Текст книги "Я – Товарищ Сталин 3 (СИ)"

Автор книги: Андрей Цуцаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Глава 7

Тайная квартира Рябинина в Эль-Равале была пропитана густыми запахами крепкого кофе, чернил и воска от свечей, тлевших в потрёпанном бронзовом подсвечнике с тремя рожками, где воск капал на облупленный стол, оставляя белёсые пятна. Узкий стол, стоявший у стены, был завален поддельными документами: накладные на поставки вина, паспорт на имя Антонио Переса, коммерсанта из Барселоны, письма от мнимых поставщиков из Риохи, печати с выгравированными гербами, пожелтевшие от времени. Карта Барселоны, расстеленная на столе, была испещрена карандашными пометками: красный кружок вокруг склада на улице Сан-Рамон, линии маршрутов через переулки Эль-Раваля, крестики у патрульных постов жандармов. Одинокая лампа, подвешенная на истёртом шнуре, мигала, отбрасывая резкие тени на облупленные стены, где висели вырезки из газет: заголовки о стычках фалангистов с анархистами, прокламации с лозунгами «¡Por España Una!» и «¡Viva la Falange!». Ящики с динамитом, аккуратно сложенные в углу, источали едкий запах пороха, смешиваясь с сыростью старого дома, где плесень проступала чёрными пятнами у потолка. Половицы скрипели под каждым шагом, тиканье старых часов на стене резало слух, их маятник качался с монотонным стуком, словно отсчитывая последние часы перед миссией. За окном, завешанным плотной шторой, гудели переулки Эль-Раваля: шаги запоздалых прохожих, крики торговцев, закрывающих лавки, звон церковных колоколов. Атмосфера была удушающей: Барселона кипела, фалангисты готовили удар, анархисты CNT патрулировали Рамблу, жандармы в шинелях рыскали по углам, а Рябинин знал – его миссия висит на волоске.

Рябинин сидел за столом, его элегантный тёмно-серый костюм, сшитый по мерке, чтобы соответствовать образу Антонио Переса, был слегка помят, пиджак расстёгнут, белая рубашка прилипла к телу от пота. Шляпа, чёрная, с узкими полями, лежала на краю стола, рядом с пачкой поддельных накладных. Пот блестел на висках, лёгкая щетина оттеняла его лицо, глаза, холодные и цепкие, привыкшие скрывать эмоции, изучали карту. Морщины на лбу углубились от напряжения, пальцы, мозолистые, но ловкие, сжимали карандаш, чертя маршрут к складу. Его голос, низкий, тщательно замаскированным под каталонский выговор, звучал тихо, почти шёпотом, словно боялся, что стены подслушают:

– Склад на Сан-Рамоне – их логово. Тридцать португальских наёмников, винтовки, гранаты, патроны. Всё для фалангистов. Завтра они исчезнут. Он говорил сам с собой, но мысли были тяжёлыми: «Если гражданские пострадают, если Фонтана заподозрит – всё рухнет. Москва не простит провала».

Вчера он, пил вино с Хосе Марией Фонтаной в таверне «Эль Торо», улыбался, кивал, когда тот, захмелев, хвастался: «Португальцы раздавят красных крыс, Антонио! За Примо де Риверу!» Рябинин тогда поднял стакан и сказал: «За Испанию, Хосе». Теперь он сжал кулак, ногти впились в ладонь, оставляя красные следы, и шепнул:

– Фонтана, ты мне веришь. И за это заплатишь.

Рябинин провёл ночь за планированием, не смыкая глаз. Он изучал карту, запоминая каждый переулок Эль-Раваля: узкий проход у таверны «Ла Сомбра», где тени скрывали человека; тупик за рынком, где пахло гниющей рыбой; угол, где жандармы курили, не глядя по сторонам. Его прикрытие – поставка вина и масла для фалангистов – давало доступ к складу. Он знал: наёмники собираются в полдень, пьют, чистят оружие, хвастаются, смеются. Десять динамитных шашек, каждая длиной в ладонь, с серыми фитилями, пахнущими порохом, лежали в рюкзаке, замаскированном под ящик с вином. Таймер, старый, с медными шестерёнками, тикал, когда он проверял его, поворачивая стрелку. Он провёл пальцем по фитилю, вдохнул резкий запах динамита. Он достал поддельную накладную, подписанную «Антонио Перес, поставщик», проверил печать, сказал:

– Десять шашек, десять минут. Всё рассчитано.

Но мысли терзали: «Дома рядом, там живут рабочие, женщины, дети. Если они пострадают? Если Фонтана заметит?» Он вспомнил инструкции из Москвы, переданные через шифровку: «Уничтожить наёмников, ослабить фалангистов, не раскрыться». Он стиснул зубы, отогнал сомнения:

– За дело… за свободу… но если ошибусь, кровь на мне.

Он встал, прошёлся по комнате, половицы скрипели, свеча мигала, отбрасывая тень на карту. Он достал рюкзак, проверил каждую шашку, каждый провод, пальцы дрожали, но движения были точными, как у часовщика. Пот стекал по шее, он вытер его рукавом, поправил воротник, надел шляпу, взглянул в треснувшее зеркало на стене. Он шепнул:

– Антонио, ты сделаешь это. Завтра.

Утро в Эль-Равале было сырым, холодным, серое небо нависало над мощёными булыжником переулками, скользкими от ночной сырости. Запахи гниющей рыбы с рынков, дыма из труб, махорки от прохожих, пота, сгоревшего масла смешивались в густой смрад. Торговцы кричали, зазывая покупателей: «Рыба! Свежая рыба!» Тележки скрипели, колёса гремели по булыжникам, церковные колокола гудели, споры людей доносились из открытых окон, листовки CNT и фалангистов валялись под ногами, размокшие от луж. Жандармы в шинелях, с усталыми лицами, стояли у углов, их винтовки блестели под фонарями, дым от их сигарет вился в воздухе. Рябинин шел в тёмно-сером костюме, с низко надвинутой шляпой, рюкзак с динамитом, замаскированный под ящик с вином, оттягивал плечо. Он шёл быстро, но незаметно, сливаясь с толпой, глаза скользили по переулкам, выискивая патрули. Жандарм, зевая, курил у таверны «Ла Сомбра», его шинель намокла, лицо было изможденным от усталости. Рябинин замедлил шаг, поправил шляпу, пробормотал, изображая спешащего коммерсанта:

– Проклятье, опаздываю…

Жандарм бросил взгляд, но отвернулся, затянувшись сигаретой. Рябинин ускорил шаг, сердце бешено колотилось, пот стекал под воротник, рюкзак давил на плечо. Он свернул в узкий переулок, где пахло рыбой и мочой, стены были покрыты листовками: «¡Viva la Falange!» и «¡No pasarán!». Он сказал:

– Спокойно. Ты почти на месте.

Улица Сан-Рамон была впереди, склад – обветшалое кирпичное здание с облупленной красной краской и ржавыми воротами – высился за углом. Запах пороха и масла сочился из щелей, смешиваясь с вонью рыбы и дыма. Рябинин остановился, вдохнул, сжал кулак, проговорил:

– Пора.

Склад был пропитан запахами пороха, масла, дешёвого вина и плесени от сырых стен. Ящики с винтовками, патронами, гранатами громоздились вдоль кирпичных стен, их дерево было исцарапано и покрыто пылью. Бочки с вином стояли у входа, их пробки сочились, оставляя тёмные пятна на полу. Тусклые фонари, подвешенные на балках, мигали, отбрасывая тени на лица тридцати португальских наёмников, которые пили, смеялись и чистили оружие. Их голоса гудели, хриплые, пьяные, проклиная «красных крыс» Барселоны. Дуарте, 35 лет, лидер наёмников, с шрамом на щеке, в потрёпанной кожаной куртке, сидел на ящике со стаканом вина в руке, и орал хмельным голосом:

– Анархисты сдохнут под нашими пулями! Кровь зальёт Рамблу!

Наёмники гоготали, звеня стаканами. Хосе Мария Фонтана, в чёрном плаще, с фалангистской повязкой на рукаве, стоял у входа, его холодный взгляд скользил по складу.

Рябинин вошёл на склад, неся рюкзак с динамитом замаскированный под ящик с вином, а в руках была поддельная накладная, подписанная «Антонио Перес, поставщик». Он поправил воротник, вдохнул запах пороха, шагнул вперёд, заговорив:

– Хосе, друг! Я привез вино для братьев, лучшее из Риохи, как обещал! Фонтана, хлопнув его по плечу, усмехнулся:

– Антонио, ты вовремя! Португальцы пьют, как быки! Дуарте там, орёт, как всегда. Проверь ящики, но не напейся с ними!

Рябинин, кивнув, улыбнулся:

– Хосе, я пришел работать, а не пить. Где Дуарте? Проверю поставку.

Фонтана, махнув рукой вглубь склада, ответил дружеским тоном:

– Там, у ящиков. Иди, Антонио, но не задерживайся. Что-то неспокойно сегодня.

Рябинин прошёл внутрь, шаги гулко отдавались по бетонному полу. Лицо Дуарте было красное от вина. Подняв стакан он гаркнул:

– За Примо де Риверу! За то, чтобы очистить Барселону от погани!

Наёмники загоготали, один, с грязной бородой, пролил вино, пятна растеклись по ящику. Рябинин дошёл до штабеля ящиков в углу, где фонарь едва светил. Якобы проверяя поставку, он опустился на колено, открыл рюкзак, пальцы быстро достали десять динамитных шашек, каждая была тяжёлая, холодная, пахнущая порохом. Он соединил их с таймером, старым, с медными шестерёнками, стрелка затикала, отсчитывая секунды. Он шепнул:

– Еще немного и конец.

Наёмник, шатаясь, подошёл к нему, его сапоги скрипели, голос был хриплый и пьяный:

– Эй, коммерсант, вино где? Хватит копаться!

Рябинин, не поднимая глаз, улыбнулся, ответив спокойным тоном:

– Там, у стены, друг. Пей, за победу Испании!

Наёмник, буркнув, ушёл, споткнувшись о ящик, вино плеснуло на пол. Рябинин сунул бомбу под штабель, прикрыл досками, спрятав провода.

Он встал, поправил шляпу, прошёл к выходу, сердце колотилось, пот стекал по шее. Фонтана, у ворот, взглянул на него, глаза сузились:

– Антонио, все проверил? Быстро ты сегодня.

Рябинин, улыбнувшись, кивнул:

– Всё в порядке, Хосе. Вино на месте, братья довольны. Дела зовут.

Он выскользнул через чёрный ход, ржавые ворота скрипнули, наёмник у входа зевнул, не заметив. Рябинин побежал по переулку, пот заливал лицо, рюкзак, теперь пустой, болтался на плече. Он пробормотал, задыхаясь:

– Быстрее… быстрее…

Склад взорвался с адской силой, будто само небо раскололось. Десять динамитных шашек разнесли кирпичные стены, пламя взметнулось, багровое, яростное, пожирая всё на своём пути. Обломки кирпича, дерева, металла разлетелись, как шрапнель, вонзаясь в стены соседних домов, пробивая стёкла, сбивая прохожих. Ударная волна, горячая, тяжёлая, разбила окна в радиусе трёх кварталов, стекло сыпалось, как град, звеня по булыжникам, разрезая кожу, оставляя кровавые царапины. Ящики с патронами и снарядами внутри склада взорвались, вторичные вспышки озаряли чёрный дым, огонь ревел, как зверь, балки рушились, треща, как ломающиеся кости. Тридцать португальских наёмников погибли мгновенно: Дуарте, лидер, был отброшен к стене, его грудь раздавлена падающей балкой, кровь хлынула изо рта, шрам на щеке исчез под ожогами, глаза застыли, стеклянные, полные ужаса. Другой наёмник, с бородой, был разорван, его рука, всё ещё сжимающая стакан, отлетела, вино смешалось с кровью, растёкшейся по брусчатке. Третий, молодой, с пробитым животом, полз, хрипя, кровь пузырилась на губах, он кричал. Его тело обмякло, глаза помутнели, кровь пропитала потрёпанную куртку. Четвёртый, с оторванными ногами, лежал в луже крови, его крик затих, пальцы царапали бетон. Пятый, с обожжённым лицом, корчился, кожа слезала лоскутами, он шептал: «Мама…», пока огонь не поглотил его.

Остальные представляли собой груду тел, разорванных, обугленных, кровь текла реками, пропитывая брусчатку, смешиваясь с пеплом, гильзами, обрывками фалангистских листовок. Склад пылал, запах горелого мяса, пороха, масла заполнил улицу, въедаясь в горло. Крыша рухнула, балки ломались, искры взлетали, поджигая соседние здания. Кафе напротив склада горело, его деревянные ставни трещали, а крики раненых резали слух.

Улица Сан-Рамон утопала в хаосе. Граждане бежали, их крики сливались в рёв: женщины прижимали детей, их лица были в слезах, кровь текла из царапин от стекла; старик упал, обломок кирпича рассёк ему лоб, кровь заливала морщины, он шептал, крестясь: «Боже, спаси…» Торговец рыбой, чья тележка перевернулась, орал:

– Проклятье! Мой товар! Кто это сделал⁈

Ребёнок, лет пяти, кричал, цепляясь за мать, его глаза были полны ужаса. Жандармы, в шинелях, с винтовками, бежали к складу. Один, с усталым лицом, потным лбом, пробормотал, задыхаясь:

– Фалангисты? Анархисты? Черт их разбери.

Брусчатка была усыпана обломками, гильзами, кровью, листовками, сорванными ветром. Дым стелился по улице, как чёрный саван, запах горелого мяса душил, прохожие кашляли, закрывая рты платками.

Рябинин, укрывшись в переулке за углом, стоял в тени. Его губы шептали:

– Тридцать… все мертвы… миссия выполнена. Но дома рядом… если люди пострадали…

Он сжал кулак, ногти впились в ладонь, кровь проступила, он сказал:

– Антонио Перес, держись. Ты ещё нужен.

Мрачный особняк на окраине Барселоны, служивший убежищем фалангистов, был пропитан запахами дешёвого вина. Тусклые лампы, подвешенные на ржавых цепях, мигали, отбрасывая дрожащие тени на стены, увешанные портретами Хосе Антонио Примо де Риверы, чьи глаза, казалось, следили за каждым. Флаги с ярмом и стрелами свисали с балок, их края были потрёпаны и покрыты пылью. Половицы скрипели под сапогами, голоса фалангистов гудели, полные ярости и скорби, звенело разбитое стекло, щелчки затворов винтовок резали слух, шелест фалангистских листовок, сорванных со стен, смешивался с гулом шагов. Воздух был тяжёлым, пропитанным дымом от сигарет, запахом крови, принесённым на одежде тех, кто видел руины склада на улице Сан-Рамон. Взрыв, унёсший жизни тридцати португальских наёмников и Хосе Марии Фонтаны, их брата по борьбе, оставил фалангистов в смятении, ярости и жажде мести.

Мануэль Гонсалес, 30-летний фалангист, в чёрном плаще, с фалангистской повязкой на рукаве, мерил шаги, сжатые кулаки дрожали. Его лицо, покрытое сажей от дыма, было искажено горем, глаза горели, голос хрипел, срываясь на крик:

– Хосе Фонтана! Наш брат! Тридцать португальцев! Сгорели за Испанию! Кто-то предал нас! Кто сдал склад⁈

Рауль Кордеро, молодой фалангист, в чёрной рубашке, с револьвером, стоял у стола, его руки дрожали, повязка на рукаве была перепачкана кровью – он был у склада, видел тела. Его голос, дрожал от ярости:

– Мануэль, это не просто красные! Кто-то знал всё: где склад, когда братья там! Антонио Перес… он был утром, привёз вино, а потом исчез!

Гонсалес, остановившись, ударил кулаком по столу, стаканы звякнули, вино, багровое как кровь, разлилось. Его глаза сузились, он гаркнул:

– Перес? Этот гладкий коммерсант? Он пил с Хосе недавно, клялся за Испанию! Если он предатель, я вырву его сердце!

Фалангист, постарше, с ожогом на щеке, хрипло добавил:

– Мануэль, склад знал узкий круг. Хосе доверял Пересу. Он был там, а потом – взрыв. Случайность?

Гонсалес, сжал винтовку, лицо побагровело, он крикнул:

– Случайность? Нет никаких случайностей! Либо Перес, либо красные! Я найду его, и он заплатит за Хосе!

Другой фалангист, молодой, с кровью на рукаве, хрипло сказал, туша сигарету о пол:

– Если это Перес, он не один. Кто-то дал ему взрывчатку. Красные? Или кто-то еще?

Гонсалес, швырнув стакан в стену, стекло разлетелось, он рявкнул:

– Всех проверим! Каждый шаг Переса, каждого, кто говорил с Хосе! За Испанию, за братьев – месть будет неотвратима!

Штаб CNT на Рамбле гудел, как растревоженный улей, воздух был пропитан запахами махорки и кофе, исходившими от десятка анархистов, собравшихся в тесной комнате. Листовки, прокламации, карты Барселоны валялись на полу, ящики с револьверами и патронами громоздились у стен. Голоса анархистов сливались в рёв, кулаки стучали по столам.

Буэнавентура Дуррути, в рабочей куртке, с револьвером на поясе, стоял перед толпой, его голос был полный страсти:

– Товарищи, склад фалангистов в огне! Тридцать наёмников, и их пёс Фонтана сгорели, как крысы! Но это были не мы – кто же это сделал?

Тереза, 25-летняя девушка, в красной косынке и ножом в сапоге, ударила кулаком по ящику, ее глаза пылали, а голос был яростный и звенящий:

– Не мы? Да какая разница. Дуррути, это дар небес! Фалангисты слабеют! Дай оружие, мы ударим ещё, пока они в панике!

Мигель, 45-летний мужчина, с сединой на висках, закурил, дым вился, он сказал скептическим тоном:

– Тереза, жилые дома рядом. Если рабочие, дети пострадали, Компанис и его жандармы нас раздавят. Подумают ведь на нас. Кто это был? Не CNT, не республиканцы…

Дуррути, сжав кулаки, сказал твердым тоном:

– Кто бы ни был, они ударили по врагу. Но мы не звери. Проверьте, есть ли жертвы среди наших, оказавшихся случайно поблизости. CNT борется за свободу, не за хаос.

Тереза, фыркнув, крикнула, ее глаза сверкали, косынка сбилась:

– Свобода? Дуррути, это война!

Молодой анархист, с красным платком, пот на лбу, добавил:

– Фалангисты в ярости. Теперь они будут думать на нас. Если они ударят по Рамбле, Барселона сгорит.

Кабинет Луиса Компаниса, ночь.

Компанис, кричал на Фредерика Эскофета, срываясь на хрип:

– Тридцать наёмников и Фонтана! Склад в руинах! Кто это сделал, Фредерик⁈ CNT? Или фалангисты сами себя взорвали⁈

Эскофет стоял бледный, держа перед собой фуражку в руке:

– Сеньор президент, это не CNT. Слишком все профессионально сделано. Кто-то знал их планы – время, место, всё. Предатель среди фалангистов или чужак. Я уже проверяю.

Компанис, ударил кулаком по столу, бумаги разлетелись, чернила плеснули, он крикнул:

– Предатель? Чужак? Фредерик, Барселона горит! Если это анархисты, они подожгут город! Если фалангисты – мы в ловушке! Найди этого бомбиста, или Мадрид нас раздавит!

Эскофет, поправляя фуражку, кивнул:

– Найду, сеньор президент.

Компанис, потирая виски, сказал:

– Зови Мадрид на помощь, Фредерик. Зови всех. Жандармов, гвардию – всех!

Жандарм, стоявший у двери, в шинели, с потным лбом, кашлянул:

– Сеньор президент, на улицах паника. Люди говорят о войне. Фалангисты готовят месть.

Компанис, сжав кулак, крикнул:

– Война? Она уже давно здесь идет! Фредерик, найди его! Сейчас же!

Глава 8

Таверна в деревне близ Аддис-Абебы, вечер, февраль 1936 года.

Таверна в абиссинской деревне, в нескольких милях от Аддис-Абебы, была ветхой, пропитанной запахами прогорклого масла, дешёвого вина, пота и табака, исходившими от десятка итальянских солдат и местных, собравшихся за шаткими столами. Глинобитные стены, покрытые трещинами, были закопчены дымом от масляных ламп, свисавших с потолка на верёвках, их тусклый свет отбрасывал тени на лица, усталые, покрытые пылью пустыни и потом, который был постоянным спутником в этой жаре. Пол, утоптанный, скрипел под сапогами, звенели стаканы, смех солдат смешивался с ругательствами, итальянские песни гудели, заглушая шорох пальмовых листьев за окном, иногда покачивающихся от долгожданного ветра.

Марко Витале, 25-летний итальянский лейтенант, сидел в углу, его военная форма, запылённая, пропиталась потом, тёмные волосы прилипли к потному лбу, усталые карие глаза скользили по таверне. Его пальцы, мозолистые от винтовки, сжимали стакан с вином, красным, как кровь, пролитая в окопах. Он был разочарован войной: обещания славы обернулись грязью, криками раненых, запахом смерти. Он пробормотал, низким голосом, с сарказмом:

– Per la patria… а тут только пыль и смерть.

Рядом, за столом, сидел Тэсфа Гебре, 30-летний абиссинец, в потрёпанной тунике и сандалиях. Он пил вино, его движения были лёгкими, почти небрежными, но в каждом жесте чувствовалась скрытая сила. Итальянцы считали его своим – он поставлял им воду, зерно, иногда переводил с амхарского, но Марко подозревал: что-то в нём не так. Тэсфа поднял стакан, улыбнулся, голос был тёплый, он говорил на итальянском с лёгким акцентом: – Лейтенант, выпьем за Италию! Или за мир? Что тебе ближе?

Марко, нахмурившись, взглянул на него, пальцы сжали стакан:

– Мир? Ты, Тэсфа, говоришь о мире? Твой народ стреляет в нас из-за каждого камня.

Тэсфа, усмехнувшись, отпил вино, его глаза блестели, он ответил саркастическим тоном:

– Мой народ? Марко, ты же видишь, что я сижу тут и пью вместе с тобой, а не стреляю. Война – это ваша игра, а не моя.

Марко, сжав губы, сказал:

– Игра? Скажи это тем, кто лежит в окопах с пробитыми лёгкими. Почему ты с нами, Тэсфа? Продал своих?

Тэсфа, не дрогнув, улыбнулся шире, его пальцы постучали по столу:

– Продал? Лейтенант, я просто выживаю. А ты? Зачем ты здесь? Сражаешься за Муссолини? Или за медали?

Марко отставил стакан:

– Я солдат, Тэсфа. Делаю, что приказано. Но эта война… она несёт только зло.

Тэсфа, наклонившись ближе, понизил голос, его глаза сверкнули:

– Несёт зло? Тогда, Марко, подумай: может, ты на неправильной стороне? Марко замер, его сердце заколотилось сильнее, он взглянул на Тэсфу, подозрение росло, но что-то в его голосе, в его взгляде заставило замолчать. Он сказал, неуверенным тоном:

– Неправильная сторона? Ты о чём, чёрт возьми?

Тэсфа, откинувшись на стуле, допил вино и улыбнулся:

– Допивай, лейтенант. Потом поговорим. Есть люди, которые видят войну иначе.

Ночь в абиссинской деревне была жаркой, воздух был пропитан пылью, запахами козьего молока, дыма от костров и душистых трав. Глинобитные хижины стояли в темноте, пальмовые листья шуршали под ветром. Марко, в запылённой форме, шёл за Тэсфой, который вёл его через деревню, его сандалии бесшумно ступали по земле. Марко, вытерев пот на лбу, сжал револьвер в кобуре, спросив напряжённым голосом:

– Куда ты меня тащишь, Тэсфа? Если это ловушка, клянусь, ты не уйдёшь живым.

Тэсфа, обернувшись, усмехнулся, ответил:

– Ловушка? Марко, я пью с тобой вино, а не стреляю. Расслабься. Хочу показать тебе правду.

Марко, пробормотал:

– Правду? Твоя правда – это предательство? Я видел, как ты говоришь с нашими о численности ваших солдат.

Тэсфа, остановившись у хижины, повернулся, его лицо стало серьёзным, голос понизился:

– Марко, я не с вашими. Я против этой войны. Итальянцы жгут мои деревни, травят газом моих людей. Но я не стреляю в вас – я умнее.

Марко, шагнув ближе, сжал кулак, его голос дрожал от гнева:

– Умнее… Ты продаёшь своих за миску еды! Как ты смотришь в глаза своему народу?

Тэсфа напрягся, он ответил уже более твёрдо:

– Мой народ умирает, Марко. Я борюсь иначе. Есть люди, которые хотят остановить всё это. Пойдём, покажу тебе одного.

Марко вытер пот, который стекал по шее, револьвер в руке дрожал, он сказал:

– Если ты выкинешь фокус, Тэсфа, я выстрелю. Клянусь.

Тэсфа, улыбнувшись, кивнул:

– Стреляй, если захочешь. Но сначала послушай.

Заброшенная хижина в горах, тайное убежище Степана Волошина, была пропитана запахами пороха, воска свечей, и сырой земли. Стены, сложенные из глины и камня, не спасали от ветра, щели пропускали холод, единственная лампа, подвешенная на гвозде, мигала, отбрасывая тени на стол, заваленный картами Абиссинии. Степан Волошин, сотрудник ОГПУ, сидел за столом, его тёмный костюм был помят, плащ потрёпан, шляпа лежала рядом, голубые глаза, холодные и цепкие, изучали карту. Он заговорил на итальянском с небольшим русским акцентом, когда они вошли. Его тон был спокойным и расслабленным:

– Тэсфа, ты привёл его? Не ошибся?

Тэсфа, введя Марко в хижину, закрыл дверь, засов скрипнул:

– Не ошибся, Степан. Лейтенант Марко Витале. Молод, храбр, и умён. Он тоже ненавидит эту войну.

Марко замер, револьвер в руке дрожал:

– Кто ты, чёрт возьми? Тэсфа, что это за игра?

Волошин, встав, поправил воротник, улыбнулся и заговорил:

– Лейтенант Витале, меня зовут Степан. Садись, поговорим.

Марко, сжав револьвер, отошёл назад:

– Поговорим? Ты не итальянец, не абиссинец. Кто ты? Русский? Шпион? Волошин, усмехнувшись, налил кофе из жестяного котелка, резкий запах наполнил хижину:

– Шпион? Марко, я просто человек, который видит чуть дальше этой войны. Тэсфа сказал, ты устал от крови. Это правда?

Марко вытер пот:

– Устал. Я видел, как газ убивает людей. Но я солдат, я не предаю свою страну!

Тэсфа, стоя у стены, вмешался:

– Никто не просит предавать. Марко, Италия травит мой народ. Ты видел детей, задыхающихся от газа. Это разве защита интересов Италии?

Марко крикнул:

– Ты предал своих, Тэсфа! А теперь меня тянешь за собой? Зачем я здесь⁈

Волошин, поставив кружку, шагнул ближе, его глаза буравили Марко, он сказал:

– Марко, ты никого не предаёшь. Но ты можешь спасти людей. Италия продолжит убивать мирных жителей, но мы можем остановить это. Передашь нам планы – где стоят танки, где хранят газ, где будут нанесены удары. Мы должны знать, куда пойдут войска и предупредить людей, чтобы они ушли.

Сердце Марко бешено колотилось, несмотря на количество выпитого, он протрезвел, пот заливал ему глаза, он вытер лоб и сказал слабым голосом:

– Рассказать вам планы⁈ Вы шпионы. Если меня поймают, то я буду мёртв.

Волошин, улыбнувшись, сказал:

– Тут и так можно быстро погибнуть. Всюду пули, снаряды, мины и засады. Но так ты сможешь спасти какое-то количество людей. Тэсфа рискует жизнью каждый день. Ты хочешь мира? Помоги нам.

Тэсфа, кивнув, добавил, с горечью в голосе:

– Марко, я видел, как моя деревня, где я вырос, горит. Я работаю с ними, чтобы всё это кончилось.

Марко, опустив револьвер, сел, его руки дрожали:

– Если я соглашусь… что потом? Я не хочу быть предателем.

Волошин ответил:

– Ты не будешь предателем. Ты будешь героем, Марко. Для тех, кто сейчас умирает под вашими бомбами. Подумай.

Итальянский лагерь близ Аддис-Абебы гудел, как растревоженный улей, пропитанный запахами бензина, крепкого кофе, пороха, жареного хлеба, и похлёбки, поднимавшегося от костров, где солдаты грели котелки. Палатки, потрёпанные ветром, колыхались, их брезент был покрыт пылью, окопы вокруг были усеяны гильзами, обрывками бумаги, окурками. Грузовики ревели, их моторы кашляли, выпуская чёрный дым.

Марко Витале вернулся в лагерь после ночной встречи с Волошиным и Тэсфой. Капитан Маттео Кальвади, в запылённой форме и низко надвинутой фуражке, стоял у штабной палатки. Он листал карту, испещрённую пометками. Увидев Марко, он кивнул:

– Витале, наконец-то! Где тебя носило? Патрули вернулись, докладывай, что видел в деревне.

Сердце Марко замерло, но он не подал виду:

– Капитан, всё тихо. Крестьяне, скот, ничего подозрительного. Тэсфа помог с переводом. Там нет ничего интересного.

Кальвади, хмыкнув, ткнул пальцем в карту:

– Тихо? Эти туземцы только и ждут, чтобы ударить в спину. Завтра усилим патрули на севере. Проверь склад за своими сержантами, Витале. Надо всё контролировать. Бензин, патроны, снаряды – всё должно быть готово.

Марко кивнул:

– Слушаюсь, капитан. Проверю.

Кальвади, не глядя на него, махнул рукой:

– И не таскайся по тавернам, Марко. Нам нужны трезвые головы. Скоро наступление.

Марко, сжав кулак, сказал:

– Понял, капитан. Всё будет сделано.

Солдат, чистящий винтовку неподалёку, ухмыльнулся:

– Лейтенант, Тэсфа опять напоил вас? Смотрите, эти абиссинцы хитрые, как змеи.

Марко, улыбнувшись, чтобы скрыть страх, ответил:

– Хитрые? Да он пьёт хуже меня, Карло. Не о чём беспокоиться.

Деревня утопала в знойной пыли, пропитанной запахами козьего молока и трав, выжженных солнцем. Глинобитные хижины, потрескавшиеся от жары, стояли в тени пальм, их листья шуршали под ветром. Женщины в потрёпанных платьях несли кувшины с водой, дети, босые, с царапинами на ногах, цеплялись за матерей, их глаза были полны страха. Следы шин грузовиков, вмятины от сапог, обломки хижин, сожжённых во время налёта, усеивали землю.

Марко шёл через деревню, его револьвер оттягивал пояс, мысли путались:

«Я солдат… но Степан прав? Эта война – ад».

Тэсфа Гебре ждал его у разрушенной хижины. Он сказал Марко, с лёгким сарказмом:

– Лейтенант, ты выглядишь, будто призрака увидел. Волошин так напугал? Марко, остановившись, сжал револьвер, он был весь напряжённый:

– Тэсфа, я не знаю, во что ты меня втянул. Планы, шпионаж… если меня поймают, это конец.

Тэсфа, прислонившись к стене, улыбнулся:

– Поймают? Марко, ты же умён. Никто не знает, кроме нас. Видел, что случилось с деревней⁈ Это ваша работа. Хочешь, чтобы так продолжалось? Марко взглянул на хижину, где женщина, лет тридцати, плакала, прижимая ребёнка, он сказал:

– Моя работа? Я выполняю приказы, Тэсфа. Но дети… газ… это не то, зачем я пошёл в армию.

Тэсфа подошёл ближе:

– Тогда сделай что-то, Марко. Передай то, что просит Волошин. И мы остановим это.

Айяна, двадцатилетняя девушка, в цветастом платье, с косами, стояла у колодца, её быстрые глаза следили за ними, уши ловили слова. Она поднесла кувшин к губам, скрывая взгляд, но не подошла, её движения были осторожными, словно она боялась выдать себя.

Марко заметил её, сердце замерло, он сказал:

– Эта девушка… она слышала? Тэсфа, если она донесёт…

Тэсфа, усмехнувшись, махнул рукой:

– Айяна? Она не понимает по-итальянски. Не бойся, лейтенант. Идём. Волошин ждёт.

Степан Волошин, стоял, склонившись над столом, его тёмный костюм, помятый и запылённый, обтягивал плечи, потрёпанный плащ свисал со стула, шляпа лежала рядом. Его глаза буравили Марко Витале. Лёгкая щетина покрывала щёки, пот блестел на висках, выдавая напряжение, скрытое за спокойной улыбкой. Его голос, низкий, с лёгким русским акцентом, звучал твёрдо, но с оттенком ободрения:

– Марко, я рад, что ты пришел. Мы все заинтересованы, чтобы эта бойня прекратилась как можно скорее. Расскажи, с чем ты пришел?

Марко выдохнул, его руки дрожали, он заговорил:

– Наступление… 15 февраля, два батальона пойдут с севера, вдоль реки Аваш. Танки – тридцать машин, в ущелье, пять километров от лагеря. Склады… боеприпасы, топливо, на востоке, три километра от Аддис-Абебы. Охрана слабая, патрули каждые два часа.

Волошин внутреннее заликовал, его глаза вспыхнули триумфом, он быстро записал сведения на клочке бумаги, его голос был спокойным, и с ноткой удовлетворения:

– Отлично, Марко. Ты сделал шаг к миру. Никто ничего не заподозрит, обещаю.

Тэсфа, улыбнулся, он сказал с лёгкой иронией:

– Молодец, лейтенант. Я знал, что ты не из тех, кто слепо марширует за Муссолини. Ты с нами, Марко. Ты сделал доброе дело для простых людей.

Марко, подняв глаза, сжал кулак, пот стекал по вискам, голос дрожал, полный сомнений:

– Если вы меня обманули, и это не поможет остановить убийства, я найду вас, Волошин. И тебя, Тэсфа. Клянусь, найду.

Волошин, сложив бумагу, сунул её в карман костюма:

– Ты все сделал правильно, Марко. Теперь иди, веди себя как обычно. Никто не заметит.

Тэсфа, шагнул к двери:

– Ты спас людей, Марко. Это стоит риска. Иди, и не думай о плохом.

Карло Бьянки, сержант итальянской армии, давно работающий на Волошина, вошёл в комнату. Его усталые глаза сузились, осматривая Степана Волошина и Тэсфу Гебре. Его пальцы, сжимали сложенный лист бумаги, голос, низкий и хриплый, был полон сарказма:

– Волошин, твой лейтенант Марко надул тебя. Он наговорил вам полную чушь. Наступление не 15 февраля, и танки не в ущелье, как он наплёл. Думает, он умнее нас.

Волошин нахмурился:

– Надул, Карло? Разложи по полкам. Что там не сходится? Я не люблю, когда меня водят за нос.

Карло, бросив лист на стол, скрестил руки, он сказал, с насмешкой:

– Всё. Наступление – 12 февраля, три батальона, а не два, с севера, вдоль реки Аваш. Танки – сорок машин, в лагере, не в ущелье. Склады – у реки, два километра от Аддис-Абебы, с двойной охраной. Твой Марко играет в свои игры, но я слышу приказы в лагере.