Текст книги "Я - Товарищ Сталин (СИ)"

Автор книги: Андрей Цуцаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Глава 7

Зубалово, июль 1924 года

Сергей проснулся в своей спальне на даче в Зубалово, разбуженный мягким светом июльского утра, пробивавшимся сквозь тонкие льняные шторы. Половицы слегка поскрипывали под ногами прислуги, а из кухни доносился звон посуды и аромат свежесваренного кофе. После вчерашнего напряженного заседания ЦК, где он переиграл Зиновьева, укрепив свой контроль над партийным аппаратом, Сергей чувствовал усталость. Победа была важной, но хрупкой – Троцкий подозрительно молчал, он был не тот человек, который легко откажется от власти. Каменев чего-то выжидал, а Зиновьев наверняка готовил ответный удар, подговаривая своих сторонников. Сегодня Сергей решил отложить политику и посвятить день семье. Ему нужно было выстроить с ними связь, не только чтобы убедительно играть роль Сталина, но, и чтобы сохранить в себе человечность, которая, как он боялся, могла утонуть в паутине интриг и власти.

Он встал, надел простую серую гимнастерку, слегка потрепанную на локтях, с едва заметным пятном от чернил на рукаве, и спустился в столовую. Там уже сидела Надежда за длинным деревянным столом, покрытым белой скатертью с вышитыми красными ромашками. На столе стояли глиняные миски с гречневой кашей, нарезанный ржаной хлеб, масло в фарфоровой масленке с потрескавшейся глазурью, кувшин с квасом и медный чайник, от которого поднимался ароматный пар. Надежда, в строгом сером платье с высоким воротом, выглядела усталой, но ее глаза потеплели, когда она заметила Сергея. Она аккуратно складывала салфетки, ее движения были размеренными, но в них чувствовалась привычная энергия.

– Иосиф, ты редко встаешь так рано, – сказала она, наливая чай в чашку с тонким золотым ободком, слегка потускневшим от времени. – Обычно ты до ночи с бумагами. Что-то изменилось? Или это из-за вчерашнего заседания? Слышала, там было жарко.

Сергей сел напротив, стараясь улыбнуться. Он все еще учился быть Сталиным в семейной жизни – сдержанным, но не холодным, внимательным, но не слишком мягким. Его опыт подсказывал, что любая неосторожность могла вызвать подозрения, особенно у Надежды, чья наблюдательность была почти пугающей. Он взял чашку, чувствуя тепло фарфора под пальцами, и вдохнул аромат травяного чая.

– Хочу провести день с вами, – ответил он, стараясь говорить спокойно. – Василий вчера болтал о жуках и своей «крепости» в саду. Яков говорил о технике. Пора и их послушать, а не только доклады товарищей.

Надежда посмотрела на него с легким удивлением, ее рука замерла на ручке чайника. Она привыкла, что Сталин – настоящий Сталин – редко находил время для семьи, поглощенный партийными делами. Ее взгляд задержался на нем, словно она пыталась разгадать, что скрывается за его словами.

– Это непривычно, – сказала она, слегка улыбнувшись. – Ты всегда был занят – дела, встречи, бумаги. Василий будет в восторге, он вчера весь вечер строил что-то в саду. Но Яков… он стал таким замкнутым. Ты заметил? Иногда я не знаю, как к нему подступиться.

Сергей кивнул, чувствуя укол вины. Яков, сын Сталина от Екатерины Сванидзе, был для него загадкой. Шестнадцатилетний подросток, худой и молчаливый, казался отстраненным, словно не доверял отцу. Сергей знал из исторических книг, что отношения Сталина с Яковом были полны недопонимания, и он хотел изменить это, хотя бы ради того, чтобы защитить мальчика от трагической судьбы, о которой знал из будущего. Он отрезал кусок хлеба, намазал его тонким слоем масла и сказал:

– Я поговорю с ним. Он в том возрасте, когда нужно найти себя. Может, его интерес к технике – это начало его жизненного пути. Помогу, если он захочет.

Надежда посмотрела на него внимательно, ее глаза сузились, словно она искала подвох.

– Ты стал мягче, Иосиф, – сказала она, ее голос был тихим, но теплым. – Раньше ты редко говорил о детях. Это из-за Ленина? Его смерть тебя так тронула?

Сергей почувствовал, как ее слова задели его. Он знал, что должен быть осторожнее – Надежда замечала малейшие изменения в его поведении, и любое отклонение от привычного Сталина могло вызвать вопросы.

– Может быть, – ответил он, глядя в чашку, где чай слегка дрожал от его движений. – Смерть Владимира Ильича заставила задуматься. О том, что важно. О семье, о будущем. Дела в Кремле никуда не денутся, но дети… они не должны чувствовать себя забытыми.

Надежда кивнула, но ее взгляд остался настороженным.

– Будь осторожен, – сказала она, ставя чайник на подставку. – Яков все чувствует, а Василий смотрит на тебя, как на героя. Они верят в тебя, Иосиф. Не подведи их.

Сергей почувствовал, как ее слова бьют в цель. Он допил чай, стараясь скрыть напряжение, и сказал:

– Где они сейчас? Хочу их увидеть.

– Василий в саду, строит свою «крепость», – ответила Надежда, указывая на окно, за которым виднелась лужайка, усыпанная гравием. – Яков в своей комнате, читает. Попробуй с ним поговорить, но не дави. Он не любит, когда его заставляют.

Сергей кивнул и вышел на веранду, где утренний воздух был пропитан запахом свежескошенной травы, сосновой хвои и легкой сырости от пруда. Сад окружал двухэтажный деревянный дом с темно-зеленым фасадом, слегка облупившимся от июльской жары. Яблони и вишни покрылись молодой листвой, их ветви слегка покачивались на ветру. У пруда, окруженного ивами, блестела вода, отражая голубое небо. Василий копошился у беседки, увитой засохшим плющом, складывая ветки и камни в «крепость». Его светлые волосы растрепались, а лицо светилось энтузиазмом.

– Папа! – крикнул он, заметив Сергея, и помахал рукой, держа в другой блестящего черного жука. – Смотри, я строю замок! Он будет как в сказке, с башней! А этот жук – мой генерал! Поможешь?

Сергей улыбнулся, чувствуя, как душевное тепло Василия контрастирует с холодной расчетливостью Кремля. Он присел рядом, взяв толстую ветку и вбивая ее в землю, чтобы укрепить «стену».

– Хороший замок, – сказал он, подмигнув. – Но знаешь, настоящие крепости строят из стали. Хочешь, расскажу, как делают танки? Они сильнее твоего жука.

Василий кивнул, его глаза загорелись, как маленькие фонари.

– А танки быстрее поезда? – спросил он, теребя жука, который пытался уползти. – И могут стрелять? Расскажи!

Сергей рассмеялся, его смех был искренним, что удивило его самого. Он начал рассказывать о танках, стараясь объяснить просто: как работает двигатель, как гусеницы позволяют ехать по грязи, как пушка пробивает стены. Василий слушал, открыв рот, задавая вопросы быстрее, чем Сергей успевал отвечать.

– А можно мне увидеть танк? – спросил он, когда Сергей закончил. – Настоящий, не в книжке!

– Может, и увидишь, – ответил Сергей, вбивая еще одну ветку. – Но сначала построй свою крепость так, чтобы ни один танк не пробил. Давай сделаем башню.

Они провели почти час, складывая камни и ветки, пока «крепость» не стала напоминать небольшой форт с неровными стенами. Василий болтал без умолку, рассказывая о жуках, которые, по его словам, были «как солдаты», и о том, как он хочет стать «командиром танков». Сергей слушал, чувствуя, как тепло мальчика согревает его, но его мысли возвращались к Якову. Он знал, что должен поговорить с ним, пока момент не упущен.

Оставив Василия с его «крепостью», Сергей поднялся на второй этаж, где Яков сидел в своей комнате за небольшим столом, освещенным керосиновой лампой. Книга о паровозах была открыта, но Яков смотрел в окно, его худое лицо было задумчивым, а глаза – усталыми. Увидев Сергея, он напрягся, но не закрыл книгу, лишь слегка сжал пальцы на переплете.

– Яков, – сказал Сергей, садясь на стул напротив, стараясь двигаться медленно, чтобы не спугнуть. – Не помешаю?

Яков пожал плечами, его взгляд скользнул по книге, словно он искал в ней убежище.

– Нет, – ответил он тихо, почти шепотом. – Просто читаю.

Сергей кивнул, стараясь говорить мягко, но с привычной для Сталина сдержанностью.

– Ты говорил про учебу, – начал он, глядя на книгу, чья обложка была потрепанной, с загнутыми углами. – Про школу на Пречистенке. Это серьезный выбор. Паровозы – это интересно. Почему они тебя привлекают?

Яков посмотрел на него, его глаза были настороженными, но в них мелькнула искра интереса, словно он не ожидал, что отец спросит.

– Они… полезные, – сказал он, подбирая слова. – Паровоз может тянуть тонны полезных грузов. Они помогают людям и делают экономику страны сильнее. Хочу понять, как они устроены, как их делают.

Сергей улыбнулся, вспоминая себя в юности, когда зачитывался книгами о технике, мечтая о чем-то большем, чем родной Новосибирск.

– Хорошо сказано, – ответил он, наклоняясь чуть ближе. – Паровозы – это наше настоящее и будущее. Они соединяют города, страны. Но дело ведь не только в учебе, скажи, Яков, что тебя тревожит? Ты стал молчаливее. Что-то не так?

Яков отвернулся, глядя в окно, где ветви ив слегка дрожали на ветру. Его худые плечи напряглись, словно он решал, говорить или нет.

– Я не знаю, отец, – сказал он наконец, его голос был едва слышен. – Иногда кажется, что я здесь чужой. Ты всегда занят, Надежда… она старается, но я не ее сын. Я не знаю, чего ты от меня ждешь. Быть как ты? Или просто не мешать?

Сергей почувствовал, как сердце сжалось. Он хотел обнять сына, сказать, что все будет иначе, но сдержался, понимая, что это было бы слишком неестественно.

– Яков, – сказал он, глядя ему в глаза, – ты не чужой. Ты мой сын, и я хочу, чтобы ты нашел свое место. Не быть как я, а быть собой. Если техника – это твое, я сделаю все, чтобы ты учился. Но ты должен сам выбрать свой путь. Я верю в тебя. Ты целеустремленный.

Яков посмотрел на него с удивлением, его глаза расширились, но он быстро отвернулся, словно стесняясь своей реакции.

– Спасибо, – пробормотал он, его пальцы расслабились на книге. – Я подумаю… отец.

Сергей кивнул, чувствуя, что сделал маленький, но важный шаг. Он вышел из комнаты, оставив Якова с его мыслями, но слова сына эхом звучали в голове. Он спустился на веранду, где Надежда накрывала стол для обеда: холодное мясо, картошка, соленые огурцы, квас в глиняном кувшине, свежий хлеб, испеченный утром. Она посмотрела на него, ее глаза были полны вопросов.

– Поговорил с Яковом? – спросила она, ставя тарелку с огурцами.

– Да, – ответил Сергей, садясь и глядя на сад, где Василий продолжал строить «крепость». – Он хочет учится. Техника его увлекает, постоянно читает свои книжки. Но ему с нами тяжело. Чувствует себя чужим.

Надежда вздохнула, ее пальцы теребили край скатерти, вышитый красными нитками.

– Он всегда был таким, – сказала она. – Но зато ты сегодня другой, Иосиф. Раньше ты почти не говорил с ним, а теперь… стараешься.

Сергей почувствовал, как ее наблюдательность заставляет его сердце биться быстрее. Он сжал в кармане медальон Екатерины Сванидзе, но не показал его. Этот маленький предмет был его тайной, напоминанием о человеческой стороне Сталина, о Якове, о том, что он должен защитить эту семью от будущего, которое знал слишком хорошо.

– Может быть, – ответил он, глядя на сад, где Василий размахивал палкой, как саблей. – Смерть Ильича нас всех заставила задуматься. О том, что важно. О семье, о том, что мы оставим после себя.

Надежда кивнула, но ее глаза были полны сомнений.

– Ты изменился, Иосиф, – сказала она тихо. – Раньше ты был твердый как камень. Теперь ты с детьми, с нами. Это хорошо, но… почему? Что тобой движет?

Сергей посмотрел на нее, чувствуя, как ее вопросы бьют в цель. Он не мог рассказать правду, но должен был ответить.

– Хочу, чтобы они выросли сильными, – сказал он, его голос стал тверже. – Чтобы у них было будущее. Стране важна не только партия, но и семья – ради этого мы работаем.

Надежда кивнула, но ее взгляд остался настороженным. Она встала, чтобы позвать Василия к столу, а Сергей остался сидеть, глядя на пруд. После обеда он вернулся к Василию, помогая ему укрепить «крепость». Мальчик болтал о жуках и танках, а Сергей рассказывал ему о паровозах, стараясь говорить просто, но с энтузиазмом. Он заметил, как Яков, сидевший на веранде, иногда бросает взгляд на них, хотя и делает вид, что читает.

К вечеру, когда солнце окрасило небо багрянцем, Сергей сел на веранде, глядя на сад. Надежда присоединилась к нему, держа чашку чая, от которой поднимался легкий пар.

– Ты сегодня был с ними, как настоящий отец, – сказала она, ее голос был мягким, но с ноткой удивления. – Яков даже улыбнулся, когда ты ушел. Это редкость.

Сергей сжал медальон в кармане, чувствуя его тяжесть. Он думал о Якове, о Василии, о будущем, которое знал слишком хорошо – о репрессиях, войне, о судьбе этой семьи. Он должен был защитить их, но каждый шаг в этой роли заставлял его чувствовать, как грань между ним и Сталиным становится тоньше.

– Хочу, чтобы они были счастливы, – сказал он наконец, глядя на пруд, где отражение ив дрожало на воде. – Чтобы у них было то, чего не было у нас. Это важнее любых заседаний.

Надежда посмотрела на него с нежностью. Она положила руку на его ладонь, и этот жест, редкий для нее, заставил Сергея почувствовать тепло, смешанное с тревогой. Завтра его ждал Кремль – разговор с Орджоникидзе о кадрах, доклад Молотова о настроениях в крупных городах, возможные ходы Зиновьева и молчание Троцкого, которое тревожило больше всего. Он должен был балансировать между семьей и властью, между человечностью и ролью, которую играл.

Глава 8

Москва, январь 1925 года

Метель за окнами Кремля завывала, засыпая Красную площадь снежной пеленой. Сергей вошел в свой кабинет, стряхивая снег с тяжелой шинели, и бросил взгляд на портрет Ленина, чьи глаза, казалось, следили за каждым движением. Заседание Политбюро, назначенное на полдень, обещало стать ареной для решающей битвы: вопрос о снятии Льва Троцкого с поста председателя Реввоенсовета и Наркомвоенмора обсуждался уже недели, и Сергей знал, что это его шанс укрепить власть, но и опасный момент, который мог обернуться против него. Троцкий был не просто политиком – он был символом революции и гражданской войны, и его падение могло всколыхнуть партию, армию и всю страну.

На столе перед ним громоздились бумаги: доклад Молотова о настроениях в среди партийцев среднего звена, заметки про Ленинград, где Зиновьев все еще удерживал влияние; записка Орджоникидзе о поддержке делегатов с Кавказа; письмо Кагановича с Украины, где тот жаловался на сопротивление местных партийцев новым назначениям. Но главное – тонкий лист бумаги, переданный вчера Зиновьевым, с сухим, официозным текстом, предлагавшим обсудить «роль товарища Троцкого в военном руководстве». Сергей понимал: Зиновьев и Каменев, несмотря на недавнее поражение в борьбе за кадры, видели в этом возможность вернуть утраченные позиции. Они хотели использовать его как инструмент, чтобы свалить Троцкого, но не собирались делиться властью. Его знания из будущего подсказывали, что снятие Троцкого в январе 1925 года стало поворотным моментом в борьбе за власть, и он должен был сыграть свою роль безупречно.

Он открыл блокнот, где аккуратным почерком вел записи: имена делегатов, их связи, слабости, возможные компромиссы. Его взгляд остановился на строке: «Троцкий. Его влияние на армию. Тухачевский, Уборевич. Проверить». Он знал, что Троцкий, с его харизмой и военным авторитетом, все еще контролировал часть командиров Красной армии, особенно молодых и амбициозных, вроде Михаила Тухачевского. Снятие Троцкого требовало не только голосов в Политбюро, но и гарантий, что армия останется лояльной. Сергей подчеркнул имя Михаила Фрунзе – героя Гражданской войны, чья репутация и лояльность делали его идеальным кандидатом на замену. Фрунзе был его человеком, и он уже заручился поддержкой Ворошилова и Орджоникидзе, которые обещали убедить ключевых делегатов.

Его мысли прервал стук в дверь. В кабинет вошел Вячеслав Молотов, его серый костюм был слегка помят. Он положил на стол тонкую папку, перевязанную лентой, и сел. Его лицо, как всегда, оставалось бесстрастным, но глаза выдавали напряжение.

– Иосиф Виссарионович, – начал он. – Зиновьев и Каменев готовы поддержать снятие Троцкого. Но они хотят гарантий, что Фрунзе будет и под их контролем тоже. Зиновьев уже встречался с делегатами из Ленинграда – со Смирновым, Залуцким, Бакаевым. Они за него, но сомневаются в Фрунзе. Говорят, он слишком близок к вам.

Сергей постучал пальцами по столу, обдумывая слова. Зиновьев играл в свою игру, рассчитывая, что снятие Троцкого ослабит не только его, но и Сергея, если Фрунзе окажется под их влиянием. Он знал, что Зиновьев мастер публичных выступлений, но его слабость – это отсутствие реальной поддержки на местах.

– Кто еще с ними? – спросил Сергей. – И что с армией, с командирами?

Молотов открыл папку, вытащив лист с аккуратно написанным списком имен и заметок.

– Делегаты из Москвы – Евдокимов и еще пара человек, – ответил он, поправляя пенсне. – Они колеблются, но могут поддержать Зиновьева, если он пообещает им посты. Что до армии, Троцкий встречался с Тухачевским и Уборевичем. Мои люди видели их вместе. Тухачевский уважает Троцкого, считает его великим стратегом. Если мы снимем Троцкого, нужно убедить армию, что Фрунзе – их человек, не чужой. Ворошилов уже говорил с командирами в Харькове, они за нас, но Тухачевский… он может стать проблемой.

Сергей кивнул, его взгляд стал жестче. Он знал из истории, что Тухачевский был амбициозен, но лоялен партии, пока не чувствовал угрозы. Фрунзе, с его репутацией и опытом, был идеальной заменой – достаточно авторитетным, чтобы успокоить армию, и достаточно предсказуемым, чтобы не угрожать Сергею.

– Фрунзе знает, что армия должна служить партии, а не одному человеку, – сказал он, наклоняясь к Молотову. – Подготовьте Ворошилова, пусть встретится с Тухачевским. Напомнит ему, что финансирование армии идет через нас. И дайте Зиновьеву понять, что мы согласны на снятие Троцкого, но Фрунзе – наш кандидат. Если он хочет играть, пусть знает: что диктуем правила мы.

Молотов кивнул, записывая в свой блокнот.

– Сделаем, – сказал он. – Но Зиновьев может поднять вопрос о вашем влиянии. Каменев его тоже поддерживает, но молчит. Думаю, он ждет, чтобы вы сделали первый неосторожный шаг.

Сергей усмехнулся, скрывая раздражение. Зиновьев повторял старую тактику, обвиняя его в амбициях, но теперь его влияние на аппарат слабело. Каменев, однако, был опаснее.

– Пусть говорят, – ответил он. – Главное – голоса на съезде. Убедите делегатов, что Фрунзе укрепит армию, а Троцкий ее раскалывает.

Молотов кивнул, закрыл папку и вышел, оставив Сергея одного. Он откинулся в кресле, его мысли были в зале Политбюро, где скоро начнется решающая битва.

Заседание Политбюро началось в полдень в Большом Кремлевском дворце.

Зиновьев взял слово первым, его голос звучал громко, с театральной интонацией. Он был прекрасный оратор и рассчитывал своей речью повлиять на делегатов.

– Товарищи, – начал он, обводя зал взглядом, – партия стоит перед важным выбором. Реввоенсовет – это сердце нашей красной армии, но оно должно служить делу революции, а не личным амбициям. Товарищ Троцкий на своем посту сделал многое, но его методы руководства вызывают раскол. Он спорит с командирами по любым вопросам, не прислушиваясь к их чаяниям, игнорирует партийное руководство, ставит себя выше коллектива. Нам нужен новый лидер, который прекратит раскалывать армию и укрепит единство.

Сергей почувствовал, как взгляды делегатов скользнули к Троцкому, чье лицо осталось неподвижным, но глаза сверкнули гневом. Он знал, что Зиновьев играет на публику, используя риторику Ленина о личных амбициях, чтобы выставить Троцкого угрозой. Троцкий вскочил с места.

– Товарищи! – выкрикнул он, указывая на Зиновьева. – Это клевета! Я создавал Красную армию, когда вы прятались по кабинетам! Мои методы победили белых, защитили революцию! А теперь вы обвиняете меня в расколе? Это вы раскалываете партию своими интригами, чтобы захватить власть!

Зал загудел, делегаты начали перешептываться, некоторые с одобрением, другие с сомнением. Орджоникидзе, сидевший рядом с Сергеем, тихо хмыкнул, явно наслаждаясь атакой Троцкого. Зиновьев побагровел, но быстро взял себя в руки.

– Товарищ Троцкий, – сказал он, повышая голос, – никто не отрицает ваших заслуг. Но партия требует единства! Ваши конфликты с командирами, ваши статьи, где вы ставите себя выше партии, – это угроза единству! Мы должны защитить армию от раскола!

Сергей заметил, как Каменев слегка кивнул, поддерживая Зиновьева, но не вмешиваясь. Он понял, что настал его момент. Он поднялся, его голос заполнил зал, заставив делегатов замолчать.

– Товарищи, – сказал он, глядя на каждого, словно оценивая их лояльность. – Партия выше любых личностей. Красная армия – наша сила в борьбе за торжество социализма, но она должна служить партии и стране, а не одному человеку. Товарищ Троцкий сделал для армии очень многое, но его методы вызывают недовольство. Командиры жалуются, поставки срываются, а партия теряет единство. Я предлагаю товарища Фрунзе на пост председателя Реввоенсовета. Он доказал свою преданность в Гражданской войне, он знает армию и понимает, что единство армии и партии – наша сила.

Зал снова загудел, но теперь тон был иным – делегаты из регионов, начали кивать. Орджоникидзе взял слово, его громкий голос разнесся по залу, заглушая шепот делегатов.

– Товарищ Сталин прав! – сказал он, ударяя кулаком по столу, от чего стаканы с водой дрогнули. – Фрунзе – наш человек, не чуждый армии и партии! Он не будет ставить себя выше коллектива, как Троцкий! Нам нужна дисциплина, а не герои, которые раскалывают партию и страну!

Троцкий вскочил, его лицо побледнело от гнева, а очки сверкнули в свете люстр.

– Это заговор! – выкрикнул он, указывая на Сергея и Зиновьева. – Вы хотите убрать меня, чтобы захватить армию! Фрунзе – всего лишь ваш инструмент для борьбы за власть, а не лидер! Товарищи, подумайте, кому вы верите – тем, кто вел вас к победе, или тем, кто плетет интриги за закрытыми дверями?

Сергей почувствовал, как напряжение в зале достигло предела. Слова Троцкого могли перетянуть колеблющихся, и он решил нанести удар.

– Товарищ Троцкий, – сказал он, его голос стал холоднее. – Партия не нуждается в героях, она нуждается в дисциплине. Ваши речи красивы, но армия требует порядка. Фрунзе даст этот порядок. А ваши обвинения лишь доказывают, что вы ставите себя выше остальных.

Зал замолчал, делегаты смотрели то на Троцкого, то на Сергея. Молотов взял слово, его речь была полна фактов: жалобы командиров на Троцкого, срывы в поставках оружия, его конфликты с региональными партийцами, постоянные статьи в газетах, где он подчеркивает свою значимость. Ворошилов добавил, что Фрунзе уже заручился поддержкой ключевых командиров, включая Буденного и самого Ворошилова, и что армия нуждается в «спокойном руководстве». Зиновьев, почувствовав перевес, снова заговорил, призывая к голосованию.

Троцкий попытался возразить, его голос дрожал от гнева.

– Вы совершаете ошибку! – сказал он, обводя зал взглядом. – Армия – это не игрушка для ваших интриг! Фрунзе не справится с тем, что я построил! Вы предаете революцию!

Но его слова утонули в гуле. Делегаты, поддавшись давлению Зиновьева, Сергея и Орджоникидзе, проголосовали за снятие Троцкого и назначение Фрунзе. Троцкий встал, его лицо было бледным, глаза горели яростью. Он бросил последний взгляд на Сергея и вышел, его шаги эхом отдавались в тишине зала.

После заседания Сергей вернулся в кабинет, чувствуя, как адреналин все еще бурлит в крови. Он сел за стол, достал блокнот и записал: «Троцкий снят. Фрунзе на месте. Следить за Тухачевским и Уборевичем. Каменев пока выжидает». Он знал, что победа укрепила его позиции, но и сделала его мишенью конкурентов. Зиновьев и Каменев получили, что хотели, но теперь могли повернуться против него.

Он достал из кармана медальон Екатерины Сванидзе и сжал его в руке. Ее взгляд напоминал ему о цене его действий – о Якове, Василии, Надежде, о будущем, которое он хотел изменить. Он не был Сталиным, но каждый шаг приближал его к той грани, которую он боялся переступить. На столе лежал небольшой деревянный ящик с грузинскими орнаментами, найденный в шкафу. Он открыл его, обнаружив старые письма, написанные на грузинском, и фотографию молодой женщины, похожей на Екатерину, но с другим выражением лица. Он отложил ящик, решив разобраться с ним позже. Завтра его ждали уже новые доклады, новые интриги, новые решения. Он должен был подготовиться.