Текст книги "Я - Товарищ Сталин (СИ)"

Автор книги: Андрей Цуцаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Глава 12

Зубалово, февраль 1926 года

Снег мягко падал на крышу дачи в Зубалово, укрывая сад пушистым покрывалом, а в доме царила теплая суета, наполненная смехом, запахом яблочных пирогов и мятного чая. Надежда лежала в спальне, ее лицо, бледное после родов, светилось радостью, когда она держала новорожденную Светлану, чьи крошечные пальцы цеплялись за край шерстяного одеяла. Сергей стоял у кровати, его хрипловатый смех, смешивался с восторженным голосом Василия, который вбегал в комнату, оставляя за собой следы снега на деревянном полу. Рождение Светланы Аллилуевой, 28 февраля 1926 года, было как луч солнца в холодной зиме, редкий момент счастья в бурной жизни Сергея.

Утро в Зубалово было пропитано радостью. Прислуга накрывала стол в столовой, где пахло свежими пирогами, медом и горячим чаем с мятой. На столе стояли глиняные кувшины с квасом, тарелки с нарезанным хлебом и солеными огурцами, а в центре красовался самовар, пыхтящий паром. Василий, в шубе и валенках, ворвался в дом, его щеки пылали от мороза, а глаза сияли от радости.

– Папа! – крикнул он, размахивая рукавицами, с которых сыпался снег. – Я сделал снеговика! Он выше меня! Пойдем, покажу! Светлане потом расскажем, когда она вырастет!

Сергей рассмеялся.

– Молодец, Вася! – сказал он, потрепав сына по голове. – Снеговик – как богатырь крепкий и высокий! А Светлана…, видишь, как крепко спит? Давай построим ей крепость, чтобы она нами гордилась!

Василий хихикнул, подбежал к Надежде и заглянул в колыбель, где Светлана тихо сопела.

– Она такая маленькая! – воскликнул он, его голос был полон удивления. – Мама, она будет играть со мной? Я построю ей самую большую крепость!

Надежда улыбнулась, ее глаза блестели от счастья, несмотря на усталость. Она поправила одеяло Светланы.

– Конечно, Вася, – сказала она, ее голос был теплым, как летнее утро. – Светлана будет твоей помощницей. Но пока она спит, помогай папе. Иосиф, – она повернулась к Сергею, – ты сегодня с нами. Оставь свои бумаги, свои интриги. Светлана – это наше маленькое чудо, и мы сегодня все вместе.

Сергей кивнул. Он сел рядом с Надеждой, взял Светлану на руки, чувствуя ее крошечный вес. Он поцеловал ее в лоб, шепнув:

– Светочка, наш лучик. Расти сильной, как твоя мама.

Василий, стоя рядом, потянул отца за рукав.

– Папа, ну пойдем в сад! – сказал он, его голос звенел от нетерпения. – Мы сделаем крепость, как в сказке! И назовем ее в честь Светланы!

Сергей рассмеялся, его смех был искренним, он почти забыл о работе.

– Хорошо, Вася, – сказал он, вставая. – Крепость Светланы! Но держись, генерал, я буду строить быстрее тебя!

Они вышли в сад, где снег искрился под утренним солнцем. Василий, смеясь, кидал снежки, а Сергей, отбросив на миг свои тревоги, лепил снежные стены, помогая сыну. Их смех разносился по саду, смешиваясь с криками ворон, круживших над соснами. Сергей, присев рядом с Василием, показал, как утрамбовать снег, чтобы стена была крепкой.

– Вот так, Вася, – сказал он. – Крепость должна стоять крепко. Никто не пробьет!

Василий, с сияющими глазами, кивнул.

– Как ты в Кремле, папа? – спросил он, его голос был полон детского восхищения. – Ты всех победил на съезде, да? Мама сказала, ты теперь вождь!

Сергей замер, его улыбка дрогнула.

– Да, Вася, – сказал он, его голос стал тише. – Но вождь – это не только победы. Это… ответственность. За партию, за страну, за вас со Светланой.

Василий хихикнул и бросил снежок, попав Сергею в плечо. Тот рассмеялся, бросив в ответ, и сад наполнился их смехом и криками.

Вернувшись в дом, Сергей нашел Надежду в спальне, где она напевала Светлане колыбельную. Ее голос, мягкий и мелодичный, наполнял комнату теплом. Она посмотрела на Сергея, ее глаза были полны любви, но и тревоги.

– Иосиф, – сказала она, качая Светлану, – ты был с Васей, но твои мысли где-то далеко. Я вижу. Что опять? Зиновьев? Троцкий? Или Яков?

Сергей сел рядом, его рука невольно сжала медальон. Он хотел рассказать о своих страхах об их будущем, но, вместо этого он сказал:

– Надя, сегодня день Светланы. Я здесь, с вами. Но… слухи из Ленинграда. Зиновьев встретился с Троцким. Они готовят что-то против меня. И Яков… Зоя пишет, что он работает на заводе, но он сам молчит.

Надежда нахмурилась.

– Яков – твой сын, – сказала она. Ты обещал написать ему, поехать в Ленинград! Ты вождь партии, но не можешь достучаться до него! А теперь Светлана… ты будешь с ней, или работа опять заберет тебя у нас?

– Я напишу ему, Надя, – сказал он. – И пошлю людей, чтобы проверили, с кем он встречается. Но я не могу ехать в Ленинград сейчас. Если Зиновьев и Троцкий объединятся, это будет война. Я должен защитить партию, вас, Светлану, Василия.

Надежда посмотрела на него.

– Защити нас, Иосиф, – сказала она тихо. – Но не забывай, что семья – это не партия. Светлана родилась, Василий радуется, а ты… будь с нами. Хотя бы сегодня.

Сергей кивнул, его рука коснулась крошечной ладони Светланы. Он улыбнулся, чувствуя тепло, которое почти заглушило тревогу.

– Светочка, – сказал он, его голос был мягким. – Ты наша радость. Я сделаю все, чтобы ты росла в сильной стране.

Василий вбежал в комнату, держа в руках снежок, который начал таять.

– Папа, мама, смотрите! – крикнул он. – Я принес снег для Светланы! Когда она вырастет, мы будем играть вместе!

Надежда рассмеялась.

– Вася, неси снег обратно! – сказала она, притворно строго. – Светлане пока рано играть, но ты молодец.

Василий, сияя, выбежал, а Сергей посмотрел на Надежду, его глаза смягчились.

– Он растет, Надя, – сказал он. – И Светлана… она будет сильной, как ты.

Но момент был прерван стуком в дверь. Вошел Григорий Орджоникидзе, его массивная фигура заполнила комнату, шинель была припорошена снегом, а лицо выражало тревогу.

– Иосиф Виссарионович, – начал он, его грузинский акцент стал заметнее от волнения. – Плохие новости. Мои люди в Ленинграде доложили: Зиновьев встречался с Троцким четыре дня назад в квартире Смирнова. Секретно. Они говорили о «новом курсе», о борьбе с тобой. Ленинградская делегация все еще с Зиновьевым, а профсоюзы Каменева агитируют в Москве. И… есть слухи, что Яков был на собрании, где говорил Залуцкий.

Сергей почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Яков с людьми Зиновьева? Это было хуже, чем он ожидал.

– Подробности, Григорий, – сказал он. – Кто был на встрече? Что говорили? И Яков… что он делал?

Орджоникидзе покачал головой, его лицо было мрачным.

– Точно не знаю, – сказал он. – Мои люди видели Якова у дома Смирнова, но он не заходил. Зиновьев и Троцкий обсуждали съезд, обвиняли тебя в диктатуре. Они хотят объединить ленинградцев и профсоюзы, чтобы ударить на следующем пленуме. Каменев молчит, но его люди подогревают рабочих в Москве. Мы должны действовать быстро.

Сергей кивнул, его мысли работали с лихорадочной скоростью. Он знал из истории, что «объединенная оппозиция» станет реальностью к лету 1926 года, но слухи о Якове добавляли личную боль к политической угрозе.

– Усильте давление на профсоюзы, – сказал он, его голос был жестким. – Пошлите Шверника и Ежова в Москву, пусть говорят с рабочими. Обещайте им зарплаты, жилье, школы. Каменев не должен их перетянуть. В Ленинграде найдите, кто был на встрече – все имена, планы, даты. И Яков… следите за ним, но не трогайте. Он мой сын, с кем бы он не встречался.

Орджоникидзе кивнул.

– Сделаем, – сказал он. – Но будь осторожен, Иосиф Виссарионович. Троцкий не зря молчал на съезде, ты знаешь, он обычно говорливый, так что его молчание – это затишье перед бурей. И Яков… если он всерьез спелся с Зиновьевым, это может стать проблемой.

Сергей проводил Орджоникидзе до двери, но его взгляд вернулся к саду, где Василий строил новую снежную крепость. Он вернулся в спальню, где Надежда качала Светлану, напевая колыбельную. Сергей сел рядом, его рука коснулась крошечной ладони дочери.

– Надя, – сказал он тихо. Я сделаю все, чтобы вы были в безопасности. Но партия… она не ждет. Я должен остановить Зиновьева и Троцкого.

Надежда посмотрела на него.

– Иосиф, – сказала она, – сегодня день Светланы. Останься с нами. Василий ждет, чтобы ты показал ему, как строить башню. А Яков… напиши ему. Он твой сын, и он еще не потерян.

Сергей кивнул, его сердце сжалось от беспокойства. Он вышел в сад, где Василий, смеясь, кидал снежки.

– Папа, давай строить башню! – крикнул он. – Как в Кремле, только лучше!

Сергей рассмеялся, его смех был искренним, как в редкие моменты без политики.

– Башня? – сказал он, присев рядом с сыном. – Мы построим такую, что все обзавидуются! Держи, Вася, лепи крепче!

Глава 13

Москва, апрель 1926 года

Весна 1926 года робко вступала в Москву, принося с собой запах талого снега и цветущих садов, но в кремлевских коридорах воздух был тяжелым от интриг и напряжения. Сергей сидел за массивным дубовым столом в своем кабинете, перебирая списки назначенцев для регионов. После триумфа на XIV съезде ВКП(б) в декабре 1925 года, где его провозгласили «главным вождем партии», он укреплял власть, рассылая лояльных людей в ключевые точки страны. Лазарь Каганович, с его железной хваткой, был отправлен на Украину, чтобы подавить крестьянское недовольство; Григорий Орджоникидзе взял под контроль Закавказье, раздавливая остатки меньшевиков; Вячеслав Молотов следил за Москвой, где профсоюзы Каменева шептались о забастовках. Но даже в вихре этой политической шахматной партии мысли Сергея неизменно возвращались к Ленинграду, где его сын Яков и Зоя жили в бедности, отвергая его помощь. Слухи, что Зиновьев пытается использовать Якова против него, были как яд, отравляющий организм.

Утро началось с доклада Молотова. – Иосиф Виссарионович, – начал он, поправляя очки, – назначения идут по плану. Каганович в Харькове, укрепляет парторганизации, уже провел чистку среди местных. Орджоникидзе в Тифлисе раздавил меньшевиков, теперь работает с местными кадрами. Шверник и Ежов в Москве давят на профсоюзы, но Каменев все еще имеет влияние. Рабочие жалуются на низкие зарплаты, его люди подогревают недовольство, говорят о забастовках.

Сергей кивнул, его пальцы постукивали по столу, скрывая тревогу, которая росла с каждым словом.

– Усильте давление на профсоюзы, – сказал он. – Шверник и Ежов должны объехать все заводы, пусть обещают рабочим все – зарплаты, жилье, школы, больницы. Пусть интересуются у них чего не хватает, довольны ли директорами. Каменев не должен их перетянуть. А что с Ленинградом? Зиновьев и Троцкий? Что нового?

Молотов нахмурился, его голос понизился, словно он боялся, что стены слушают.

– Зиновьев активен, – сказал он. – Мои люди доложили, что он встречался с Троцким неделю назад в Ленинграде, в квартире Смирнова. Секретно. Они говорили о «ленинском курсе», обвиняют тебя в диктатуре. Планируют выступить на июльском пленуме. И… есть слухи, что Яков был замечен у дома Смирнова. Неясно, что он там делал, но Зиновьев, похоже, пытается настроить его против тебя. Это опасно.

Сергей почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Яков, его сын, в тени Зиновьева? Он знал из истории, что «объединенная оппозиция» Зиновьева и Троцкого набирала силу, но мысль, что они могут использовать Якова, была как удар кинжалом. Он вспомнил письмо от Зои, полученное десять дней назад: она писала, что они живут в тесной комнате на окраине Ленинграда, Яков работает на заводе за копейки, а она учит детей в школе, едва сводя концы с концами. Сергей отправил им деньги через доверенного человека, но вчера конверт вернулся с запиской от Якова, написанной резким, угловатым почерком: «Не нужно твоих денег. Я сам справлюсь».

– Проверьте, с кем Яков встречается, – сказал Сергей, его голос стал жестче, но в нем чувствовалась боль. – Но не вызывайте его подозрения. Узнайте, что задумал Зиновьев. Если он тянет Якова в свои политические игры, я хочу знать все – имена соучастников, даты, планы. И не упустите профсоюзы. Если Каменев подогревает рабочих, мы должны перехватить их. Проследите за ним.

Молотов кивнул, его глаза сузились, словно он уже прикидывал, кого отправить в Ленинград.

– Сделаем, – сказал он. – Но Зиновьев хитер. Он использует твое имя, чтобы поднять ленинградцев против. И Яков… если он с ними, он может выступить, и тогда это будет сильный удар для всех.

Молотов вышел, оставив Сергея одного. Сергей знал, что должен поговорить с Яковом, но письма не имели толка. Он решил позвонить – рискованный шаг, учитывая, что телефонные линии могли прослушиваться людьми Зиновьева. Он подошел к аппарату, стоявшему на углу стола, и набрал номер квартиры в Ленинграде, который Зоя указала в письме. После долгих гудков трубку снял Яков.

– Да? – сказал Яков, и в его тоне чувствовалась настороженность.

– Яков, это я, – сказал Сергей, стараясь говорить мягко. – Как ты? Как Зоя? Я получил твое письмо… почему ты вернул деньги?

На другом конце линии повисла тишина, тяжелая, как свинец. Затем Яков ответил, его голос дрожал от гнева.

– Отец, зачем звонишь? – сказал он. – Думаешь, твои деньги все исправят? Мы с Зоей сами справляемся. Я работаю, она работает. Нам не нужны твои деньги, твой контроль!

Сергей сжал трубку, его пальцы побелели. Он чувствовал боль в каждом слове сына, но старался держать себя в руках.

– Яков, я твой отец, – сказал он, его голос стал тише, но тверже. – Я хочу, чтобы ты жил лучше. Ты в Ленинграде, работаешь за гроши, живешь в нищете. Я слышал, ты был у дома Смирнова. Что ты делаешь, сын? Зиновьев… он опасен. Он может использовать тебя против меня.

Яков рассмеялся.

– Зиновьев? – сказал он, его голос стал громче. – Ты видишь врагов везде, отец! Я был там, потому что Зоя учила детей в школе рядом. Я не с Зиновьевым, не с твоими врагами! Но я не хочу быть твоей пешкой! Ты вождь партии, но ты не можешь контролировать меня!

Сергей почувствовал, как сердце сжалось, но он не отступил.

– Яков, – сказал он, его голос стал почти умоляющим. – Я не хочу тебя контролировать. Я хочу, чтобы ты был в безопасности. Зиновьев знает, кто ты. Если ты был у Смирнова, это не случайность. Скажи мне, с кем ты говорил? Я могу помочь.

– Помочь? – Яков почти кричал, его голос дрожал от ярости. – Ты посылаешь шпионов следить за мной! Зоя видела твоих людей у нашего дома! Ты человек, который хочет командовать всеми! Оставь нас в покое! Я не вернусь в Москву и не буду принимать твои подачки!

Линия оборвалась, Яков бросил трубку. Сергей стоял, глядя на телефон, его сердце колотилось от боли и гнева. Он знал, что Яков прав – он послал людей следить за ним, но только чтобы защитить. Слухи, что Зиновьев пытается использовать Якова, были слишком серьезными. Он вспомнил записку Зои: «Яков гордый, он не примет ваши деньги. Не давите на него, Иосиф». Но как не давить, если сын в шаге от лап оппозиции?

Сергей вернулся к столу, его взгляд упал на списки назначенцев. Он записал в блокнот: «Шверник, Ежов, Андреев – профсоюзы, не снижать давление. Каганович – подавление троцкистов на Украине, Орджоникидзе – Тифлис. Ленинград – проверить связи Зиновьева среди партийного аппарата. Яков – следить, но осторожно». Он знал, что должен укрепить регионы, чтобы задавить оппозицию, но Яков был его слабостью, его болью. Он достал медальон, чувствуя холод металла. Екатерина, казалось, смотрела на него с укором: «Ты вождь,Сосо, но ты теряешь нашего сына».

Вечером приехал Орджоникидзе. Он положил на стол тонкую папку.

– Иосиф Виссарионович, – начал он, – новости из Ленинграда. Зиновьев и Троцкий встречались снова, на этот раз с Залуцким и Бакаевым. Они всем говорят о «ленинском наследии», обвиняют тебя в диктатуре, подначивают рабочих. И… Яков был замечен у школы, где работает Зоя. Он говорил с человеком Зиновьева, неким Ивановым, агитатором. Неясно, о чем, но это не случайность.

Сергей почувствовал, как гнев закипает, но он заставил себя говорить спокойно.

– Подробности, Григорий, – сказал он. – Кто этот Иванов? Что Яков делал? И что Зиновьев задумал?

Орджоникидзе покачал головой.

– Иванов – из окружения Смирнова, работает на Зиновьева, агитирует рабочих, – сказал он. – Яков говорил с ним на улице, недолго. Может, случайность, но Зиновьев знает, что Яков твой сын. Он может использовать его, чтобы ударить по тебе. А профсоюзы… Каменев подогревает рабочих в Москве. Они требуют повышения зарплат, угрожают крупными забастовками в скором времени. Если мы не перехватим их, будет плохо.

Сергей кивнул, его мысли работали с лихорадочной скоростью. Он знал из истории, что Зиновьев и Троцкий готовят «объединенную оппозицию», но Яков добавлял личную боль к политической угрозе.

– Усильте давление на профсоюзы, – сказал он, его голос стал жестким, как сталь. – Каменев не должен их перетянуть. И Яков… следите за ним, но аккуратно, он заметит, если что-то не так. Орджоникидзе кивнул, его глаза загорелись решимостью.

– Сделаем, – сказал он. – Но будь осторожен, Коба. Зиновьев не остановится сам, а Яков… я знаю, он твой сын, но он упрям. Если он с ними, это будет сильно подрывать наши позиции в глазах людей.

Орджоникидзе вышел, оставив Сергея одного. Он вернулся к окну, глядя на московские крыши, где таял последний снег. Весна, после затяжной зимы, была как обновление мира, но для Сергея она несла только новые битвы.

Глава 14

Москва, октябрь 1926 года

Осень 1926 года окутала Москву золотом листвы и холодным ветром, который гнал по улицам сухие листья, словно предвестники грядущих бурь. В кремлевском кабинете Сергея, заваленном докладами, списками и картами, чувствовалось напряжение. Он сидел за столом, его пальцы постукивали по краю медальона Екатерины Сванидзе, спрятанного в кармане гимнастерки. После триумфа на XIV съезде ВКП(б) в декабре 1925 года, где его провозгласили «главным вождем партии», Сергей укрепил власть, рассылая лояльных людей в регионы. Но «объединенная оппозиция» – Зиновьев, Каменев и Троцкий – подняла голову, как кобра, готовая ужалить. Их выступления на пленумах, в подпольной прессе и на собраниях рабочих, обвиняющие Сергея в «бюрократизации» и «предательстве ленинского курса», угрожали расколоть партию.

Дома, Надежда замечала его усталость, умоляя уделять время семье – Василию и маленькой Светлане, – но Сергей чувствовал, как связь с ней истончается, словно нить, готовая порваться. Яков, живущий в бедности в Ленинграде, был для него как незаживающая рана, особенно после их последнего телефонного разговора. Слухи, что Зиновьев пытается использовать Якова, жгли сильнее любых партийных баталий.

Утро началось с доклада Орджоникидзе.

– Иосиф Виссарионович, – начал он. Зиновьев и Троцкий выступили на пленуме ЦК 23 октября. Они обвиняют тебя в узурпации власти, требуют «свободы фракций». Каменев поддержал их, но осторожно, говорит о «коллективном руководстве». Их люди агитируют в Ленинграде, Москве, даже на Урале. Рабочие их слушают, особенно в профсоюзах. Если мы не задавим их сейчас, партия расколется.

Сергей кивнул. Он знал из истории, что «объединенная оппозиция» достигла пика осенью 1926 года, но их поражение на XV съезде в декабре 1927 года было неизбежным. Однако это было в истории, а сейчас, в октябре 1926, угроза раскола была реальной.

– Что с профсоюзами? – спросил он. – Каменев все еще держит их?

Орджоникидзе нахмурился.

– Шверник и Ежов общаются с рабочими, – сказал он. – Но Каменев пока силен. Его люди подогревают недовольство, говорят, что НЭП кормит кулаков, а не рабочих. В Ленинграде Зиновьев и Троцкий так же активны. Мои люди видели, как их агитатор, Иванов, снова встречался с Яковом у школы, где работает Зоя. Встречи повторяются, это уже не случайность.

Сергей почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Яков снова. После их последнего разговора, когда сын бросил трубку, обвиняя его в контроле, Сергей не находил покоя.

– Профсоюзы… удвойте усилия. Каменева надо прижать. Пошлите Андреева в подмогу, пусть работает с заводами. Обещайте рабочим все, что хотят, но держите их с нами, по крайней мере до съезда.

Орджоникидзе кивнул, его глаза загорелись, словно он уже видел победу.

– Сделаем, Иосиф Виссарионович, – сказал он. – Я сам поеду, проверю профсоюзы. А Яков… будь осторожен. Зиновьев знает, как бить по слабым местам.

Вечером, Сергей встретился с Вячеславом Молотовым и Климентом Ворошиловым. Тяжелые шторы скрывали окна от посторонних глаз, а деревянные стены поглощали звуки, создавая ощущение тайны. Молотов начал первым, раскладывая на столе документы, испещренные заметками.

– Иосиф Виссарионович, – сказал он, оппозиция перешла границы. Зиновьев и Троцкий опубликовали «Заявление 13-ти» в подпольной типографии. Они требуют свободы фракций, обвиняют тебя в диктатуре, в отходе от ленинского курса. Каменев поддержал их на пленуме, хотя и осторожно, говорит о «коллективном руководстве». Их люди агитируют рабочих в крупных городах, особенно в Ленинграде. Мы должны исключить их из Политбюро, пока они не подорвали партию.

Ворошилов, ударил кулаком по столу, отчего лампа дрогнула.

– Они предатели! – прогремел он. – Зиновьев и Троцкий сеют раскол ради собственной выгоды, а Каменев их прикрывает! Им плевать на партию! Армия с нами, регионы с нами, Коба! Назови день, и я приведу людей, чтобы раздавить их! Мы не можем ждать, пока они соберут силы!

Сергей поднял руку, его взгляд был холодным, но внутри он чувствовал бурю. Он знал, что исключение оппозиционеров – это шаг к безраздельной власти, но также шаг к диктатуре, где он мог потерять себя как личность.

– Спокойно, Клим, – сказал он. – Мы исключим их, но не сразу. Сначала укрепим регионы. Мы также должны перетянуть рабочих на свою сторону, показать, что партия – это мы, с делами, а не Зиновьев с его пустыми речами. Подготовьте резолюцию для пленума: осудить «фракционную деятельность» оппозиции.

Молотов кивнул, его пальцы быстро записали заметки в блокнот.

– Резолюцию подготовим, – сказал он. – Мы можем обвинить их в нарушении партийной дисциплины. Доказательства есть – их подпольная типография, собрания в Ленинграде.

Ворошилов улыбнулся, его глаза загорелись.

– Так и сделаем, Иосиф Виссарионович! – сказал он. – Оппозиция падет, как в гражданскую войну! Дай мне только приказ, и я займусь их агитаторами!

Сергей кивнул, но его мысли были далеко. Он чувствовал, как партия и семья тянут его в разные стороны, и медальон Екатерины в его руке был как напоминание о том, кем он не хотел стать. Встреча закончилась, и он вернулся домой, где его ждала Надежда.

Дома было тихо, только тикали часы да посапывала Светлана в колыбели. Василий, утомленный играми, спал в своей комнате, а Надежда сидела за столом, читая книгу. Она подняла глаза, ее взгляд был полон тревоги и усталости.

– Иосиф, – сказала она, ее голос был мягким, но в нем чувствовалась тревога. – Ты выглядишь таким вымотанным. Что с тобой? Опять Зиновьев? Троцкий? Ты не спал всю ночь, я слышала, как ты ходил по комнате.

Сергей сел рядом, его рука невольно сжала медальон. Он хотел рассказать о плане исключить оппозиционеров, о Якове, о страхе потерять партию, но слова застревали в горле.

– Надя, – сказал он, – партия на распутье. Зиновьев, Каменев, Троцкий… они хотят расколоть нас. Я должен остановить их. Но сейчас я здесь, с тобой, с детьми.

Надежда покачала головой, ее глаза блестели от слез.

– Ты здесь, но твои мысли в Кремле, – сказала она, ее голос дрожал. – Я вижу, как ты устаешь, Иосиф. Светлана растет, Василий спрашивает о тебе, а ты… ты растворяешься в партии. А Яков? Почему ты не поедешь в Ленинград? Он ведь твой сын!

Сергей почувствовал укол вины. Он вспомнил записку Якова: «Не нужно твоих денег. Я сам справлюсь». Слухи о его контактах с людьми Зиновьева были как нож в сердце.

– Я пытался, Надя, – сказал он, его голос стал тише. – Я послал деньги, он их вернул. Я звонил, он обвинил меня в контроле. Зиновьев… он может использовать его против меня. Я не могу поехать сейчас, работа не ждет отлагательств.

Надежда встала, ее руки дрожали, когда она положила книгу на стол.

– Партия, только партия, но как же семья? – сказала она, ее голос был полон боли. – Светлана, Василий, я… мы тоже хотим видеть тебя, Иосиф. Ты вождь, но ты теряешь нас. Подумай, кем ты становишься.

Она ушла в спальню, оставив Сергея одного. Он чувствовал, как трещины в его семье углубляются, как партия и долг вождя отбирают его у близких. Но в этот момент он принял решение – он не позволит потерять себе семью, как уже начал терять Якова. Он подошел к колыбели Светланы, ее крошечное лицо было спокойным, как ночное небо. Он коснулся ее щеки, шепнув:

– Светочка, я не потеряю вас. Я найду способ.

Он сел за стол, взял лист бумаги и начал писать записку Надежде: «Надя, ты права. Я теряю вас, но я не хочу этого. Завтра я проведу день с тобой и детьми. Я обещаю». Он знал, что это не исправит все, но это был первый шаг. Его мысли вернулись к Зиновьеву, Каменеву, Троцкому, к плану их исключения, к индустриализации, которая спасет страну, но сломает миллионы жизней. Он чувствовал себя хозяином партии, но страх стать клоном Сталина сжигал его изнутри. Завтра его ждали новые доклады, новые интриги, новые решения, но сегодня он решил бороться за семью, так же активно, как боролся за власть.