Текст книги "Я – Товарищ Сталин 3 (СИ)"

Автор книги: Андрей Цуцаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

– Хельга, ты выбрала «Кранцлер» для встречи. Соскучилась по нашим беседам или работа у Круппа стала слишком утомительной?

Хельга улыбнулась, её улыбка была мягкой, с лёгкой игривостью, а глаза внимательно следили за его реакцией, подмечая каждую паузу, каждый жест:

– Эрих, ты знаешь, как я ценю наши разговоры. Работа у Круппа – это бесконечные контракты, цифры, отчёты. А твои рассказы – это как глоток воздуха. Но, признаюсь, Берлин волнует меня больше. Столько энергии на улицах, столько… надежд. Ты видишь это, сидя в своих штабах?

Манштейн подумал, его брови слегка поднялись, но он сохранил улыбку, отпивая кофе, его пальцы ненадолго замерли на чашке:

– Надежды? Германия восстаёт из небытия, Хельга. Ты видишь это в каждом флаге на Унтер-ден-Линден, в каждом марше. Рейх полон силы, и Берлин дышит ею.

– О, флаги и марши впечатляют, Эрих. Я вижу их каждый день, когда иду на работу. Но в кулуарах Круппа, за кофе, коллеги иногда говорят, что не все в армии… так уж уверены в этом новом ритме. Ты ведь бываешь на приёмах, слышишь такие разговоры?

Манштейн напрягся, его пальцы снова начали постукивать по чашке, взгляд стал острее, но голос остался ровным, почти небрежным, как будто он отмахивался от пустяка:

– Комментировать кто, о чем шепчется – это не моё, Хельга. Армия служит Германии, а Германия – это фюрер. Ты же знаешь, я не люблю сплетен. Лучше расскажи, как там у Круппа? Сталь всё ещё лучшая в Европе?

Хельга улыбнулась:

– Сталь у Круппа безупречна, Эрих, ты это знаешь лучше меня. Но я не могу не замечать, как Берлин изменился. Мы знакомы с тобой достаточно, и я знаю, что ты тоже думаешь о будущем. Неужели в штабах никто не говорит о том, куда ведёт эта… энергия? Не о сплетнях, а о Германии через пять, десять лет?

Манштейн, сделав долгую паузу, посмотрел на неё, его глаза сузились, а голос стал тише, с лёгкой насмешкой, но в нём чувствовалась напряжённость:

– Хельга, ты всегда была любопытной. Я стратег, а не философ. Будущее Германии – в её силе, а сила – в действиях, а не в разговорах за кофе.

Мария, чувствуя, что он уводит разговор, но уловив его паузу, улыбнулась, её голос стал лёгким, почти кокетливым, чтобы смягчить напряжение:

– Ты прав, Эрих, я слишком любопытна. Но твои идеи о танках, о манёврах – они ведь тоже о будущем? Расскажи, я всегда любила слушать тебя.

Манштейн кивнул, его плечи слегка расслабились, но взгляд остался насторожённым, словно он взвешивал её слова:

– Танки – это война, Хельга. Для этого их и производят. Но это разговор не для кофеен. Ты слишком умна для секретарши, я всегда это говорил. Почему бы тебе не заняться чем-то большим, чем перебирать бумаги у Круппа?

Их разговор прервал Ганс Келлер, 40-летний бармен, с густыми усами, который принёс новый кофейник:

– Фрау Шварц, генерал, ещё кофе?

Она кивнула:

– Спасибо, Ганс. Кофе прекрасен.

Разговор возобновился, Мария сменила тактику, её голос стал мягче, словно она вспоминала прошлое, чтобы вернуть доверие:

– Эрих, помнишь приём у Круппа полгода назад? Ты рассказывал о своих учителях, о старой Пруссии, о чести и долге. Тогда ты говорил, что долг – это не только приказы, но и совесть. Берлин так изменился с тех пор. Неужели все в армии верят, что этот новый путь… единственный?

Манштейн откинулся на спинку стула, его пальцы постукивали по столу, а голос был задумчивым, но осторожным:

– Пруссия научила меня дисциплине, Хельга. Она в моем сердце навечно. Но рейх задаёт новый ритм, и мы следуем ему.

– Может, ты прав, Эрих. Но я вижу, как ты думаешь о Германии. Расскажи лучше о своих манёврах. Я слышала, ты готовишь что-то грандиозное.

Манштейн внутренне напрягся:

– Манёвры – это подготовка, Хельга. Германия должна быть готова. Но детали… об этом пока не могу рассказать.

Мария решила, что она сегодня чересчур настойчива, и надо сбавить обороты, она сказала:

– Эрих, в кафе уютно, но снег за окном так манит. Прогуляемся? Берлин в январе – это ведь чудо, правда?

Майнштейн кивнул:

– Хельга, ты права. Надо пройтись.

Они вышли из кафе, и холодный воздух ударил в лицо, заставляя Марию плотнее запахнуть шерстяное пальто. Она взяла Манштейна под руку, создавая видимость светской прогулки, её голос был мягким:

– Эрих, этот снег… он как из детства. Помнишь свои снежные крепости? Каким ты был мальчишкой?

Майнштейн вдохнул воздух, его взгляд скользнул по заснеженной улице, голос стал тише, с лёгкой ностальгией:

– Мальчишкой? Бегал по полям, когда был у деда в имении, строил крепости, воображал себя Фридрихом Великим. Пруссия была… другой. Тишина, леса, порядок.

Мария сказала:

– А я помню реку. Зимой она замерзала и была как плоское зеркало. Мы с подружками катались на льду до темноты, пока матери не звали нас домой. Иногда я скучаю по той простоте, что была в детстве. А ты, Эрих? Скучаешь по тому времени?

Манштейн задумался, он остановился, его пальцы сжали трость:

– То время… Оно навсегда в сердце, Хельга. Но мир меняется. Берлин в то время был другим, Германия тоже. Но мы должны идти вперед.

Их прервала пожилая женщина, лет 70, в тёмном пальто и шляпке, украшенной потрёпанной брошью. Её голос был хрипловатым и добродушным:

– Простите, фрау, герр, не подскажете, где тут Фридрихштрассе? Я совсем заблудилась.

Мария улыбнулась:

– Прямо по Унтер-ден-Линден, фрау, потом направо. Будьте осторожны, там скользко.

Женщина кивнула:

– Спасибо, милая. А вы… хорошая пара. Берегите друг друга, Берлин нынче неспокойный.

Манштейн ответил:

– Спасибо, фрау. Мы просто гуляем.

Они тоже свернули на Фридрихштрассе, где огни магазинов тонули в начинающейся метели.

– Эрих, она права. Берлин неспокойный. Но с тобой я чувствую себя… защищённой.

Манштейн коротко засмеялся:

– Защищённой? Хельга, ты умеешь говорить комплименты.

Мария улыбнулась:

– Нам надо почаще встречаться и гулять. Кофе, снег, неспешная прогулка. Такие дни всегда запоминаются.

Глава 3

Москва, Кремль, 15 января 1936 года, вечер

Москва в середине января 1936 года была закована в мороз, температура опустилась до −10°C, и снег, падающий крупными хлопьями, покрывал Красную площадь и кремлёвские стены белым покрывалом. Башни Кремля, увенчанные рубиновыми звёздами, едва виднелись в метели, а их контуры растворялись в сером сумраке.

Кабинет Сергея в Кремле, был тёплым убежищем от зимней стужи. Тяжёлые красные шторы закрывали окна, отрезая комнату от метели, а свет лампы с зелёным абажуром падал на массивный стол, заваленный папками, картами и телеграммами. Запах табака, смешанный с ароматом кофе, наполнял воздух, а потрескивание дров в камине создавало обманчивую уютность. Сергей курил трубку, его пальцы сжимали её чуть сильнее, чем нужно, выдавая внутреннее напряжение. Он уже давно хотел заменить Ворошилова на посту наркома обороны и сегодня этот день пришел.

Напротив, него стоял Борис Михайлович Шапошников, начальник Генерального штаба РККА. Его худощавое лицо с глубокими морщинами и внимательными глазами было спокойным, но пальцы, сжимавшие папку с отчётами, выдавали лёгкую нервозность. Его тёмный мундир с золотыми пуговицами сидел на нем безупречно. Рядом, у карты Европы и Дальнего Востока, стоял Климент Ефремович Ворошилов, бывший нарком обороны, чьё массивное лицо с густыми бровями выражало сдержанную обиду. Его красный мундир с маршальскими звёздами выглядел торжественно, но его поза – чуть сгорбленная – выдавала уязвлённое самолюбие. В углу кабинета сидели Семён Константинович Тимошенко, командующий Киевским военным округом, и Семён Михайлович Будённый, с пышными усами и громким голосом. Адъютант, капитан Иван Петров, с короткими светлыми волосами, записывал каждое слово, его карандаш тихо скрипел по бумаге. Атмосфера была тяжёлой: каждый знал, что смена наркома – не просто кадровое решение, а сигнал, который может изменить судьбу каждого.

Сергей затянулся трубкой, выпустил облако дыма и заговорил:

– Товарищи, сегодня мы принимаем решение, которое определит судьбу Советского Союза. Климент Ефремович, вы много лет служили наркомом обороны, укрепляли Красную Армию. Партия и страна благодарны вам. Но время требует новых подходов. С сегодняшнего дня наркомом обороны назначается товарищ Шапошников. Борис Михайлович, вы понимаете ответственность?

Шапошников заговорил. Его голос был спокойным, но с лёгкой дрожью:

– Товарищ Сталин, я осознаю доверие партии. Наркомат обороны готов работать день и ночь, чтобы укрепить оборону страны. Но… позвольте уточнить, какие задачи вы ставите?

Сергей встал, подошёл к карте, указал на Германию:

– Борис Михайлович, мир на пороге войны. Гитлер в Германии не остановится на рейнской зоне. Его танки, самолёты, вся его армия готовится к удару. Мы должны быть готовы к войне в Европе через пять лет, может, раньше. И на Дальнем Востоке – Япония. Их армия в Маньчжурии – это угроза Владивостоку, Забайкалью. Ваша задача спланировать действия, чтобы мы смогли достойно противостоять противникам. Конкретные планы, детальные, с расчётами. Мы не можем ждать.

Ворошилов заговорил с ноткой обиды:

– Товарищ Сталин, я всегда служил партии. Красная Армия под моим руководством строила танки, самолёты, укрепляла границы. Я всегда работал не жалея себя. Почему теперь… такой поворот?

Сергей взглянул на него с лёгкой улыбкой, чтобы смягчить удар:

– Климент Ефремович, никто не сомневается в вашей преданности. Ваш опыт пригодится нашему государству. Вы нужны партии в новой роли – в Совнаркоме, в Комитете обороны.

Ворошилов кивнул, его голос стал тише:

– Я понимаю, товарищ Сталин. Партия решает. Я готов служить там, где нужен.

Шапошников сказал:

– Товарищ Сталин, планы войны – это сложная задача. Германия укрепляет вермахт, увеличивает численность армии, их танки и авиация – это серьёзная угроза. На Дальнем Востоке Япония наращивает силы в Маньчжурии. Нам нужны данные разведки, состояние округов, расчёты по танкам, артиллерии, авиации. Наркомат начнёт работу, но… это потребует времени.

Сергей думал: «Он прав, но времени нет. Я знаю, что будет в 1941 году. Надо все ускорить». Он постучал пальцем по карте, указывая на Польшу, а потом на Маньчжурию:

– Времени мало, Борис Михайлович. Германия готовит удар через Польшу, Прибалтику, Белоруссию. Японцы смотрят на Владивосток и Хабаровск. Мы должны опередить их. Ваши планы – это не просто бумаги, это судьбы миллионов людей, жизнь которых может оборваться. Начните с реорганизации Генштаба. Нам нужны новые структуры, направления, спецотделы по авиации, ПВО, танкам.

Шапошников преобразился, его глаза блеснули интересом его, но голос остался сдержанным:

– Реорганизация Генштаба… Это возможно, товарищ Сталин. Я предлагал это ещё в прошлом году, но… обстановка была сложной. Мы можем создать отделы по направлениям – Запад, Дальний Восток, – усилить оперативное планирование. Но нам нужны ресурсы, кадры, время.

Сергей ответил:

– Ресурсы будут. Кадры – подберите лучших. Время… а вот его у нас нет. К 1937 году я хочу видеть конкретные планы: оборона западных границ, наступательные операции в Европе, защита Дальнего Востока. И учтите, Борис Михайлович, я доверяю вашему уму, но партия следит за каждым шагом.

Шапошников кивнул:

– Я понял, товарищ Сталин. Я начну работу немедленно. Позвольте предложить: для Европы – укрепить Киевский и Белорусский округа, увеличить танковые бригады, ускорить выпуск новых танков. Для Дальнего Востока – усилить Забайкальский округ, построить укрепрайоны у Владивостока. Но… нужны данные о противнике.

Сергей кивнул:

– Данные будут, Борис Михайлович. Разведка работает. И ещё: подумайте о манёврах. Нам нужны не парады, а реальные учения. Германия готовит блицкриг, а мы должны ответить молнией.

Тимошенко, до этого молчавший, подался вперёд:

– Товарищ Сталин, Киевский округ готов. Но танков мало, заводы не справляются. Если немцы ударят, как вы говорите, через Польшу, мы не удержим границу без резервов. Я считаю, что нам надо выделить дополнительные средства. А Япония… Дальний Восток слишком далеко, чтобы держать там крупные силы.

Сергей указал на карту:

– Семён Константинович, вы ошибаетесь. Дальний Восток очень важный регион, не меньше Европы. Японцы уже в Маньчжурии, их армия – миллион штыков. Укрепляйте Киев, но мы не можем забывать и про Хабаровск.

Будённый заговорил, полный энтузиазма с кавалерийской бравадой:

– Товарищ Сталин, конница ещё покажет себя! Погоняют наши парни и японцев, и немцев. Главное – дух, а он у нас есть!

Сергей подумал: «Будённый живёт в прошлом. Конница не спасёт от танков». Он покачал головой, его тон был спокойным, но с небольшим укором:

– Семён Михайлович, дух, конечно, важен, но еще лучше иметь больше современной техники. Конница – это вчерашний день, хотя польза есть и от нее. Но нам сейчас нужна броня и скорость. Борис Михайлович, учтите это в своих планах.

Шапошников ответил:

– Товарищ Сталин, я согласен. Танки, авиация, артиллерия – это основа. Но нам нужны кадры. Академия Фрунзе выпускает офицеров, но их мало. И… политическая обстановка. Люди боятся говорить, боятся ошибок. Это мешает работе.

Сергей затянулся трубкой:

– Борис Михайлович, партия разберётся с врагами. Ваша задача – это армия, займитесь ею. Подберите людей, которым доверяете. Поищите даже среди комбригов и комдивов, можно выдвинуть молодых, в которых есть потенциал. И не бойтесь ошибок. Ошибки партия исправит, а вот слабость – не простит.

Барселона, 20 января 1936 года, утро.

Город дрожал, словно перед бурей. Узкие портовые улочки, зажатые между облупившимися домами с потрескавшейся штукатуркой и ржавыми пирсами, пропахли морем, углём, и сыростью. Холодный ветер гнал по брусчатке листовки, кричащие лозунгами: «¡Viva la República!» и «¡Arriba España!». Площадь у собора Санта-Эулалия, окружённая готическими арками, старыми фонарями с мутными стёклами и облупившимися стенами, гудела от криков митингующих. Звуки церковных колоколов, тяжёлых и гулких, смешивались с гудками кораблей из порта, топотом сапог и редкими выстрелами, доносившимися с далёких улиц. Жители Барселоны – рыбаки в заношенных куртках, торговцы с усталыми глазами, рабочие с мозолистыми руками – прятались за ставнями, но окна дрожали от шагов толпы, а слухи о насилии и грядущих чистках ползли по городу.

Фалангисты, около ста человек в синих рубашках, собрали митинг на площади, требуя «очистить Испанию от красных крыс». Мануэль Кортес, стоял на ящике, он кричал хриплым голосом, перебивая шум ветра и крики чаек:

– Испания не должна пасть на колени перед красными! Мы вернём короля, вернем веру, вернем порядок! Барселона – наша земля, и мы выметем этот мусор с наших улиц!

Рауль Гарсия раздавал листовки с портретом Хосе Антонио Примо де Риверы, но его голос дрожал от сомнений:

– Мануэль, мы провоцируем их! Красные вооружены, им теперь помогает Москва! Я не думаю, что сражаться с ними открыто хорошая идея. Может затаимся и ударим по ним неожиданно?

Кортес, спрыгнув с ящика, схватил Рауля за грудки, его пальцы сжались, как тиски, голос был грубым, с нотами раздражения:

– С каких пор ты стал таким осторожным? Рауль, красные уже жгут нас! Они грабят церкви, убивают наших братьев в Мадриде, в Сарагосе! Если мы не дадим отпор, Барселона станет их трофеем, а мы – их рабами!

Рябинин, стоял в стороне, его глаза скользили по толпе, подмечая движения рук, блеск оружия, тени в переулках. Он всматривался в лица фалангистов, подмечал кто с кем приходит. Он уже узнавал постоянных участников и активных сторонников фаланги. Он стоял молча, сжимая револьвер в кармане, его пальцы касались холодного металла.

Карлос Мендоса, стоял рядом с Кортесом, он кричал:

– Красные – это зараза! Мы выжжем их, как чуму! За Испанию! За Хосе Антонио! Его глаза горели фанатичным огнём, а рука сжимала пистолет, готовый к бою.

В это время республиканцы, около двухсот человек, вооружённые камнями, палками, ножами и винтовками, готовились к атаке на фалангистский митинг. Во главе была Исабель Рамирес, женщина тридцати лет, с короткими тёмными волосами, спутанными ветром, и шрамом на щеке – это был след от ножа, оставленный фалангистом.

Она собрала бойцов в портовом переулке:

– Фалангисты хотят захватить Барселону! Они уже убили моего брата Хосе, они толпой били его, как собаку, на этих же улицах! Сегодня мы ударим первыми! Её кулаки сжимались, револьвер оттягивал пояс под курткой, а глаза пылали мстительным огнём.

Луис, тридцатидвухлетний республиканец, с худым лицом и колючими глазами, стоял рядом, его голос был резким, с хрипотцой:

– Исабель, они ждут нас. Мендоса там, Кортес, Гарсия тоже. У них есть оружие, полиция на их стороне. Мы должны бить быстро, иначе нас раздавят.

Хуан Карденас, сорокалетний лавочник, сжимал палку, но его голос дрожал от неуверенности:

– Исабель, это безумие! Фалангисты вооружены, за ними стоят монархисты, полиция! Если мы нападём, то вся Барселона утонет в крови!

Исабель, резко повернулась

– Хуан, молчи, или я заткну тебя! Фалангисты убили моего брата, а ты боишься за свою лавку? Если хочешь жить, бери палку и иди с нами!

Падре Мигель, пятидесятилетний священник с морщинистым лицом и сутулой спиной, стоял в стороне, его чёрная сутана колыхалась на ветру, а голос был тихим и уклончивым. Он сказал:

– Дети мои, насилие порождает насилие. Господь видит всё, и он не одобряет крови.

Исабель вспыхнула:

– Падре, но ведь Господь не остановил фалангистов, когда они убивали Хосе! Если вы не с нами, то стойте в стороне и молитесь!

Митинг фалангистов превратился в хаос, когда республиканцы ворвались на площадь с криками, швыряя камни и размахивая палками. Исабель, с обломком доски, бросилась вперёд с криком:

– Фалангисты, убирайтесь! Барселона – это не ваш хлев! Прочь отсюда! Луис, укрывшись за перевёрнутым лотком, стрелял из пистолета, целясь в фалангистов. Он кричал:

– Бейте их главарей! Без них они разбегутся, как крысы!

Хуан Карденас, отступив к стене собора, бормотал, а его пальцы теребили палку:

– Это безумие… нас всех убьют…

Падре Мигель, прижавшись к готической арке, шептал молитвы, его руки дрожали, сжимая чётки:

– Господи, прости их, ибо не ведают, что творят…

Кортес выстрелил в воздух, пули засвистели, выбивая крошку из арок собора: – Держитесь, братья! За Испанию! Не дайте красным взять площадь!

Рауль, швырнув камень, попал в республиканца. Он крикнул:

– Мануэль, их слишком много!

Мендоса, на ступенях собора, размахивал пистолетом, его глаза горели фанатизмом:

– За Хосе Антонио! Утопим этих красных крыс в их собственной крови!

Он выстрелил, пуля попала в плечо молодого республиканца, который рухнул с криком, хватаясь за рану, его кровь растекалась по брусчатке. В хаосе, среди пыли, криков и звона колоколов, простой республиканец, парень лет двадцати, схватил тяжёлый булыжник с брусчатки. Его голос сорвался в отчаянный крик:

– За республику! За свободу!

Камень, острый и тяжёлый, пролетел над толпой и с глухим, тошнотворным хрустом ударил Карлоса Мендосу в висок. Кровь хлынула, заливая его синюю рубашку, глаза закатились, он прохрипел, хватаясь за ступень:

– Проклятые… вы все сгорите в аду…

Его тело дёрнулось, пистолет выпал из руки, звякнув о камень, и он рухнул на ступени, неподвижный. Фалангисты, увидев падение Мендосы, дрогнули, некоторые бросились бежать к портовым улочкам. Республиканцы, воодушевлённые, теснили их, швыряя камни и обломки дерева.

Кортес, увидев тело Мендосы, сплюнул и закричал:

– Проклятье! Карлос мёртв! Рауль, Антонио, уводите людей, пока полиция не пришла! Рауль помогал раненому фалангисту подняться.

Рябинин, незаметно обыскав карманы Мендосы, вытащил сложенный лист бумаги, исписанный адресами и именами: «Склады, маршруты, имена. Это ключ к их планам. Москва будет довольна».

Исабель, вытирая кровь с рассечённой губы, крикнула:

– Гоните их к воде!

Падре Мигель, всё ещё шепча молитвы, посмотрел на тело Мендосы и перекрестился:

– Господи, прости нас за эту кровь…

Стычка утихла, оставив площадь усеянной битым стеклом, листовками, кровью и обломками. Девять фалангистов и десять республиканцев лежали ранеными, шестеро не двигались, их тела остались на брусчатке. Исабель, тяжело дыша, оглядела площадь:

– Мы их прогнали, но они вернутся. Луис, Хуан, уходим к подвалу!

Луис, вытирая кровь с лица, кивнул:

– Они знают, где мы. Надо ударить первыми, по их складу.

Хуан Карденас дрожал:

– Это безумие, Исабель. Я не хочу умирать за ваши идеи.

Исабель шагнула к нему с ножом:

– Хуан, если ты предашь нас, я найду тебя. Клянусь.

Падре Мигель, шагая позади, шептал:

– Кровь за кровь… это не путь к спасению…

Кортес, Рауль и Рябинин отступили к фалангистскому штабу – это был старый склад на краю порта. Железные ворота заскрипели, внутри горели тусклые лампы, отбрасывая тени на ящики с патронами и винтовками. Кортес, с перевязанной рукой, стукнул кулаком по столу:

– Мендоса мёртв, Карлос Мендоса, наш брат мёртв! Красные убили его на площади, прямо перед собором!

Рауль, сидел на ящике, его лицо было бледным, а голос дрожал от боли:

– Мануэль, мы теряем близких людей! Мендоса хрипел «сгорите в аду», и я видел, как он умер. Он умер на моих глазах. Это была настоящая бойня!

Рябинин, крутил папиросу в пальцах, его голос был с лёгкой насмешкой:

– Бойня, Рауль? На войне невозможно остаться чистеньким. Если мы хотим отстоять Испанию, мы должны пролить еще много крови!