Текст книги "Я – Товарищ Сталин 3 (СИ)"

Автор книги: Андрей Цуцаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Глава 18

Утро 21 февраля 1936 года в Берлине было холодным, с низким серым небом, из которого сыпал мелкий снег, покрывая улицы тонким белым слоем. Тиргартен, обычно зелёный и шумный, теперь выглядел уныло: голые ветви лип и каштанов, припорошенные снегом, качались под порывами ветра, а дорожки, усыпанные гравием, хрустели под ногами редких прохожих. Шпрее, тёмная и неспокойная, отражала тусклый свет, её воды лениво плескались о каменные набережные, покрытые наледью. Вдалеке, на Вильгельмштрассе, здания министерств, массивные и серые, высились, как молчаливые стражи, их окна светились жёлтым светом, а дым из труб растворялся в холодном воздухе.

Ларс Эклунд, стоял у окна своего кабинета, глядя на заснеженную улицу. Его светлые волосы, аккуратно зачёсанные, слегка растрепались от привычки проводить рукой по голове, а серые глаза, усталые и внимательные, отражали внутреннее напряжение. Сегодня был день встречи с Вильгельмом Канарисом, главой Абвера, и Ларс чувствовал, как его сердце бьётся быстрее, чем обычно. Он поправил тёмный костюм, затянул узел галстука и взял папку с бумагами, которые подготовил для вида: отчёты по торговым соглашениям между Швецией и Германией. Его задача была сложной – вложить в беседу с Канарисом намёки, которые могли бы направить разговор к интересам Москвы, не вызывая подозрений. Он думал: «Канарис умён, осторожен, как лис. Задавать прямые вопросы – это сразу же вызовет подозрение. Надо быть умнее, говорить о нейтралитете, о Европе, о Москве, но так, чтобы он сам раскрылся».

В холле посольства Ларс встретил посла Карла Густава Хедстрёма, который уже надевал тёмное пальто и шляпу. Хедстрём выглядел, как всегда, спокойно, но его глаза выдавали лёгкую усталость. Он сказал, поправляя шарф:

– Ларс, ты готов? Канарис ждёт нас в своей резиденции к пяти. Не опаздывай, он ценит пунктуальность.

Ларс, кивнув, ответил, но внутри он чувствовал холод:

– Конечно, господин посол. Я взял отчёты по торговле. Может пригодится для разговора. Канарис часто приглашает вас?

Хедстрём, улыбнувшись, сказал:

– Не так часто, Ларс. Он любит неформальные беседы, вино, политику. Но всегда осторожен. Сегодня, думаю, будет говорить о нейтралитете Швеции. Ты же знаешь, как немцы к этому относятся.

Ларс, чувствуя, как пульс ускоряется, ответил:

– Да, господин посол. Немцы любят ясность. Я подготовил заметки, чтобы поддержать беседу, если нужно.

Хедстрём кивнул, его взгляд задержался на Ларсе:

– Хорошо. Но не слишком любопытствуй, Ларс. Канарис – не тот человек, с которым можно играть.

Ларс, улыбнувшись, сказал:

– Понимаю, господин посол. Я буду осторожен.

Они вышли из посольства, где их ждал чёрный Mercedes, припаркованный у тротуара. Водитель, молодой немец в серой униформе, открыл дверцу, и машина, мягко заурчав, тронулась по заснеженным улицам Шарлоттенбурга. Дома с высокими фасадами, покрытые снегом, проплывали за окном, их окна светились тёплым светом, а прохожие, закутанные в шарфы, спешили домой. Ларс смотрел в окно, его мысли кружились: «Как подойти к Канарису? Он видит всё насквозь. Если я переборщу, он заподозрит. Но если буду слишком пассивен, Москва не получит ничего. Надо говорить о нейтралитете, о СССР, но так, чтобы он сам заговорил об Абвере».

Резиденция Канариса, в тихом районе Груневальда, была окружена высокими соснами, чьи ветви, покрытые снегом, гнулись под его весом. Дом, двухэтажный, из красного кирпича, с большими окнами и черепичной крышей, выглядел уютно, но строго: кованая ограда, аккуратно подстриженные кусты, дорожка, очищенная от снега. У входа стоял адъютант, молодой, в тёмном мундире, с холодным взглядом. Он провёл Хедстрёма и Ларса в холл, где дубовые панели на стенах, персидский ковёр и камин, потрескивающий дровами, создавали тёплую атмосферу. Хрустальная люстра отбрасывала блики на потолок, а запах свежесваренного кофе смешивался с лёгким ароматом дорогих сигар. Ларс заметил на стене картину с морским пейзажем – дань прошлому Канариса, офицера флота.

Вильгельм Канарис встретил их в гостиной. Его тёмный костюм, безупречно сидящий, подчёркивал худощавую фигуру, а улыбка, сдержанная, но доброжелательная, скрывала его истинные мысли. Он протянул руку:

– Господин посол, господин Эклунд, добро пожаловать. Рад видеть вас. Прошу, садитесь. Вина? Или кофе?

Хедстрём, сняв пальто, ответил:

– Вильгельм, спасибо. Вино подойдёт. Ваш дом, как всегда, гостеприимен.

Ларс, садясь в кресло, обитое зелёным бархатом, кивнул:

– Кофе, господин Канарис. Спасибо за приглашение.

Канарис, указав на стол, где стояли бутылка рейнского вина, кофейник и тарелки с печеньем, сказал:

– Надеюсь, дорога была не слишком утомительной? Берлин зимой суров, но Груневальд – тихое место. Здесь можно говорить без спешки.

Гостиная, просторная, с книжным шкафом, заполненным томами по истории и военному делу, и окнами, выходящими на заснеженный сад, дышала покоем. Камин потрескивал, бросая тёплые отблески на лица. Канарис, разливая вино, начал беседу, его голос был спокойным, но Ларс чувствовал, как он внимательно следит за каждым словом:

– Господин посол, Швеция остаётся островком нейтралитета в этой бурной Европе. Испания горит, Франция маневрирует, Москва строит планы. Как Стокгольм смотрит на всё это?

Хедстрём, отпив вина, ответил, стараясь взвешивать каждое слово:

– Вильгельм, мы держим нейтралитет, как всегда. Стокгольм хочет мира, но следит за событиями в Европе. Испания сейчас беспокоит всех, а Москва… Она, как всегда, загадка.

Канарис, кивнув, посмотрел на Ларса, его глаза сузились:

– Господин Эклунд, вы, кажется, интересуетесь политикой. Что думаете о Москве? Их амбиции растут, не так ли?

Ларс, чувствуя, как сердце стучит сильнее, ответил:

– Москва, господин Канарис, действует осторожно, но решительно. Их влияние в Европе растёт, особенно на востоке. Швеция, конечно, наблюдает за ними, но мы вне этих игр. А вы как оцениваете их планы?

Канарис, улыбнувшись, сказал:

– Сталин – шахматист, господин Эклунд. Он двигает фигуры незаметно, но точно туда, куда нужно. Мы, в Германии, вынуждены следить за каждым их шагом. Абвер, знаете ли, не спит.

Ларс, уловив намёк, решил рискнуть, но осторожно. Он сказал с лёгкой ноткой любопытства:

– Абвер, должно быть, занят круглые сутки. Слухи ходят, что вы знаете больше, чем говорят газеты. Например, о планах Москвы в Прибалтике. Это правда?

Канарис, прищурившись, посмотрел на него, его пальцы коснулись бокала:

– Слухи, господин Эклунд, всегда преувеличивают. Но Прибалтика – сложный регион. Москва там активна, это не секрет. А Швеция? Вы ведь близко к ним. Что говорят ваши источники?

Ларс, чувствуя, как горло сжимается, ответил, стараясь повернуть разговор от себя к Канарису:

– Наши источники, господин Канарис, не обладают большим объемом информации. Швеция ведь держит дистанцию. Но я слышал, что Абвер интересуется не только Москвой, но и Лондоном и Парижем. Это так?

Хедстрём, вмешавшись, сказал легким тоном, чтобы разрядить напряжение:

– Ларс, не увлекайся. Вильгельм, вы же знаете, мы не любим слухи. Давайте лучше о торговле. Германию интересует шведская сталь?

Канарис, улыбнувшись, кивнул, но его глаза не отрывались от Ларса:

– Конечно, господин посол. Сталь – это всегда интересно. Но политика, знаете ли, тоже не отпускает. Европа на краю, и нейтралитет Швеции – это ценный пример.

Ларс, чувствуя, что Канарис играет с ним, решил сделать ещё один шаг. Он сказал:

– Нейтралитет, господин Канарис, требует знание информации. Быть нейтральными не означает отрешенности, как раз наоборот. Мы слышали, что Абвер активно работает в Польше и Литве. Это помогает вам держать баланс с Москвой?

Канарис, отпив вина, ответил:

– Господин Эклунд, вы любопытны. Абвер работает там, где нужно Германии. Москва, Польша, Литва – всё это единая шахматная доска в большой политике. Но я ценю ваш интерес. Швеция, как нейтральная сторона, могла бы помочь… обменом информацией, например.

Ларс, почувствовав, как кровь прилила к лицу, ответил, стараясь скрыть волнение:

– Обмен информацией – это всегда риск, господин Канарис. Но Швеция открыта к диалогу. Если у вас есть предложения, мы готовы выслушать.

Хедстрём, посмотрев на Ларса с лёгким удивлением, сказал:

– Ларс, ты сегодня активен. Вильгельм, он прав – мы открыты, но наш нейтралитет превыше всего.

Канарис, кивнув, сказал:

– Понимаю, господин посол. Нейтралитет – это особый вид искусства, когда вокруг все горит. Но иногда даже нейтральные страны делают выбор. Господин Эклунд, вы, кажется, понимаете это лучше других.

Ларс, чувствуя, как пот выступил на ладонях, улыбнулся:

– Я просто стараюсь быть полезным, господин Канарис. Европа сложна, и Швеции нужно знать, с кем она говорит и куда все повернется.

Разговор продолжался ещё час, переходя от политики к торговле, от Испании к Франции. Канарис был сдержан, но его вопросы к Ларсу становились всё более острыми, словно он проверял его. Ларс, балансируя между осторожностью и намёками, старался направить беседу к своим интересам, но каждый раз чувствовал, как Канарис внимательно следит за ним. Его мысли метались: «Он что-то подозревает? Или это игра? Если я скажу слишком много, он поймёт. Если слишком мало – Москва будет недовольна». Он вспомнил шифровку, семью в Стокгольме, Эльзу, ждущую его писем, дочерей, Ингу и Софию, играющих в саду. Ради них он пошёл на это, но теперь каждый шаг был испытанием.

Когда они с Хедстрёмом вышли из резиденции, снег усилился, покрывая их пальто белыми хлопьями. Хедстрём, садясь в машину, сказал:

– Ларс, ты сегодня был… активен. Канарис заметил твой интерес. Будь осторожнее, он не любит любопытных.

Ларс, кивнув, ответил:

– Понимаю, господин посол. Я просто хотел поддержать беседу.

Хедстрём, посмотрев на него, сказал:

– Ты хорошо справился, но не увлекайся. Канарис – опасный человек.

В машине, пока они ехали обратно в посольство, Ларс смотрел в окно, его мысли были полны сомнений. Он получил информацию: Канарис интересуется Прибалтикой, Москвой, возможно, ищет союзников. Но как передать это куратору? И что, если Эрик или Олаф начнут копать? Его ждала новая шифровка, новый отчёт. Он знал, что должен написать: «Встреча прошла. К. говорил о Прибалтике, Москве. Ищет контакты. Жду указаний». Но каждый новый шаг мог стать ловушкой.

Он знал, что Москва ждёт результатов, а Канарис, возможно, уже заподозрил что-то. Мысли о семье, о риске, о предательстве кружились в голове.

* * *

Утро 22 февраля 1936 года в долине реки Эбро, в Арагоне, было холодным, сырым и мрачным. Туман, густой, как саван, стелился над полями, покрытыми пожухлой травой, где редкие оливковые рощи, с узловатыми деревьями и ободранной корой, стояли, словно призраки в сером мареве. Река Эбро, мутная, с бурлящими водами, текла между холмами, её тёмные волны, покрытые белыми барашками, бились о каменистые берега, усыпанные илом и галькой. Холмы, поросшие колючими кустами, низкими соснами и редкими дубами, поднимались к низкому небу, их склоны, усеянные валунами, казались древними бастионами, готовыми скрыть любую угрозу. Воздух, пропитанный сыростью, пах землёй, гниющими листьями и слабым дымом от далёких костров, разведённых в лагерях. Небо, серое, с тяжёлыми облаками, нависало, как свинцовый купол, обещая дождь, а ветер, холодный и резкий, гнал клочья тумана по долине.

Республиканская армия, усиленная советскими добровольцами, готовилась к наступлению. Командир республиканского батальона, Хосе Мартинес, коренастый, с чёрной бородой, стоял на вершине холма, прижав бинокль к глазам. Его шинель липла к плечам, а сапоги, покрытые грязью, утопали в мягкой земле. Глаза Хосе, тёмные и решительные, искали позиции фалангистов, чьи окопы, вырытые вдоль реки, едва виднелись в тумане. Рядом стоял советский майор Алексей Соколов, высокий, с короткими седыми волосами и суровым лицом, в потрёпанной полевой форме, с биноклем в мозолистых руках. Соколов сказал:

– Хосе, они окопались у моста. Немцы с ними – вижу их пулемёты MG-34, три гнезда у реки. Надо ударить с флангов, пока туман нас прикрывает. Танки готовы?

Хосе, сплюнув в траву, ответил:

– Танки готовы, Алексей. Пять Т-26: два на левом фланге, три на правом. Артиллерия на позициях, но немцы – не дураки. Их майор, этот Ганс Вольф, знает, как держать оборону. Если не окружим их быстро, они прорвутся к Сарагосе.

Рядом, укрывшись за валуном, стоял лейтенант Пабло Гарсия, молодой, с тёмными кудрями, мокрыми от тумана, и нервным взглядом. Он сжимал винтовку Mosquetón, его пальцы, дрожавшие от холода и страха, впивались в деревянный приклад. Пабло шепнул Хосе:

– Команданте, фалангисты укрепились у моста, как крепость. Их пулемёты нас разорвут, если пойдём в лоб.

Хосе, посмотрев на него с суровым прищуром, сказал:

– Пабло, соберись. Мы били их под Мадридом, побьём и здесь. Алексей, давай сигнал. Пора начинать.

Соколов, кивнув, повернулся к радисту, молодому советскому сержанту Ивану Ковалёву, который сидел в неглубоком окопе, крутя ручку рации. Иван, с рыжими волосами и веснушками, покрытыми грязью, поднял глаза:

– Товарищ майор, связь есть. Танки наготове, артиллерия ждёт.

Соколов, прищурившись, ответил:

– Передай: левый фланг – наступать через рощу, правый – вдоль реки. Артиллерия – огонь по мосту через пять минут. И пусть танки не ждут – пусть давят их.

На противоположной стороне, у реки, фалангисты и немецкие инструкторы укрепились в окопах, вырытых вдоль берега, где камни и мешки с песком образовывали баррикады. Их командир, немецкий майор Ганс Вольф, высокий, с ледяными голубыми глазами и шрамом на подбородке, стоял у пулемётного гнезда, его полевая форма, покрытая грязью, была расстёгнута на верхнюю пуговицу. Он говорил с капитаном фалангистов, Антонио Рамиресом, худощавым, с чёрными усами и яростным взглядом, который держал винтовку Mauser:

– Антонио, республиканцы идут. Их танки – советские Т-26, крепкие, но медленные. Если продержимся до вечера, придет подкрепление из Сарагосы. Держи мост любой ценой.

Антонио, сжимая винтовку, ответил:

– Ганс, мы не отступим. Эта земля – наша. Твои пулемёты готовы?

Вольф кивнул:

– MG-34 на позициях, три гнезда у моста, два на холме. Если они сунутся, мы их разрежем. Но береги фланги, Антонио. Советы любят окружать, а их артиллерия бьёт точно.

Рядом, в окопе, немецкий лейтенант Курт Шмидт, молодой, с бледным лицом и светлыми волосами, проверял пулемёт. Он шепнул Вольфу:

– Герр майор, туман мешает. Если они пойдут сейчас, мы их поздно увидим.

Вольф, посмотрев на него, ответил:

– Курт, держи глаза открытыми. Стреляйте по звуку, если надо.

В 07:30 утра тишину разорвал рёв артиллерии. Республиканские гаубицы, укрытые в оливковой роще, открыли огонь, их снаряды, с визгом рассекая воздух, падали на позиции фалангистов, вздымая фонтаны земли, щепок и камней. Мост, старый, каменный, с треснувшими перилами, задрожал, когда снаряд разорвался рядом, подняв облако пыли и обломков. Камни падали в воду, а вода в Эбро вспенилась, как от гнева. Фалангисты, укрывшиеся в окопах, закричали, полные паники и ярости. Немецкий пулемётчик открыл огонь, его очередь хлестнула по роще, срезая ветки олив и поднимая облака пыли. Пули, с визгом, вгрызались в землю.

Соколов, стоя на холме, с биноклем у глаз, крикнул:

– Левый фланг, вперёд! Танки, давите их позиции! Пабло, веди своих через рощу, не стой!

Пабло Гарсия махнул рукой своему взводу – сорока бойцам, вооружённым винтовками Mosquetón, гранатами и несколькими пистолетами-пулемётами. Они побежали через рощу, под их сапогами хрустели сухие ветки. Пабло, задыхаясь от бега, крикнул:

– За мной! Не отставайте! Цельтесь в пулемёты, выбивайте их!

Рядовой Мигель Лопес, худощавый, с потным лицом и тёмными глазами, бежал рядом, его винтовка дрожала в руках, а дыхание сбивалось. Он шепнул:

– Пабло, они нас видят! Смотри, немцы на холме!

Пуля, выпущенная из MG-34, просвистела над головой Мигеля, он упал, прижавшись к земле, его лицо уткнулось в мокрую траву. Пабло, крикнув, бросил гранату, которая, пролетев над окопом, взорвалась, разметав мешки с песком и подняв столб земли. Пулемёт замолчал на мгновение, но тут же загрохотал снова, его очередь срезала двух республиканцев, их тела рухнули, кровь хлынула на землю, окрашивая траву алым цветом. Пабло, стиснув зубы, крикнул:

– Мигель, вставай! Стреляй, чёрт возьми!

Соколов, заметив, что пулемёты сдерживают наступление, повернулся к Хосе, его лицо было напряжено:

– Их пулеметы – это проблема. Надо подавить их танками. Где Т-26? Почему медлят?

Хосе, посмотрев в бинокль, ответил:

– Идут, Алексей! Левый фланг, смотри! Два танка уже в роще!

Два советских танка Т-26, с рёвом двигателей, вырвались из оливковой рощи, их гусеницы давили кусты и ветки, а башни поворачивались, целясь в окопы фалангистов. Первый танк, под командованием сержанта Николая Петрова, коренастого, с обветренным лицом, открыл огонь из 45-мм пушки. Снаряд разорвался у пулемётного гнезда, земля взлетела, как гейзер, а немецкий пулемётчик, крича, упал, его лицо было залито кровью, а руки всё ещё сжимали MG-34. Пабло, увидев это, крикнул своему взводу:

– Вперёд! Танк их прижал! Бейте по окопам!

Но фалангисты, укрытые в окопах, отвечали яростно. Немецкий лейтенант Курт Шмидт, стоя у второго пулемётного гнезда, крикнул своим людям:

– Держите позицию! Стреляйте по танкам! Гранаты, быстро!

Немецкий солдат бросил противотанковую гранату, но она, ударившись о броню Т-26, не взорвалась. Танк, с рёвом, двинулся вперёд, его гусеницы раздавили окоп, а пулемёт на башне хлестнул очередью, срезав двух фалангистов. Вольф, стоя в окопе у моста, крикнул Антонио:

– Антонио, держи мост! Если они прорвутся, мы пропали! Где твои люди?

Антонио, стреляя из винтовки, ответил:

– Мы держимся, Ганс! Но твои немцы нас подвели! Где ваши танки? Вы обещали Panzer I!

Вольф, выстрелив из пистолета Luger в сторону рощи, где мелькали фигуры республиканцев, сказал:

– Panzer I идут, Антонио, но они медленные. Держи мост, или мы все покойники!

Республиканцы, под прикрытием танков и артиллерии, начали окружение. Правый фланг, под командованием капитана Рафаэля Кордеро, двинулся вдоль реки, их винтовки стреляли, а гранаты летели в окопы фалангистов, взрывая мешки с песком и поднимая облака пыли. Советский лейтенант Дмитрий Волков вёл группу из пятнадцати добровольцев, вооружённых пистолетами-пулемётами ППД-34 и винтовками Мосина. Он крикнул:

– По окопам! Бейте немцев! Не давайте им поднять голову! Гранаты на пулемёты!

Один из фалангистов, молодой, с чёрными волосами, высунулся из окопа, целясь из Mauser’а, но очередь из ППД-34, выпущенная Дмитрием, срезала его, он рухнул. Рядом, республиканский боец, Хуан Родригес, с окровавленным лицом, бросил гранату, которая взорвалась в окопе, разметав двух фалангистов. Хуан, задыхаясь, крикнул Рафаэлю:

– Капитан, они отступают к мосту! Жми, пока не ушли!

Рафаэль, стреляя из винтовки, ответил:

– Не дайте им уйти! Окружайте, Хуан! Танки, давите их!

Танк Т-26, на правом фланге, под командованием сержанта Василия Козлова, двинулся к мосту, его гусеницы месили грязь, а башня поворачивалась, целясь в пулемётное гнездо. Немецкий противотанковый расчёт, укрытый за валуном, выстрелил из 37-мм пушки Pak 36. Снаряд ударил в борт танка, оставив вмятину, но броня выдержала. Козлов крикнул:

– Огонь! Разнести их!

Пушка танка выстрелила, снаряд разорвался у расчёта, земля взлетела, а тела немцев, искалеченные, рухнули в грязь. Козлов, сжав кулаки, крикнул:

– Вперёд! Давите их у моста!

Фалангисты, теряя позиции, начали отступать к мосту, их крики, полные отчаяния, смешивались с треском выстрелов. Вольф, заметив, что кольцо сжимается, крикнул Антонио:

– Антонио, они окружают нас! Надо прорываться к холмам! Собери людей!

Антонио, с окровавленным лицом, ответил, стреляя из винтовки:

– Прорываться? Они везде, Ганс! Твои немцы нас бросили!

Вольф, выстрелив из Luger’а, попал в республиканского бойца, который упал, сжимая грудь. Он ответил:

– Не ной, Антонио! Держи мост, или мы все покойники! Курт, где подкрепление?

Курт Шмидт, укрывшись за мешками с песком, крикнул:

– Герр майор, радио молчит! Мы одни!

Бой длился четыре часа, туман рассеялся, и солнце, пробившись через облака, осветило поле, усыпанное телами, оружием и обломками. Артиллерия республиканцев продолжала бить, их снаряды рвали окопы, взрывая землю и камни, а танки, с рёвом двигателей, давили позиции фалангистов, их гусеницы месили грязь, смешанную с кровью. Соколов, стоя на холме, с биноклем у глаз, крикнул Хосе, его голос был полон решимости:

– Они ломаются, Хосе! Жми! Сжимай котёл! Не дай им уйти!

Хосе, вытирая пот и кровь с лица, ответил:

– Рафаэль, Дмитрий, сжимайте фланги! Танки, давите мост! Пабло, выбивай их пулемёты!

Левый фланг, под командованием Пабло, прорвался через рощу. Пабло крикнул своему взводу:

– Мигель, Хуан, за мной! Бери пулемётное гнездо! Не останавливайтесь!

Мигель Лопес, поднявшись, бросил гранату, которая взорвалась у MG-34, пулемёт замолчал, а немецкий пулемётчик, с криком, упал, его тело рухнуло в окоп. Но пуля, выпущенная фалангистом, пробила Мигелю грудь, он упал, его глаза, полные удивления и боли, застыли, а кровь хлынула из раны. Пабло, крикнув от ярости, открыл огонь, его винтовка Mosquetón дрожала в руках, пули били по окопу, выбивая двух фалангистов.

– Мигель… Проклятье…

На правом фланге Рафаэль Кордеро вёл своих людей вдоль реки, их винтовки стреляли, а гранаты взрывались, поднимая фонтаны грязи. Дмитрий Волков, с ППД-34 в руках, бежал впереди, его очередь срезала трёх фалангистов, их тела, подкошенные, рухнули в окоп. Он крикнул:

– Вперёд! Не давайте им перегруппироваться! Бейте немцев!

Рядовой Хуан Родригес, с окровавленным лицом, бросил ещё одну гранату, которая взорвалась у пулемётного гнезда, разметав мешки с песком. Немецкий пулемётчик, крича, упал, его пулемет замолчал. Хуан, задыхаясь, крикнул Рафаэлю:

– Капитан, мы их прижали! Они сдаются!

Но фалангисты и немцы, у моста, держались отчаянно. Вольф, с окровавленным плечом от осколка, стрелял из Luger’а. Он крикнул Курту:

– Курт, держи позицию! Стреляй, пока можешь!

Курт ответил:

– Герр майор, нас окружают! Подкрепления нет!

Вольф, стиснув зубы, ответил:

– Сражайся, Курт! За Германию!

Но республиканцы, под прикрытием танков, сжимали кольцо. Танк под командованием Козлова, прорвался к мосту, его пушка разнесла пулемётное гнездо, а гусеницы раздавили окоп, где укрывались фалангисты.

Фалангисты, потеряв сотни людей, начали сдаваться, поднимая руки, их лица, покрытые грязью и кровью, выражали отчаяние. Немецкие инструкторы, включая Вольфа, пытались удержать позиции, но республиканцы и советские добровольцы, сжимая кольцо, отрезали им все пути. Дмитрий Волков, с группой бойцов, ворвался в окоп, где был Вольф. Он приставил автомат к груди майора и сказал на ломаном немецком:

– Майор, руки вверх. Бросай оружие.

Вольф, стиснув зубы, бросил Luger в грязь, его глаза горели ненавистью. Он ответил:

– Вы не удержите Испанию, русские. Мы вернёмся, и вы пожалеете.

Дмитрий, усмехнувшись, сказал:

– Поговорим в лагере, майор. Шевелись.

Антонио Рамирес, раненный в ногу и плечо, был схвачен группой Рафаэля. Он крикнул, его голос был полон отчаяния и ярости:

– Предатели! Испания не простит вас! Вы продали нашу землю чужакам!

Рафаэль, посмотрев на него, ответил:

– Антонио, это ты предал Испанию. Мы сражаемся за народ, а ты – за Франко и немцев.

Бой длился пять часов, солнце, поднявшись выше, осветило поле, усыпанное телами, оружием и обломками. Поле, некогда покрытое травой, теперь было изрыто воронками, усеяно телами, винтовками, пустыми гильзами. Пятьсот пятьдесят фалангистов и шестьдесят немцев лежали мёртвыми, их тела, изломанные, покрытые грязью и кровью. Республиканцы потеряли двести пятьдесят бойцов, включая Мигеля Лопеса, и сорок советских добровольцев, их тела лежали среди олив.

Республиканцы и советские добровольцы собрали пленных – двести пятьдесят фалангистов и тридцать пять немцев, включая майора Вольфа. Пленные, связанные грубыми верёвками, стояли у реки, их лица, покрытые кровью, потом и грязью, выражали страх, ненависть и отчаяние. Вольф, с окровавленным плечом, стоял прямо, его глаза смотрели на Соколова. Он думал: «Они взяли меня, но я не заговорю». Соколов, осматривая поле, сказал Хосе:

– Хосе, Вольфа отведите в штаб. Надо вытрясти из него всё.

Пабло, стоя у тела Мигеля, сказал:

– Мигель… Ты был храбрым… Мы отомстим за тебя.

Рафаэль, подойдя, положил руку на плечо Пабло:

– Пабло, мы потеряли многих. Но мы держим Эбро. Соберись.

Пленных, связанных, повели к реке, где их ждали грузовики, покрытые грязью. Вольф, шагая, смотрел на реку, его мысли были полны гнева: «Они думают, что победили. Но это только начало». Дмитрий Волков, идя рядом, смотрел на него и думал: «Этот майор – твёрдый орешек. Но он заговорит, мы найдём способ».