Текст книги "Я - Товарищ Сталин (СИ)"

Автор книги: Андрей Цуцаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Глава 9

Зубалово, июль 1925 года

Летнее солнце заливало сад в Зубалово золотистым светом, отражаясь в спокойной глади пруда, где ивы лениво покачивались под легким ветром. Яблони и вишни, усыпанные молодой листвой, отбрасывали тени на гравийную дорожку, а воздух был пропитан ароматом фруктов и цветов. Сергей сидел на веранде, держа в руках письмо от Кагановича, в котором тот описывал положение на Украине.

Но мысли о политике отступали перед семейной тревогой. Вчера Надежда сообщила, что Яков, которому только исполнилось семнадцать, закончил школу, но отказался поступать в техническое училище на Пречистенке, о котором мечтал. Вместо этого он объявил, что женится на своей однокласснице, Зое Гуниной, и скоро уезжает с ней в Ленинград. Эта новость ударила Сергея, как молния, – не только из-за внезапности, но и потому, что он видел в этом первую трещину в семейном фундаменте, который он так старался укрепить.

Кремль тоже не давал покоя. Зиновьев и Каменев, объединившиеся в «новую оппозицию», набирали силу. Их резолюции на партийных собраниях в Ленинграде и Москве обвиняли Сергея в «бюрократизации партии» и «отходе от ленинских принципов». Он знал из истории, что их союз был хрупким, но опасным, особенно с учетом того, что остатки сторонников Троцкого могли к ним примкнуть. Его сеть лояльных людей – Каганович на Украине, Ежов в Поволжье, Шверник на Урале, Фрунзе в армии – работала, но каждый шаг, тут, в Москве, требовал ювелирной точности.

Он сложил письмо Кагановича и спустился в сад, где Василий, в легкой рубашке и кепочке, наброшенной набекрень, строил очередную «крепость» из веток и камней у беседки, увитой засохшим плющом. Его светлые волосы блестели на солнце, а лицо светилось энтузиазмом, как у ребенка, который верит, что весь мир принадлежит ему.

– Папа! – крикнул Василий, заметив Сергея, и помахал рукой, держа в другой блестящего черного жука, которых он обожал ловить. – Смотри, я сделал ров! Теперь никакой танк не пройдет! Хочешь помочь?

Сергей улыбнулся, чувствуя тепло, которое Василий всегда в нем вызывал. Он присел рядом, взяв толстую ветку и вбивая ее в землю, чтобы укрепить «стену».

– Хороший ров, – сказал он, подмигнув. – Но крепости без солдат не держатся. Расскажи, кто твой генерал?

Василий засмеялся, показывая жука, который пытался уползти из его ладони.

– Вот он! Генерал Жук! – сказал он. – Он самый смелый! А еще я хочу башню, как в Кремле!

Сергей рассмеялся, его смех был искренним, что удивило его самого. Он начал рассказывать Василию о настоящих крепостях, о том, как они строились из камня и стали, но его мысли были с Яковом. Он знал, что должен поговорить с ним, пока ситуация не вышла из-под контроля. Надежда, появившаяся на веранде с корзиной спелых яблок, посмотрела на него с тревогой, ее серое платье слегка колыхалось на ветру.

– Иосиф, – сказала она, ставя корзину на деревянный стол, покрытый белой скатертью с вышитыми ромашками. – Яков в своей комнате. Зоя с ним. Они говорят о свадьбе и Ленинграде. Я пыталась его отговорить, но он… он упрямый, как ты. Поговори с ним, но, пожалуйста, не дави. Он и так на грани.

Сергей кивнул, чувствуя, как внутри закипает смесь тревоги и раздражения. Он поднялся на второй этаж, где Яков сидел за небольшим столом. Рядом стояла Зоя Гунина – худенькая девушка с длинной темной косой, одетая в простое голубое платье. Книга о паровозах, которую Яков так любил, лежала закрытой, а на столе были разбросаны листы бумаги с записями – судя по всему, планы их отъезда. Яков посмотрел на Сергея, его худое лицо было напряженным, глаза горели упрямством, но в них мелькала тень неуверенности.

– Яков, – начал Сергей, садясь на стул напротив и стараясь говорить спокойно, с привычной для Сталина сдержанностью. – Надежда рассказала мне. Ты закончил школу, но не идешь в училище. И… свадьба? Это серьезный шаг. Почему ты так спешишь?

Яков сжал кулаки, его взгляд скользнул по Зое, которая стояла рядом, слегка теребя край платья. Он глубоко вздохнул, словно собираясь с силами.

– Я решил, отец, – сказал он, его голос был тихим, но твердым. – Я люблю Зою. Мы хотим жить своей жизнью, не здесь, не под твоим диктатом. В Ленинграде я найду работу, может, на заводе. Училище… это не для меня сейчас.

Сергей почувствовал, как раздражение нарастает, но подавил его, стараясь говорить мягче, чем привык настоящий Сталин.

– Яков, ты мечтал о паровозах, – сказал он, указывая на книгу, чья потрепанная обложка лежала на столе. – Ты хотел быть инженером, строить будущее страны. А теперь бросаешь все ради свадьбы? Женитьба не должна быть необдуманной. Ты мой сын, и я хочу, чтобы ты думал о своем будущем.

Яков нахмурился, его глаза вспыхнули гневом, и он встал, его худые плечи задрожали.

– Ты всегда говоришь о будущем! – выкрикнул он, его голос сорвался. – О партии, о стране, о том, что я должен! Но ты никогда не спрашивал, чего хочу я! Зоя – это мое счастье. Я не хочу быть как ты, сидеть в кабинетах, играть в эти игры! Я хочу жить своей жизнью!

Зоя шагнула вперед, ее голос был мягким, но решительным, как у человека, который знает, за что борется.

– Иосиф Виссарионович, – сказала она, глядя Сергею в глаза, ее коса слегка качнулась. – Мы с Яковом любим друг друга. Мы не хотим ссориться с вами. Но мы решили. В Ленинграде я могу работать учительницей, а Яков найдет место на заводе. Мы справимся, мы уже не дети.

Сергей посмотрел на нее, чувствуя, как ее решимость контрастирует с его собственными сомнениями. Он знал из истории, что Яков действительно женился на Зое Гуниной в 1925 году, и их брак стал первым шагом к его отчуждению от семьи, к трагедии, о которой Сергей читал в книгах. Он хотел изменить эту судьбу, спасти Якова от боли, но понимал, что давление может только усугубить раскол.

– Зоя, – сказал он, стараясь говорить мягче, – я не сомневаюсь в ваших чувствах. Но Яков – мой сын, и я хочу, чтобы он получил образование, стал кем-то. Ты понимаешь, что вас ждет? Жизнь у вас будет тяжелой.

Яков шагнул вперед, его лицо покраснело от гнева, голос дрожал от эмоций.

– Ты не понимаешь! – выкрикнул он. – Ты думаешь, что можешь все контролировать – меня, Зою, партию! Но я не твоя пешка! Мы уедем, и ты не остановишь нас! Я не хочу твоей помощи, твоих училищ, быть твоей тенью!

Сергей почувствовал, как сердце сжалось. Он хотел крикнуть, приказать, как сделал бы настоящий Сталин, но знал, что это только оттолкнет Якова. Он встал, его голос стал тише, но тверже, с ноткой боли, которую он не смог скрыть.

– Яков, ты мой сын, – сказал он, глядя ему в глаза. – Я не хочу, чтобы ты потом жалел. Если ты уедешь, я не смогу тебя защитить. Не ради меня, ради себя. Подумай еще раз. Не спеши.

Яков отвернулся, его плечи дрожали, словно он боролся с собой. Зоя взяла его за руку, ее взгляд был полон решимости, но в нем мелькнула тень сочувствия.

– Мы подумаем, Иосиф Виссарионович, – сказала она тихо. – Но мы уже решили. Мы хотим быть вместе.

Сергей кивнул, понимая, что дальнейший спор бесполезен. Он вышел из комнаты, чувствуя, как внутри растет пустота, как будто часть его мира рушится. На веранде его ждала Надежда, ее лицо было бледным, глаза полны тревоги. Она сидела за столом, накрытым для обеда. Она смотрела на него, теребя край скатерти.

– Иосиф, что он сказал? – спросила она, ее голос дрожал. – Ты смог его переубедить?

Сергей сел, глядя на сад, где Василий продолжал строить «крепость», размахивая палкой, как саблей.

– Он уезжает, – ответил он. – С Зоей. В Ленинград. Я пытался, Надя, но он… он не слушает. Он хочет своей жизни.

Надежда вздохнула, ее пальцы сжали его руку, и этот редкий жест заставил Сергея почувствовать тепло, смешанное с болью.

– Ты сделал, что мог, – сказала она тихо. – Но он взрослый. Он хочет быть собой, а не твоим сыном, не тенью Сталина. И… Иосиф, ты сам его оттолкнул. Ты всегда весь в делах, в Кремле. Он чувствует себя чужим.

Сергей сжал медальон Екатерины Сванидзе в кармане. Он знал, что Надежда права. Его попытки быть отцом, несмотря на все усилия, тонули в занятости, в бесконечных интригах Кремля. Он хотел защитить Якова, изменить его судьбу, но вместо этого подтолкнул его к уходу.

– Я не хотел этого, – сказал он, его голос был едва слышен. – Я хотел, чтобы он был счастлив. Чтобы у него было хорошее будущее.

Надежда посмотрела на него, в глазах мелькнула тень сомнения.

– Ты изменился, Иосиф, – сказала она. – Раньше ты не говорил так. Но работа… она забирает тебя у нас. Будь осторожен, чтобы она не забрала все.

Сергей кивнул, чувствуя, как ее слова бьют точно в цель. Он встал и спустился в сад, чтобы отвлечься с Василием. Мальчик радостно рассказывал о своем «генерале Жуке» и новой башне, но мысли Сергея были далеко. Он думал о Якове, о его упрямстве, о Зое, о Ленинграде, где Зиновьев все еще держал власть. Он знал, что должен был подготовиться к новым вызовам в партии.

Вечером, вернувшись в свой кабинет, он получил срочное письмо от Молотова. Зиновьев и Каменев готовили резолюцию к предстоящему съезду, обвиняя Сергея в «чрезмерной централизации власти». Молотов сообщал, что они встречались с делегатами из Ленинграда – Смирновым и Залуцким – и пытались перетянуть профсоюзы Москвы через Каменева. Сергей открыл блокнот, записав: «Зиновьев – Ленинград, Смирнов, Залуцкий. Каменев – профсоюзы. Ускорить финансирование регионов». Он знал, что должен действовать быстро, чтобы расколоть их союз, пока они не объединились с остатками сторонников Троцкого.

Он вызвал Орджоникидзе, который вошел с привычной энергией.

– Григорий Константинович, – начал Сергей. – Зиновьев и Каменев готовят удар. Они хотят резолюцию на съезде. Нужно перетянуть делегатов. Обещайте регионам деньги – заводы, школы, что угодно. Орджоникидзе кивнул, его глаза загорелись энтузиазмом.

– Сделаем, Иосиф Виссарионович, – сказал он, хлопнув ладонью по столу. – Я поговорю через Кагановича с Киевом и разберусь в Тбилиси. Они за нас, если будут ресурсы.

Сергей кивнул, но его мысли вернулись к Якову. Он знал, что не может остановить его отъезд, но должен был защитить его, даже на расстоянии. Он добавил в блокнот: «Яков. Ленинград. Проверить, чтобы его не тронули». Он сжал медальон, думая о будущем, которое знал слишком хорошо – о репрессиях, войне, о трагедии Якова. Завтра его ждали новые доклады, новые интриги, новые решения. Но сегодня он чувствовал, как семья ускользает из его рук, и это было тяжелее любой партийной битвы. Он должен был изменить будущее, предотвратив трагедии, но справится ли он или предначертанное неумолимо?!

Глава 10

Москва, конец октября 1925 года

Осенний холод пробирался через Москву, засыпая Красную площадь опавшими листьями, смешанными с первым снегом. Сергей сидел за столом, перебирая бумаги, которые громоздились перед ним и ежедневно увеличивались в объеме. XIV съезд партии, назначенный на декабрь, был уже на горизонте, и Зиновьев с Каменевым, объединившиеся в «новую оппозицию», готовили атаку. Их резолюции, обвиняющие Сергея в «бюрократизации» и «отходе от ленинских принципов», находили отклик у делегатов из Ленинграда, где Зиновьев все еще удерживал влияние через Смирнова и Залуцкого. Сергей знал из истории, что этот съезд станет поворотным в его борьбе за власть, но находясь на месте Сталина, он боялся, что не сможет обыграть опытных бюрократов, как это сделал настоящий Сталин.

Среди бумаг выделялись ключевые документы: доклад Молотова о настроениях в Ленинграде, где Зиновьев активно собирал сторонников; отчет Кагановича с Украины, описывающий крестьянские волнения из-за недовольства политикой большевиков; письмо Ворошилова о поддержке военных, но с оговоркой о симпатиях Тухачевского и некоторых других командиров к Троцкому. Самым важным был рапорт Михаила Фрунзе, председателя Реввоенсовета, о реформах в Красной армии.

Сергей возлагал на Фрунзе большие надежды: его лояльность и опыт Гражданской войны делали его идеальной фигурой для нейтрализации влияния Троцкого среди командиров. Но тревожные слухи о здоровье Фрунзе – боли в желудке, рекомендации врачей об операции – заставляли Сергея чувствовать холодок. Он знал из истории, что Фрунзе умер 31 октября 1925 года после неудачной операции, и подозревал, что это могло быть не случайностью, а частью заговора, возможно, организованного Зиновьевым или Каменевым, чтобы подорвать его позиции.

Он открыл блокнот, где аккуратным почерком вел записи: имена, связи, слабости. Его взгляд остановился на строке: «Фрунзе. Здоровье. Проверить врачей. Тухачевский – следить. Каменев – профсоюзы». Он трижды подчеркнул слово «врачи», чувствуя, как тревога перерастает в предчувствие. Потеря Фрунзе могла бы оставить армию без лидера, усилив позиции оппозиции. Сергей сжал в кармане серебряный медальон Екатерины Сванидзе, ее строгий взгляд напоминал о Якове, который уехал в Ленинград с Зоей и перестал писать. Семейный раскол, начавшийся летом, был как рана, которая не заживала, и каждый день без письма от сына усиливал чувство вины. Он знал, что Яков жил в бедности, работая на заводе, и его брак с Зоей был первым шагом к трагедии. Сергей хотел изменить эту судьбу, но не знал, как достучаться до сына, где найти время, не теряя контроля над партией.

Вошел Михаил Фрунзе, его военная гимнастерка была застегнута на все пуговицы, но лицо было бледным, с темными тенями под глазами. Он положил на стол папку с отчетом и сел, слегка поморщившись, словно сдерживая боль.

– Иосиф Виссарионович, – начал он, его голос был спокойным, но усталым, как у человека, который несет слишком тяжелый груз. – Реформы в армии идут. Мы сокращаем ненужные подразделения, усиливаем дисциплину, перестраиваем склады. Но есть проблемы. Тухачевский все еще говорит о Троцком, особенно с молодыми командирами. Он считает, что без его стратегии армия слабеет. Уборевич его поддерживает, но осторожнее.

Сергей кивнул, его пальцы постукивали по столу, скрывая напряжение. Тухачевский, с его идеями о механизации армии, был прогрессивен и талантлив, но его симпатия к Троцкому делала его потенциальной угрозой. Сергей знал, что должен удержать армию под контролем, особенно после снятия Троцкого.

– Тухачевский молод, Михаил Васильевич, – сказал он. – Он талантлив, но импульсивен. Его идеи хороши, но армия должна служить партии, а не воспоминаниям о прошлом. Убедите его. Напомните, что финансирование идет через нас. И… что с вашим здоровьем? Ворошилов сказал, вы нездоровы.

Фрунзе нахмурился, его рука невольно коснулась живота.

– Врачи настаивают на операции, – ответил он, его голос понизился, словно он не хотел признавать слабость. – Язва, говорят. Я не хочу, но они уверяют, что без этого хуже будет. Операция завтра. Не волнуйтесь, Иосиф Виссарионович, я вернусь к работе скоро.

Сергей почувствовал, как тревога перерастает в страх. Он знал, что операция Фрунзе в реальной истории закончилась смертью, и его инстинкт подсказывал, что за этим могли стоять враги – возможно, Зиновьев, или Каменев.

– Михаил Васильевич, – сказал он, наклоняясь ближе, его голос стал жестким, почти угрожающим. – Слушайте врачей, но будьте осторожны. Вы нужны партии, нужны мне. Проверьте, кто эти врачи. Кто их рекомендовал, откуда они. Усильте охрану в больнице. Если что-то пойдет не так, я хочу знать первым. И… держите Тухачевского на коротком поводке. Он не должен стать проблемой.

Фрунзе посмотрел на него с удивлением, его брови слегка приподнялись, но он кивнул, словно понимая серьезность слов.

– Хорошо, – сказал он, его голос был твердым, несмотря на усталость. – Я проверю врачей. Охрану усилю. А что с Зиновьевым? Слухи ходят, он готовит атаку на съезде. Говорит, вы узурпировали власть, отходите от Ленина. Каменев молчит, но мои люди видели, как он встречался с профсоюзными лидерами в Москве.

Сергей усмехнулся, скрывая раздражение. Зиновьев был мастером риторики, его речи о «ленинском наследии» могли перетянуть колеблющихся делегатов. Каменев, с его связями в профсоюзах, был менее заметен, но опаснее – его молчание было как затишье перед бурей.

– Зиновьев много кричит об идеологии, но люди хотят хлеба, заводов, школ, – ответил Сергей. – Мы дадим делегатам возможность заняться делом. После того, как поправитесь, подготовьте доклад для съезда, Михаил Васильевич. Покажите, что армия с нами, что реформы работают. Я займусь регионами. Ворошилов и Каганович убедят делегатов, что именно мы – их будущее. А Каменева… за ним нужно следить. Его молчание – это подготовка перед броском, он вовсе не нейтрален, как хочет казаться.

Фрунзе кивнул и вышел, его шаги отдавались эхом в коридоре.

Сергей вернулся к бумагам, перечитывая доклад Молотова. Зиновьев встречался с делегатами в Ленинграде, обещая больше автономии, а Каменев работал с профсоюзами Москвы, подогревая недовольство. Сергей записал в блокнот: «Зиновьев – Ленинград, Смирнов, Залуцкий. Каменев – профсоюзы, проверить связи. Фрунзе – охрана, врачи. Ворошилов – подготовить к Реввоенсовету». Он знал, что должен перетянуть делегатов, пообещав финансирование регионам, но смерть Фрунзе могла подорвать его авторитет.

Через некоторое время его мысли прервал телефонный звонок. Вячеслав Молотов, его голос дрожал от напряжения, сообщил, что Фрунзе срочно госпитализирован в Боткинскую больницу. Операция назначена на утро. Сергей почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Он знал, что Фрунзе умрет, и его подозрения о заговоре стали почти осязаемыми. Он вызвал Ворошилова, который вошел к нему через час.

– Иосиф Виссарионович, – начал Ворошилов, его голос был низким, с ноткой тревоги. – Фрунзе в больнице. Врачи говорят, осложнение язвы. Я слышал – один из хирургов, Абрикосов, связан с людьми Зиновьева. Но доказательств нет. Что делать?

Сергей встал, его кулак сжался, но голос остался спокойным.

– Усильте охрану, – сказал он. – Никто, кроме проверенных, не должен приближаться к Фрунзе. Вместе с Дзержинским, проверьте всех врачей, медсестер, даже уборщиков. Если это заговор, я хочу знать, кто за ним стоит. И подготовьтесь, Климент Ефремович. Если Фрунзе не выживет, вы возьмете все на себя. Армия не должна остаться без лидера.

Ворошилов кивнул, его глаза сузились, словно он уже просчитывал шаги.

– Сделаю, – сказал он. – А что с Тухачевским? Он в Харькове, но мои люди слышали, как он говорил о Троцком. Если Фрунзе умрет, он может стать проблемой.

– Поговорите с ним, – ответил Сергей, его голос стал жестче. – Напомните, что армия служит партии, а не героям прошлого.

Ворошилов вышел, а Сергей вернулся к столу. Он начал писать письмо Якову, пытаясь найти слова, чтобы достучаться до сына: «Яков, ты мой сын, и я хочу, чтобы ты был счастлив…» Но перо замерло. Он не знал, как объяснить свою тревогу, не раскрыв правду о своем происхождении из будущего. Он сжал медальон Екатерины, чувствуя его холод. Воспоминания о Якове – его упрямство, его гнев – смешивались с историческими фактами о его трагической судьбе. Сергей хотел изменить это, но каждый шаг в Кремле отдалял его от семьи.

К утру пришло известие: Фрунзе умер во время операции. Врачи сообщили, что это «осложнения от анестезии», но Сергей не верил. Он сидел за столом, глядя на портрет Ленина, чьи глаза, казалось, обвиняли его в слабости. Он достал блокнот и сделал наброски: «Фрунзе мертв. Зиновьев – проверить связи с врачами. Ворошилов – Армия. Тухачевский – следить. Каменев – профсоюзы». Он знал, что смерть Фрунзе ослабит его позиции перед съездом, а Зиновьев и Каменев воспользуются этим, чтобы усилить атаку. Но его мысли возвращались к Якову, к его молчанию, к письму, которое он так и не дописал.

Глава 11

Москва, декабрь 1925 года

Зал Большого Кремлевского дворца пылал, как раскаленная кузница, под высокими сводами, где хрустальные люстры дрожали, отбрасывая рваные блики на алые знамена с золотыми серпом и молотом. Воздух был густым от табачного дыма, и напряжения, которое нарастало с каждым днем XIV съезда ВКП(б), начавшегося 18 декабря 1925 года. Тысяча триста шесть делегатов – 665 с решающим голосом и 641 с совещательным – заполнили зал, представляя 643 000 членов партии и 445 000 кандидатов. Рабочие, служащие и крестьяне сидели вперемешку, но Сергей, стоя у трибуны, знал, что 70% из них —его партработники, чья лояльность была его главным оружием.

Этот съезд, вошедший в историю, стал ареной яростной битвы, где Зиновьев и Каменев, объединившиеся в «новую оппозицию», бросили вызов его власти. Сергей, с его знаниями из будущего, был готов переиграть их.

Съезд открылся под председательством Алексея Рыкова, чья фигура в черном костюме излучала уверенность. Его голос, резкий и четкий, разрезал гул зала, когда он объявил минуту молчания в память о Михаиле Фрунзе, чья смерть 31 октября все еще жгла Сергея, подпитывая подозрения о заговоре, возможно, организованном Зиновьевым. Зал почтил память и других коммунистов, умерших в этом году: Мясникова, Нариманова, Склянского, Могилевского, но его мысли были заняты предстоящей войной. Зиновьев, с его ленинградской делегацией, и Каменев, опирающийся на профсоюзы, готовили удар, а Троцкий, лишенного решающего голоса, маячил в задних рядах, готовя атаку на позиции Сергея.

На третьем заседании, 19 декабря, Зиновьев взошел на трибуну.

– Товарищи! – прогремел он, его руки взметнулись, словно призывая бурю. – Партия гибнет под гнетом НЭПа! Госкапитализм, который восхваляет товарищ Бухарин, кормит кулаков, а не рабочих! Его лозунг «Обогащайтесь!» – это предательство Ленина! Мы должны остановить НЭП в деревне, раздавить кулачество! И партия… партия не должна быть рабыней одного человека! Секретариат ЦК, возглавляемый Сталиным, душит все Политбюро! Мы требуем коллективного руководства, а не диктатуры!

Зал взорвался, ленинградская делегация – Смирнов, Залуцкий, Бакаев – вскочила, их аплодисменты гремели, как канонада. Крики «Правильно! Долой бюрократию!» раздавались из их рядов, а Смирнов, размахивая кулаком, выкрикнул:

– Сталин узурпировал власть! Ленинград за Ленина, а не за вашу тиранию!

Сергей, сидя в президиуме рядом с Молотовым и Ворошиловым, чувствовал, как гнев закипает в груди, но его лицо оставалось каменным. Зиновьев метил не только в Бухарина, но и в него, обвиняя в «бюрократизации».

Следующим выступил Лев Каменев. Он говорил о единстве, о ленинских принципах, но затем «бросил бомбу», от которой зал замер.

– Товарищи, – сказал он, поправляя очки, его взгляд скользнул по Сергею, словно прицел. – Партия сильна коллективным руководством, но один человек сосредоточил слишком много власти. Я предлагаю освободить товарища Сталина от должности генерального секретаря и вернуть Политбюро полновластие!

Зал взорвался криками. Ленинградцы аплодировали, их лица пылали триумфом, а Бакаев выкрикнул: «Долой диктатуру Сталина!» Делегаты из профсоюзов зашумели в поддержку, но регионы – Поволжье, Урал, Кавказ – загудели в протест, их голоса сливались в гул: «Сталин – наш вождь! Партия с товарищем Сталиным!» Сергей почувствовал, как кровь прилила к лицу, но он заставил себя сидеть неподвижно, его пальцы сжали медальон так сильно, что края впились в ладонь. Он знал из истории, что предложение Каменева обречено, но этот момент был проверкой его контроля. В задних рядах Троцкий, с совещательным голосом, молчал, его глаза сверкали, как у хищника, ждущего ошибки своей жертвы. Сергей заметил его взгляд и почувствовал холодок: Троцкий не выступал, но его молчание было подозрительно.

Сергей встал, его голос заставил делегатов замолчать. Он говорил медленно, с паузами, но внутри его сердце колотилось от напряжения.

– Товарищи, – начал он, обводя зал взглядом, словно приковывая каждого к месту. – Зиновьев говорит о НЭПе, о кулаках, о партии. Но что он предлагает? Хаос! НЭП дал нам хлеб, люди стали сыты и обуты! Мы не идеализируем его – мы строим социализм в одной стране! Зиновьев хочет споров, которые раскалывают партию. Каменев говорит о коллективном руководстве, но его слова – это удар по единству! Они требуют крови товарища Бухарина? Не дадим вам его крови, так и знайте! – Зал разразился аплодисментами, крики «Правильно!» заглушили протесты ленинградцев. – Партия не нуждается в героях, она нуждается в дисциплине. И я, товарищи, служу партии, а не себе!

Зал взорвался овацией, делегаты из регионов вскочили, их крики «Сталин! Сталин!» заглушили протесты ленинградцев. Ворошилов, сидящий рядом, вскочил:

– Товарищ Сталин прав! Мы строим будущее, а Зиновьев и Каменев сеют раздор! Армия со Сталиным, регионы со Сталиным! Долой оппозицию!

Молотов взяв слово, стал перечислять успехи ЦК: рост производства на 15%, открытие 200 новых школ, кооперативы для крестьян, финансирование заводов. Он обвинил Зиновьева и Каменева в предательстве ленинских идей, подчеркнув, что их атаки угрожают партии. Делегаты из регионов, подогретые обещаниями Сергея, кричали: «Правильно! Сталин – вождь!» Ленинградцы, однако, не сдавались. Смирнов, вскочив, выкрикнул:

– Вы душите партию, товарищ Сталин! Ленинград не сдастся! Мы за Ленина, а не за вашу тиранию!

Зал снова взорвался, бумаги летели в воздух, делегаты топали ногами, некоторые вскочили на стулья. Залуцкий, размахивая кулаком, кричал: «Сталин предал революцию!» Но Каганович, с его громовым голосом, перекричал его:

– Зиновьев хочет хаоса! Сталин ведет нас к социализму!

Рыков объявил перерыв, и кулуары превратились в поле битвы. Ленинградцы собирались группами, шептались с профсоюзниками, а Каганович, Молотов и Ворошилов ходили среди делегатов, обещая новые заводы, школы, больницы. Сергей, стоя в стороне, наблюдал, как его люди – Шверник, Ежов, Андреев – давили на местных лидеров, напоминая о финансировании. Он чувствовал себя хозяином, но тревога не отпускала: Яков, живущий в Ленинграде, не писал, и Зоя, приславшая письмо в ноябре, описывала их жизнь в тесной комнате, где Яков гнет спину на заводе, а она учит детей. Она умоляла Сергея не вмешиваться, но он боялся, что сын попадет в неприятности без его присмотра.

На следующем заседании Сергей нанес решающий удар. Он предложил резолюцию, осуждающую «совершенно неправильное поведение» ленинградской делегации, которое «создает опасность подрыва единства партии». Он также настоял на изменении состава редакции «Ленинградской правды», чтобы вырвать пропагандистский рупор из рук Зиновьева. Зал разделился: ленинградцы кричали в протест, Бакаев выкрикнул: «Это предательство Ленина!» Но делегаты из регионов, поддавшись давлению Кагановича, Молотова и Ворошилова, проголосовали за. Доклад Сергея был одобрен 588 голосами против 65, а доклад Зиновьева по Коминтерну – лишь 424 голосами при 101 воздержавшемся. Предложение Каменева о смещении Сергея провалилось, и зал разразился овацией, когда Рыков, переполняемый эмоциями, объявил:

– Товарищи, партия выбрала своего главного вождя – товарища Сталина!

Зал взорвался криками, аплодисментами, топотом ног. Делегаты скандировали: «Сталин! Вождь! Партия!» Сергей стоял, его грудь распирало от триумфа, он чувствовал себя хозяином этого зала, этой партии, этой страны. Его взгляд скользнул по делегатам: рабочие, служащие, крестьяне – все они кричали его имя, и он ощущал, как власть течет по его венам, как кровь. Но внутри, за этим фасадом, его сердце сжималось от страха. Медальон Екатерины в его руке был как предупреждение: он знал, что стал ближе к Сталину, чем хотел. Он заметил Троцкого в задних рядах, чья холодная усмешка, словно кинжал, напоминала, что борьба не окончена.

Баталии продолжались. Зиновьев, не сдаваясь, выступил снова, его голос дрожал от ярости:

– Сталин душит партию Ленина! Мы не дадим партии стать его игрушкой!

Сергей, не выдержав, взял слово.

– Чего хочет товарищ Зиновьев? – сказал он, заставив зал замереть. – Крови товарищей по партии? Не дадим вам крови, так и знайте! – Зал разразился аплодисментами, крики «Правильно!» заглушили протесты ленинградцев. – Партия строит социализм, а вы сеете раскол! Мы дадим стране заводы, школы, армию, а не ваши пустые споры!

На одном из заседаний Георгий Чичерин, выступил с докладом о международном положении, предупреждая о капиталистическом окружении и необходимости укрепления армии. Сергей, используя знания из 2025 года, поддержал его, предложив курс на индустриализацию: превращение СССР из аграрной страны в индустриальную, развитие социалистической промышленности, кооперирование крестьянства, снижение цен, усиление товарооборота. Он знал, что эти решения спасут страну, но приведут к голоду, о котором он читал в книгах, и эта мысль терзала его. Зал аплодировал, но Сергей чувствовал, как его знания из 2025 года борются с настоящим, заставляя его искать способы смягчить последствия.

31 декабря Рыков закрыл съезд, объявив переименование РКП(б) в ВКП(б) и объявив курс на социализм в одной стране. Съезд также ввел новые правила приема в партию: рабочим – две рекомендации, крестьянам – три, интеллигенции – три с трехлетним стажем. Сергей настоял на усилении контроля ЦК над бюро и редакциями газет, чтобы вырвать рычаги у оппозиции. Зал взорвался овацией, делегаты скандировали его имя, и он чувствовал себя хозяином.

Вечером он вернулся в кабинет, где его ждал Вячеслав Молотов.

– Иосиф Виссарионович, – сказал он, положив папку на стол. – Съезд был нашем триумфом. Ленинградская оппозиция разбита, Зиновьев ослаблен. Но … есть слухи, что Яков в Ленинграде встретился с людьми Зиновьева.

Сергей почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Яков, его сын, под влиянием Зиновьева? Эта мысль была острее любого ножа. Он сжал медальон.

– Каменев – змея, – сказал он. – Следите за ним. Его молчание – это заговор, возможно не только с профсоюзами. Тухачевского убедите, что армия с нами. Обещайте ему танки, деньги, все, что хочет, он пока нужен нам. Подготовьте регионы к индустриализации. Мы обещали заводы – дайте их. И… найдите, с кем встретился Яков. Если он с Зиновьевым, я хочу знать все.

Молотов кивнул и вышел. Сергей достал медальон Екатерины, ее взгляд, казалось, спрашивал: «Что ты наделал?» Он начал писать письмо Якову: «Сын, я твой отец, и я хочу, чтобы ты был в безопасности…» Но перо замерло. Он знал, что Яков все равно не ответит, и это было больнее всего. Его мысли вернулись к оппозиции, к индустриализации, которая спасет страну, но сломает миллионы жизней. Он чувствовал себя хозяином партии, но страх стать тем самым Сталиным сжигал его изнутри.