Текст книги "Я – Товарищ Сталин 3 (СИ)"

Автор книги: Андрей Цуцаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Тэсфа улыбнулся, его голос был тёплый, но с острым сарказмом:

– Игры, Карло? Марко ведь пил с нами, клялся, что всё правда. Может, он просто не в курсе? Лейтенанты ведь не генералы, правда ведь.

Волошин, выпрямившись, поправил воротник, глаза буравили Тэсфу, голос понизился:

– Не в курсе? Тэсфа, ты привёл его. Если он лжёт, это твой промах. Слушай: делай вид, что мы ему верим. Ни слова о том, что мы знаем. Понял?

Тэсфа, кивнув, его улыбка стала шире:

– Понял, Степан. Я буду вести себя как обычно – пить вино, шутить, говорить о дружбе. Марко ничего не заподозрит.

Волошин, достав из кармана пачку итальянских лир, аккуратно завёрнутых в бумагу, бросил её на стол перед Карло:

– Хорошая работа, Карло. Здесь твоя доля. Проверь ещё раз, но тихо. Мы сыграем с Марко по его правилам. Пусть думает, что мы ему верим.

Карло, взяв пачку, быстро пролистал купюры, он сказал:

– Неплохая сумма, но рисковать ради твоего лейтенанта? Он слишком скользкий. Если Кальвади заметит, что я копаюсь, мне конец. Назови цену за следующий шаг.

Волошин, смотрел с холодной насмешкой:

– Цену? Карло, ты знаешь, что я плачу щедро. Но если спугнём Марко, он замолчит или побежит к Кальвади. Тэсфа, ты держишь его на поводке. Карло, твои люди в лагере надёжны?

Тэсфа кивнул:

– Я знаю, как держать Марко. Пару стаканов, и он будет петь. Но если он снова подсунет чушь, что тогда? Будем играть в его игру вечно?

Волошин сказал:

– Нет, Тэсфа. Карло, достань настоящие планы. Мы сыграем с Марко, пока он не запутается сам.

Карло, засунув лиры в карман формы, сказал:

– Настоящие планы? Кальвади проверяет всех. Мои люди надёжны, но это не легкая прогулка. Если Марко снова врёт, я сам с ним разберусь, без твоего вина, Тэсфа.

Тэсфа, шагнув вперёд, сказал:

– Без вина? Карло, ты слишком серьёзен. Оставь Марко мне. Он будет думать, что он нас обвёл.

Волошин, кивнув, сказал:

– Три дня, Тэсфа. Карло, ты тоже. Проверь всё, что он дал, и принеси мне точные данные.

Карло, поправив форму, ответил:

– Степан, если он нас перехитрит, я не буду платить за это головой. Думаю, его надо просто пустить в расход.

Тэсфа, улыбнулся:

– Ты слишком кровожадный Карло, расслабься. Я знаю, как держать лейтенантов на коротком поводке.

Глава 9

Сергей сидел за столом, его френч был слегка помят, усы подрагивали, пока он набивал трубку табаком. Сегодня он ждал визита Борис Шапошникова, наркома обороны, чтобы обсудить с ним военные планы. Вскоре дверь открылась и в кабинет зашел Шапошников.

Сергей поднял взгляд на наркома, стоявшего перед ним, его голос был твёрдым:

– Борис Михайлович, реформа армии идет успешно. Новый призыв дал нам полмиллиона бойцов, верно? Армия теперь составляет два миллиона человек. Доложите, насколько мы готовы к большому шагу в плане создания армии, готовой решать любые задачи. И без общих слов – мне нужны только цифры и факты.

Борис Шапошников, стоял напротив стола, в военной форме, его очки поблёскивали на свету. Его пальцы, сжимавшие папку с бумагами, слегка дрожали. В последнее время он работал долго и без выходных, чтобы успеть выполнить все задачи, поставленные перед ним вождем.

Он сказал:

– Товарищ Сталин, реформа идёт, но с трудом. Новый призыв прошел успешно. Он дал нам дополнительно полмиллиона человек, армия теперь около двух миллионов. Но вот по вооружению пока все не так хорошо. Винтовок Мосина – один миллион, и они устарели. Танков тоже мало: Т-26 – около семи тысяч, БТ-5 – две тысячи. Т-26 устарели, 15 мм брони пробиваются легко, БТ-5 быстрее, но броня там слабая. Артиллерия – 76-мм пушки, около пяти тысяч, но транспорт… грузовиков не хватает, лошадей у нас больше, чем машин. Командиры – с ними тоже проблемы, треть без опыта, обучение отстаёт на три месяца.

Сергей, зажигая трубку, выпустил облако дыма, он прищурил глаза:

– Три месяца, говорите? Борис Михайлович, в Испании, у людей, земля под ногами горит уже сейчас. Республиканцы просят танки, артиллерию, людей. Мы не можем позволить фашистам их убивать. Я хочу отправить туда 50 тысяч наших военных – двести Т-26, сто пятьдесят БТ-5, пятьсот орудий, тысячу самолетов и побольше советников. Что скажете? И не говорите, что это невозможно, я слышал это слишком часто.

Шапошников, сжав папку, ответил:

– Пятьдесят тысяч? Товарищ Сталин, это очень много и это огромный риск. Армия не готова к такой операции. Т-26 – да, двести можем выделить, но половина требует ремонта. БТ-5 – тоже выделим сто пятьдесят, но запчастей мало. Да и число солдат слишком велико, мы сейчас не можем оголять наши границы, а много людей нам нужно на Дальнем Востоке, сдерживать японцев.

Сергей, постучав трубкой по столу, сказал:

– Борис Михайлович, я уже много раз в своей жизни слышал слово невозможно. Если бы каждый раз я сдавался перед обстоятельствами, то мы бы так и остались топтаться на месте и не провели бы ни одной реформы за последние годы. Мы должны сделать то, что говорю я. Поверьте, я вижу немного дальше, чем вы думаете.

Шапошников, выдержав небольшую паузу, сказал:

– Товарищ Сталин. Мы можем отправить советников увеличить число танков, но 50 тысяч солдат? Это истощит резервы. Логистика —это главный кошмар, порты под контролем французов и британцев. Если они введут блокаду, то мы окажемся в ловушке.

Сергей, улыбнувшись, сказал:

– Ловушка? Борис Михайлович, мы сделаем так, что в ловушку попадут фашисты, а не мы. Готовьте план по переброске войск, техники, орудий. И докладывайте мне незамедлительно, если у вас возникнут какие-то проблем. Об остальном позаботимся мы с Молотовым. А сейчас идите, работайте!

Шапошников кивнул головой:

– Я все сделаю, товарищ Сталин. Будет так, как вы хотите.

Он вышел из кабинета, оставив Сергея одного.

Сергей набил табаком трубку и вызвал к себе Молотова.

Вскоре раздался стук в дверь и через несколько секунд вошел Вячеслав Молотов. Зайдя в кабинет, он сказал:

– Иосиф, я говорил с французами и британцами по поводу Испании. Новости у меня нехорошие.

Сергей, подняв взгляд от лежавших на столе документов, его усы дрогнули, он сказал, с сарказмом:

– Нехорошие, Вячеслав Михайлович? Французы ноют, как обычно, а британцы пьют чай и качают головой? Рассказывайте, что говорят Блюм и Болдуин.

Молотов, поправив очки, сказал:

– Блюм сказал, что наше вмешательство разожжёт войну в Европе. Народный фронт слаб, он боится фашистов и своих генералов. Британцы – Болдуин и Иден, угрожают усилить флот в Средиземном море, если мы пошлём войска. Они создают комитет по невмешательству, требуют, чтобы мы присоединились. Санкции, блокада портов – это реальная угроза. И… я слышал, в нашем посольстве пропали две страницы конфиденциальных документов.

Сергей, постучал трубкой, глаза вспыхнули, он повысил голос:

– Пропали документы? Вячеслав Михайлович, это уже никуда не годится. Я скажу Бокию, чтобы разобрался с этими шпионами. Нам нужно чистить партию от кротов. А по поводу наших иностранных дел, то мы медлить не можем. Испания горит, фашисты Франко рвут республиканцев, а вы мне про комитеты? Мы отправим 50 тысяч солдат, отправим Т-26, БТ-5, орудия, советников. Что скажут их послы, когда наши танки будут на улицах Мадрида?

Молотов, сжал портфель, лицо напряглось:

– В Мадриде? Иосиф, это опасно. Франция закроет порты, Британия усилит флот. Можем отправить технику, советников – как в Китае. Но 50 тысяч? Это вызов всему миру. И если документы попали к фашистам…

Сергей встал. Он подошел к Молотову с трубкой в руке и сказал:

– Вызов? Вячеслав Михайлович, мир уже сам бросил нам вызов. Если Испания падёт, фашисты Франко победят, Муссолини захватит Абиссинию, то и Гитлер посмотрит в нашу сторону. Нельзя, чтобы фашисты почувствовали свою силу. Чтобы они думали, будто бы для них уготована легкая прогулка. Мы должны не дать им такой возможности. И никто, кроме нашей страны, не сможет им помешать. А это значит, что ответственность лежит на нас с вами, а не на британцах или французах. Только мы сможем их остановить.

Молотов, вытер пот со лба, он ответил, глухим голосом:

– Я все подготовлю, товарищ Сталин. Но если Европа ответит, а шпионы выдадут планы… это будет на нашей с вами совести.

Сергей, покачав головой, сказал:

– Совесть? Вячеслав Михайлович, о совести мы потом подумаем. Мы не можем колебаться, когда наша страна стоит перед величайшим вызовом в истории. И я знаю, мы победим. А сейчас иди, Вячеслав. И держи меня в курсе всех новостей.

Молотов вышел. Сергей слышал его быстрые шаги в коридоре. Оставшись один, Сергей зажёг трубку, его мысли путались: «Шпионы в стране, шпионы в посольстве, танки ломаются, Европа угрожает… Я из XXI века, но даже я не знаю, как это все разгрести». Он сжал кулак, сказал сам себе шепотом: «Но я вытяну. Испания – наш главный ход». Он постучал трубкой, глаза сузились, мысли продолжали кружиться в голове: «Если шпион в штабе, если Блюм или Болдуин заблокируют порты… нет, я не могу отступить».

Барселона в феврале 1936 года, пылала, словно факел, брошенный в сухую траву. Улицы, заваленные баррикадами CNT, где около пятидесяти тысяч бойцов держали позиции, и POUM с их десятью тысячами, гудели от криков, выстрелов и топота ног. Взрыв склада, где хранились боеприпасы, унёс жизни тридцати португальских наёмников и десяти мирных жителей, оставив дым и пожары, которые захлестнули город.

Рябинин крался через узкие переулки порта, его пальто промокло от морской сырости. Его глаза, усталые, но цепкие, шарили по теням в переулках, а пальцы сжимали револьвер. Барселона стояла на ушах: толпы бежали от пожаров, баррикады из досок, бочек и старых телег перекрывали улицы, а время, чтобы спастись от расправы фалангистов, утекало, как песок из разбитых часов.

Подпольщица Луиза, около тридцати лет, в потрёпанном платье, с короткими тёмными волосами и глазами, горящими решимостью, вынырнула из тени, её шаги были быстрыми, как у кошки. Она сказала резким голосом:

– Антонио, десять мирных погибли у рынка. Ты что, не предусмотрел, что взрыв убьет простых людей?

Рябинин, сжав револьвер, ответил:

– Луиза, мне надо было убрать их любой ценой. Но у них было слишком много снарядов, поэтому взрыв был сильнее, чем все предполагали. Но главное, что я все сделал. И я бил по фашистам, а не по рынку! Салазар шлёт наёмников, а ты мне лекции читаешь?

Луиза ответила деловым тоном:

– Забудь, некогда спорить. Письмо о POUM у тебя?

Рябинин вытащил мятый лист, где аноним указал на утечку из POUM о том, что Рябинин, он же Антонио Перес, не фалангист, а связан с республиканцами. Она, пробежав глазами, сунула бумагу в карман и сказала:

– Это меняет расклад. Теперь они будут искать тебя с удвоенной силой. Нам нужен третий причал, там будет судно до Марселя.

Они рванули через переулок, дым от пожаров резал глаза, а крики толпы заглушали шаги. Баррикады CNT, сложенные из досок, ящиков и старых телег, перекрывали пути. Луиза, указав на узкий проход между домами, сказала:

– Здесь завал, но можно пролезть. Бежим скорее, или мы оба пропали!

Рябинин рванул за ней через улицы, заваленные ящиками. Вскоре они были на месте. Луиза, остановившись у входа, шепнула напряжённым голосом:

– Ворота закрыты, Антонио. Надо попробовать пролезть через ящики.

Они пробирались через склад. Луиза ловко пробиралась вперед через лабиринты с грузами. Рябинин, чуть не застряв в узком проходе, упал и уронил ящик. Луиза, испугавшись, бросилась к нему:

– Антонио, ты в порядке? Нам нельзя шуметь, охрана может услышать.

Рябинин, поднявшись, старался идти как можно тише. Вскоре, Луиза остановилась и показала вперед:

– Спускаемся к третьему причалу, судно там. Рябинин, спустившись, почувствовал, как сердце бьётся быстро, как пулемёт. В любой момент их могли поймать и тогда им обоим конец.

Рябинин, ступив на палубу, прижался к борту, чувствуя, как судно качается под ногами. Порт Барселоны, пылающий за его спиной, растворялся в дыму, где крики сливались в сплошной рёв.

Луиза сказала:

– Судно отходит, Антонио, нам надо спрятаться!

Рябинин, скорчившись за ящиками с грузом, чувствовал, как судно дрожит, отрываясь от пирса Барселоны, где дым пожаров всё ещё клубился в ночи. Путь до Марселя занимал около пятнадцати часов, и каждая минута на борту была испытанием, где малейший шорох мог выдать их команде корабля. Луиза, присев рядом, коснулась его плеча, сказав тихим голосом:

– У рубки мелькнул фонарь – команда ходит. Мы ведь справимся, да?

Рябинин, сжав револьвер, кивнул:

– Справимся, Луиза. Ты же всегда находишь выход. Куда теперь?

Луиза шепнула:

– К трюму, Антонио. Там ящики с грузами. Идём.

Рябинин пополз за ней к ржавому люку, но палуба скрипнула под его весом. Он замер.

Луиза обернулась:

– Ничего, Антонио. Люк впереди, держись за мной.

Они нырнули в трюм, где ящики громоздились, как стены лабиринта. Рябинин, прижавшись к ящику, шепнул:

– Тесно тут, Луиза. Пятнадцать часов нам надо торчать в этом лабиринте.

Луиза показал вперед:

– Смотри, там есть закуток. Идём.

Они добрались до переборки, где узкий закуток между ящиками с грузами был тесным, как нора. Луиза, ловко проскользнув, указала на угол за бочками. Она шепнула:

– Здесь, Антонио. Затаимся. Ты в порядке?

Рябинин, втиснувшись в угол, кивнул.

Шаги прогремели над головой, и луч фонаря мелькнул в щели люка. Они затаились и старались не двигаться и не дышать.

Часы тянулись медленно. Пятнадцать часов пути до Марселя были полны напряжения, но Рябинин и Луиза, затаившись в закутке, обменивались тихими разговорами. Рябинин сказал:

– Луиза, если мы выберемся, я обязан тебе жизнью.

– Не надо мне твоей жизни. Просто держись, Антонио. Мы почти у цели.

Судно, скрипя, замедлило ход, и гул двигателей стал тише. Рябинин, прижавшись к ящику, шепнул:

– Это Марсель, Луиза? Мы сделали это?

Луиза, радостно кивнула:

– Марсель, Антонио. Мы доплыли.

Судно, качнувшись в последний раз, причалило к порту Марселя. Рябинин и Луиза, пережив пятнадцать часов в трюме, выбрались из укрытия. Главная опасность осталась позади.

* * *

Карл Вольф, под видом инженера Александра Петрова, шагал по заснеженной улице вечерней Москвы, где февральский ветер 1936 года хлестал в лицо, а серые здания, покрытые инеем, нависали, словно безмолвные стражи. Внезапно из-за угла вынырнули двое – хулиганы, их шаткая походка и мутные глаза выдавали хмель, но в их движениях чувствовалась скрытая цель. Высокий, с редкой бородой, ткнул пальцем в Вольфа, его голос был пьяный, с явной провокацией:

– Эй, умник! Куда спешишь? Поделись папироской.

Вольф, сохраняя хладнокровие, ответил спокойно, ровным голосом:

– Папирос нет. Идите своей дорогой.

Коренастый хулиган, с красным лицом и тяжёлым взглядом, шагнул ближе, дыхнув перегаром:

– Своей дорогой? А ты кто такой, чтобы нам указывать что делать? Покажи документы.

Вольф отступил на шаг, и спокойно сказал:

– Документы? Я инженер, иду с завода. Оставьте меня.

Высокий хулиган, покачнувшись, схватил его за рукав:

– Инженер? А ну, стой! Проверим, что за птица.

Вольф, пытаясь избежать конфликта, шагнул в сторону:

– У меня нет времени на споры. Дайте пройти.

Коренастый преградил путь:

– Покажи сумку, инженер, или хуже будет.

Вольф, понимая, что уход невозможен, сжал кулаки, и сказал с раздражением:

– У меня ничего, что вам нужно. Отойдите.

Высокий хулиган, ухмыльнувшись, толкнул его в плечо:

– Сначала разберёмся, кто ты такой! Бей его, Петя!

Коренастый замахнулся кулаком, и Вольф уклонился, схватив его руку, и рванул вниз, заставив хулигана рухнуть на колени. Высокий бросился на него, но Вольф, развернувшись, ударил локтем в грудь, отшвырнув его к стене. Вольф сказал:

– Уходите, пока целы. Я не хочу драки.

Высокий, сплюнув кровь, крикнул:

– Не хочешь? Поздно, инженер! Ты попался!

Тьму прорезал свет фонарей, и из двух машин вылезли люди. Четверо в чёрных шинелях окружили их, с винтовками наперевес. Один, с жёстким лицом и шрамом на брови, рявкнул суровым голосом:

– Стоять! Руки вверх, Петров! Ты задержан!

Вольф, поднял руки:

– Задержан? За что? Я защищался от хулиганов.

Сотрудник со шрамом, шагнув ближе, прищурился и сказал:

– Защищался? Мы знаем, кто ты, Александр Петров. Пошли, разберёмся.

Вольф, чувствуя, как ловушка ОГПУ захлопнулась, понял: хулиганы были подосланы. Кто-то в Германии сдал его, и эта драка – часть плана. Коренастый хулиган, держась за челюсть, буркнул пьяным голосом:

– Он первый начал, товарищи! Мы только спросили!

Вольфа схватили за руки, наручники щёлкнули на запястьях. Его поволокли к чёрному автомобилю, припаркованному у переулка. Вольф, сидя в тесной машине, чувствовал, как наручники врезаются в кожу. Он сказал:

– Это ошибка, товарищи. Я инженер, работаю на заводе.

Сотрудник со шрамом, сидящий спереди, обернулся:

– Инженер? Мы знаем, что ты шпион. На Лубянке расскажешь всё.

Вольф, сохраняя хладнокровие, ответил:

– Это я шпион? У вас нет доказательств. Я требую объяснений.

Худой сотрудник, сидящий рядом, наклонился к нему:

– Доказательства? Это ты скоро будешь рассказывать, а не мы тебе. Сиди тихо, Петров.

Машина мчалась по заснеженным улицам Москвы, где фонари бросали тусклый свет на сугробы. Вольф, глядя в окно, обдумывал варианты: побег невозможен, оказать сопротивление – это верная смерть.

Моральная дилемма сжимала его: раскрыть часть правды, чтобы выиграть время, или молчать, рискуя всем? Он выбрал молчание, но напряжение росло с каждой минутой. Воспоминания о тренировках в Абвере, о холодных ночах в Берлине, где его учили держаться под давлением, всплывали в голове, но Лубянка была иным испытанием. Автомобиль остановился у мрачного здания Лубянки. Вольфа выволокли из машины, провели через узкий коридор, где сырость и холод пробирали до костей, и втолкнули в тесную камеру с железной скамьёй. Пол был ледяным, стены – серыми, свет тусклой лампы едва пробивал мрак. Дверь лязгнула, и сотрудник со шрамом, стоя в дверях, сказал:

– Садись, Петров. Расскажешь, кто ты и зачем здесь.

Вольф, сев на холодную скамью, ответил:

– Я Александр Петров, инженер. Вы ошиблись.

Сотрудник, прищурившись, шагнул ближе:

– Ошиблись? Назови имена, или пожалеешь.

Вольф чувствовал, как сердце колотилось, но его лицо оставалось непроницаемым, он ответил тихим голосом:

– Имена? Я не знаю, о чём вы.

Худой сотрудник, войдя в камеру, хлопнул ладонью по столу:

– Кто твой куратор? Что ты искал в Москве, шпионское отродье?

Вольф выбрав тактику не признаваться, ответил:

– Я инженер. Работаю на заводе. Вы зря тратите время.

Сотрудник со шрамом, наклонившись, шепнул ему:

– Время? У нас его много, Петров. А вот у тебя его нет.

Вольф, глядя в глаза сотруднику, молчал, он понимал, что допросы будут все жестче.

Глава 10

Эрвин фон Вицлебен шагал по заснеженному лесу, где февральский холод 1936 года пробирал до костей, а высокие сосны и дубы, возвышались над землёй, словно стражи. Их ветви, отягощённые снегом, изгибались под ветром, а серое небо, затянутое низкими облаками, отбрасывало тусклый свет. Его шинель, тяжёлая от сырости, колыхалась при каждом шаге, а руки, сжимавшие охотничье ружьё с холодным стволом, коченели, несмотря на шерстяные перчатки. Пальцы, онемевшие от мороза, едва чувствовали спусковой крючок, и Вицлебен, стиснув зубы, пытался сохранить тепло, переминаясь с ноги на ногу. Снег хрустел под его сапогами, каждый шаг отдавал эхом в тишине леса, где карканье ворон, сидящих на голых ветвях, смешивалось с щебетанием синиц, мелькавших в кустах, и далёким уханьем совы, скрытой в глубине чащи. Рядом шёл Гюнтер фон Клюге, его дыхание вырывалось густым паром, а глаза, внимательные и цепкие, шарили по земле, выискивая следы оленя или кабана, чьи отпечатки, глубокие и чёткие, виднелись на белом покрывале снега. Лес, окутанный серой мглой, был тих, лишь ветер шелестел в ветвях, сбрасывая снег с сосновых игл, которые падали с мягким шорохом. Вицлебен, остановившись у глубокого следа оленя, провёл пальцем по краю отпечатка, снег был рыхлым, свежим, ещё не схваченным морозом. Он сказал:

– Гюнтер, след свежий. Олень близко, был тут не позже получаса.

Клюге, поправив ружьё на плече, кивнул, его глаза пробежались по горизонту, где сосны смыкались в плотную стену. Его голос был ровным, но с ноткой тревоги, едва уловимой, как шорох снега:

– Вижу. След глубокий, зверь тяжёлый, взрослый. Но ты не о зверье хотел поговорить, верно? Я вижу, ты стал задумчивый. Что у тебя на уме?

Вицлебен, прищурившись, смотрел в чащу, где тени сосен сгущались, а снег падал медленно, покрывая их следы тонким слоем.

– Этот ефрейтор, Гюнтер. Выскочка, который играет Германией, как своей игрушкой. Он не тот, кто нам нужен. Его речи, его планы – это путь к пропасти.

Клюге, замерев, огляделся, его взгляд пробежал по голым ветвям, где ворона, каркнув, сорвалась и улетела, хлопая крыльями. Его голос был тихим, словно он боялся, что его слова унесёт ветер:

– Осторожно, Эрвин. Даже сосны могут слушать в эти времена. Но я согласен – он ведёт нас к хаосу, а не к величию.

Снег падал гуще, покрывая их шинели белым налётом, а холод пробирал сквозь одежду, заставляя тело дрожать. Вицлебен, чувствуя, как пальцы немеют, достал серебряную фляжку со шнапсом, её поверхность была холодной, но содержимое обещало скорое тепло. Он отхлебнул, и горло обожгло резким теплом, которое растеклось по груди. Передав фляжку Клюге, он сказал с лёгкой хрипотцой:

– Выпей, Гюнтер. Холод кусается, а нам ещё идти. Этот разговор… он давно назрел, и лес – это сейчас единственное место, где мы можем говорить.

Клюге, приняв фляжку, сделал глоток, шнапс согрел его, и он вытер губы тыльной стороной перчатки, оставив на ней снежинки:

– Назрел. Но говорить такое – это всё равно что стрелять в темноте, промахнешься и только навредишь себе. Его шпионы повсюду – в Берлине, в штабе, даже здесь. Что ты задумал?

Вицлебен, вытерев снег с приклада ружья, ответил:

– Задумал? Ничего. Это просто мои мысли. Этот выскочка рвётся к войне, но армия – не его игрушка. Мы служим Германии, а не его прихотям.

Клюге, заметив новый след оленя, указал на него пальцем, он говорил осторожно, словно он взвешивал каждое слово:

– Германии, да. Но как служить, если он толкает нас к развалу страны⁈ След впереди, идём тихо, Эрвин.

Они двинулись глубже в лес, где сосны смыкались плотнее, а снег, хрустя под сапогами, заглушал их шаги. Вороны, сидя на высоких ветвях, каркали, словно предостерегая, а синицы, мелькая в заснеженных кустах, щебетали, добавляя жизни в мёртвую тишину леса. Совы, скрытые в глубине, изредка подавали голос, их уханье отдавалось эхом, усиливая ощущение уединения. Вицлебен, выслеживая оленя, шепнул:

– Ефрейтор не видит дальше своего носа. Его планы – авантюра, а не стратегия. Что говорят в штабе? Есть ли там те, кто разделяет наши мысли?

Клюге, прицелившись в чащу, где мелькнул тёмный силуэт оленя, ответил, чуть напряжённо и сдержанно:

– В штабе шепчутся, Эрвин. Генералы недовольны, но боятся. Его глаза и уши везде – в казармах, в кабинетах. Стреляй, олень близко.

Вицлебен, подняв ружьё, прицелился, его глаза сузились, следя за тенью в чаще. Палец замер на спусковом крючке, дыхание затаилось, но в последний момент олень, почуяв опасность, метнулся в сторону. Выстрел гулко разнёсся по лесу, вороны вспорхнули с ветвей, их крики разнеслись над заснеженной землёй, но олень исчез в тени сосен. Вицлебен, опустив ружьё, сказал спокойно, но с лёгкой досадой:

– Промах. Как и этот ефрейтор – промах для Германии. Гюнтер, есть ли у нас союзники в армии, кто готов не просто шептаться, а действовать?

Клюге, перезаряжая ружьё, вставил новый патрон с лёгким щелчком, его голос был тихим, почти шёпотом:

– Союзники? Есть те, кто думает, как мы, но молчат. Действовать опасно, Эрвин. Один неверный шаг – и мы окажемся в подвалах Гестапо. След впереди, идём дальше.

Холод усиливался, пальцы Вицлебена, сжимавшие ружьё, онемели, кожа на костяшках покраснела, и он снова отхлебнул шнапса, передавая фляжку Клюге. Жидкость обожгла горло, но тепло растеклось по телу, ненадолго отгоняя мороз. Моральная дилемма сжимала его: долг перед Германией требовал верности, но Гитлер, с его безумными планами, казался угрозой, которую нельзя игнорировать. Внезапно хруст ветки неподалёку заставил их замереть. Звук был резким, не похожим на шорох снега под лапами зверя. Клюге, подняв ружьё, шепнул, голос был напряжённый, с едва уловимым страхом:

– Слышал? Это не зверь. Кто-то следит за нами?

Вицлебен, оглядевшись, всмотрелся в тени между соснами, где снег лежал нетронутым, но лёгкое движение воздуха подсказывало, что лес не так пуст, как кажется. Он сказал:

– Может, кабан. Но в эти времена, Гюнтер, даже лес не безопасен. Идем дальше?

Клюге, сжав ружьё, кивнул:

– Идем, Эрвин.

* * *

Горы Абиссинии, окутанные ночной мглой февраля 1936 года, дышали холодом, а звёзды, бесчисленные и яркие, мерцали над вершинами, отбрасывая призрачный свет на каменистые тропы, где деревья дрожали под резкими порывами ветра. Река в долине текла медленно, её воды, чёрные, как ночь, отражали звёзды, а вой шакалов, эхом разносившийся по ущельям, вплетался в шорох листвы, создавая зловещую симфонию.

Абиссинский воин Алем, высокий, с кожей, тёмной, как обсидиан, и глазами, горящими решимостью, притаился за скалой, его босые ноги мёрзли на ледяных камнях, но сердце билось ровно, готовое к бою. Его винтовка, старая, с потёртым прикладом, лежала в руках, её холодный ствол обжигал пальцы. Рядом, укрывшись за валуном, стоял советский командир Иван. Его лицо, покрытое щетиной, было напряжённым.

Двести советских солдат, рассредоточившихся в лесу, ждали сигнала, их шаги заглушались хрустом веток и шорохом листвы. Итальянский лагерь внизу, окружённый частоколом из брёвен, освещался кострами, чьи языки пламени бросали тени на палатки, ящики и склад, полный снарядов, укрытый брезентовым навесом, окружённый пулемётными гнёздами.

Алем, всматриваясь в лагерь, шепнул Ивану:

– Иван, часовые у склада. Три пулемёта на вышках, патрули проходят каждые восемь минут. Взрыв склада разнесёт весь лагерь в щепки.

Иван, прищурившись, изучал лагерь, где силуэты итальянцев двигались у костров.

– Алем, похоже, что на это складе весь арсенал и снаряды целого полка. Охрана у них крепкая. Твои бомбы надёжны? Один промах, и мы все погибнем.

Алем, сжав винтовку, кивнул, его глаза сверкнули решимостью, но голос дрогнул от моральной дилеммы:

– Бомбы готовы, Иван. Но эта война… мы проливаем кровь ради свободы, но какой ценой? Можем ли мы доверять твоим людям до конца? Что вы не оставите нас один на один с Муссолини?

– Мои люди здесь, чтобы помочь, Алем. Но в этом бою основная роль у вас. А мы прикроем фланги. Повтори план ещё раз.

Алем, указал на тропу, ведущую к лагерю:

– Разведчики отвлекут южный фланг – зажгут факелы, выстрелят в воздух, закричат. Итальянцы побегут туда. Мы с севера проберёмся к складу. У нас сорок бомб, их хватит, чтобы всё разнести. Твои пулемёты должны держать фланги, и не дать нас окружить.

Иван, развернув карту, указал на позиции своих солдат:

– Мои пулемётчики на холмах, готовы бить по контратакам. Но, Алем, если часовые заметят вас до взрыва, мы не выберемся. Ты уверен в своих воинах?

Алем, посмотрев на звёзды, ответил быстро, но с тенью сомнения:

– Уверен, Иван. Но кровь… сколько её прольётся ради страны? Стоит ли свобода такой цены?

Иван, сжав револьвер, ответил с лёгкой горечью:

– Свобода всегда требует жертв, Алем. Мы здесь, чтобы их минимизировать. Начинаем.

Ночь сгущалась, ветер завывал, срывая листья с кедров, а шакалы, воющие в ущельях, добавляли зловещую ноту. Абиссинцы, в тёмных плащах, двигались бесшумно, их ноги тихо скользили по камням, едва касаясь земли. Разведчики на южном склоне зажгли факелы, их крики и выстрелы разорвали тишину, как гром. Итальянские часовые, встревоженные, бросились к югу, их крики смешались с грохотом пулемётов, чьи вспышки осветили ночь, окрашивая скалы в багровый свет. Алем, ведя группу из пятидесяти воинов, прокрался с севера, где склад, полный ящиков со снарядами, стоял под брезентовым навесом, окружённый пулемётными гнёздами и часовыми, чьи тени мелькали в свете костров. Его сердце колотилось, каждый шаг был пропитан риском, а тени часовых заставляли держать винтовку наготове. Иван, с пулемётчиками на холмах, следил за лагерем, их стволы были направлены вниз, готовые открыть огонь. Алем, подползая к складу, шепнул Тесфайе, молодому воину с горящими глазами:

– Тесфайе, бомбы готовы? Если промахнёмся, мы не уйдём.

Тесфайе, сжимая мешок с самодельными взрывчатками, кивнул:

– Готовы, Алем. Но итальянцы… они будут драться до конца. Что будем делать, если нас окружат?

Алем, положив руку на плечо Тесфайе, ответил:

– Мы сражаемся за свою страну, Тесфайе. Бросай, когда я дам сигнал.

Крики с юга усилились, итальянцы метались, их пулемёты били по теням, а лагерь ожил, как потревоженный улей. Алем махнул рукой, и Тесфайе, метнувшись к складу, бросил первую бомбу. Взрыв разорвал ночь, как молния, склад вспыхнул, и огненный столб взметнулся к небу, сотрясая горы. Снаряды начали рваться, их грохот раскатился по ущельям, разрывая брезент, деревянные ящики, металлические укрепления. Огонь, жадный и неумолимый, пожирал склад, палатки, повозки, превращая лагерь в пылающий ад. Осколки снарядов, раскалённые и острые, летели во все стороны, врезались в частокол, сбивая деревья, оставляя дымящиеся воронки, глубокие, как кратеры. Пули итальянцев свистели, врезаясь в камни, сбивая ветки кедров, а крики раненых тонули в грохоте взрывов. Дым, густой и чёрный, поднимался к звёздам, застилая небо, а палатки, охваченные пламенем, рушились, их обугленные обломки падали на землю, разбрасывая искры. Итальянцы, в панике, бежали, их шинели горели, оружие падало из рук, а пулемёты, перегревшись, замолкали, их стволы дымились в ночи. Новые взрывы сотрясали лагерь, когда бочки с топливом вспыхивали, разбрасывая пламя и обломки, которые ломали укрепления, сносили вышки, превращали частокол в груду щепок.

Советские пулемёты загрохотали с холмов, их пули косили итальянцев, пытавшихся организовать оборону. Пули свистели, врезались в землю, разрывали остатки палаток, пробивали ящики, а крики раненых смешивались с треском огня. Осколки снарядов, раскалённые, как метеоры, разлетались, пробивая укрепления, сбивая часовых с вышек, оставляя за собой дымящиеся борозды. Огонь распространялся, пожирая всё – склады, повозки, ящики с боеприпасами, бочки с топливом, превращая лагерь в море пламени. Итальянские солдаты, крича, бежали, их шинели вспыхивали, как факелы, а оружие, брошенное в спешке, валялось среди обломков. Алем, пробираясь через дым, заметил итальянского полковника, высокого, с седыми висками, чья шинель была изорвана, но голос, отдающий приказы, был полон ярости. Полковник, сжимая пистолет, стрелял в темноту, его глаза горели страхом и гордостью, а вокруг него солдаты пытались построить оборону, но огонь и взрывы ломали их ряды. Алем, указав на него, крикнул Тесфайе: