке, поджав колени к подбородку, бросал камешки в воду. Кроме них, поблизости на берегу никого не было.
Когда они возвращались в деревню, Марина подумала, что встречу с молодым Блажовым упускать нельзя. Хорошо бы всем гремякинцам собраться в клубе и послушать его рассказы о том, что он знает, видел, наблюдал как журналист!..
– Впервые вижу работника газеты вблизи! – вдруг призналась она.
– Что тут такого! – пожал он плечами. – Экая невидаль – газетчик! Одна из древнейших профессий, как свидетельствует история… А впрочем, если серьезно, то в наши дни мир никак не может обойтись без этого племени.
– Говорят, журналисты – народ особенный, всюду разъезжают, все видят. Это так интересно!
– Всякие бывают журналисты, – проговорил Максим и умолк, вспомнив случившееся с ним.
Они уже поднялись по склону вверх – начиналась деревня. Возле тына, за которым зеленел огород, Марина остановилась с выражением просьбы на лице. Не было сил противиться возникшей мысли, и она сказала, заметно волнуясь:
– Знаете что? Поскольку мне поручили заведовать гремякинским клубом, я не могу упустить такой случай, как ваш приезд… Выступили бы вы перед гремякинцами, рассказали бы. Вроде встречи, что ли! По телевидению журналисты часто выступают, отчего же у нас в клубе нельзя?
– Да о чем рассказывать? – удивился Максим и повесил на тын ведро с рыбой, а удочки поставил.
Предложение было неожиданным, он колебался, не зная, что ответить. А Марина все больше вдохновлялась, светлела лицом:
– Правда, соглашайтесь! Соберутся в клубе люди, усядутся, вы посмотрите им в глаза и начнете. О чем хотите, о том и рассказывайте. О нашей жизни, о колхозах… Я хорошо подмету в клубе, наведу порядок… Ну, пожалуйста!..
– Я ведь не поэт, не артист, – продолжал упорствовать Максим. – Это их обычно встречают и провожают аплодисментами. А журналист – что? Работяга, которому надо сегодня писать о надоях молока, завтра – о пуске нового цеха, а послезавтра – о зажимщике критики и бюрократе… Не-ет, о чем я могу рассказать? Как делается газета? Вряд ли это надо Гремякину. Да и малоинтересная это кухня…
Вдали от города, от привычной напряженной жизни ему не хотелось вспоминать редакционные кабинеты с обманчивой тишиной, явные и скрытые споры на летучках, испещренные карандашными пометками газетные полосы – с этим, казалось, было теперь покончено навсегда. И в то же время он испытывал чувство какой-то неловкости перед этой милой, пылкой девушкой, которую видел впервые, но будто уже знал ее хорошо, как младшую сестру.
Видя его нерешительность, Марина огорчилась, а потом подумала, что выступление Максима Блажова надо будет обязательно внести в план клубных мероприятий, а там ему не отвертеться. И пусть все увидят – она может быть полезна людям. Пусть она всего капелька, дождинка, – ведь из дождинок и состоит дождь, от которого зеленеет поля, деревья, трава…
Она снова принялась его убеждать, уже спокойно, без горячности:
– Расскажите о том, что видели как журналист. Вы много ездили… Ну, как живут и работают люди в других деревнях и городах, что строят и замышляют. Да и про газету будет интересно. Утром почтальон разносит по домам… А вот как делается газета, как ее печатают? Даже я не знаю.
– Вы думаете, будут слушать? – переспросил Максим и задумался.
– Будут! Танцы, лекции, кино – это ж в любом клубе проводится… А у нас на афише будет написано: «Встреча журналиста Максима Блажова с земляками. Начало в восемь часов вечера. Вход свободный». Прямо замечательно!..
Марине верилось, что все так и получится, как придумалось вот тут, у тына, по дороге от реки. Но у Максима вид был неуверенный, лицо сделалось неспокойным, озабоченным, он вдруг признался:
– Понимаете, тут вот какое дело… От имени газеты выступать мне теперь вроде нельзя. Ушел я, расстался с работой, и, кажется, насовсем. Меняю журналистику опять на учительство.
Теперь опечалилась и Марина. Рука ее срывала под тыном ромашки, мяла и бросала в сторону. Максиму сделалось неловко за себя, стало жалко девушку, он попробовал перевести разговор на другую тему, она перебила его:
– Досадно!.. Мне так хотелось устроить в клубе что-нибудь необычное…
Возле пруда они расстались. Максим с удочками и ведром повернул направо, а Марина – налево. Она шла, огорченная, и размышляла о том, что, наверное, из нее не получится хороший культработник, зря она согласилась заведовать клубом. Впереди был еще целый день, который неизвестно что нес с собой. А сколько их, таких дней, отсчитано для нее?
3
В район Марина поехала вместе с Люсей Веревкиной, которой надо было по поручению председателя колхоза побывать в Межколхозстрое, а заодно купить канцелярские принадлежности.
На шоссе, в двух километрах от Гремякина, они сели в переполненный автобус и, зажатые в уголке, пока ехали, успели разговориться, как давнишние подруги. Марине нравилась спокойная, рассудительная Люся. В Гремякине им доводилось разговаривать только о делах да еще видеться в те дни, когда в клубе шло кино. Теперь же, по дороге в райцентр, прижатые друг к дружке, свободные от повседневных хлопот и обязанностей, они радовались завязывавшейся между ними дружбе.
Люся была выше Марины на целую голову, крепче фигурой и, словно старшая сестра, оберегала ее локтями от толчков пассажиров. Но и Марина, упершись в сиденье, не давала чьей-то корзинке давить на Люсину ногу. Они весело ахали на поворотах, смеялись едва ли не громче всех…
Вместительный автобус катил тяжело и грузно; мелькали вдоль шоссе деревья, телеграфные столбы, передававшие над уже основательно зажелтевшими полями неслышные голоса. Столбы все убегали, убегали и никак не могли убежать. И не могли скрыться за холмами дальние деревни. Это была та же дорога, какой Марина ехала в Гремякино на залетных Виктора Шубейкина, а потом ездила еще раз. Но как тогда, так и теперь ей было все интересно вокруг. И, глядя через автобусные стекла по сторонам, она спрашивала себя, сколько же раз за свою жизнь ей придется проехать туда и обратно по этой дороге, связывающей окрестные деревни с райцентром?..
– Сейчас из Гремякина куда хочешь можно ехать, – негромко говорила ей Люся Веревкина. – Шоссейка, удобные автобусы. Полтора часа езды – и в райцентре. А было – чуть ли не полдня добирались проселком, особенно в грязь. Я тогда в старших классах училась. Вызовут в райком комсомола, и, считай, два дня уходило на поездку. А теперь гремякинцам хорошо! Я часто езжу в район к сестре, она фельдшерицей работает. Зовет к себе жить. Только я Гремякино не променяю даже на областной город. У нас же все улучшается на глазах. Да и в колхозной конторе мне интересно работать, с Павлом Николаевичем…
Сказав последнюю фразу, она печально умолкла, чего-то не договорив. Марина уже знала неудачную историю ее дружбы с председателевым сыном, которого осуждала за обманутые надежды девушки. В недоговоренности подруги она уловила скрытую боль и, чтобы отвлечь Люсю от воспоминаний, поспешила сказать:
– А я вот не пойму Павла Николаевича, ценит ли он культработу или нет?
– Ценит, ценит, только у него голова сейчас забита другим! – опять встрепенулась Люся. – Хозяйственных дел по горло. Да и личные осложнения надвигаются… А вообще он хороший человек, справедливый и очень нужный в деревне.
Автобус притормозил, людей тряхнуло, все зашевелились, Люся даже испуганно ойкнула. Потом, успокоившись и слегка потеснив чье-то напиравшее на Марину плечо, она призналась с грустинкой в голосе:
– Наверно, осенью на бухгалтерские курсы поеду. Павел Николаевич рекомендует. Замена нужна, когда старый Ипполит Ипполитович на пенсию уйдет. Я подумала, подумала и согласилась. Надо же расти, двигаться вперед, а то так скучно жить. Как по-твоему?
– Конечно, надо! – подтвердила Марина. – Шофер Чудинов вон баянистом хочет стать. А ты чем хуже? Непременно поезжай на курсы! Закончишь, вернешься – встретим со своей музыкой, под баян.
Заглядевшись на дорогу, Марина некоторое время не слышала, что говорила ей Люся. Автобус стал взбираться на гору, натужно урча и как бы дрожа всеми своими внутренностями. Марина опять услышала голос подруги, когда шоссе выровнялось, а впереди уже завиднелся райцентр. Теперь Люся говорила о строительных делах в Гремякине, да так живо, увлеченно, как говорил и Павел Николаевич:
– Доживем, что и у нас будет асфальт на улицах. И кафе будет с уютными столиками. И ателье по пошиву одежды. Дом для сельских специалистов уже закладывают. Двухэтажный. Молодожены будут в нем жить. Проси и ты себе квартирку. Дадут.
– Да мне и у тетки Лопатиной хорошо! – сказала Марина, не принимая всерьез предложение Люси.
– Не век же будешь у нее жить!
– Сколько проживу.
– Своей крышей надо обзаводиться, чтоб чувствовать себя в Гремякине надежно. Тебе дадут. Павел Николаевич отзывчивый, добрый… И Вера Гавриловна, его жена, такая же… Семья настоящая, в такую любая девушка пошла бы жить…
Люся Веревкина опять проговорилась и тут же притушила густыми ресницами блеск своих глаз…
Так, перескакивая с одной темы на другую, умолкая и снова заговаривая, они не заметили, когда въехали в городок и автобус развернулся на площади возле церкви. Церковь была старинная, в заляпанных известкой лесах – ее реставрировали. На ступеньках паперти в ожидании автобусов сидели люди с чемоданами и сумками; в ветвях деревьев чернели шапки грачиных гнезд.
Городок с его двухэтажными домами, с памятником Ленину в сквере, с людским оживлением возле магазинов Марине нравился. Она как следует освоилась и осмотрелась в нем не в тот раз, когда встретилась на пристани с Чугунковой, а в день своего приезда по делам кинопроката.
Уже отойдя от автобусной остановки, Люся Веревкина приняла строго деловой вид, сказала Марине:
– Доехали и не заметили. Люблю дорогу! Хоть немного развлечешься, а то сидишь в конторе, стучишь костяшками на счетах… Ты куда теперь?
– В райисполком, в отдел культуры, – ответила Марина, немного страшась предстоящей встречи с начальством.
– А я забегу к сестре, затем – в Межколхозстрой. Павел Николаевич беспокоится насчет кирпича. Плохо завозят… А уж потом – в универмаг. Домой поедем последним автобусом. Встретимся на остановке. Согласна?
– Хорошо, что и возвращаться будем вместе!
На правах старшей Люся Веревкина подбодрила Марину, посоветовала напоследок:
– Ты смотри, твердо отстаивай там гремякинские интересы! Так и скажи: клубная работа у нас запущена, нужны особая помощь и внимание. Раз приехала в район, тереби начальство. На то оно и существует, чтобы беспокоить его.
– Ладно, постараюсь.
И они расстались, помахав друг другу руками.
Люся Веревкина быстро, ни разу не оглянувшись, подалась в сторону рынка, где жила ее сестра, а Марина, не переставая любоваться городком, направилась к кирпичному краснокрышему зданию, куда заходила когда-то с Чугунковой и Виктором Шубейкиным. Райисполком с его отделами и кабинетами располагался на первом этаже, она без особого труда отыскала нужную дверь. В отделе культуры ее встретил сам заведующий – высокий мужчина приятной наружности, вежливый и обходительный. На вид ему было столько же лет, сколько и Максиму Блажову, но голова его наполовину облысела; вместо галстука на безупречно белой рубашке синела «бабочка».
Когда Марина представилась, заведующий оживился за своим тесноватым столом. Изучающим взглядом он рассматривал ее смуглое красивое лицо с припухлыми губами, янтарные бусы на шее, коричневую сумочку в руке и о чем-то думал. Возможно, ему подумалось в первые минуты о том, до чего же молодая сидела перед ним девушка. Но, может, это-то и хорошо: молодые послушны, исполнительны, за все берутся с огоньком…
– Значит, вы из Гремякина? – внушительно забаритонил он. – Как же, слышал, мне уже говорили про вас. Вместо сбежавшего Жукова? Капризный человек, никак не приживается в деревне… А вы, честное слово, молодчина, что согласились заведовать клубом. Мы приветствуем и одобряем. Плохо у нас с кадрами культработников, позарез нужны. Семь клубов в районе на замке, не можем подобрать подходящих людей. Ваш, гремякинский, теперь не в счет. Только не трудно ли вам будет выступать, так сказать, в двух ролях – киномеханика и завклубом?
Должно быть, он любил поговорить, все растолковать и объяснить, этот вежливо-обходительный человек за столом. На тонкой его шее двигался вниз-вверх выпиравший кадык, Марина это заметила сразу, как только он произнес первые фразы.
– Я справлюсь, – сказала она.
– Тогда, как говорится, ни пуха ни пера вам на новом поприще! – пожелал заведующий.
Он приподнялся, пожал Маринину руку с таким видом, будто заранее знал, что после его шутливого пожелания у нее непременно все пойдет удачно.
Стены кабинета были сплошь увешаны афишами, извещавшими о кинофильмах и лекциях, танцевальных вечерах и выступлениях художественной самодеятельности. Поводя головой то вправо, то влево, Марина принялась вчитываться в них. Одни афиши притягивали взгляд, будто магнит, были хороши и красочны, хоть в городе их расклеивай; другие висели такие же, как и в Гремякине, – аляповатые, неряшливые, словно бы написанные неумелой детской рукой.
– Это мы, разумеется, собрали в деревнях, – охотно пояснил Марине заведующий. – Хотим по данному вопросу созвать вроде совещания клубных работников. Мы вас тогда известим. Помните, у Станиславского сказано: театр начинается с вешалки. Я бы продолжил: а всякое культурное мероприятие – с афиши. От того, как и что написано на ней, многое зависит. Кстати, Гремякино почему-то здесь не представлено. Упущение Жукова, конечно.
Зазвонил телефон, на минуту-другую заведующий застыл с прижатой к уху трубкой, а положив ее на рычаг, вдруг заговорил о себе. Он говорил мягко, доверительно, шевелился его кадык, а глаза по-прежнему как бы изучали, оценивали Марину. Это было его правилом – при знакомстве с новым работником, особенно молодым, неопытным, держаться как можно обходительней. Пусть милая, симпатичная девушка, энтузиастка культработы, тоже проникнется откровенностью, раз и навсегда почувствует себя в райисполкомовском кабинете вполне свободно и естественно…
– Да-да, культурно-просветительная работа требует упорных, находчивых, образованных людей! – баритонил он, все больше вдохновляясь. – И такие люди в деревнях уже появились. Возьмите хотя бы Суслонь, Бобрики или Чайкино. Там отличные клубы, есть что похвалить. Мы, работники культфронта, многое можем. Надо лишь очень любить нашу работу. Я, к примеру, тоже начинал с заведования сельским клубом. Ничего ж не было, кроме невзрачного здания, но горячо взялся за дело, организовал кружки, сам научился играть на аккордеоне. А потом была культпросветшкола. Закончил – и опять клубы, Дома культуры. Теперь вот – в районе. Руковожу, направляю, за все в ответе. И по-прежнему участвую в районном драмколлективе. Ставим Островского, Чехова, кое-кого из современных драматургов. Аккордеон тоже не бросаю. Как же! Выступаю на концертах. И вот что я должен вам сказать: не знаю счастливее минут в жизни, чем те, когда стоишь на сцене и кланяешься людям, а они аплодируют тебе… Вы сами чем увлекаетесь? Играете на баяне, танцуете или поете?..
Марина не успела ответить, да вряд ли и нужен был ее ответ. Заведующий выбрался из-за стола, высокий, гибкий, ноги как жерди, шумно прошелся по кабинету. Было похоже, мысли в его голове возникали одна за другой, наплывали, теснились…
– У нас в клубе баян есть, а играть некому, – сказала Марина, вдруг решив, что если вот так она будет молчать и слушать, то уж потом ничего и не скажет.
– Нет баяниста? – быстро подхватил он. – Знаем, знаем. Во всем районе их не густо. Надо, как говорится, решать эту проблему за счет своих ресурсов, выискивать на месте. Неужели в Гремякине никто не может играть на баяне?
– Есть один парень, хочет научиться. На курсы бы его…
– Хорошо. Позвоним вашему председателю, договоримся, уладим. Главное – есть возможность.
Опять зайдя за стол, заведующий согнулся дугой, что-то написал на листке календаря и тут же выпрямился с намерением заговорить. Марина опередила его:
– А еще, уж очень неприглядно в нашем клубе: скамейки стоят, как в казарме.
– Стулья нужны? Сложное дело. Новые Дома культуры с трудом обеспечиваем. Так что и вопрос с клубным оборудованием надо на месте решать… А как у вас драмкружок – работает?
– Нет, пока мне никто об этом не напоминал.
– Жаль. В Гремякине директор школы – человек способный, с актерскими данными. Но его теребить надо, теребить…
Марине сделалось как-то неловко от упрека, который послышался в замечаниях заведующего. А тот посмотрел на часы, покачал головой и деловито сказал:
– Итак, подведем итог нашей первой встречи. Мы, конечно, всячески поможем Гремякину, что в наших силах. Концертную бригаду пришлем, лектора дадим, заезжих артистов к вам обязательно направим. Вы же смелей разворачивайте клубную работу. План мероприятий уже составлен? Очень хорошо. У Жукова были неплохие задумки, но они не выполнялись. А вы реально подходите к делу. К вам подъедет наш инструктор на денек-другой, а может, и мы нагрянем. Гремякино – деревня перспективная. Говорят, за большое строительство взялись? Стало быть, и культура у вас должна быть на высоте. Так что дерзайте.
Заведующий извинился, что не располагает больше временем для беседы – надо идти по делам. Марина рискнула задержать его еще немного:
– Хочется посоветоваться по поводу вечеров знатных людей колхоза. Как это делают в Суслони. Мне рассказывали.
– Великолепно! Тоже включайте в план. Лучше проводить их после уборки урожая.
– Но я не знаю, как организуются такие вечера. В Суслони побывать бы, познакомиться там с клубной работой.
– Пожалуйста! Надо – позвоним туда. Словом, чаще обращайтесь к нам за помощью. Как что – так и давайте знать о себе. А сейчас – извините, тороплюсь…
Они вышли из кабинета вместе.
До встречи с Люсей Веревкиной было еще немало времени, и Марина отправилась побродить по городку. Она прошлась главной улицей, читая вывески на зданиях, постояла перед рестораном, вспоминая, как обедала там с Виктором Шубейкиным, потом забрела в сквер и в тени, на широкой скамейке, полакомилась мороженым. Ей казалось, что теперь, когда она обо всем договорилась в отделе культуры, дела у нее пойдут отлично. Правда, заведующий больше подбадривал ее, практически же все будет зависеть от колхоза. Да еще от нее самой. И потом – здорово, что разговор в отделе культуры натолкнул ее на мысль побывать в Суслони, у Каплуновой. Право, вовсе незачем откладывать поездку, надо ехать немедленно. Марина узнала, что в Суслонь последний автобус уже ушел; следующий будет лишь завтра утром.
