Текст книги "Я - Товарищ Сталин (СИ)"

Автор книги: Андрей Цуцаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Глава 5

Сергей сидел в своем кремлевском кабинете, погруженный в полумрак, который создавала одинокая настольная лампа с зеленым абажуром. Ее тусклый свет отбрасывал длинные, зыбкие тени на стены, обшитые темными деревянными панелями, отполированными до блеска, но хранившими следы времени – мелкие царапины и потемневшие пятна. За окном Москва растворялась в вечерних сумерках: Красная площадь опустела, лишь редкие фигуры в серых шинелях мелькали под фонарями, их шаги гулко отдавались в тишине. Сергей чувствовал, как усталость накатывает волнами, но его ум, закаленный ночными бдениями перед судебными заседаниями в своем времени, отказывался поддаваться. Он должен был разобраться в прошлом Сталина, чтобы выжить в настоящем – и не только выжить, но и изменить ход истории, о которой знал с одной стороны слишком много, а с другой, оказавшись здесь, сомневался, сможет ли он глобально повлиять на нее.

На массивном столе, покрытом зеленым сукном, лежала потрепанная кожаная папка, найденная в архиве Кремля. Она была перевязана грубой бечевкой, словно кто-то пытался защитить ее содержимое от посторонних глаз. Сергей осторожно развязал узел, ощущая, как шершавый шнур царапает пальцы. Внутри были личные записи Сталина: письма, заметки, черновики речей, написанные мелким, аккуратным почерком с легким наклоном вправо. Некоторые листы пожелтели, края их истрепались, но текст оставался четким.

Он начал с письма, датированного 1918 годом, адресованного Ленину из Царицына. Сталин – настоящий Сталин – писал о проблемах с поставками хлеба, о саботаже местных командиров и просил больше полномочий для их наказания. Тон был резким, почти требовательным, но между строк проглядывала искренняя вера в революцию, фанатичная преданность делу. Сергей отложил письмо, задумавшись. Этот человек был не просто политиком – он был одержим идеей, готовый идти на крайности ради нее. Сергей же, как юрист, привык взвешивать каждое слово, каждое решение, зная, что ошибка в зале суда могла стоить клиенту свободы или потере крупной суммы. Здесь ставки были неизмеримо выше – судьба миллионов людей, целой страны, которую он знал из книг и которая теперь лежала перед ним, и зависела от его действий.

Он взял блокнот, лежавший рядом, и записал: «Царицын, 1918. Проверить конфликты с командирами. Возможные враги среди старых большевиков». Его знания из 2025 года подсказывали, что многие обиды Сталина уходили корнями в Гражданскую войну. Троцкий, Зиновьев, Каменев – все они могли помнить старые счеты, и Сергей должен был понять, кто из них представляет угрозу. Но были и другие имена, мелькавшие в исторических книгах, но оставшиеся для него менее понятными: старые большевики, чьи мотивы и лояльность он не мог предугадать. Он должен был быть осторожнее, чем когда-либо.

Среди бумаг он нашел любопытный предмет – небольшой серебряный медальон, спрятанный в картонной папке, словно кто-то забыл его там. Медальон был старым, с выгравированным орнаментом в виде виноградных лоз, потемневшим от времени. Сергей осторожно открыл его: внутри была выцветшая фотография молодой женщины с темными волосами и серьезным взглядом. На обороте фотографии было написано от руки: «Екатерина, 1901». Сергей замер. Он знал, что Екатерина Сванидзе была первой женой Сталина, матерью Якова, умершей в 1907 году. Этот медальон был личной реликвией, чем-то, что настоящий Сталин, вероятно, хранил втайне. Сергей почувствовал укол вины – он вторгался в чужую жизнь, в чужие воспоминания. Но вместе с тем он понял, что этот медальон мог стать ключом к пониманию Сталина как человека, а не только как политика. Он решил сохранить находку в тайне, спрятав медальон в карман гимнастерки.

Размышления прервал резкий стук в дверь. Сергей вздрогнул, поправил грубую шерстяную гимнастерку, которая все еще казалась ему чужой, и откашлялся.

– Войдите, – сказал он, отложив перо в чернильницу, чья медная крышка тускло блестела в свете лампы.

В кабинет вошел Климент Ворошилов. Лицо, обветренное и с небольшими морщинами, выражало смесь усталости и решимости. Он положил на стол папку, аккуратно перевязанную красной лентой, и сел на деревянный стул, который скрипнул под его весом. Ворошилов был одним из тех, на кого Сергей решил сделать ставку: преданный, прямолинейный, но не слишком амбициозный, считающийся с его авторитетом, он мог стать надежным союзником в реформах армии.

– Иосиф Виссарионович, – начал Ворошилов, его голос был низким, с легкой хрипотцой. – Принес доклад о Красной армии, как вы просили. Положение тяжелое. Винтовок не хватает, артиллерия устарела, дисциплина на местах хромает. Солдаты ропщут, командиры жалуются на нехватку всего – от патронов до сапог. Троцкий давит, требует больше контроля, но его планы… – он замялся, подбирая слова, – слишком громкие. Хочет реформировать все за год и на свой лад, но без ресурсов это пустая болтовня.

Сергей кивнул, внимательно слушая. Его знания из 2025 года подсказывали, что Красная армия в 1924 году была в плачевном состоянии: разрозненные части, устаревшая техника, слабая подготовка. Но он также знал, что к 1941 году она должна стать силой, способной противостоять нацистской Германии. Он не мог позволить Троцкому взять армию под полный контроль, но и открыто конфликтовать было рано – это вызвало бы слишком много подозрений.

– Климент Ефремович, – сказал он, постукивая пальцами по столу, – нам нужна армия, которая сможет защитить страну не завтра, а через… скажем, пятнадцать лет. Какие шаги вы предлагаете? Заводы,командиры, дисциплина – с чего начать?

Ворошилов посмотрел на него с легким удивлением. Пятнадцать лет – необычный срок для таких разговоров. Сергей понял, что зашел слишком далеко, и поспешил исправиться.

– Я имею в виду долгосрочный план, – добавил он. – Мы строим социализм, но без сильной армии он не устоит. Нам нужны заводы для оружия, школы для командиров, порядок в частях. Что скажете?

Ворошилов кивнул, его лицо стало серьезнее. Он раскрыл папку, вытащив лист с аккуратно составленным списком.

– Заводы – это главное, – сказал он, указывая на записи. – Урал, Донбасс, Харьков – там есть предприятия, которые можно поднять. Но нужны деньги, инженеры, сырье. В Царицыне, помните, мы с вами… – он осекся, словно наткнулся на неприятное воспоминание, – в общем, там были проблемы с местными, но мы справились. И еще командиры. Надо отправить молодых в академии, учить их по-новому. Но Троцкий… он хочет, чтобы все шло через него.

Сергей сделал мысленную пометку: Царицын. Он знал из книг, что Сталин и Ворошилов работали там вместе в 1918 году, и их сотрудничество было отмечено конфликтами с местными командирами. Эти старые обиды могли всплыть, если он не будет осторожен. Он решил использовать доверие Ворошилова, но не торопиться с выводами.

– Хорошо, Климент Ефремович, – сказал он, слегка наклонившись вперед, чтобы подчеркнуть важность слов. – Составьте подробный список предприятий, которые можно восстановить, и командиров разного ранга, которых стоит продвинуть. И подумайте, как нам обойти Троцкого, не вступая в открытый конфликт. Нам нужна армия, а не его личная игрушка.

Ворошилов улыбнулся, его глаза загорелись энтузиазмом. Он явно был доволен, что его идеи находят отклик.

– Сделаем, Иосиф Виссарионович, – сказал он, поднимаясь. – Начну с Урала. Там есть пара заводов, которые можно запустить за год, если найти деньги. И командующих подберу – есть толковые ребята, не из тех, что слушают Троцкого.

Сергей кивнул, провожая его взглядом, пока тот выходил из кабинета. Дверь закрылась с тяжелым стуком, и тишина снова накрыла комнату. Он чувствовал, что сделал еще один шаг к укреплению своей позиции, но упоминание Царицына не давало покоя. Он вернулся к папке и нашел письмо от Ворошилова, датированное 1919 годом. В нем упоминались конфликты с местными командирами, которых Сталин обвинял в саботаже. Одно имя выделялось – некий полковник Миронов, которого Сталин требовал арестовать. Сергей знал, что такие конфликты могли оставить след, и кто-то из старых соратников мог затаить обиду. Он записал в блокнот: «Проверить Миронова и других командиров из Царицына. Возможные угрозы».

Усталость навалилась сильнее. Сергей взглянул на часы – старые, с потертым кожаным ремешком, которые он нашел в ящике стола. Было уже за полночь. Он решил вернуться на дачу в Зубалово, где его ждали Надежда, Яков и Василий. Вызвав он спустился во двор Кремля. Там его ждал черный Mercedes-Benz 15/70/100, массивный автомобиль с хромированными деталями и глубоким, низким гулом двигателя. Сергей остановился, глядя на машину. Он ожидал увидеть привычный Rolls-Royce 40/50 Silver Ghost, но водитель, объяснил, что Rolls-Royce отправлен на ремонт, а этот Mercedes-Benz прислали из гаража ЦК как временную замену. Сергей кивнул, скрывая удивление, и сел на заднее сиденье, ощущая холодную кожу под пальцами. Охранники заняли места, и машина плавно тронулась, ее фары выхватывали из темноты узкие московские улицы.

Дорога до Зубалова заняла около часа. Москва осталась позади, сменившись темными силуэтами соснового леса. Фары Mercedes-Benz освещали проселочную дорогу, усыпанную гравием, который хрустел под колесами. Сергей смотрел в окно, наблюдая, как мелькают деревья, и пытался привести мысли в порядок. Медальон в кармане казался тяжелее, чем был на самом деле. Он думал о Екатерине, о Якове, о том, как Сталин – настоящий Сталин – держал этот медальон, возможно, в моменты ностальгии. Это делало его более человечным, но и усложняло задачу Сергея. Он не просто играл роль – он жил чужой жизнью, и каждая деталь, вроде этого медальона, напоминала ему об этом.

Дача в Зубалово встретила его тишиной.

Дверь открыла Надежда.

– Иосиф, – сказала она тихо, – ты поздно. Василий ждал тебя, но уже спит. Яков в своей комнате, читает.

Сергей кивнул, стараясь улыбнуться.

– Пойду взгляну на них, – сказал он, входя в дом.

Гостиная встретила его теплом камина, где потрескивали дрова, отбрасывая тени на потертые ковры с узором. Массивная дубовая мебель, слегка потрепанная, но крепкая, создавала ощущение уюта.

Сергей поднялся на второй этаж, где в одной из спален спал Василий. Трехлетний мальчик свернулся калачиком, сжимая деревянную лошадку, его светлые волосы растрепались на подушке. Сергей остановился в дверях, чувствуя, как что-то сжимается в груди. Он никогда не был отцом, но этот ребенок, с его невинной верой в отца, вызывал в нем тепло, смешанное с чувством вины. Он поправил одеяло и тихо вышел.

В соседней комнате Яков сидел за небольшим столом, освещенным лампой. Он листал книгу о паровозах, его худое лицо было сосредоточенным, а гимнастерка аккуратно застегнута. Увидев Сергея, он напрягся, но не закрыл книгу.

– Здравствуй, Яков, – сказал Сергей, стараясь говорить тепло, но с привычной для Сталина сдержанностью. Он знал, что настоящий Сталин был строг с сыном, и не хотел вызывать подозрений. – Все еще читаешь про машины?

Яков кивнул, его взгляд был настороженным.

– Да, отец, – сказал он тихо, почти шепотом. – Хочу понять, как они устроены. Чтобы стать инженером, надо много читать.

Сергей сел на стул, напротив.

– Это хороший выбор, – сказал он, слегка улыбнувшись. – Технари – будущее страны. Ты должен хорошо учится, Яков. Ты мой сын и другие не должны думать, что к тебе особое отношение.

Яков посмотрел на него, и в его глазах мелькнула искра интереса, но тут же сменилась настороженностью.

– Отец, я очень хочу учится. Я не подведу тебя. Меня действительно интересует техника.

Сергей кивнул, понимая, что давить нельзя. Яков был замкнутым, и доверие нужно было завоевать. Он поднялся, пожелал сыну спокойной ночи и вышел, чувствуя, что сделал маленький, но важный шаг. Медальон в кармане словно напоминал ему о Якове – сыне, которого Сталин потерял в будущем, и которого Сергей теперь должен был защитить.

В гостиной Надежда разбирала письма партийцев за длинным столом. Она подняла взгляд, и ее лицо смягчилось.

– Иосиф, – сказала она, – ты сегодня какой-то задумчивый. Все в порядке?

Сергей улыбнулся, стараясь скрыть напряжение. Он чувствовал тяжесть медальона в кармане, но решил не упоминать о нем.

– Дела, Надя, – сказал он, садясь рядом. – Много дел. Но я справлюсь.

Она кивнула, но в ее глазах мелькнула тень сомнения. Сергей понял, что Надежда слишком наблюдательна, и любая ошибка в его поведении может вызвать вопросы. Он прошел в свой кабинет, где была обширная библиотека. Взяв одну из книг – томик Ленина с немного потрепанной обложкой, – он устроился в кресле у камина, но мысли его были далеки от чтения. Он думал о Ворошилове, о Царицыне, о медальоне. Его знания из 2025 года были преимуществом, но и то же время и бременем. Он должен был использовать их так, чтобы не выдать себя.

Перед сном он достал медальон и еще раз посмотрел на фотографию Екатерины. Ее взгляд, строгий и печальный, словно спрашивал: «Кто ты? И что ты делаешь в его жизни?» Сергей закрыл медальон и спрятал его в ящик стола, решив, что никому не расскажет о находке. Это было его личное открытие, кусочек прошлого Сталина, который мог помочь ему понять, кем был этот человек.

Ложась в кровать, он посмотрел на темный потолок, где плясали тени от камина. Сон не шел. Он уже анализировал следующий день: разговор с Молотовым, доклад Орджоникидзе, возможные ходы Троцкого. Медальон, спрятанный в ящике, казался символом его миссии – сохранить человечность в мире, где власть искушала жестокостью. Он должен был быть готов к испытаниям. И он будет готов.

Глава 6

Кремль был пропитан напряжением, как небо перед грозой. Сергей сидел за массивным столом в своем кабинете, освещенном настольной лампой с зеленым абажуром. Его пальцы перебирали листы, это было письмо от Григория Зиновьева, доставленным вчера вечером. Бумага, слегка желтоватая, пахла табаком и чернилами. Текст был сухим, официозным, но за формальными фразами скрывалась угроза: Зиновьев предлагал обсудить на заседании ЦК вопрос о «партийных кадрах», явно нацеливаясь на ограничение влияния Сергея на назначения. Каменев, как всегда, оставался в тени, но его поддержка делала Зиновьева опаснее. Сергей понимал, что это не просто спор о должностях – это был вызов его власти как генерального секретаря, попытка оттеснить его на обочину, пока он не укрепил свои позиции.

Его ум, привыкший к юридическим баталиям, работал с холодной четкостью. Он знал из исторических книг, что должность генсека, которую многие считали бюрократической, станет ключом к абсолютной власти Сталина. Отдавать этот рычаг он не собирался. Его план был прост, но требовал точности: продвинуть лояльных людей на второстепенные, но стратегические посты в регионах, создавая сеть поддержки, не провоцируя при этом открытого конфликта. Зиновьев опирался на ленинградскую организацию, Каменев контролировал часть московских делегатов, а Троцкий, пока молчавший, был игроком, готовой нанести удар в любой момент. Сергей должен был действовать быстро, но осторожно.

Он вызвал Вячеслава Молотова. Молотов был идеальным союзником: дисциплинированный, внимательный к деталям, он не искал славы, но умел выполнять задачи с хирургической точностью. Сергей указал на стул, стоявший у стола, и начал без предисловий.

– Вячеслав Михайлович, – сказал он. – Зиновьев и Каменев готовят удар на ЦК. Они хотят забрать контроль над кадрами. Если мы это допустим, нас вытеснят. Нужно перехватить инициативу.

Молотов кивнул, его пальцы слегка постукивали по блокноту, который он держал на коленях.

– Я знаю, Коба, – ответил он тихо, но уверенно. Сергей вспомнил, что Коба это прозвище Сталина с молодости, и так его называли только очень близкие соратники.

– Зиновьев встречался с делегатами из Ленинграда, Ростова и Нижнего Новгорода. Они подготовили список из двенадцати человек для назначений. Семь – его, три – Каменева, двое – нейтральные. Он рассчитывает, что мы согласимся, чтобы избежать открытого конфликта.

Сергей усмехнулся, скрывая внутреннее напряжение. Зиновьев был мастером манипуляций, умевшим прятать свои амбиции за ленинской риторикой. Каменев, менее напористый, но расчетливый, усиливал его позицию. Сергей знал, что прямое противостояние сейчас было бы ошибкой – Троцкий мог использовать раскол, чтобы нанести решающий удар. Его знания из будущего подсказывали, что такие конфликты решались не громкими речами, а тихими договоренностями в кулуарах.

– Мы не будем спорить, – сказал он, наклоняясь к Молотову. – Пусть Зиновьев думает, что побеждает. Мы согласимся на двух его кандидатов – самых слабых, на малозначительные посты в Ленинграде. Но ключевые должности в Поволжье, на Урале, на Кавказе – наши. Я подготовил список: Каганович для Украины, Ежов для Поволжья, Шверник для Урала, Андреев для Сибири. Они лояльны, но не бросаются в глаза. Сможете убедить делегатов?

Молотов кивнул, быстро записывая имена. Его рука двигалась с механической точностью, словно он уже мысленно выстраивал план.

– Сделаем, – сказал он. – Я поговорю с делегатами из Киева, Самары и Тифлиса. Они поддержат, если пообещать финансирование для них. Но Зиновьев уже распространяет слухи, что вы «слишком много берете на себя». Он говорил об этом на закрытой встрече в Ленинграде. Каменев пока молчит, но, думаю, он готовит что-то свое.

Сергей почувствовал, как внутри закипает раздражение, но подавил его. Зиновьев играл на публику, используя образ «верного ленинца», чтобы выставить его выскочкой. Но Сергей знал, что партия ценит стабильность, а не громкие обвинения. Он должен был переиграть Зиновьева на его же поле.

– Пусть болтает, – ответил он, его голос стал жестче. – Главное – голоса делегатов. Убедите их, что наши люди укрепят партию, а не разделят ее на части. И следите за Каменевым. Его молчание и нарочитая нейтральность – это только маска. Если он начнет действовать, я хочу узнать это первым.

Молотов кивнул, закрыл блокнот и вышел. Сергей остался один, глядя на портрет Ленина над столом. Его строгие глаза, казалось, следили за каждым движением. Он достал из кармана серебряный медальон с фотографией Екатерины Сванидзе. Ее взгляд, строгий и печальный, напоминал ему о человеческой стороне Сталина – стороне, которую он должен был понять, чтобы не стать тем, кем боялся стать. Он спрятал медальон и вернулся к бумагам, перечитывая список делегатов.

Заседание ЦК началось в десять утра в Большом Кремлевском дворце. Зал с высокими потолками, украшенными лепниной, и массивными хрустальными люстрами, слегка позвякивающими от сквозняка, был заполнен делегатами – около ста человек, в основном мужчины в строгих костюмах, гимнастерках или военных шинелях. Сергей занял место в президиуме, между Молотовым и Григорием Орджоникидзе. Зиновьев сидел напротив. Каменев, как всегда, держался чуть в стороне, перебирая бумаги с деланным равнодушием.

Зиновьев взял слово первым. Его голос, громкий и слегка театральный, заполнил зал.

– Товарищи, – начал он, обводя делегатов взглядом, – партия стоит перед сложным выбором. Нам нужно единство, но оно невозможно без правильной кадровой политики. Мы должны назначать людей, верных ленинским принципам, а не тех, кто ставит личные амбиции выше дела революции. Я предлагаю список кандидатов, проверенных временем и делом.

Сергей почувствовал, как взгляды делегатов скользнули в его сторону. Это был явный выпад, замаскированный под общие слова. Он заметил, как Молотов слегка напрягся, а Орджоникидзе, сидевший рядом, тихо хмыкнул, явно не впечатленный. Сергей ждал своей очереди, постукивая пальцами по столу, чтобы скрыть внутреннее напряжение. Он знал, что должен говорить убедительно, но без агрессии, чтобы не спровоцировать раскол.

Когда Зиновьев закончил, Сергей поднялся. Его голос, хрипловатый и размеренный, разнесся по залу.

– Товарищи, – сказал он, глядя на делегатов. – Кадры – это основа нашей партийной работы. Без сильных руководителей в регионах мы не построим социализм. Товарищ Зиновьев прав: нам нужны люди, верные делу Ленина. Но эти люди должны быть не только идейными, но и способными работать на местах. Я предлагаю компромисс: утвердим часть кандидатов из списка товарища Зиновьева, но добавим наших товарищей, которые доказали свою преданность. Товарищ Каганович для Украины, товарищ Ежов для Поволжья, товарищ Шверник для Урала, товарищ Андреев для Сибири. Они знают нужды регионов и готовы служить партии.

Зал загудел. Имена были неожиданными, но Сергей выбрал их не случайно. Каганович был энергичным и лояльным, Ежов – пока незаметной фигурой, готовой исполнять приказы, Шверник и Андреев – надежными организаторами, не связанными с Зиновьевым. Делегаты начали перешептываться, и Сергей заметил, как Зиновьев нахмурился, а Каменев склонился к своему блокноту, избегая его взгляда.

Молотов взял слово, поддержав Сергея. Его речь была сухой, официальной, но убедительной, с акцентом на необходимость укрепления регионов. Орджоникидзе добавил несколько громких фраз о «партийной дисциплине» и «будущем социализма», что вызвало одобрительный гул среди делегатов с Кавказа и Украины. Зиновьев попытался возразить, настаивая на своем списке, но его аргументы звучали все менее уверенно. Сергей заметил, как делегаты из Поволжья и Сибири переглянулись – работа Молотова и Орджоникидзе дала свои плоды.

Заседание растянулось на шесть часов. Споры чередовались с перерывами, во время которых делегаты собирались в кулуарах, обсуждая предложения. Сергей использовал эти паузы, чтобы через Молотова и Орджоникидзе убедить ключевых делегатов. Он обещал финансирование для заводов в Самаре, кооперативов в Киеве, школ в Тбилиси. Это были не просто слова – он знал, что регионы нуждаются в ресурсах, и его предложения находили отклик. Зиновьев, напротив, делал ставку на идеологию, но его риторика начинала утомлять делегатов, ждавших конкретных решений.

В итоге компромисс был достигнут. Из двенадцати кандидатов Зиновьева утвердили только двух – на малозначительные посты в Ленинграде, где их влияние было минимальным. Остальные должности заняли люди Сергея: Каганович, Ежов, Шверник, Андреев и несколько менее известных фигур. Это была победа, пусть и не полная, но она укрепила его контроль над партийным аппаратом. Зиновьев покинул зал с кислым выражением лица, а Каменев, как всегда, молча собрал бумаги и ушел, не сказав ни слова.

Сергей вернулся в кабинет, чувствуя, как адреналин все еще бурлит в крови. Он сел за стол, достал блокнот и записал: «Зиновьев ослаблен, но не сломлен. Каменев выжидает. Троцкий молчал – это тревожный знак». Он знал, что Троцкий, наблюдавший за заседанием с холодной улыбкой, готовил свой ход. Его молчание было опаснее любых речей Зиновьева.

Он откинулся в кресле, глядя на портрет Ленина. Его строгие глаза, казалось, спрашивали: «Ты понимаешь, что делаешь?» Сергей достал из кармана медальон Екатерины Сванидзе и сжал его в руке. Ее взгляд напоминал ему о цене его действий. Он не был настоящим Сталиным, но с каждым решением он чувствовал, как грань между ним и этой ролью становится тоньше. Он спрятал медальон и вернулся к бумагам, перечитывая доклад Орджоникидзе о кадрах на Кавказе. Завтра будет новый день – новые интриги, новые решения. Он должен был быть готов.

Сергей вызвал секретаря и попросил подготовить письма для Кагановича и Ежова с инструкциями по новым назначениям. Он также поручил Молотову собрать информацию о настроениях в Лениграде – Зиновьев наверняка попытается контратаковать. Затем он перечитал заметки о Царицыне, вспоминая разговор с Ворошиловым. Конфликты Гражданской войны могли всплыть, и он должен был знать, кто из старых командиров может затаить обиду. Он добавил в блокнот: «Проверить связи Зиновьева с военными. Возможные союзники Троцкого».

Свет лампы стал тусклее, и Сергей почувствовал, как усталость накатывает волнами. Он встал, прошелся по кабинету, разминая затекшие плечи. Окно выходило на Красную площадь, где фонари отбрасывали желтые круги света на брусчатку. Он подумал о будущем – о 1937 годе, о войне, о миллионах жизней, которые он хотел спасти. Но каждый шаг в этой игре требовал компромиссов, и он боялся, что эти компромиссы могут сделать его тем, кем он не совсем хотел становиться.

Он вернулся к столу, взял перо и написал еще одну заметку: «Следить за собой. Не стать клоном Сталина». Затем закрыл блокнот, выключил лампу и вышел из кабинета. В коридоре его ждали охранники, тихо переговариваясь. Они проводили его до Мерседеса, стоявшего во дворе. Водитель молча открыл дверцу. Сергей сел сзади, чувствуя холодную кожу сидений. Машина тронулась, и он закрыл глаза, позволяя гулу двигателя заглушить мысли. Завтра будет уже новый бой. И он должен быть готов.