Текст книги "Тень Альбиона"
Автор книги: Андрэ Нортон
Соавторы: Розмари Эдхилл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)
Этелинг был самым лучшим и самым старым слугой его светлости. Это именно он поддерживал покои его светлости в Олбани именно в том виде, в каком им надлежало находиться, и гардероб его светлости – в таком состоянии, чтобы он соответствовал всем случаям жизни, от приема в королевском дворце до ночной беготни по лондонским крышам.
В дополнение к этим неоценимым талантам Этелинг славился еще и полнейшим отсутствием любопытства.
Но несмотря на столь беспримерные надежность и послушание, Этелинг умел быть настойчивым и строгим, когда того требовал долг. А потому, завидев своего господина в разворошенной кровати, Этелинг кашлянул.
Всякое шевеление под толстыми шерстяными одеялами прекратилось. Приободренный Этелинг попытался слегка прочистить горло.
– Ну ладно, ладно, Этелинг, – отозвалось стеганое покрывало. – Я уже проснулся.
Кровать скрипнула, и из-под одеял показалось виноватое лицо его светлости.
Ночь была долгой, а игра – серьезной; они с Костюшко вернулись в Лондон, привезя с собой убийцу, известного под кличкой Гамбит. После соответствующих расспросов и уточнений выяснилось, что это некий Шарль Корде, уроженец французской колонии Луизианы, и что он, несмотря на внешность оборванца, является доверенным и весьма высокопоставленным агентом Талейрана. Напарники оставили Корде на попечение Мисбоурна и решили отпраздновать успех; в памяти Уэссекса слишком живы были ночи, проведенные в канавах или под живыми изгородями, и потому он оказался чрезвычайно восприимчив к притягательной роскоши притонов и злачных мест Лондона.
Уэссекс провел рукой по волосам, возвращая им подобие порядка, признаваемого нынешней модой. Он взглянул на свою безукоризненную льняную ночную сорочку с таким видом, словно никак не мог вспомнить, при каких обстоятельствах он ее надел, – а потом перевел взгляд на слугу, со спокойствием, которое само по себе было обвинением.
– Чего желает ваша светлость сегодня утром, чай или шоколад? – сурово спросил Этелинг.
Уэссекс скривился.
– Моя светлость желает знать, в результате какого crise de coeur[10]10
* Душевного кризиса (фр.).
[Закрыть] ты, мой добрый Этелинг, вваливаешься ко мне в спальню раньше двух часов пополудни?
Тут его светлость посетило пренеприятное предчувствие.
– Я ни с кем не обещал встретиться сегодня утром?
– Нет, ваша светлость. Как вы неоднократно мне приказывали, я принял меры, дабы помешать вашей светлости назначать на сегодня какие-либо светские встречи ранее чем на вечер. Я сию минуту согрею воду для бритья, а ваша светлость может, если пожелает, перед завтраком просмотреть утреннюю почту.
Добившись своей цели, Этелинг покинул комнату. Неудовлетворенное любопытство довершило миссию слуги: молодой герцог окончательно проснулся. «Что же такого принесли с утренней почтой, чтобы Этелинг решился устроить этот любительский спектакль?» – заинтересовался Уэссекс.
Прежде чем он успел прийти к какому-либо определенному выводу, Этелинг вернулся в спальню, неся таз и ведерко с горячей водой. Под мышкой он держал футляр с бритвенными принадлежностями. Уэссекс спустил длинные ноги с кровати и потянулся за халатом, лежавшим тут же под рукой, на спинке кресла. Поежившись, герцог натянул халат. Он прошел мимо открытой двери, ведущей в туалетную комнату, и в зеркале трюмо заплясало искаженное отражение высокого светловолосого мужчины с лицом заостренным, как клинок.
Этелинг поставил тазик на наклонную крышку дубового буфета и примостил рядом ведерко. Налив воды в небольшую чашу, стоявшую наготове, он добавил мыла и принялся работать помазком, пока чаша не заполнилась пышной пеной. Когда все было готово, Этелинг перелил остатки воды из ведерка в таз. Над тазом поднялись струйки пара, и зеркало ненадолго подернулось дымкой.
– Если вашей светлости будет угодно…
– Моей светлости не угодно, Этелинг. И ты сам это прекрасно знаешь.
Уэссекс открыл футляр и извлек оттуда бритву.
Упорное желание его господина бриться самостоятельно наносило тяжкое оскорбление представлениям Этелинга о приличии. Но все мольбы слуги оставались тщетны. Его светлость лишь заверял Этелинга, что не хочет чрезмерно привыкать к его услугам, потому что так он совершенно разучится бриться сам, и в результате ему придется появляться при иностранных дворах небритым.
Этелинг конечно же не верил в эту неприкрытую чушь. Он просто считал, что его светлость упрям – весь в отца. С другой стороны, подобное упрямство было отличительной чертой Уэссексов и вызывало у Этелинга тайную гордость: ведь лишь безукоризненный слуга может ужиться с таким упрямым господином.
Когда Уэссекс наконец-то явил своему зеркалу и всему миру чисто выбритое лицо, он перешел в туалетную комнату. Этелинг уже стоял наготове, чтобы помочь герцогу справиться со всеми шедеврами портновского искусства, с которыми должен ладить джентльмен, следящий за модой.
Утренней почты пока что не было видно. Уэссекс знал, что ее принесут вместе с завтраком, и да поможет Бог человеку, который попытается нарушить тот порядок вещей, который Этелинг считает правильным.
Что ж, так тому и быть. Его светлость переключил внимание на одежду.
Поскольку Уэссекс собирался после обеда покататься верхом в Грин-парке, он остановил свой выбор на белых замшевых лосинах и сапогах цвета бычьей крови, с высокими голенищами и золотыми кисточками – такие шили лишь в одной-единственной мастерской, у Хоби. Рубашку из ослепительно белого батиста, с кружевными манжетами, затмевал собою жилет из бледно-желтого египетского льна. Жилет был украшен эмалевыми пуговицами русской работы, и на неярком фоне эти пуговицы особенно выразительно горели алым и темно-красным. Выбор галстука был делом нелегким, но его светлость предпочитал простоту и выбрал требуемое с первой попытки.
Этелинг вопросительно взглянул на шкаф с камзолами его светлости, но герцог лишь покачал головой. Его светлость пожелал сперва подобрать все прочие аксессуары. Особо не задумываясь, он выбрал часы, брелок и золотую булавку для галстука; все эти вещи не просто выглядели как обычные украшения, но и являлись таковыми. Затем Уэссекс надел на палец кольцо с герцогской печатью и решительно задвинул ящик.
После этого выбор камзола цвета красного вина был предрешен – и действительно, герцог, почти не размышляя, выбрал именно его. Пребывание в армии сделало Уэссекса, пожалуй, даже более чувствительным к деталям моды, чем это было свойственно большинству его товарищей.
Уэссекс холодно взглянул на шифоньер с бесчисленным множеством отделений, и на краткий миг ему отчаянно захотелось вернуться к своим людям – пусть даже в компании с блохами, скверной водой, постоянными простудами и всем прочим.
Вежливое покашливание Этелинга вернуло его светлость к реальности.
– Теперь, я полагаю, завтрак, – сказал Уэссекс. – И наконец-то утренняя почта.
Как правило, его светлость завтракал без особого аппетита, и если бы это зависело от него, еда – по крайней мере на этот раз – уступила бы первенство утренней корреспонденции.
Вскорости, прихлебывая горький шоколад и ожидая появления сдобных булочек с маслом, его светлость с энтузиазмом гончей, почуявшей зверя, принялся за содержимое нагруженного с горкой серебряного подноса для писем.
Верхнее письмо – бледно-сиреневый конверт из веленевой бумаги, так сильно благоухающий лилиями, что это наводило на мысль о похоронах, – Уэссекс бросил в камин не распечатывая. Он сделал это без малейших угрызений совести; Айвэ писала лишь затем, чтобы попросить денег, а Уэссексу казалось, что он уже и без того достаточно оплачивал ее удовольствия. Видит Бог, Уэссекс никогда не пошел бы на любовную связь с женщиной своего класса, но существовали пределы, ниже которых он не позволил бы себе опуститься. Миссис Арчер оказалась куда вульгарнее, чем представлялась сначала, когда Уэссекс познакомился с ней.
Уэссекс на миг нахмурился, потом выбросил эти мысли из головы. Вручить прощальный дар, дать понять, что им не следует более поддерживать знакомство, – и с этой связью будет покончено, причем без особых хлопот. Окончательно позабыв об этом деле, герцог продолжил перебирать почту.
Счета: от Таттерселла и Вестона, от Эспрея и Тальмаджи, от поставщика вин, от поставщика табака, от перчаточника. Уэссекс отложил их в сторону, чтоб оплатить в ближайшее время. Герцог отличался неаристократической пунктуальностью в оплате своих счетов. Роль игрока в Игре теней влекла за собой определенные последствия: она означала, что жизнь герцога постоянно находится под угрозой. А Уэссекс не хотел обременять нынешнего своего наследника – двоюродного брата, человека ученого и чрезвычайно рассеянного, – своими долгами.
Если бы Уэссекс умер, не оставив потомства, этот наследник не унаследовал бы ни герцогских долгов, ни герцогской короны; при учреждении этого герцогства было особо оговорено, что титул герцогов Уэссекских передается только по прямой линии. Но за семьей сохранялось родовое графство, и новый граф Скатахский вряд ли стал бы особо горько скорбеть об утрате герцогского титула: графство было и древним, и богатым. Родовое гнездо Скатахов, Лаймондхайт, находилось среди диких и прекрасных холмов Чевиота, и двоюродный брат и предполагаемый наследник Уэссекса уже обосновался там, в соответствии с пожеланием самого герцога. Его оттуда не выгонят, даже если Уэссекс каким-нибудь немыслимым образом умудрится произвести на свет наследника титула.
Поймав себя на столь необычном повороте мыслей, Уэссекс покачал головой. Должно быть, пробуждение в неурочный час вызывает у человека чересчур причудливые фантазии; да тут еще и недавняя неожиданная встреча с бывшей нареченной невестой. К счастью, Роксбари явно стремится утратить свою свободу ничуть не более, чем Уэссекс – положить этой свободе конец.
Ну так что же такое прячется в этой груде бумаги, что Этелинг сходит с ума?
Уэссекс принялся безжалостно перекапывать оставшуюся почту: карточки с приглашением на приемы, наверняка беспросветно скучные; две толстые пачки писем, присланные с нарочным, – и путешествовали они отнюдь не в сумках с дипломатической почтой…
Ага! Вот оно. От бумаги исходил едва заметный солнечный запах цветущего апельсина – тот же самый, что и от ее одежд.
Она писала не часто, эта выдающаяся женщина, после смерти матери ставшая для Уэссекса центром всей его жизни. Когда Уэссекс благодаря своим уникальным дарованиям был призван на более широкую сцену деятельности, они по совместной договоренности решили, что писать письма в подобной ситуации практически бессмысленно. Он, исходя из соображений безопасности, не мог даже обиняками рассказывать, как именно проводит время, а то ограниченное пространство, в котором все еще перемещалась она, вряд ли могло представлять интерес для него, после столь дальних путешествий. А потому они решили хранить свои чувства особо: не погребать под грузом перемен, накапливающихся с каждой минутой, а приберегать для тех редких случаев, когда им удавалось пообщаться лично, как это было до того, как отец Уэссекса отправился следом за его матерью в холодное царство Аида.
Уэссекс помедлил немного, прежде чем распечатывать письмо от бабушки.
Почему она написала ему именно сейчас?
Он не приехал в Бат, чтобы отпраздновать с ней Рождество; по правде говоря, в это время он находился весьма далеко отсюда. Они не извещали друг друга о своих приездах и отъездах; фактически до получения этого письма, отправленного из Лондона, у Уэссекса были все основания полагать, что вдовствующая герцогиня все еще находится в Бате, где она имела обыкновение проводить зимние месяцы. В свою очередь, герцогиня, отправляя письмо в Олбани, никоим образом не могла быть уверена, что оно его там застанет; Уэссекс вернулся из Франции всего неделю назад, а до своей городской резиденции добрался лишь вчера вечером.
Любопытно. Достаточно любопытно, чтобы Этелинг решился его разбудить. Уэссекс вскрыл конверт и внимательно прочел бабушкино письмо. Деланное безразличие сменилось полнейшей озадаченностью, а затем откровенным ужасом. Герцог перечитал письмо – раз, потом другой.
Вдовствующая герцогиня желала видеть своего внука за чаем, во вторник, в половине третьего. Просьба – совершенно необычная, если не сказать уникальная, – не сопровождалась никакими объяснениями. Просто повеление явиться, и все.
И вторник, о котором шла речь, наступил сегодня.
– Этелинг! – На миг его светлостью завладела неприкрытая паника. Он вскочил из-за стола, напрочь позабыв о завтраке.
Слуга, все еще в фартуке – он одевался так для выполнения некоторых работ по дому, – мгновенно явился на зов.
– Я ошибся, – сурово произнес герцог. – Этот сюртук мне не подходит. И я не еду сегодня кататься верхом.
Сара Канингхэм, леди Роксбари – то есть, как напомнила она себе, полноправная маркиза Роксбари, – с раздражением и изумлением оглядела гардеробную комнату своего лондонского дома, до предела забитую сундуками. Некоторые из них, как радостно сообщили маркизе слуги, не извлекались с чердака Мункойна еще со времен ее бабушки.
Возможно, подумала Сара, она не совсем точно сообщила Нойли о своих намерениях. Возможно, горничная решила, что должна подготовить свою госпожу к поездке в Тимбукту.
С момента бала-маскарада в Мункойне прошло всего три дня, но, к счастью, Саре не пришлось за этот краткий промежуток времени упаковывать и перевозить на пятьдесят миль севернее все свое хозяйство. Нет, слуги давно уже готовились к ежегодному переезду маркизы Роксбари в Лондон, и как только позволило состояние дорог, великое множество сундуков, ящиков, пакетов и свертков было отослано вперед.
А потому на следующее утро после бала, когда Сара обнаружила, что Уэссекс и его приятель, Костюшко, сдав пленника в суд графства, так и не вернулись обратно, для маркизы не составило ни малейшей проблемы приказать подать карету и отбыть в Лондон a l'instant.[11]11
* Немедленно (фр.).
[Закрыть]
Понадобилось три дня, чтобы добраться по неровным дорогам до Лондона, и у Сары было достаточно времени для обдумывания ситуации. Предположим, она сумеет отыскать Уэссекса. И что она ему скажет? Этот человек, Гамбит, наверняка уже растворился в толпе лондонцев, какую бы судьбу ни уготовил ему Уэссекс. И какое ей, собственно, дело до дальнейшей судьбы этого убийцы?
Но оставалась одна загадка. Ни во время первой их встречи с Уэссексом, ни при последующих – Сара не испытывала по отношению к нему ни малейшей влюбленности, и все же ей хотелось снова увидеть герцога – причем она сама не знала зачем. Она просто ощущала непреодолимое желание находиться рядом с ним.
Это очень странно. В конце концов, она вовсе не влюблена в этого человека, – а маркиза Роксбари вовсе не обязана кого-то ждать, даже ради того, чтобы доставить удовольствие герцогу Уэссекскому!
Возбуждение и страх, владевшие ею в вечер бала, и утомительная поездка в Лондон почти прогнали ощущение неуверенности. Каждый день Сара чувствовала себя все спокойнее и привычнее в роли леди Роксбари и перестала удивляться странным провалам в собственной памяти. Стоило ей что-нибудь забыть, как к ней тут же спешил с подсказкой кто-нибудь из слуг – или какой-нибудь гость еще охотнее подхватывал фразу маркизы и договаривал за нее.
Так что все было прекрасно.
Сара задумчиво смотрела на носок матерчатой туфельки, выглядывающий из-под подола неяркого утреннего наряда. Плотное зеленовато-голубое платье, скромно расшитое по лифу мелкими цветочками, прекрасно подходило для поездки, но в нем нельзя было показаться на глаза ни блистательному лондонскому свету, ни пышному двору короля Генриха Девятого Стюарта.
Ни ее крестной.
Когда Сара добралась до Херриард-хауса, ее там уже ждало послание. Херриард-хаус, почти такой же старый, как и Мункойн, находился довольно далеко от фешенебельной Пикадилли. Его грозный беломраморный фронтон в стиле итальянского архитектора Палладио смотрел на Парк-лейн и Гайд-парк. Позади дома находилась Гросвенор-сквер, а лишь в нескольких минутах езды севернее располагалась Хай-Холборн, дорога, соединяющая Лондон с Оксфордом. Отсюда Сара могла наблюдать за всем обществом и править этим маленьким островным королевством с имперскими владениями – при условии, конечно, что она потрудится сохранить добрые отношения с теми, кто могуществом превосходит даже ее.
И вдовствующая герцогиня Уэссекская, несомненно, входит в их число. Хотя крестная Сары и удалилась от общества после смерти своего единственного сына, она до сих пор оставалась лицом влиятельным, и если она вздумает выступить против Сары…
«Ох, Сара, не будь такой мнительной! Вдовствующая герцогиня – твоя крестная; она всегда относилась к тебе как к родной. Разве не она прислала к тебе даму Алекто, когда твой фаэтон столкнулся с бристольским почтовым?
Разве нет?»
Но самоирония не принесла желаемого результата. Память молодой женщины зияла раздражающими провалами, и, все еще чувствуя усталость после дороги – ее карета достигла Лондона буквально несколько часов назад, – Сара взяла с письменного стола конверт из бежевой веленевой бумаги и заново перечитала письмо:
«Вдовствующая герцогиня Уэссекская приглашает вас к себе на чай во вторник, 25 апреля…»
Сегодня.
В назначенный час Уэссекс прибыл в Дайер-хаус, с непередаваемой грацией сойдя с наемного фаэтона: его милость не держал экипажей, но в то же время не мог явиться к своей бабушке в наряде для верховой езды – это было бы вопиющим нарушением приличий. Герцогу открыл дряхлый дворецкий, состарившийся на службе этому семейству; Уэссексу хотелось бы видеть у входа в Дайер-хаус охрану понадежнее. Тем не менее его светлость вручил Лэнгли пальто и шляпу, взмахнул тростью с янтарным набалдашником и, воздержавшись от комментариев, поднялся на второй этаж, в гостиную.
В Дайер-хаусе даже днем царил полумрак. А потому его светлости понадобилось лишнее мгновение, дабы рассмотреть, что при вдовствующей герцогине находится еще кто-то, кроме дамы Алекто; еще одна женщина.
Затем он узнал гостью, и лишь долгие годы железной самодисциплины позволили герцогу сохранить внешнее спокойствие, какого требовали правила хорошего тона.
– Бабушка, мадам, – произнес Уэссекс, кланяясь обеим дамам.
Даже не стараясь скрыть те чувства, которые испытывала к нему, Сара, маркиза Роксбари, с ужасом уставилась на герцога.
– А, наконец-то вы пришли, Уэссекс, – произнесла вдовствующая герцогиня. – Вы ведь знакомы с леди Роксбари? Ну да, конечно; вы с ней даже помолвлены – сколько уже лет? – Герцогиня сделала паузу, но ни Уэссекс, ни Роксбари ей не ответили. Они словно лишились дара речи.
– Присаживайтесь же, Уэссекс, а я пока велю Лэнгли принести чай, – улыбнулась герцогиня.
Не в силах удержаться, Сара то и дело поглядывала на даму Алекто, компаньонку вдовствующей герцогини, незаметно пристроившуюся в углу гостиной. Но дама Алекто умела не только привлекать к себе внимание, но и, при необходимости, уклоняться от него, и Сара волей-неволей была вынуждена принять участие в беседе.
– Думаю, все мы с нетерпением ожидаем начала нынешнего блестящего сезона, – небрежно произнесла герцогиня. – Особенно если учесть, что на святки должна состояться свадьба принца.
– Принцесса Стефания должна приплыть в Англию где-то через месяц, – вежливо поддержал беседу Уэссекс – Думаю, она высадится в Шотландии и направится в Лондон через Йорк.
За какие-нибудь полчаса, прошедшие с момента прибытия герцога, Сара невзлюбила его еще сильнее – за ту легкость, с которой он откликался на каждую реплику вдовствующей герцогини. Положительно, этот человек не привык лезть за словом в карман.
– Все будут стремиться принять принцессу у себя, – сказала герцогиня. – Даже если принц Джеймс так и не смирился с этим браком, король Генрих всемерно желает его заключения, а это главное. Нам, конечно же, непременно следует пригласить принцессу на ваш свадебный бал; ее появление будет равносильно признанию того, что король одобрил ваш союз.
Беседа сбилась с ритма, и на краткий миг в комнате воцарилась тишина: герцог Уэссекский подыскивал достойный ответ. Сара, убаюканная размеренной беседой, в которой она не принимала особого участия, не сразу поняла, что именно было сказано. Когда же до нее дошел смысл слов герцогини, молодая женщина онемела.
– Простите, бабушка, что вы сказали? – в конце концов переспросил Уэссекс.
– А что такое? – невозмутимо отозвалась вдовствующая герцогиня. – Девяти лет помолвки должно быть довольно для любого мужчины. Тебе уже тридцать три – самое время жениться. У нас как раз хватит времени, чтобы объявить о предстоящем браке. Свадьбу можно сыграть в июне, чтобы не казалось, что она слишком уж явно приурочена к прибытию принцессы.
Уэссекс бросил на Сару бесстрастный взгляд, и молодая женщина, к собственному удивлению, истолковала этот взгляд как безмолвный крик о помощи. Но Сара понятия не имела, чем она могла бы помочь герцогу. И Гарднер, и Нойли говорили о помолвке леди Роксбари с Уэссексом как о чем-то само собой разумеющемся, и на фоне общественных ожиданий какое имело значение, что Сара считает этого человека холодным, бесчувственным уродом?
– Я не принимала решения выходить замуж за его светлость, – услышала Сара свой голос, словно откуда-то издалека.
Это замечание должно бы было порадовать герцога – неблагодарный, он стремился к этому браку ничуть не больше ее самой! – но Уэссекс вдруг ни с того ни с сего сердито взглянул на Сару и вскочил на ноги.
– Бабушка, это несерьезно! – произнес он. – Помолвка, заключенная в детстве, – кто в наше время считается с такими вещами? Всем известно, что я ни в коей мере не связывал свои интересы с маркизой…
– Вы были официально помолвлены, когда Саре исполнилось шестнадцать. Это трудно назвать детством – да и ты уже был отнюдь не ребенком, – перебила его герцогиня и с иронией добавила: – И всем известно, что вы не далее как на прошлой неделе удостоили Мункойн своим присутствием. Уэссекс, мне бы никогда и в голову не пришло, что вы можете быть столь непредусмотрительны – ходить с девушкой в «Альмэкс», появляться с нею повсюду! А ведь у вас не было бы недостатка в приглашениях, стоило лишь дать понять, что вы готовы принимать их.
Сара поняла, что она могла с тем же успехом вовсе здесь не присутствовать: Уэссекс спорил со своей бабушкой, а вовсе не с ней.
– Но, бабушка, я не желаю принимать их. Человеку в моем положении – ведущему определенный образ жизни – есть о чем думать помимо того, чтобы связывать себя по рукам и…
– Да, – парировала герцогиня. – Например, о том, что пора дать герцогству наследника.
Уэссекс вспыхнул и уставился куда-то поверх головы Сары. Сердце девушки забилось быстрее: эти двое обсуждали ее будущее, а на нее обращали внимания не больше, чем на пустое место!
– Я не собираюсь замуж! – громко повторила Сара еще раз. – Ни за герцога Уэссекского, ни за кого-либо другого.
– Но почему же, дитя? – мягко спросила герцогиня. Оказалось, что она вполне способна прислушаться к Саре, когда это совпадает с ее намерениями.
От столь резонного и рассудительного вопроса мысли Сары безнадежно смешались. Она уставилась на герцогиню, едва сдерживаясь, чтобы не вытаращиться самым дурацким образом.
– Потому, что довольно странно будет выглядеть свадьба, на которую не явится жених, – срывающимся голосом произнес Уэссекс.
– Или невеста! – с жаром подхватила Сара.
– Но, дорогие мои, у меня уже готов список гостей для свадебного завтрака, – сказала герцогиня все тем же мягким тоном.
На этот раз Уэссекс ничего не ответил, а просто схватил со столика свои перчатки и трость.
– Бабушка, и вы, ваша светлость, – благодарю за прекрасно проведенное время.
Герцог поклонился с подобающей вежливостью, развернулся и стремительным шагом удалился, прежде чем кто-либо из женщин успел хоть что-то сказать.
– Ах, – произнесла вдовствующая герцогиня, явно довольная подобным исходом, – по-моему, все идет неплохо. Тебе не кажется, дорогая? Мужчины в этом отношении похожи на молодых жеребчиков: нужно показать им упряжь и дать разок-другой удрать от нее. А потом уже можно спокойно их запрягать.
