Текст книги "Я – Товарищ Сталин 3 (СИ)"

Автор книги: Андрей Цуцаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Глава 17

Ханс фон Зейдлиц, выйдя из здания Абвера на Tirpitzufer 76/78, остановился у входа, его высокая, чуть сутулая фигура в тёмно-зелёном мундире с орденом выделялась на фоне серого фасада, потемневшего от дождей. Он сжал ручку портфеля, чувствуя, как холод рукоятки проникает сквозь перчатку. Мысли его были тяжелы: арест Вольфа, который он сам организовал, передавая информацию ОГПУ, был необходим, но страх, как острый шип, колол его. «Если Канарис заподозрит, – думал он, – если Шмидт или Мюллер заметят… Что будет с Кларой, с детьми? Эрик, Анна, Карл… Они не должны пострадать». Ханс ускорил шаг, направляясь к своему Opel Olympia, припаркованному у тротуара.

Дома Ханс вошёл в гостиную, где камин потрескивал, бросая тёплые отблески на плюшевые диваны и персидский ковёр. Стол, накрытый льняной скатертью, хранил следы ужина: крошки хлеба, чашки с остатками кофе. Клара, в тёмно-синем платье, с волосами, убранными в пучок, стояла у плиты, её движения были привычными, но в глазах читалась тревога. Она обернулась, увидев его, и сказала с ноткой беспокойства:

– Ханс, ты сегодня поздно. Дети уже спрашивали, где ты. Эрик весь день говорил о твоей работе, а Анна нарисовала новый рисунок. Ты выглядишь уставшим, что-то случилось?

Ханс, снимая пальто, ответил, стараясь скрыть напряжение, но его голос был тише обычного:

– Работа, Клара. Много бумаг, отчётов, докладов и нервов. Все, как всегда. Ничего необычного. Эрик сделал уроки?

Эрик, выбежав из комнаты, сказал голосом полным любопытства и детской энергии:

– Папа, я сделал математику! Учитель сказал, что я молодец, но это так скучно. Ты же в Абвере, да? Расскажи, что ты делаешь! Там есть шпионы, как в книгах? Или карты, как в приключениях?

Ханс, улыбнувшись, погладил сына по голове, но внутри его сердце сжалось – как объяснить мальчику, что отец ходит по краю пропасти:

– Эрик, нет у нас никаких шпионов. Только бумаги, карты, отчёты. Это не так увлекательно, как написано в твоих книгах. Но ты молодец, что справился с математикой. Анна, что ты нарисовала?

Анна, подбежав с листом бумаги, её косички подпрыгивали, а голос звенел от радости:

– Папа, вот! Дом с садом, рекой и деревом! Я хочу, чтобы у нас был такой в Баварии. Смотри, я нарисовала солнце и облака! Ты возьмёшь это на работу?

Ханс, взяв рисунок, улыбнулся, его глаза смягчились, но мысли были далеко:

– Красиво, Анна. Очень красиво. Я повешу его у себя в кабинете, обещаю.

Карл, сидя на ковре, окружённый кубиками, поднял голову, его круглые щёки порозовели, а голос был полон невинного восторга:

– Папа, я построил башню! Высокую, выше меня! Но она упала. Поможешь построить новую? А у тебя на работе есть такая?

Клара, ставя тарелки на стол, сказала:

– Карл, папа работает с бумагами, ему некогда строить башни на работе. Ханс, садись, ужин готов. Но ты какой-то отстранённый. Скажи, что тебя беспокоит? Ты почти не говорил весь вечер.

Ханс, садясь, ответил, стараясь улыбнуться, но его мысли кружились вокруг Вольфа и риска, которому он себя подвергает:

– Клара, это просто работа. Много дел, отчёты, встречи. Расскажи, как прошёл твой день? Как дети?

Клара, садясь рядом, посмотрела ему в глаза, её голос стал серьёзнее:

– День как обычно, Ханс. Эрик спорил с учителем, Анна рисовала, Карл строил свои башни. Но я вижу, что ты мыслями не с нами. Ты всегда был честен со мной, но теперь… Ты стал другим. Это из-за работы? Или что-то большее?

Ханс, взяв её руку, почувствовал тепло её ладони, но внутри его жгло чувство вины:

– Клара, это временно. Работа требует много сил. Времена неспокойные, ты же знаешь – Испания, Москва, Париж. Все говорят о переменах. Но я здесь, с вами, и это главное.

Эрик, жуя хлеб, спросил, его глаза блестели любопытством:

– Папа, а что такое Абвер? Ты там главный? Или ты ищешь секреты, как в приключенческих книгах? Расскажи что-нибудь!

Ханс, помедлив, ответил, стараясь говорить просто, чтобы не выдать тревоги:

– Эрик, Абвер – это место, где работают с информацией. Карты, документы, планы. Мы читаем газеты, слушаем радио, собираем данные. Это не так захватывающе, как твои книги, но там тоже важная работа. Ты лучше расскажи, что было в школе?

Эрик, пожав плечами, сказал, его голос был чуть обиженным:

– Школа скучная, папа. Математика, история, всё время одно и то же. Но я хочу быть как ты – работать с секретами! Ты же делаешь что-то важное, да? А не занимаешься ерундой, как я.

Ханс, сглотнув, ответил:

– Важное, Эрик. Но не всегда интересное. Лучше учись хорошо, это пригодится. И учеба – это не ерунда. Не говори так.

Анна, перебивая, сказала:

– Папа, я нарисую тебе карту! С реками и горами. Хочешь?

Ханс, засмеявшись тихо, ответил, стараясь скрыть тяжесть на сердце:

– Конечно хочу, дочка. Нарисуй, я посмотрю.

Клара, улыбаясь, сказала:

– Ханс, ты обещал детям рассказать историю на ночь. Они ждут.

Ханс, кивнув, ответил:

– Хорошо, Клара. После ужина расскажу. Но мне нужно вернуться в офис ненадолго. Отчёт не закончен.

Клара, нахмурившись, посмотрела на него, её голос стал резче:

– Опять, Ханс? Ты почти не бываешь дома. Дети скучают, я скучаю. Что за отчёт, который не может подождать до утра? Ты никогда не был таким… отстранённым. Скажи мне правду, Ханс. Что происходит?

Ханс, встретив её взгляд, почувствовал, как сердце сжалось. Он хотел рассказать ей всё – о Вольфе, о риске, о документах, – но слова застряли в горле. Вместо этого он сказал:

– Клара, это работа. Раньше все было проще, но сейчас времена сложные, ты же знаешь. Я делаю, что должен, ради нас, ради Германии. Я вернусь до полуночи, обещаю.

Клара сжала его руку, её глаза были полны тревоги. Она ответила:

– Ханс, я верю тебе. Но будь осторожен. Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. Дети нуждаются в тебе, и я тоже.

Ханс, поцеловав её, вышел, его сердце колотилось. Он сел в Opel Olympia, мотор заурчал, и машина тронулась по тёмным улицам Шарлоттенбурга. В Абвере, на Tirpitzufer, здание было почти пустым, лишь дежурный в сером пиджаке кивнул ему, проверяя пропуск.

Коридоры, длинные, с отполированным паркетом, были непривычно тихими. Ханс вошёл в свой кабинет, запер дверь, его сердце забилось быстрее. Он открыл сейф, достал документы – отчёты о передвижениях советских войск на западных границах, планы по координации с Японией, карты с пометками о военных заводах. Он достал миниатюрную камеру – устройство, полученное через посредников, тонкое, как часы, с объективом, способным фиксировать страницы в тусклом свете. Камера щелкала тихо, фиксируя каждый лист: отчёты о советской армии, переводы «Правды», шифровки из Каунаса, данные по Японии. Свет настольной лампы, тусклый и жёлтый, отражался в его глазах, где смешались решимость и страх. Ханс работал быстро, но тщательно, переворачивая страницы, чтобы не оставить следов. Закончив, он спрятал камеру в карман пиджака и достал бумагу – тонкую, с водяными знаками, как в советских учреждениях, полученную от того же контакта. Он взял перо, обмакнул в чернила и начал писать. Он запечатал письмо в конверт, тоже из советского материала, с печатью, имитирующей московскую, и спрятал его в сумку, среди обычных бумаг. Сердце колотилось, мысли кружились: «Если меня обыщут, это конец. Но без этого Германия падёт под Гитлером».

Ханс вышел из кабинета, его шаги по коридору были осторожными, но уверенными. Встретив Курта Шмидта, который выходил из соседнего кабинета, он кивнул, стараясь выглядеть обычно. Курт сказал:

– Ханс, ты ещё здесь? Все уже разошлись. Что, отчёт для Канариса не даёт покоя? После Вольфа все на нервах, знаешь. Хансен сегодня утром спрашивал о твоих контактах с литовцами. Что-то не так?

Ханс, сжав ручку портфеля, старался выглядеть спокойным, но внутри он напрягся:

– Курт, всё под контролем. Литовцы делятся информацией скупо, но данные по СССР есть. Отчёт для Канариса почти готов. А ты что так поздно?

Курт, прищурившись, сказал, его голос стал тише, почти заговорщическим:

– Ханс, ты знаешь, как это работает. После Вольфа все подозревают всех. Я слышал, гестапо копает глубже. Они думают, что утечка была не случайной. Ты уверен, что твои люди чисты? Ты ведь вёл Вольфа.

Ханс, почувствовав, как кровь прилила к лицу, ответил, стараясь скрыть волнение:

– Курт, Вольф сам виноват. Он был неосторожен, слишком много говорил. Я делал, что мог, чтобы прикрыть его. Но Москва… Они знают больше, чем мы думаем.

Курт, кивнув, сказал, не отрывая взгляда от Ханса:

– Возможно, Ханс. Но будь осторожен. Канарис не любит ошибок, а гестапо не любит загадок. Если что-то всплывёт, это ударит по всем нам.

Ханс, кивнув, ответил:

– Знаю, Курт. Я слежу за своими делами. Иди домой, уже поздно.

Курт, хлопнув его по плечу, сказал:

– Ты тоже, Ханс. Не засиживайся. И держи ухо востро.

Ханс вышел из здания, его шаги по мостовой были быстрыми, но он старался не привлекать внимания. Ночь была холодной, ветер был промозглый, а Шпрее, тёмная и спокойная, отражала огни фонарей. Его путь вёл к Тиргартену, где аллеи, усыпанные гравием, вились между деревьями, чьи голые ветви качались, как призраки. Парк был пуст, лишь редкие прохожие, закутанные в пальто, спешили домой. Ханс подошёл к старому дубу, чей ствол, толстый и потрескавшийся, стоял у скамейки. Он оглянулся, убедившись, что никого нет, и достал конверт из сумки, завернул его в пакет, чтобы защитить от влаги, и сунул в дупло, прикрыв листьями. Сердце стучало, мысли роились: «Если ОГПУ не заберёт вовремя, кто-то найдёт. И тогда конец». Он ушёл, не оборачиваясь, его шаги ускорились, растворяясь в темноте.

На следующий день в Абвере Ханс вошёл в кабинет, где его ждал Фридрих Мюллер. Мюллер, поправив очки, сказал:

– Ханс, твои отчёты по Литве. Хансен требует уточнений. Их данные по СССР кажутся неполными. Ты проверял их агентов в Москве? После Вольфа все на нервах, знаешь.

Ханс, открыв папку, ответил, стараясь звучать уверенно:

– Фридрих, я проверяю. Литовцы дают информацию по крупицам, их агенты говорят только о границах. Но я работаю над этим. Что Хансен хочет конкретно, можешь сказать?

Мюллер, посмотрев на него поверх очков, сказал:

– Он хочет точности, Ханс. Вольф был твоим делом, и его арест… Это не просто ошибка. Кто-то говорит, что утечка была из нашего отдела. Ты уверен, что твои контакты надёжны?

Ханс, сжав карандаш, ответил:

– Фридрих, я уверен. Вольф сам себя выдал. Я делал всё, чтобы его прикрыть. Но ОГПУ… Они оказались хитрее, чем мы думали.

Мюллер, кивнув, сказал:

– Возможно, Ханс. Но если гестапо начнёт копать, нам всем несдобровать.

* * *

В приземистом здании тюрьмы, с толстыми стенами из глины и решётчатыми окнами, пропускавшими лишь тонкие полоски света, Зэра сидела на деревянном стуле, её руки были связаны грубой верёвкой, красное платье было порвано на плече. Сержант Винченцо Барди продолжал свои пытки:

– Назови имена, девка. Кто был с тобой? Куда дели полковника ди Сальви? Ты видела его, не лги. Асмерэт выдала тебя, сказала, что он был в твоём доме.

Зэра, стиснув зубы, подняла глаза, её взгляд был полон решимости, несмотря на страх:

– Я уже сказала, синьор. Полковник приходил ко мне, но ушёл ночью. Я была одна. Я ничего не знаю о его делах и куда он потом пошел.

Винченцо, разозлившись, зашел в соседнюю камеру. Он направился прямиком к Тэкле, схватив его за волосы и приставил нож к горлу:

– Говори, щенок! Кому вы отдали полковника? Я вижу, ты слабое звено. Назови имена, или твоя семья не увидит тебя живым!

Тэкле, задыхаясь, с глазами, полными слёз, выкрикнул:

– Хорошо, хорошо! Мы… Мы увели его! Это были русские, синьор! Они ждали у границы с Абиссинией, за холмами. Мы передали его им! Пожалуйста, не трогайте мою семью!

Абраха, побледнев, рванулся к Тэкле, но солдат ударил его прикладом в спину, он упал на колени. Мэаза, стиснув зубы, крикнул:

– Тэкле, зачем⁈ Ты погубил нас всех!

Винченцо, ухмыльнувшись, сказал:

– Русские, значит? Хорошо. Назови их. Кто они? Где их найти?

Тэкле, дрожа, ответил, его голос был едва слышен:

– Я не знаю имён… Они были с повозкой. Сказали, что заберут его в Абиссинию. Больше я ничего не знаю…

Мэаза, глядя на Тэкле с презрением, сказал:

– Ты предал нас, Тэкле. Ради чего? Они всё равно убьют нас.

Джулио, шагнув вперёд, сказал Винченцо:

– Хватит. Они сказали достаточно. Заприте их. Всех, включая девку. Они пойдут под суд.

Винченцо, кивнув, махнул солдатам:

– Тащите их в камеры.

Зэру, Абраху, Тэкле и Мэазу заперли в отдельных камерах, их руки были связаны, лица покрыты потом и кровью. Зэра, сидя на холодном полу, шептала себе:

– Прости, брат… Я не выдала тебя… Но Тэкле… Он сломался…

Абраха, в соседней камере, сжимал кулаки, его мысли были полны гнева: «Тэкле, ты слабак. Но я не сдамся». Мэаза, глядя на стену, думал о своей жене и детях, о том, что их ждёт. Тэкле, свернувшись в углу, плакал, его сердце разрывалось от стыда и страха за семью.

В итальянском штабе, где карты Абиссинии и Эритреи висели на стенах, покрытых трещинами от жары, генерал Родольфо Грациани стоял у стола, его лицо, обожжённое солнцем, было напряжено, глаза горели яростью. Его мундир, расстёгнутый на верхнюю пуговицу, был запылён, а руки сжимали края карты. Перед ним стоял капитан Альберто Риччи, теребя фуражку, его лицо выражало смесь решимости и тревоги. Грациани, ткнув пальцем в карту, сказал, его голос был хриплым от гнева:

– Альберто, это недопустимо! Полковник Лоренцо ди Сальви – мой друг, один из лучших офицеров. Русские? В Абиссинии? Они посмели похитить его прямо на нашей территории! Что конкретно сказали задержанные, поподробнее?

Риччи, выпрямившись, ответил:

– Командующий, один из задержанных, Тэкле, признался. Они передали полковника русским у границы с Абиссинией, за холмами. Он говорит, что не знает имён, но русские были в штатском, с повозкой. Девка и остальные молчат, но мы держим их под замком. Они пойдут под суд.

Грациани, ударив кулаком по столу, крикнул:

– Под суд⁈ Это не главное, Альберто! Лоренцо где-то там, в Абиссинии, в руках русских! Мы должны найти его, пока не поздно. Собери отряд. Две тысячи человек. Мы идём за ним.

Риччи, кивнув, сказал:

– Две тысячи, командующий? Это рискованно. Абиссиния – враждебная территория, там местные воины, а теперь ещё и русские. Нам нужны разведка, припасы, план.

Грациани, прищурившись, ответил:

– План прост, Альберто. Мы идём через холмы, к границе. Разведка уже сообщила о лагере у реки Аваш. Если русские там, мы найдём их. И Лоренцо. Собери людей, выступаем завтра на рассвете.

Риччи, козырнув, ответил:

– Будет сделано, командующий. Но… если это засада? Русские не глупы, и местные их поддерживают.

Грациани, посмотрев на него, сказал:

– Альберто, Лоренцо – мой брат по оружию. Я не оставлю его. Если это засада, мы раздавим их. Иди, готовь отряд.

На рассвете отряд из двух тысяч итальянских солдат, в белых мундирах, покрытых красноватой пылью, выступил из Асмэры. Колонна, растянувшаяся на полтора километра, двигалась по узкой дороге, что вилась через холмы, где редкие акации, с искривлёнными стволами и пожухлыми листьями, торчали из сухой, потрескавшейся земли, словно кости пустыни. Солнце, палящее и безжалостное, поднималось над горизонтом, его лучи жгли кожу, температура к девяти утра достигла 33 градусов. Пот стекал по лицам солдат, их мундиры, некогда белоснежные, пропитались пылью и потом. Винтовки Carcano M91, перекинутые через плечи, звякали при каждом шаге, а пулемёты Fiat-Revelli, которые тащили на повозках, гремели, цепляясь за корни и валуны. Капитан Альберто Риччи ехал впереди на лошади, его фуражка была сдвинута на затылок, а взгляд внимательно осматривал горизонт, где холмы, покрытые колючими кустами и серыми валунами, поднимались к небу, как древние крепости. Рядом шагал сержант Винченцо Барди, коренастый, с ножом на поясе, его лицо, покрытое щетиной, выражало презрение к жаре и усталости. Лейтенант Джулио Мартелли, с шагал с картой в руках, его потный лоб блестел, а глаза следили за дорогой. Капрал Маттео Ланди, оглядываясь по сторонам, шепнул Винченцо:

– Сержант, это плохая идея. Абиссиния – это не наша земля. Местные ненавидят нас, а русские… Они знают эти холмы лучше.

Винченцо, сплюнув в пыль, ответил с насмешкой:

– Маттео, не ной. Если там русские, мы их раздавим. А местные? Они разбегутся, как только увидят наши пулемёты.

Колонна двигалась через холмы, где воздух, тяжёлый от жары, пах пересохшей землёй и редкими травами. Река Аваш, мутная, с илистыми берегами, текла внизу, её воды, тёмные и неспокойные, отражали солнечные блики, как осколки стекла. Дорога сузилась, валуны и кусты сжимали её с обеих сторон, а холмы, поросшие сухой травой и усеянные камнями, поднимались всё выше, их склоны казались стенами, скрывающими угрозу. Солдаты, измученные маршем, шли молча, их дыхание было тяжёлым, шаги – неровными, а лица – красными от жары. Риччи, подняв руку, остановил колонну, его глаза сузились, когда он заметил тень, мелькнувшую за валуном на склоне. Он открыл рот, чтобы отдать приказ, но в этот момент воздух разорвал резкий треск выстрелов, и с холмов, укрытых кустами и камнями, хлынул шквал пуль.

Абиссинские воины, в лёгких белых рубахах и цветастых повязках, выскочили из укрытий, их лица были искажены криками на амхарском, которые эхом разносились по долине. В их руках были винтовки – старые итальянские Carcano, британские Lee-Enfield, русские Мосина, – а некоторые держали пистолеты-пулемёты, украденные у итальянцев. Их выстрелы, громкие и беспорядочные, смешивались с треском советских винтовок, которыми орудовали советские солдаты. Советский командир, высокий, с короткими седыми волосами, крикнул:

– Бейте их! Держите фланги! Не дайте им добраться к реке!

Риччи, вскинув руку, крикнул:

– Засада! В укрытие! Пулемёты, огонь! Первый взвод, за мной! Второй – на правый фланг!

Итальянцы бросились к камням и редким кустам, но пули косили их ряды. Рядовой Антонио Бьянки, молодой, с веснушчатым лицом, упал, пуля пробила ему грудь, его крик утонул в грохоте выстрелов, а кровь, алая, растеклась по пыльному мундиру. Винченцо, схватив пулемёт Fiat-Revelli, установил его на валун, его мозолистые руки дёрнули затвор, и пулемёт загрохотал, посылая очередь в сторону холма. Пули взрывали землю, поднимая облака красноватой пыли, но пуля, выпущенная абиссинским стрелком, пробила его плечо, разорвав мундир. Винченцо, выругавшись, упал на колено, кровь хлынула, окрашивая пыль алым цветом. Он крикнул, его голос был хриплым от боли:

– Маттео, держи пулемёт! Стреляй, а не стой!

Маттео, укрывшись за валуном, схватил винтовку Carcano, его руки дрожали, а глаза, полные ужаса, метались по полю боя. Он стрелял, но пули уходили в пустоту, а крики раненых били по нервам. Он сказал, но его голос был едва слышен:

– Лейтенант, их сотни! Они знали, что мы идём сюда! Мы не выберемся!

Джулио Мартелли, укрывшись за опрокинутой повозкой, стрелял из пистолета Beretta, его лицо было искажено напряжением. Он крикнул, стараясь перекрыть треск выстрелов:

– Маттео, держись! Первый и второй взвод, на левый фланг! Пулемёты, бейте по холму! Третий, прикройте тыл!

Но абиссинские воины, ловкие и быстрые, двигались между камнями, их винтовки стреляли с пугающей точностью. Один из них, молодой, с татуировкой на руке, прицелился из Lee-Enfield и выстрелил, пуля пробила шею рядового Луки Карли, тот захрипел, падая в пыль, его руки судорожно сжали песок. Советские солдаты, укрываясь за валунами, вели огонь, их винтовки Мосина издавали резкие хлопки, и каждый выстрел находил цель. Коренастый русский, с шрамом на щеке, кричал:

– Левый фланг, окружайте! Гранаты на центр!

Итальянская колонна, растянутая и дезорганизованная, начала ломаться. Рядовой Марио Ферри, худощавый, с каштановыми волосами, пытался перезарядить винтовку, но пуля, выпущенная советским снайпером, пробила ему висок, и он рухнул, его глаза застыли в удивлении. Повозка с пулемётами, запряжённая мулами, опрокинулась, когда животные, обезумевшие от выстрелов, рванулись в сторону. Пули разрывали деревянные борта, щепки разлетались, а мулы, крича, падали. Риччи, раненный в ногу пулей, упал на колено, его фуражка слетела, обнажив потные волосы, слипшиеся от пыли. Он крикнул голосом полным отчаяния:

– Держать строй! Не отступать! Третий взвод, ко мне! Пулемёты, огонь!

Но третий взвод, потеряв половину людей, дрогнул. Лейтенант Паоло Росси, высокий, с тёмными усами, вёл взвод, но пуля, выпущенная абиссинским стрелком из винтовки, пробила ему грудь. Паоло, кашляя кровью, упал, его руки сжали песок, а глаза, полные боли, смотрели в небо. Солдаты, видя смерть командира, закричали, их голоса, полные паники, разносились по долине:

– Они повсюду! Бежим! К Асмэре!

Советский командир, стоя на холме, заметил панику и махнул рукой, его люди, вместе с абиссинцами, начали спускаться, окружая итальянцев. Их движения были стремительными, как у хищников, загоняющих добычу. Абиссинский стрелок, с красной повязкой на голове, выстрелил из пистолета-пулемёта, очередь срезала двух итальянцев, их тела рухнули, как подкошенные. Другой воин, с винтовкой Carcano, стрелял с колена, его пули выбивали солдат одного за другим. Советский солдат бросил гранату в центр итальянской группы, и оглушительный взрыв разметал солдат, их тела рухнули на землю, а дым, чёрный и густой, поднялся к небу, закрывая солнце.

Риччи, хромая, пытался собрать остатки своего взвода, но пуля, выпущенная советским снайпером, пробила ему плечо, и он упал, его лицо исказилось от боли. Он крикнул:

– Джулио, веди людей! К реке! Мы ещё можем…

Джулио, стреляя из пистолета, пытался удержать позицию, но пуля, выпущенная абиссинцем, вонзилась в его бок, пробив мундир. Он застонал, упал на колени, его рука всё ещё сжимала Beretta, но силы покидали его. Он шепнул, его голос был едва слышен:

– Альберто… Мы не выберемся… Прости…

Маттео, видя падение командиров, бросил винтовку и побежал, его сердце колотилось, а мысли путались: «Я не хочу умирать! Не здесь, не так!» Но пуля, выпущенная советским солдатом, догнала его, пробив спину, и он рухнул лицом в песок, его пальцы вцепились в землю, как будто ища спасения. Рядовой Джованни Ломбарди, один из немногих, кто остался жив, полз к реке, его нога, простреленная, оставляла кровавый след. Он шептал, его голос дрожал:

– Мама… Я не хотел… Не здесь…

Бой длился два часа, пыль и дым застилали долину, как саван, а солнце, стоящее в зените, жгло немилосердно. Крики раненых, итальянцев и абиссинцев, смешивались с треском винтовок, хлопками гранат, ржанием умирающих мулов. Земля, пропитанная кровью, стала липкой. Итальянцы, потеряв триста пятьдесят человек убитыми, лежали среди камней и кустов, их тела, изломанные, покрытые пылью и кровью, казались частью пейзажа. Пятьдесят солдат, включая Риччи и Мартелли, были взяты в плен, их руки связали грубыми верёвками, лица были покрыты кровью, потом и грязью. Остальные, около тысячи шестисот человек, бросив винтовки, пулемёты и повозки, бежали к Асмэре, их мундиры были порваны, сапоги сбиты, а глаза полны ужаса. Абиссинские воины, крича на амхарском, преследовали их, их винтовки стреляли в спины бегущих, а советские солдаты, собрав пленных, перегруппировались и исчезли в холмах.

Поле боя, усыпанное телами, оружием и обломками повозок, выглядело как картина ада. Солнце жгло землю, и кровь, смешанная с пылью, спекалась в корку, красную, как закат. Мёртвые итальянцы лежали в неестественных позах: рядовой Луиджи Мартини сжимал винтовку, его лицо застыло в гримасе боли; лейтенант Карло Верди смотрел в небо пустыми глазами, его рука всё ещё тянулась к фляге. Пулемёт, из которого стрелял Винченцо, лежал рядом, его лента была пуста, а ствол дымился, нагретый докрасна. Винченцо, с простреленным плечом, был жив, но без сознания, его кровь пропитала мундир, а дыхание было слабым. Абиссинские воины, обходя поле, собирали трофеи: винтовки Carcano, патронные ленты, штыки, даже пуговицы с мундиров. Один из них, молодой, с длинным шрамом на руке, поднял итальянский пистолет Beretta, осмотрел его и сунул за пояс. Другой, постарше, с седыми волосами, пнул тело итальянского офицера и сказал на амхарском, его голос был полон презрения:

– Они пришли за нашей землёй. Теперь она пьёт их кровь.

Советский командир, стоя на холме, смотрел на поле боя, его глаза, холодные и внимательные, оценивали результат. Его помощник, коренастый, с винтовкой Мосина, сказал, вытирая пот:

– Иван, мы их разбили. Триста пятьдесят убитых, полсотни пленных. Полковник уже в Аддис-Абебе, начальство будет довольно.

Командир, кивнув, ответил:

– Хорошо, Пётр. Но итальянцы сюда вернутся. Готовь людей, укрепляй лагерь. Пленных в яму, пусть ждут.

Риччи, связанный, с ранами в плече и ноге, сидел у валуна, его лицо, бледное от потери крови, было искажено гневом и болью. Рядом, тоже связанный, лежал Мартелли, его бок кровоточил, дыхание было тяжёлым, а глаза, полузакрытые, смотрели в пустоту. Риччи, стиснув зубы, сказал:

– Джулио, мы не сдадимся. Грациани найдёт нас. Он не оставит Лоренцо… и нас.

Мартелли, с трудом подняв голову, ответил, его голос был едва слышен:

– Альберто… Мы потеряли слишком много… Они знали, где нас ждать… Кто-то предал нас…

Рядом сидели другие пленные, их лица, покрытые пылью, кровью и потом, выражали страх и отчаяние. Рядовой Карло Верди, молодой, с дрожащими руками, шептал, его глаза были полны слёз:

– Я хочу домой… Мама в Неаполе… Она ждёт меня… Я не должен был здесь…

Советский солдат, с винтовкой наперевес, сказал на ломаном итальянском:

– Молчать. Идти. Или стрелять.

Абиссинские воины, с винтовками и пистолетами-пулемётами, окружили пленных, их глаза, полные ненависти, следили за каждым движением. Один из них, с красной повязкой на голове, сплюнул в сторону Риччи и сказал на амхарском:

– Вы хотели нашу землю. Теперь вы наши пленники.

Беглецы, около тысячи шестисот итальянцев, добирались до Асмэры, их шаги были неровными, многие хромали, поддерживая друг друга. Рядовой Луиджи Мартини, с порванным мундиром, шёл, опираясь на палку, его лицо было покрыто грязью и кровью. Он шептал товарищу:

– Мы шли за полковником… А теперь? Что скажем Грациани? Он казнит нас за это…

Товарищ, с кровоточащей рукой, ответил:

– Он не простит… Но я не вернусь туда. Лучше дезертировать, чем снова попасть в этот ад.

Тем временем полковник Лоренцо ди Сальви, связанный, с кляпом во рту, лежал в повозке, что скрипела по каменистой дороге к Аддис-Абебе. Её вёл советский агент Григорий Волков. Рядом ехал Иван Козлов, державший винтовку Мосина. Дорога, узкая и пыльная, вилась через холмы, где акации и колючие кусты цеплялись за колёса, а жара, душная и тяжёлая, давила, как пресс. Пот стекал по лицам агентов, мулы, запряжённые в повозку, фыркали, их копыта поднимали облака пыли, что оседали на одежде. Лоренцо, чьё лицо было покрыто синяками и ссадинами, пытался вырваться, но верёвки впивались в кожу, оставляя красные полосы. Его мысли были полны гнева, страха и отчаяния: «Грациани найдёт меня. Он не оставит друга. Но что хотят эти русские? Планы? Секреты? Я не сдамся, даже если умру».

Волков, посмотрев на него, сказал на итальянском:

– Полковник, не тратьте силы. Вы нужны нам живым. Москва хочет знать всё: ваши планы, войска, приказы Грациани. Лучше говорите, пока мы добры.

Лоренцо, сплюнув кляп, ответил:

– Вы ничего не получите, русские. Муссолини раздавит всех, как насекомых. Эта земля будет нашей, и вы пожалеете, что сунулись сюда.

Козлов, усмехнувшись, сказал:

– Муссолини? Ваши солдаты бегут в Асмэру, полковник, как крысы с тонущего корабля. А вас ждёт Аддис-Абеба. Там поговорим по-другому.

Повозка въехала в столицу Абиссинии, где улицы, узкие и пыльные, кипели жизнью: абиссинцы в белых шалях и цветастых одеждах, воины с винтовками, женщины с кувшинами на головах, дети, бегающие между домами. Здание, куда привезли Лоренцо, было старым, с толстыми глиняными стенами и деревянной крышей, потемневшей от времени и дождей. Внутри, в комнате с картой Абиссинии, утыканной красными и синими булавками, его ждал офицер ОГПУ, Михаил Серов, невысокий, с острыми серыми глазами и седыми висками. Он сидел за столом, его пальцы, тонкие и нервные, постукивали по дереву, а взгляд был холодным, как лезвие. На столе лежали бумаги – отчёты, карты, шифровки, а рядом стоял стакан с мутной водой. Серов сказал:

– Полковник Лоренцо ди Сальви, добро пожаловать в Аддис-Абебу. Мы знаем, что вы готовите наступление. Назови планы Грациани: где ваши войска, какие приказы, сколько людей. Говори, и мы сохраним тебе жизнь.

Лоренцо, стиснув зубы, ответил:

– Можете меня пытать, убить и сжечь. Я ничего не скажу. Я офицер, а не предатель. Моя семья в Риме, и я не опозорю их.

Серов, улыбнувшись тонкой, холодной улыбкой, встал, подошёл к карте и коснулся булавки, обозначавшей Асмэру:

– Пытать? Мы не торопимся, полковник. У нас есть время, а у вас – семья в Риме, да? Подумай о них. Что будет с твоей женой, детьми, если ты не заговоришь? Мы найдём их, если надо.

Лоренцо, сжав кулаки так, что верёвки врезались в кожу, ответил:

– Не трогайте мою семью, вы, грязные псы. Вы ничего не получите. Я скорее умру, чем предам Италию.

Серов, посмотрев на него, сказал:

– Мы узнаем всё, полковник. С тобой или без тебя. Но с тобой будет проще. Подумай до утра. Оставьте его, – он махнул рукой Волкову и Козлову.

Волков, схватив Лоренцо за плечо, потащил его в соседнюю комнату, сырую и тёмную, с каменным полом и решёткой на окне. Козлов, закрыв дверь, сказал:

– Он крепкий, Михаил. Но сломается. Все ломаются.

Серов, вернувшись к карте, ответил:

– Посмотрим, Ваня. У нас есть время, а у него – нет.