Текст книги "Я - Товарищ Сталин (СИ)"

Автор книги: Андрей Цуцаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Глава 15

Москва, апрель 1927 года

Весна 1927 года ворвалась в Москву с теплым ветром, запахом цветущих яблонь и робким солнцем, которое золотило шпили Кремля. Сергей стоял у окна своего кабинета, глядя на Красную площадь.

Сергей готовился к решающему удару – исключить Зиновьева и Каменева из Политбюро, а затем полностью отстранить их и Троцкого от дел, отправив их в политическое небытие.

На следующий день, на пленуме ЦК в Большом Кремлевском дворце, зал гудел, как пчелиный улей. Делегаты – рабочие в засаленных кепках, партработники в строгих костюмах, крестьяне с обветренными лицами – заполнили ряды, их голоса сливались в гул. Стены зала, украшенные красными знаменами и портретом Ленина, дрожали от накала страстей. Сергей стоял у трибуны.

– Товарищи! – начал он, обводя зал взглядом, словно приковывая каждого к месту. – Партия на распутье! Зиновьев, Каменев, Троцкий сеют раскол! Их заявления – это предательство дела Ленина! Они ведут к разделу партии на фракции, но партия сильна единством! Мы строим социализм – новые заводы, школы, армию и новую жизнь! А они хотят хаоса, разрушения, возврата к буржуазной анархии! Я предлагаю исключить Зиновьева и Каменева из Политбюро за фракционную деятельность, за предательство партии!

Зал взорвался криками. Делегаты из регионов вскочили, их аплодисменты заполонили зал. Каганович, стоя в президиуме, выкрикнул, его голос перекрыл шум:

– Правильно! Долой предателей! Партия с товарищем Сталиным!

Но ленинградская делегация, во главе с Залуцким, взорвалась протестом. Залуцкий, размахивая кулаком, вскочил, его лицо покраснело от ярости.

– Это диктатура! – кричал он. – Сталин предал дело Ленина! Зиновьев и Каменев борются за правду, за свободу слова! Вы не можете их исключить! Это предательство революции!

Зиновьев, стоя в задних рядах, взял слово.

– Товарищи! – выкрикнул он, его слова эхом отдавались в зале. – Сталин узурпировал власть! Он предает дело Ленина, низводит роль Политбюро! Его политика НЭПа обогащает кулаков, а не рабочих! Мы требуем свободы слова, свободы партии! Вы не можете задушить правду! Ленин бы не простил вас!

Зал снова взорвался, бумаги летели в воздух, делегаты кричали, перебивая друг друга. Каменев, сидящий рядом с Зиновьевым, встал, его голос был спокойнее, он старался не срываться на эмоции.

– Товарищи, – сказал он, – партия Ленина строилась на коллективном руководстве. Даже Владимир Ильич никогда не принимал единоличных решений, он не хотел повторения царизма. Сталин же хочет единоличной власти, его политическая машина давит всех, кто думает иначе. Мы не предатели, мы защищаем заветы Ильича! Исключение нас – это конец демократии в партии и начало конца самой партии!

Шум в зале стал оглушительным. Делегаты из Москвы, подогретые Шверником, кричали: «Долой фракционеров!» Ленинградцы отвечали: «Свободу Зиновьеву!» Ворошилов, стоя в президиуме, вскочил, его командный голос перекрыл гул.

– Хватит! – прогремел он. – Зиновьев и Каменев раскалывают партию! Они предатели, как меньшевики! Товарищ Сталин ведет нас к социализму, а они хотят хаоса в стране, лишь бы быть на тепленьком местечке! Голосуйте за исключение!

Сергей, не терял самообладания, в его голосе чувствовалась сила, которая заставила зал замолчать.

– Товарищ Зиновьев хочет свободы? – сказал он. – Свободы для чего, для раскола? Для произвола? Товарищ Каменев говорит о Ленине, но забывает, что Ленин требовал единства от всех! Вы сеете раздор в то время, когда вся страна, после тяжелой войны, строит заводы, школы, армию! Ваши листовки – это нож в спину рабочего класса! Партия не даст вам похоронить все наши достижения, выстраданные потом и кровью! Товарищи, голосуйте за исключение предателей!

Делегаты из регионов, подогретые Кагановичем, Молотовым и Ворошиловым, кричали: «Сталин! Сталин!» Залуцкий попытался возразить, но его голос утонул в реве делегатов. Троцкий, сидя в углу зала, молчал, его глаза горели ненавистью, но он не взял слово – Сергей знал, что он будет еще много выступать против него.

Голосование прошло успешно: 618 голосов за исключение Зиновьева и Каменева, против – лишь 49. Зал разразился овацией, делегаты скандировали имя Сталина, и он почувствовал, как триумф окрыляет его. Но внутри, за фасадом победы, страх сжимал его сердце – он становился Сталиным, тем самым, которым не хотел становится.

После пленума Сергей встретился с Николаем Ежовым в своем кабинете. Сергей был доволен деятельностью Ежова в Поволжье и в работе с профсоюзами и назначил его инструктором ЦК.

Ежов, невысокий, с холодными глазами хищника, вошел, держа тонкую папку.

– Иосиф Виссарионович, – начал он. – Зиновьев и Каменев исключены, но Троцкий не сдается. Мои люди в доложили: он проводит подпольные собрания в подвалах, агитирует рабочих за «мировую революцию». Его люди до сих пор раздают листовки, называют тебя «диктатором», «предателем Ленина и партии». Они собираются в квартирах, на заводах, даже в театрах. Мы можем взять их всех, если дадите приказ.

Сергей кивнул, его мысли работали с лихорадочной скоростью. Он знал, что Троцкий был самым опасным из оппозиционеров – его харизма и ораторский талант могли поднять рабочих, если не остановить его вовремя.

– Следите за Троцким, – сказал он. – Мне нужны имена, конспиративные квартиры, даты их встреч. Узнайте все, пока не надо никого арестовывать. Я хочу знать все – кто с ним, где собираются, что говорят и много ли у них сторонников. Если он подстрекает рабочих, найдите его агитаторов, он ведь не один выступает везде. И… Яков. Есть новости?

Ежов покачал головой, его глаза сузились.

– Он в Ленинграде, работает на заводе, – сказал он. – Мои люди видели его у школы Зои, но он больше не встречался с Ивановым.Я слежу, как вы велели.

– Хорошо, – сказал Сергей. Продолжайте следить. Ежов кивнул и вышел, оставив Сергея наедине со своими мыслями.

Глава 16

Урал, июль 1927 года

Лето 1927 года накрыло Урал знойным маревом, пропитанным запахом раскаленного металла, угольной пыли и пота рабочих. Солнце палило нещадно, заставляя воздух дрожать над трубами Нижнетагильского металлургического завода, где дым поднимался высоко в небо. Сергей стоял на платформе железнодорожной станции, его гимнастерка липла к телу от жары, а медальон Екатерины Сванидзе, спрятанный в кармане, холодил кожу, напоминая о человечности, которую он боялся потерять. Сергей знал, что Сталин не очень часто ездил по регионам, и он давно решил, что если позволит время, он будет ездить по стране, чтобы своими глаза видеть, как строится молодая советская страна. Самому контролировать и видеть то, что происходит на местах.

Утреннее солнце раскаляло землю, когда Сергей, в сопровождении Николая Шверника и местных партийных работников, вошел на территорию Нижнетагильского завода. Грохот молотов, лязг металла и шипение пара создавали оглушительную симфонию, от которой звенело в ушах. Рабочие, с лицами, покрытыми сажей, бросали на него настороженные, а порой и удивленные взгляды, их кепки были пропитаны потом, а руки – мозолями от бесконечной работы. Шверник шел рядом, его голос был хриплым от бесконечных митингов, на которых он громил троцкистов, еще остававшихся среди рабочих.

– Иосиф Виссарионович, – начал он, перекрикивая шум доменных печей, – ситуация на заводе как на пороховой бочке. Мы обещали рабочим прибавки зарплаты, жилье, школы, больницы, но они недовольны. НЭП душит их – цены на хлеб поднимают всякие дельцы, а зарплаты стоят на месте. Троцкисты подливают масла в огонь. Их листовки везде, агитаторы работают по ночам, проводят подпольно собрания, шепчут рабочим, что ты «душишь революцию». Вчера на смене чуть не началась забастовка. Рабочие кричали: «Где обещанное жилье?» Мы еле успокоили. Так не может долго продолжаться, ведь если рабочие начнут бастовать, то заводы станут. А если мы грубо подавим выступления, то это только прибавит популярность оппозиции, ведь говорить всегда легче, чем делать.

Сергей остановился у доменной печи, ее жар обжигал лицо

– Покажи листовку, – сказал Сергей. – И расскажи поподробнее про агитаторов. Кто они? Где работают?

Шверник достал из кармана мятый листок, испещренный мелким шрифтом, и протянул его Сергею. Листовка гласила: «Сталин предатель дела Ленина! НЭП обогащает кулаков, а рабочих душит! Долой диктатуру Сталина! За мировую революцию! – Левый фронт». Все указывало на Троцкого, хотя его имя не упоминалось прямо. Сергей сжал листок, костяшки пальцев побелели.

В своем времени, Сергей считал, что Сталин очень жестко обошелся с оппозицией, но сегодня он был на его месте. Он пытался быть мягче, он строил страну, но ему вставляли палки в колеса. Он чувствовал, что ради власти оппозиция готова пожертвовать развитием страны и это выводило его из себя.

– Их раздают по ночам, – сказал Шверник. – Рабочие читают, шепчутся, передают их друзьям, родственникам. Смирнов – бывший профсоюзный лидер, Залуцкий – из Ленинграда, вы его знаете, а Соколов – молодой, но харизматичный, говорят, он был красноармейцем, и Троцкий его кумир. Они собирают рабочих в подвалах, на чердаках, даже в заброшенных сараях.

– Усильте работу с рабочими, – сказал Сергей. – Обещайте им все – повышение зарплаты, жилье, школы, больницы, детские сады. Назначайте митинги, пусть наши люди говорят о социализме, о будущем. С агитаторов не спускайте глаз. Шверник кивнул.

– Сделаем, Иосиф Виссарионович, – сказал он.

К полудню Сергей решил сам обратиться к рабочим, но пришел Шверник и сообщил, что неподалеку, в заброшенном складе у реки, проходит подпольный митинг троцкистов. Сергей, несмотря на риск, решил сделать шаг несвойственный Сталину и увидеть все своими глазами. В сопровождении Шверника и двух доверенных охранников он направился к складу, скрытому за ржавыми железнодорожными путями. Может, если рабочие увидят его, главу партии лично, они изменят свое мнение. К тому же слухи об этом разнесутся по всему городу.

У входа в склад толпились рабочие – человек пятьдесят, их внешний вид выдавал усталость, но глаза горели гневом. Внутри, на импровизированной трибуне из ящиков, стоял Соколов – молодой, с резкими чертами лица и громким голосом, который эхом отдавался под низким потолком.

– Товарищи! – кричал Соколов, размахивая листком. – Сталин предает революцию! Его НЭП кормит кулаков, а рабочих оставляет в нищете! Ленин призывал к мировой революции, к правам рабочих, а Сталин думает только о себе, он строит личную диктатуру! Присоединяйтесь к нам, к левому фронту! Мы свергнем его тиранию!

Толпа загудела, некоторые кричали: «Долой Сталина!» Другие молчали, а их взгляды были полны сомнений. Сергей, стоя в тени у входа, чувствовал, как гнев и тревога борются в его груди. Он знал, что Троцкий использует недовольство рабочих, чтобы поднять их против партии. Шверник шепнул:

– Это Соколов. Опасный агитатор. Если его не остановить, он перетянет половину завода.

Сергей кивнул, его глаза сузились. Он шагнул вперед, его фигура в простой гимнастерке привлекла внимание рабочих. Толпа затихла, Соколов увидев Сталина замер, его лицо побледнело.

– Товарищи! – сказал Сергей, его хрипловатый голос разнесся по складу. – Слушаете этого человека? Он говорит о революции, но где он был, когда вы работали не зная отдыха? Партия строит заводы, школы, больницы! Троцкий и его люди хотят только анархии, а мы вместе с вами построим в стране светлое будущее! Кто с нами?

Толпа загудела, некоторые кричали: «Сталин! Сталин!» Соколов, оправившись от шока, шагнул вперед, его голос дрожал от ярости.

– Ты лжешь, Сталин! – крикнул он. – Ты предаешь Ленина! Рабочие голодают, а ты строишь дворцы для бюрократов! Мировая революция – вот путь Ленина!

Сергей посмотрел ему в глаза, его голос стал тверже.

– Мировая революция? – сказал он. – А кто будет строить заводы? Кто даст хлеб вашим детям? Троцкий только обещает, а партия дает то, что можно увидеть своими глазами и пощупать руками! Товарищи, выбирайте – разруха или социализм!

Рабочие закричали, некоторые поддерживали Сергея, другие – Соколова. Шверник шагнул вперед, его голос перекрыл шум.

– Товарищи, партия с вами, с рабочим классом! – крикнул он. – Сталин ведет нас к социализму! Долой предателей!

Митинг развалился, рабочие начали спорить друг с другом, а Соколов, поняв, что теряет толпу, исчез. Сергей знал, что это лишь временная победа – Троцкий не сдастся.

Сергей вернулся в Москву, его поезд мчался сквозь поля, где колосья колыхались под ветром, как золотое море. В вагоне он сидел один, глядя в окно, его пальцы сжимали медальон. Надежда встретила дома, ее руки были скрещены на груди.

– Иосиф, – сказала она, ее голос был мягким, но чувствовалось напряжение. – Ты вернулся. Как Урал? Опять Троцкий? Или Яков? Я вижу по твоим глазам – что-то не так.

Сергей снял фуражку, его рука сжала медальон. Он сел за стол, его голос был тяжелым, как свинец.

– Надя, – сказал он, – на Урале рабочие на грани. Троцкий сеет раздор, его агитаторы, такие как Соколов, собирают митинги, раздают листовки. Я был там, видел их – они кричат о революции, хотят анархии. А Яков…по моим данным, он работает на заводе в Ленинграде, и его видели с троцкистами. Не знаю, что он делает, но это опасно.

Надежда замерла, ее глаза расширились от ужаса.

– Яков? – прошептала она, ее голос дрожал. —Он просто упрям! А теперь он с Троцким? Иосиф, почему ты не едешь к нему? Он твой сын! Ты вождь партии, но прямо сейчас ты теряешь семью!

Сергей почувствовал укол вины.

– Я пытался, Надя, – сказал он, его голос стал тише, почти умоляющим. – Ты же знаешь. Он всегда говорит, что я его контролирую. Если я поеду, он может отвернуться еще больше. Но Троцкий… он может использовать его против меня. Я дал задание следить за ним и контролировать, чтобы все зашло не слишком далеко.

Надежда подошла к нему, ее руки дрожали, когда она схватила его за плечи.

– Иосиф, ты обязан вернуть его! – сказала она, ее голос был полон боли. – Яков не с Троцким, он просто растерян! Он твой сын, а ты посылаешь шпионов вместо того, чтобы поговорить с ним лично! Ты растворяешься в партии, в своих аппаратных битвах, а мы – Светлана, Василий, я – теряем тебя! Как вернуть Якова, который в Ленинграде, если ты сам не с нами, с теми, кто совсем рядом?

Сергей встал, его глаза встретились с ее, и он почувствовал, как трещины в их семье углубляются. Он знал, что она права – он становился Сталиным, которого боялся.

– Надя, – сказал он тихо. – Я не хочу терять вас. Я борюсь за партию, за страну, но Яков… я напишу ему снова. И я поеду в Ленинград, как только разберусь с Троцким и его подхалимами. Я найду способ вернуть его, вернуть вас.

Надежда покачала головой, ее глаза блестели от слез.

– Не обещай, если не можешь, Иосиф, – сказала она. – Яков не вернется, если ты не изменишься. Ты вождь, но какой ценой? Подумай о Светлане, Василии, обо мне.

Сергей вернулся к столу, его мысли были в смятении. Он чувствовал триумф от того, что разогнал троцкистский митинг, но страх за Якова и слова Надежды сжигали его изнутри. Он сел, взял лист бумаги и начал писать письмо Якову, каждое слово было как шаг через пропасть: «Яков, я твой отец, и я виноват. Я не хочу тебя терять. Напиши мне, или я приеду в Ленинград. Ты мой сын, ты Джугашвили, а не пешка Троцкого». Он запечатал письмо, решив отправить его утром через доверенного человека.

Затем он подошел к Надежде, стоявшей у колыбели Светланы. Он взял ее руку, его голос смягчился.

– Надя, – сказал он, – я написал Якову. Завтра я отправлю письмо, а через неделю поеду в Ленинград, чтобы увидеть его. И я проведу день с тобой, Светланой, Василием. Никакого Кремля, никаких бумаг. Я обещаю.

Надежда посмотрела на него, ее глаза смягчились, но в них все еще была тень сомнения.

– Я хочу верить тебе, Иосиф, – сказала она. – Но держи слово. Ради Якова, ради нас.

Сергей кивнул, его сердце сжалось от надежды и страха. Он знал, что партия ждет его. Он был вождем, но чувствовал, как пропасть между ним и семьей становится все больше. Но сегодня он сделал шаг – написал письмо Якову, дал обещание Надежде, составил план поездки в Ленинград. Он должен был быть готов ко всему – к борьбе с оппозицией, к примирению с семьей, к битве с самим собой.

Глава 17

Москва, октябрь 1927 года

Осень 1927 года окутала Москву холодным туманом, который стелился по булыжным улицам, цепляясь за шпили Кремля и окна старых домов. В кабинете своей квартиры на улице Грановского Сергей сидел за массивным деревянным столом, освещенным лампой, чей дрожащий свет отбрасывал длинные тени на стены, украшенные портретом Ленина и картой Советского Союза, испещренной красными пометками. В своем времени, читая книги о Сталине, Сергей не верил, что Сталин работал так много, но сейчас, будучи на его месте, он видел, что работа занимала каждую его секунду. Он засыпал с тревогой, зная, что многое так и не успел сделать и просыпался, зная, что у него столько дел, а в сутках всего 24 часа. Все его самые сложные юридические дела оказались легкой прогулкой по сравнению с нынешним положением.

Ночь была тихой, только тикали настенные часы да изредка поскрипывали половицы под шагами Надежды, которая проверяла спящих детей – Светлану в колыбели и Василия в его комнате, где он оставил разбросанные игрушки. Сергей открыл потрепанную тетрадь в которой он делал заметки. Строки гласили: «1927 – исключение Троцкого из партии», «1937 – Большой террор», «1941 – Яков в плену, дальше смерть в лагере». Он остановился на записи о Якове, его пальцы дрожали, а сердце сжималось от ужаса. Он знал, что его сын, если история повторится, обречен, но он был здесь, чтобы изменить будущее. «Не зашел ли я слишком далеко?» – думал он, переворачивая страницу, где описывались репрессии 1930-х, списки имен, ГУЛАГ, расстрелы. Он вспомнил Урал, где рабочие кричали против НЭПа, и троцкистский митинг, где Соколов разжигал толпу. Каждый шаг к власти приближал его к образу Сталина, чьи поступки он изучал в книгах. Он сжал медальон, взгляд Екатерины, казалось, спрашивал: «Кем ты станешь, незнакомец?» Слишком много на него навалилось. Читая про отношения Сталина с семьей, он думал, что Сталин был слишком груб и никого не любил, но теперь он понимал, как он заблуждался. На собственном опыте он видел, что отношения в семье Сталина были вовсе не такими, как их описывали в книгах. А он хотел избежать серьезных последствий не только для страны, но и для семьи. Он ведь знал, как сложилась судьба Надежды и детей Сталина. Судьба Якова, зависимости Василия, бегство Светланы. Он должен был направить историю в другое русло.

Его мысли прервал стук в дверь. Надежда вошла, ее лицо было бледным, как при болезни. Она держала мятый конверт.

– Иосиф, – сказала она, ее голос был тихим. – Это от Зои. Яков болен. Она пишет, что у него жар, кашель, он кашляет кровью, но отказывается возвращаться. Ты ведь так и не съездил к нему тогда.

Сергей взял письмо, его глаза замерли на бумаге. Зоины слова были били, как молот: «Яков болен, жар не спадает, он кашляет кровью. Он еле стоит на ногах. Он отказывается от врачей, говорит, что не примет ничью помощь. Прошу, Иосиф Виссарионович, сделайте что-нибудь, он не слушает меня». Сергей почувствовал, как сердце сжимается, будто зажатое в тиски. Он посмотрел на Надежду.

– Надя, – сказал он, его хрипловатый голос дрожал от боли. – Я не знал, что он так болен. Я писал ему, звонил, но он отвергает меня. Я думал, он просто упрям, под влиянием троцкистов, но теперь… кашель кровью. Я пошлю врача в Ленинград. Лучшего. Сегодня же.

Надежда шагнула к нему, ее глаза блестели от слез, которые она сдерживала, но ее голос был полон боли и отчаяния.

– Врача? – крикнула она, ее голос эхом отразился в комнате. – Иосиф, он не хочет твоих врачей! Ты сидишь здесь, читаешь свои записи, пока Яков умирает! Почему ты не едешь к нему? Светлана растет без отца, Василий спрашивает, где ты, а я… я устала быть одна! Как ты можешь спасать страну, если не можешь спасти семью?

Сергей встал, его рука сжала медальон так сильно, что ногти впились в ладонь.

– Надя, – сказал он, его голос был тихим, но полным боли. – Я виноват. Я борюсь с Троцким, с его заговором, но Яков… он важнее. Я пошлю врача, а потом поеду сам. Я не хочу терять его, терять вас. Я пытаюсь спасти страну, но не ценой семьи.

Надежда посмотрела на него, ее глаза были полны сомнений.

– Снова общения, Иосиф.

Сергей кивнул, его сердце разрывалось между долгом перед партией и любовью к семье. Он знал, что должен действовать скорее.

На рассвете, когда серый свет пробивался сквозь занавески, Сергей вызвал Николая Ежова в кабинет. Ежов вошел, его невысокая фигура казалась зловещей в полумраке, глаза, казалось, были холодные, как лед. В руках у него была папка с отчетами, испещренная красными пометками.

– Иосиф Виссарионович, – начал он, раскладывая бумаги на столе, – Троцкий не сдается. Мои люди нашли две подпольные типографии в Ленинграде, печатают листовки с лозунгами: «Долой диктатуру Сталина! За ленинский курс!» Соколов, его главный агитатор, ездит по городам, а сейчас собирает рабочих на «Красном путиловце» и Балтийском заводе. Они планируют выступить на съезде, требовать возврата в Политбюро Зиновьева и Каменева. Их люди подогревают недовольство – НЭП, цены, нехватка хлеба. И… Яков. Его видели на одном собрании Соколова. Он там не говорил, но слушал. Он болен, Иосиф Виссарионович. Мои люди докладывают: он бледный, кашляет, еле ходит.

Сергей почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Яков, больной, но под влиянием троцкистов. Он сжал кулаки, его голос стал жестче, но в нем дрожала боль.

– Кашляет кровью? – спросил он, не раскрывая, что знает о болезни из письма. – Почему не доложил раньше? Что с ним? И что делает Соколов?

Ежов посмотрел на него с тревогой.

– Я узнал вчера, – сказал он. – Мои люди следили за Яковом. Он живет сейчас в общежитии на Выборгской стороне. Соколов говорил с ним дважды – у ворот завода и на собрании. Неясно, о чем, но Яков не ушел, он общался с ним и слушал. Они определенно готовят Якова к чему-то, чтобы через него ударить по нашим позициям. Нельзя давать им время, их надо обезвредить как можно скорее.

Сергей сжал медальон.

–С Яковом я решу проблему. А ты следи за Соколовым – все имена заговорщиков, с кем общается, все их места встречи, их дальнейшие планы. Типографии уничтожьте. Соколова пока не трогайте, нам нужно раскрыть всю сеть. Их может оказаться намного больше, чем присутствуют на собраниях. Люди Менжинского помогут.

Ежов кивнул.

– Сделаем, Иосиф Виссарионович, – сказал он. – Они будут под нашим контролем и днем и ночью.

К полудню пришел ответ от Зои, доставленный курьером из Ленинграда. Ее письмо было коротким, но полным отчаяния, написанным неровным почерком: «Иосиф Виссарионович, врач приехал, но Яков отказался от лечения. Он сказал: “Не хочу помощи от отца”. Он слушает агитатора, Соколова, но со мной об этом не говорит. Прошу, приезжайте, он не слушает меня, я с ним не справлюсь». Сергей почувствовал, как мир рушится. Кашель кровью – это могло быть чахоткой, и в 1927 году это означало смертельный приговор без лечения. Он вызвал Надежду, его голос был полон боли, когда он показал ей письмо.

– Надя, – сказал он, его хрипловатый голос дрожал. – Яков отказался от врача. Он все так же кашляет кровью, но он не хочет моей помощи. Дело может зайти очень далеко, но я не знаю, как сломить его упрямство.

Надежда замерла, ее руки дрожали, когда она взяла письмо. Ее глаза наполнились слезами.

– Кровью! – прошептала она, ее голос сорвался. – Иосиф, да ведь он умирает. Если ничего не предпринять, твой сын скоро умрет.

Сергей подошел к ней, его рука коснулась ее плеча, но она отстранилась, ее глаза были полны боли.

– Надя, – сказал он, его голос был тихим и искренним. – Я виноват. Я не успеваю справляться с работой и с семьей.

Надежда посмотрела на него и всхлипывая выбежала из комнаты.