Текст книги "Я - Товарищ Сталин (СИ)"

Автор книги: Андрей Цуцаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Глава 23

Москва, ноябрь 1929 года

Коллективизация, набирающая силу, расколола страну: крестьяне жгли амбары, прятали зерно, а в партии шла борьба с правой оппозицией. Постоянные интриги не давали возможности расслабиться. Власть не казалась таким уж вкусным блюдом, наоборот. Сергей все больше чувствовал опасность и тревогу. Сказывались и семейные неурядицы. Дома, он видел, как Надежда угасала, ее глаза были тусклыми, голос – пропитанным тоской, и Сергей подозревал, что ее депрессия только усиливается. Он постоянно давал обещание сам себе, больше уделять внимания семье, но каждый день преподносил все новые проблемы, откладывать которые на потом было нельзя. Он вспомнил свою прошлую жизнь, когда ему иногда хотелось послать всех куда подальше, от коллег до клиентов и просто насладиться тишиной и покоем. Уехать в деревню, искупаться в озере, покататься на велосипеде, оставив дома мобильный телефон. Не читать новостей и ничего не слышать. Но сейчас, он понимал, что все его прошлые проблемы и выгорание, были лишь им надуманны. Его пребывание в прошлой жизни можно было назвать комфортным, а он прежний, теперь казался сам себе вовсе не трудоголиком, а избалованным жителем мегаполиса, который не мог себе признаться в том, что он не знал настоящей жизни. Скорое заседание напомнило ему, кто он теперь и он прогнал свои мысли.

В кремлевском зале Политбюро царило напряжение. Сергей сидел во главе, его пальцы сжимали медальон, глаза следили за Николаем Бухариным, чья фигура казалась лишь тенью самого себя, в нем уже не было прежней уверенности. Сегодня решалась его судьба: исключение из Политбюро должно было стать финальным ударом по правой оппозиции. Но Сергей знал, что победа над Бухариным – это не конец, а начало новых испытаний.

Лазарь Каганович встал первым.

– Товарищи, – сказал он, – правая оппозиция подрывает партию. Бухарин, Рыков, Томский сеют сомнения, их речи, ослабляют коллективизацию. Крестьяне, подначиваемые бухаринскими идеями, теряют доверие к партии. Предлагаю исключить Бухарина из Политбюро – его идеи угрожают плану и существованию страны.

Зал зашептался. Бухарин встал, его лицо было бледным.

– Товарищи, – сказал он, его голос был беспокойным. – Я не враг партии, я пламенный коммунист. Мы можем достичь плана без насилия, без рабства колхозов. Исключите меня, но правда останется за мной: мы идем к голоду.

Рыков подхватил.

– Николай прав, – сказал он. —Исключение Бухарина не решит проблем, а усилит их. Партия теряет доверие народа.

Томский добавил.

– Иосиф Виссарионович, – сказал он, – люди кричат: где хлеб? Рабочие боятся, что колхозы оставят их без еды. Мы должны замедлить коллективизацию, дать крестьянам свободу. Исключение Бухарина – это ошибка, партия расколется.

Сергей встал.

– Товарищи, – сказал он – всем тяжело, но мы не можем отступить. Мы отстаем от Запада на полвека, и мы должны преодолеть это отставание за пять лет. Много времени нам с вами капиталисты не дадут. Николай, – он посмотрел на Бухарина, именно твои речи раскалывают партию, а не наши действия. Ты говоришь о народе, но забываешь о врагах, которые хотят, чтобы мы остались слабыми. План – это наше будущее, мы должны находить ресурсы и не отступать не перед чем, и мы не отступим.

Бухарину стало не по себе, но он не отвел взгляда.

– Иосиф, – сказал он, – я не враг тебе и партии. Я хочу спасти страну от голода, от крови. Исключите меня, но помните: история судит не по выполненным любой ценой планам, а по сохраненным жизням.

Зал замер. Началось голосование: Каганович, Молотов, Ворошилов, Калинин проголосовали за исключение. Рыков и Томский, на удивление, воздержались, но их лица были хмурыми. Они понимали, что их голоса уже не спасут Бухарина и чувствовали, что они следующие. Когда Калинин объявил: «Бухарин исключен из Политбюро», зал погрузился в тишину.

Вечером Сергей вызвал Молотова, чтобы обсудить следующий шаг.

– Вячеслав, – сказал Сергей, – Бухарин исключен, но Рыков и Томский пока еще сильны. Их люди есть в Москве, Ленинграде, Харькове. Мы не можем сразу менять половину Политбюро. Мы должны изолировать их, но чуть позже и без крови.

Молотов кивнул.

– Иосиф, – сказал он, – исключение Бухарина – это уже сигнал для наших противников, но Рыков и Томский не сдадутся. Их речи находят отклик в ЦК, в профсоюзах. Мы можем убрать их постепенно, сократить число их выступлений, статей, люди постепенно начнут их забывать. Начнем вводить в аппарат молодых коммунистов, преданных нашему дело и обязанных нам выдвижением. Сторонников Рыкова и Томского можно начать заменять уже сейчас.

Сергей согласился.

– Действуй, – сказал он. – Но без лишнего шума, Вячеслав. Пусть люди не замечают резких перемен, мы должны задвинуть их в угол истории.

Молотов кивнул.

– Я начну, – сказал он. – Но если они поднимут шум, нам придется быть жестче.

Сергей вернулся домой. Надежда сидела у окна, ее лицо было бледным, глаза – тусклыми, как будто жизнь медленно покидала ее. Светлана спала в, ее кудри блестели в свете лампы. Сергей заметил, как руки Надежды дрожат, как она избегает его взгляда, и заподозрил, что ее состояние ухудшается.

– Надя, – сказал он. – Я вижу, как ты угасаешь. Мы найдем врача, я помогу тебе.

Надежда посмотрела на него, ее глаза блестели от слез, но в них не было надежды.

– Иосиф, – сказала она, ее голос был тихим, почти безжизненным. – Я устала. Я уже схожу с ума от одиночества. И дети, Василий растет, и он начинает напоминать мне Якова, он становится таким же замкнутым, я боюсь за него. А Светлана, она маленькая, но уже все понимает. А еще Зоя с Яковом. Ты так и не прочитал письмо, которая она прислала?

– Письмо? Сергей вспомнил, что ему пришло письмо от Зои, но он был так занят предстоящей борьбой с оппозицией, что забыл о нем. – Как там Яша с Зоей и Галиной?

Надежда еще больше побледнела. – На, прочти.

Сергей взял письмо в котором Зоя писала, что его крохотная внучка, Галя, сильно заболела: проблема с легкими и находится в ленинградской больнице. Он почувствовал, как сердце сжимается от боли.

– Дело серьезно, сказал он. Я позвоню в Ленинград, скажу, чтобы врачи делали что могли, пошлю лучших врачей, если надо.

Надежда покачала головой.

– Все так навалилось, одно за другим.

Сергей обнял ее, но она вырвалась из объятий и вышла из комнаты.

Глава 24

Москва, декабрь 1929 года

Зима 1929 года сковала Москву ледяным дыханием, ветер нес колючий снег, а в Кремле воздух был пропитан запахом тревоги. Мировой экономический кризис, начавшийся с обвала бирж на Западе, накатывал на страну, как волна, угрожая подорвать планы Сергея. Доклады сыпались на его стол: заводы в Америке и Европе закрывались, цены на зерно падали, валюты для покупки станков становилось меньше. Внутри страны коллективизация раздирала деревню. Исключение Бухарина из Политбюро укрепило власть Сергея, но Рыков и Томский продолжали сеять сомнения, их сторонники в ЦК и регионах подогревали раскол.

Утро началось с заседания ЦК в кремлевском зале. Столы были завалены докладами: о падении цен на зерно, о бунтах в Поволжье, о нехватке валюты. Сергей сидел во главе, его пальцы теребили перо, глаза внимательно следили за соратниками. Сегодня обсуждался военный бюджет – ключ к выживанию страны в мире, где кризис разжигал угрозу новой войны. Климент Ворошилов, нарком по военным делам, встал, его голос был громким, но с ноткой тревоги.

– Товарищи, – сказал он, – мировой кризис бьет и по нам. Запад слабеет, но их армии все еще сильны. Англия и Франция наращивают вооружение, Польша угрожает на границах. Наша армия устарела: винтовки из царских складов, танков слишком мало, артиллерия слабая. Нам нужен большой бюджет на танки, пушки, самолеты. Без этого мы не выстоим под натиском капиталистов.

Зал зашептался. Алексей Рыков поднял руку.

– Климент Ефремович, – сказал он, – армия нам конечно нужна, но крестьяне голодают. Коллективизация забирает их хлеб. Если мы направим все на танки, рабочие в городах останутся без еды. Я получаю много писем о плачевном положении наших людей, мы не можем забрать у них последнее и отдать вам.

Михаил Томский подхватил, его руки дрожали, голос был полон гнева.

– Иосиф Виссарионович, – сказал он, обращаясь к Сергею, – люди уже на пределе. Рабочие в Ленинграде готовы бастовать. Если мы вложим все в армию, мы потеряем народ, для кого мы будем строить страну и кого защищать, если люди останутся без хлеба.

Сергей почувствовал злость. Рыков и Томский, сторонники Бухарина, продолжали сеять сомнения, их слова находили отклик у секретарей из регионов. Он видел, как партия балансирует на краю раскола, даже после исключения Бухарина. Он знал, что впереди будет большая война и без создания крепкой армии он поставит государство под такой удар, от которого оно уже не оправится.

– Товарищи, – сказал он. – Кризис на Западе – это угроза, но и шанс для нас. Они слабеют, а мы в это время должны стать сильнее. У них безработица, а в нашем государстве ее нет, мы всем найдем дело. Многие инженеры и рабочие с Америки хотят ехать к нам, заработать на хлеб. У них есть квалификация, опыт, они могут подготовить наши кадры.

Запад тоже нуждается в нас, им надо куда-то сбывать свои продукцию, те же станки и турбины, в условиях кризиса. Я так же получаю письма и вижу, что перегибы на местах постепенно устраняются и жизнь налаживается.

Рыков не отступил, его голос стал резче.

– Иосиф, – сказал он, – ты говоришь красиво, но стоит выехать в деревни и жизнь уже не кажется такой радостной.

Томский добавил, его тон был почти умоляющим.

– Рабочие устали, Иосиф. Они спрашивают: ради чего мы голодаем? Ты говоришь о кулаках как о врагах, но скоро партия сама может стать врагом в лице народа. Сбалансируй бюджет – армия нужна, но и о людях забывать нельзя.

Лазарь Каганович вмешался, его громкий голос прогремел на весь зал.

– Рыков и Томский ошибаются, – сказал он. – Кулаки прячут зерно, которого достаточно, они перевозят его, а потом поджигают пустые амбары. Мои люди выезжали с инспекциями по Украине, и я знаю ситуацию на местах. Мы должны ударить по кулачеству так же, как когда-то ударили по царизму. Армия – наш приоритет. Где вы видели сильную страну без армии? Да к тому же страну, которая единственная бросила вызов мировому капиталу. Чем мы будем защищаться, вашей болтовней?

Сергей подождал пока Каганович закончит и продолжил.

– Лазарь, – сказал он, – мы убедим крестьян, что кулаки их враги, а не друзья. Мы покажем крестьянам, что их труд важен. Но, товарищи, – он посмотрел на Рыкова и Томского, – ваши сомнения раскалывают партию в неподходящий момент. Сейчас, пока Запад ослаб, у нас есть время усилится. Пока капиталисты заняты своими проблемами, им не до нас. Но все кризисы временное явление. Они неизбежны при капитализме, но у них есть ресурс, чтобы выкарабкаться, и они со временем снова обратят на нас внимание. Но пока они слабы, мы напряжем все силы, используем все имеющиеся ресурсы и преимущества и достигнем той мощи, которая сделает нас в их глазах той силой, на которую лучше не лезть. Армия – это не блажь, а необходимость, и бюджет будет принят.

Голосование прошло в напряженной тишине. Большинство поддержало бюджет, но взгляды Рыкова и Томского говорили, что борьба не окончена. Сергей чувствовал, как его власть укрепляется, но угроза раскола в партии оставалась.

Сергей вызвал Климента Ворошилова в свой кабинет. Ворошилов был солдатом до мозга костей, и Сергей доверял его прямолинейности, но знал, что его рвение иногда может быть опасным.

– Клим, – сказал он, – кризис на Западе давит на нас. Цены на зерно падают, валюты не хватает. Но армия для нас приоритет не меньше чем промышленность. Что нужно, чтобы укрепить ее? Говори мне прямо, без утаивания.

Ворошилов расстегнул шинель, его пальцы теребили папку с докладом.

– Коба, – сказал он, – армия слаба. У нас старые винтовки, мало танков, артиллерия устарела. Кризис бьет по Западу, но они вооружаются: Англия строит крейсеры, Франция – танки, Польша рыпается на наших границах. Нам нужны новые танки – Т-26, они уже в разработке, но нужно больше и желательно раньше. Артиллерия – 76-миллиметровые пушки, самолеты – истребители И-3. Мы должны увеличить призыв, обучить командиров. Но главное – деньги. Без валюты мы не купим станки для оружейных заводов.

Сергей кивнул. Он видел в воображении танки, грохочущие по полям, пушки, готовые встретить врага, но и крестьян, чьи письма кричали о голоде.

– Сколько нужно? – спросил он.

Ворошилов открыл папку, его пальцы пробежали по цифрам.

– Миллиард рублей на три года, – сказал он. – Половина – на танки и пушки, четверть – на самолеты, остальное – на обучение и склады. Надо усилить изъятия, иначе заводы встанут.

Сергей почувствовал, как холод сжимает грудь. Слова Ворошилова были как нож, вонзающийся в его сердце. Он не хотел ломать крестьян, но знал, что без армии страна падет.

– Клим, – сказал он, его голос стал тверже. – Мы найдем деньги. Но без репрессий. Мы не будем ломать собственный народ, который нам доверился.

Ворошилов согласно кивнул.

– Я буду делать все, чтобы подготовить армию, – сказал он. – Но, Коба, нам нужно торопиться. Враг не ждет.

Сергей смотрел, как Ворошилов выходит, и чувствовал, как давление кризиса сжимает его. Он знал, что должен найти баланс, но каждый шаг был как хождение по тонкому льду.

Сергей вызвал Вячеслава Молотова в кабинет. Его роль в изоляции Бухарина была ключевой, и теперь он был нужен, чтобы задавить остатки оппозиции.

– Вячеслав, – сказал он, – Рыков и Томский продолжают сеять сомнения. Теперь еще этот кризис давит, а армия требует денег. Как изолировать остатки оппозиции, не пролив крови?

Молотов сел.

– Иосиф, – сказал он, – Рыков и Томский опасны, потому что у них есть сторонники, которые их слушают. Рыков встречается с секретарями из Сибири, Томский – с профсоюзами в Ленинграде. Их речи подрывают коллективизацию и в целом наш курс.

Молотов наклонился ближе, его глаза сузились.

–Дай мне месяц, и я сделаю их невидимыми. Но, Иосиф, – его голос стал тише, – если они соберут больше сторонников, нам придется быть жестче. Партия не терпит слабости и чем раньше мы от них избавимся, как избавились от Бухарина, тем быстрее мы сможем сосредоточится на остальных проблемах.

– Вячеслав, – сказал он. —Мы ведь не можем постоянно перетряхивать Политбюро. Что скажут люди, что вожди постоянно друг с другом дерутся.

– Иосиф, – сказал Молотов. – Оппозиция не исчезнет сама по себе. А люди сейчас заняты своими проблемами, чтобы обращать на это внимание. К тому же у нас уже есть опытные коммунисты, которые готовы стать членами Политбюро. По крайней мере, это люди проверенные и не станут совать палки в колеса.

– Кого ты предлагаешь, – спросил Сергей?

Молотов поправил очки. – Можно выдвинуть Микояна, Кирова, Андреева. Куйбышев и Орджоникидзе уже тоже засиделись в кандидатах. Есть еще Косиор, Сырцов. Политбюро можно существенно расширить, показать народу, что коллективное руководство никуда не делось, что Политбюро не узкий круг, а наоборот расширяется, принимает новых людей. А от этих вредителей, Рыкова и Томского, мы избавимся.

– Хорошо, Вячеслав. Я подумаю, – сказал Сергей. Предложение заманчивое. Ты можешь идти.

Молотов вышел, оставив его наедине, а Сергей думал о том, что политика не такое простое дело, как он раньше представлял читая книги или статьи в интернете. Вот уже несколько лет как он был на вершине власти, но многие вопросы так и оставались без ответа, а клубок противоречий запутывался все сильнее.

Глава 25

Москва, март 1930 года

Весна 1930 года в Москве была сырой и холодной, с ветром, несущим запах талого снега и тревоги.

В полдень курьер доставил письмо от Зои из Ленинграда. Ее почерк был неровным, пропитанным отчаянием: «Иосиф Виссарионович, Галина снова больна, у нее хроническая болезнь легких. Сказали, что родилась с патологией. Врачи, которых вы посылали, говорят, что шансов мало. Яков винит себя, мы ссоримся, наш брак рушится. Помогите нам, мы теряем все». Сергей почувствовал, как земля уходит из-под ног. Он видел в воображении крошечную Галину, ее волосики, слабое дыхание, и Якова, чья сдержанность скрывала боль.

Он набрал номер в Ленинграде, связь была плохой, голос Зои дрожал через треск помех.

– Иосиф Виссарионович, – сказала она, ее голос был слабым. – Галина кашляет, не спит, врачи говорят, что легкие слабеют. Яков уходит на завод, возвращается поздно, мы почти не говорим. Он не может простить себя, я не могу простить его. Мы уже как чужие друг другу.

Сергей сжал трубку, его горло сжалось.

– Зоя, – сказал он, его голос был хриплым, полным боли. – Галина – наша надежда. Я найду еще врачей, отправлю помощь. Яков сильный человек, ты тоже. Не сдавайтесь, у вас общая беда, держитесь друг за друга.

Яков взял трубку, его голос был тяжелым.

– Отец, – сказал он, – я не справляюсь. Галина умирает, Зоя отдаляется. Скажи, как жить, когда все рушится?

Сергей почувствовал, как нож вонзается в грудь.

– Яков, – сказал он, – держись. Я найду еще врачей, я помогу. Не теряй надежды.

Зоя вернулась к телефону, ее голос был полон слез.

– Мы пытаемся, – сказала она. – Помогите нам, Иосиф Виссарионович. Дальше он услышал непрекращающийся плачь Зои и гудки.

Сергей повесил трубку, его рука дрожала. Он чувствовал, как боль за Галину и семью Якова сливается с болью за страну.

Сергей вызвал Лазаря Кагановича и Вячеслава. Они вошли.

– Лазарь, Вячеслав, – сказал он, – голод уже много где, дети умирают. Я приказал замедлить изъятия, но вы сопротивляетесь. Рыков и Томский еще подливают масла в огонь и сеют сомнения. Кризис давит, армия, которую надо вооружать, ждет денег. Как удержать партию и страну, не сломив наш народ?

Каганович подался вперед, его кулаки сжались.

– Иосиф Виссарионович, – сказал он, – замедление – это наша ошибка. Кулаки прячут зерно, которого хватило бы на всех, оттого и бунты растут, а вовсе не из-за изъятий. Нам нужны аресты, нужен контроль. Рыков и Томский – угроза, их надо изолировать. Дайте мне полномочия, и я быстро очищу партию.

Молотов кивнул.

– Каганович прав, – сказал он. – Причина голода кулаки, а не наш пятилетний план. Замедление только ослабит нас, Запад только и ждет нашей ошибки. Их пресса много пишет, что мы вредим своему народу, они хотят, чтобы мы остановились и остались без денег.

Каганович продолжил.

– Иосиф, – сказал он, – без жесткости мы проиграем. Кулаки смеются над нами, а партия расколота на фракции, потому что мы позволяем слишком многое некоторым товарищам.

Молотов добавил холодным тоном.

– Мы будем делать, что ты скажешь – сказал он. – Но чем дольше мы тянем, тем более неприятные решения нам надо будет принять в скором будущем.

Вечером следующего дня курьер доставил письмо от Зои из Ленинграда. Ее почерк был неровным, пропитанным горем: «Иосиф Виссарионович, Галина умерла. Ее легкие не выдержали, она задохнулась ночью. Яков пьет, мы кричим друг на друга, наш брак развалился. Я виню себя, виню его, вас и всех вокруг. Мы потеряли все, что имели». Сергей почувствовал, как земля уходит из-под ног. Он видел в воображении крошечную Галину, ее неподвижное тело, и Якова, рыдающего над ней. Он должен был позвонить, но боль и вина душили его.

Он набрал номер в Ленинграде, голос Зои дрожал, как будто она кричала из другого мира.

– Иосиф Виссарионович, – сказала она. – Галина ушла. Я держала ее, пока она не перестала дышать. Яков пьет, уходит из дома среди ночи, мы ненавидим друг друга. Сергей сжал трубку так, что костяшки на пальцах побелели, его горло сжалось, как будто он сам задыхался.

– Зоя, – сказал он, его голос был хриплым, полным боли. – Я… я не думал, что Галина…но ведь я присылал лучших врачей. Я виноват, Зоя. Я виноват.

Яков взял трубку.

– Отец, – сказал он, – Галина умерла, потому что родилась с патологиями легких, так сказали врачи. Медицина оказалась бессильна. Что же мне теперь делать?

Сергей почувствовал, как ему становится плохо.

– Яков, – сказал он, его голос дрогнул. – Не теряй Зою, держись за нее. У вас общее горе и вам надо быть вместе, так легче пережить эту трагедию.

Зоя вернулась к телефону.

– Поздно, – сказала она. – Галины больше нет, а нас уже ничего не связывает.Мы больше не семья.

Сергей повесил трубку, его рука дрожала, слезы жгли глаза. Смерть Галины, распад брака Якова и Зои, голод в стране – все сливалось в одну боль, разрывая его сердце. Он не знал, как все исправить, а партия и крестьяне ждали от него невозможного.