Текст книги "Тень Альбиона"

Автор книги: Андрэ Нортон

Соавторы: Розмари Эдхилл
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

Прислушиваясь к шуму, Уэссекс вытащил пластины корсета, придававшего его костюму столь эксцентричную форму, зашвырнул их в кусты и натянул на себя камзол из тускло-коричневого бархата, лишь отдаленно напоминающий по фасону его прежний наряд. В каблуках туфель Уэссекса было запрятано по пять золотых наполеондоров. Этого должно хватить, чтобы добраться до гостиницы, стоящей у дороги на Кале, – там герцога ждали новая одежда, другие документы и быстрый конь, – если только Жаки еще не вышли на его укрытие. Но де Моррисси – если, конечно, покойный месье Грийо не соврал – лежит сейчас связанным в доме. Возможно, туда можно пробраться – пока еще можно и освободить его, пока Красные Жаки бьют чашки в гостиной.

Не тратя ни секунды на размышления, Уэссекс легко и неслышно помчался обратно к дому. Он старался не попадать в пятна света, льющегося из окон и дверных проемов, и двигался вдоль дома, пока не добрался до боковой двери, ведущей в комнаты прислуги. Один хороший пинок по двери, – Уэссекс, правда, сильно пожалел, что не мог надеть в этот поход вместо бальных туфель свои охотничьи сапоги, – и проход был свободен. Логично было бы ожидать, что в самый разгар вечеринки в подсобных помещениях будет царить суматоха, – но кухня, на которой оказался Уэссекс, была совершенно пустынна. Перевернутая бутылка вина, из которой все еще падали капля за каплей в бордовую лужицу, растекавшуюся по полу, свидетельствовала, насколько поспешным был исход здешних обитателей. Похоже, догадка подполья была верна: даже если у Красных Жаков и вправду есть свой шпион на каждой французской кухне, у каждой французской кухни есть свой способ загодя узнать о приближении Жакерии.

Затем на лестнице загрохотали пролетарские башмаки. Взгляд Уэссекса упал на дверь, обитую грубой зеленой байкой. Эта дверь отделяла помещения прислуги от обитых изящной, дамасской тканью гостиных мадам принцессы. Ближайшим предметом меблировки оказался огромный дубовый шкаф. Уэссекс подскочил к нему и принялся двигать его, до предела напрягая все мышцы. Массивный шкаф медленно начал отползать от стены. Послышалось дребезжание тарелок. Дубовый шкаф неспешно скользнул вперед – как раз в то самое мгновение, когда кухонная дверь начала открываться внутрь. Уэссекс вложил все силы в последний отчаянный рывок, и шкаф покачнулся, накренился… и изящно рухнул вперед под музыкальный звон бьющейся посуды. За дверью раздался взрыв проклятий. Уэссекс не преминул ответить от всей души, используя еще более грубые образчики уличного жаргона. Из-за забаррикадированной двери донеслись яростные удары. Эти звуки вызвали у Уэссекса легкую улыбку. Теперь оставалось лишь надеяться, что покойный мистер Грийо не солгал, говоря о местонахождении де Моррисси, – ведь Уэссекс только что перекрыл прямой путь, соединявший кухню с прочими частями дома.

Впрочем, кажется, хоть в этом на Грийо можно было положиться: капитан армии его величества Эйвери Ричард Харриман де Моррисси, лишь недавно выбравшийся из Вердена, лежал ничком на соломенном тюфяке в кладовке дворецкого, упакованный, словно подарочный рождественский гусь. Плачевное состояние одежды капитана красноречиво свидетельствовало, что взять его в плен оказалось весьма и весьма непросто. Когда же де Моррисси завидел герцога, лицо его побагровело.

– Уважаемый, – произнес Уэссекс, растягивая слова, – умоляю: когда я вас освобожу, направьте свой боевой пыл на наших общих врагов. Я – Уэссекс. Мы должны были встретиться с вами сегодня вечером – правда, в несколько иной обстановке.

– Нужно предупредить короля! – выдохнул де Моррисси, как только Уэссекс избавил его от кляпа. – Здесь заговор!

– Тут одни сплошные заговоры, – рассеянно пробормотал Уэссекс. Он трудился над веревками: де Моррисси был связан по рукам и ногам, причем настолько туго, что Уэссекс не решался пустить в ход свой крохотный ножичек, а узлы были затянуты накрепко. А Жакам, несомненно, потребуется не так уж много времени, чтобы сообразить, что у кухни два входа.

– Сен-Лазара собираются убить! – выпалил де Моррисси. – В Англии – и убийца уже в пути!

– Кто? – мгновенно подобравшись, спросил Уэссекс. Виктор Сен-Лазар, француз-изгнанник и способный придворный, являлся, похоже, единственным человеком, кому было под силу удержать от распада погрязшую в бессмысленных дрязгах французскую роялистскую фракцию. Потеря Сен-Лазара, заставляющего многочисленные роялистские группировки объединенными усилиями поддерживать военные усилия Англии нанесла бы сокрушительный удар по надеждам короля Генриха, мечтающего при поддержке контрреволюционеров вернуть на французский трон представителя законной династии Бурбонов. Убийство этого человека явилось бы грандиозным успехом республиканцев; по стране прокатилась бы такая волна террора, какой не бывало с тех самых пор, как стало известно, что Корсиканский Зверь способен теперь дотянуться и до самой Англии.

– Не знаю. Курьер, которого мы перехватили, знал только, что Сен-Лазара собираются убить шестнадцатого жерминаля.

– В «Газетте» писали, что до тех пор, пока не возобновятся заседания парламента, Сен-Лазар будет находиться в гостях у маркизы Роксбари. Значит, туда и направится убийца. Если нам почему-либо придется расстаться, любой ценой доставьте в Англию эти известия, – быстро произнес Уэссекс. Шестнадцатое жерминаля революционного календаря соответствовало двадцатому апреля по календарю, принятому во всем цивилизованном мире. То есть убийство должно произойти через восемь дней. Чтобы добраться до Лондона вовремя и передать предупреждение, понадобится сверхчеловеческая удача и нечеловеческая скорость.

Последний узел ослаб под искусными пальцами Уэссекса в тот самый момент, как кухонная дверь, выходящая в сад, вылетела с громким треском. Де Моррисси скатился с тюфяка и распрямил затекшие руки и ноги: молодой Джон Буль[6]6
  * Прозвище типичного англичанина.


[Закрыть] в расцвете мужских сил. Он улыбнулся, сверкнув в полумраке белоснежными зубами:

– Можете положиться на меня, сэр!

А потом им стало не до разговоров. Первый Красный Жак, возникший в дверном проеме, получил пулю в горло из маленького пистолетика Уэссекса и осел на пол, содрогаясь в конвульсиях. Де Моррисси выхватил из рук убитого дубинку – признак должности – и воспользовался ею, чтобы покрепче врезать в челюсть следующему противнику, а затем присоединился к Уэссексу, вооружившись не только дубинкой, но и пистолетом наподобие герцогского.

– Ну, кто еще хочет умереть? – обратился Уэссекс к троим новым противникам. В голосе его звучало самое искреннее любопытство. Похоже, никто из них не горел желанием дать ответ на этот вопрос.

Краем глаза Уэссекс заметил, как де Моррисси выскользнул через кухонную дверь. И это было в общем-то неплохо – не считая того, что в растрепанном виде и при полном отсутствии каких бы то ни было документов его в самое ближайшее время схватит какой-нибудь член Комитета гражданской безопасности: они постоянно рыщут по городу, прочесывая его с неусыпной бдительностью. А де Моррисси не знает ни слова по-французски. Из-за света, исходящего от печи, красные шапки Жаков приобрели еще более кровавый оттенок. Угрожающе помахивая позаимствованным оружием, Уэссекс вынудил противников пятиться, пока они не сбились в беспорядочную толпу около печи. Жаки неуверенно переминались: их гипнотизировала чернота пистолетного дула. Но в действительности преимущество было на их стороне, и вскоре они должны были это осознать.

– Давайте! – сдавленным шепотом скомандовал де Моррисси из-за двери.

Уэссекс вскинул пистолет и выстрелил.

Пуля не задела ни одного из Красных Жаков, но Уэссекс в них и не целился. Его мишенью был некий предмет, приютившийся на полке над печью, и пуля попала точно в цель. Она разнесла вдребезги кувшин, и масло закапало на раскаленную железную поверхность печи.

Закапало…

Задымилось…

Загорелось.

С громким шипением вся железная поверхность плиты вспыхнула жарким пламенем. Стараясь увернуться от огня, один из Жаков толкнул своего товарища в самое пекло, а третий рухнул от удара дубинки Уэссекса. Его милость не стал задерживаться, чтобы досмотреть представление до конца; он в мгновение ока выскользнул за дверь, на ходу схватил де Моррисси за руку и пустился бежать, как лисица, завидевшая гончих. Двое мужчин промчались через сад и выскочили на улицу, которая до самого последнего времени считалась тихим и респектабельным районом Парижа.

Уэссекс хорошо знал Париж; это было его профессией – знать подобные вещи. Вскоре герцог вместе со своим подопечным находились уже в нескольких улицах от дома принцессы и оторвались – по крайней мере на время – от преследователей.

– Что теперь? – тяжело дыша, поинтересовался де Моррисси.

– Хороший конь и дорога на Кале, – отозвался Уэссекс – Похоже, у меня свидание с маркизой Роксбари – не могу же я обманывать ожидания дамы!

5 – LA BELLE DAME SANS MERCI[7]7
  * Безжалостная красавица (фр.). Строчка из известной баллады.


[Закрыть]
(ДВАДЦАТОЕ АПРЕЛЯ 1805 ГОДА)

ШЕЛ ДВАДЦАТЫЙ ДЕНЬ АПРЕЛЯ. С момента крушения почтового фургона, спешившего в Лондон, миновало четыре дня. Молодая женщина, лежавшая в массивной кровати с балдахином, раздраженно ворочалась, пытаясь сбросить тяжелое бархатное вышитое покрывало, что защищало ее от апрельской прохлады. Но каждый раз, как это ей удавалось, тихая, спокойная женщина, сидевшая в кресле у камина, вставала и снова укрывала мечущуюся больную. Тихую женщину звали Гарднер, и она не так уж давно была няней молодой маркизы Роксбари – а до того вынянчила мать маркизы и мать ее матери. От старости кожа Гарднер приобрела слабый фарфоровый оттенок, но осанка женщины оставалась по-прежнему безукоризненной, а в разноцветных глазах – один был голубым, второй карим – светился живой ум. – Как она?

Дама Алекто вошла в комнату бесшумно, словно кто-нибудь из друзей Сары Канингхэм, индейцев из племени кри. Доверенная посланница вдовствующей герцогини Уэссекской взглянула на кровать, где во сне, навеянном настойкой опиума, лежала женщина, известная миру под именем маркизы Роксбари – маркизы Роксбари, таинственным образом восстановившей пошатнувшееся здоровье. В руках дама Алекто – Алекто Кеннет этого мира – держала резную деревянную шкатулку, инкрустированную серебром. За долгие годы серебро успело потускнеть и сделалось почти черным.

– Хорошо – насколько хорошо может себя чувствовать человек, чья душа все еще бродит меж мирами, – ответила Гарднер. В ее негромком голосе слышалась шотландская картавость, так и не изжитая со времен девичества. – Я молюсь, чтобы нам повезло и мы смогли снова привести ее к нам.

– Одного везения для этого недостаточно, – произнесла дама Алекто, словно разговаривая сама с собой. Сильная магия, отдернувшая завесу меж мирами, позволила одной Саре выйти, а другой – войти. Женщина, родившаяся в этом доме, на этой самой постели, была мертва и осталась в мире, ныне закрытом для здешних обитателей, – но ее двойник уже находился здесь и был облечен всей ее властью. Дама Алекто снова оглядела больную – куда более придирчиво, чем любой из слуг лжемаркизы. Человек, знающий, на что обращать внимание, с легкостью понял бы, что это не урожденная маркиза Роксбари. Обветренная кожа, шрамики от ран, которые Сара Канингхэм, леди Роксбари, не получала никогда, – различия были очевидными, хотя и малозаметными. Даже доктор Фальконер, личный врач ее светлости, которого спешно вызвали второй раз за день, ограничился тем, что вернул Сару в поместье – и пришел в ярость, обнаружив, что его пациентка дышит свободно, а все признаки скоротечной чахотки исчезли. Фальконер приписал улучшение здоровья маркизы какому-нибудь зелью из тех, которыми пользовалась дама Алекто…

«Мне следовало ожидать от вас чего-нибудь в этом духе! – яростно отчитывал он ошеломленную Сару. – Разве ваша светлость не знает, что подобные сделки добром не заканчиваются?»

Дама Алекто улыбнулась своей кошачьей улыбкой – ей вспомнился момент, представший ее глазам в гадательном шаре. Пусть себе молодой Фальконер думает, что Роксбари заключила запретную сделку с Древним народом, – все лучше, чем если он заподозрит правду. Надо позаботиться, чтобы он не возвращался к постели малышки до тех пор, пока уже не сможет заметить никакой разницы между нынешней своей пациенткой и той женщиной, которую он знал до несчастного случая на дороге. Отметины, оставленные работой, солнцем и ветром, поблекнут под воздействием времени и смягчающих лосьонов, а шрамы можно скрыть при помощи косметики, мушек и длинных атласных юбок. Но было одно различие, неподвластное действию «Датского лосьона для дам», внутреннее. Эта Сара ничего не знала о своей двойной жизни и своих обязательствах, и они не смели рассчитывать, что молодая женщина добровольно примет их на себя. Дабы обтесать эту новую Сару так, чтобы она соответствовала их планам, требовались более хитроумные приемы – и более жестокие, нежели те, которыми дама Алекто пользовалась до сих пор. А даме Алекто чрезвычайно хотелось найти другой путь.

– Почитайте ее светлости еще, Гарднер, – сказала дама Алекто. – А я приготовлю ей укрепляющее.

Гарднер принялась читать:

– «Четырнадцатое апреля 1798 года. Сегодня состоялись мамины похороны. Все прошло прекрасно. Катафалк везли шесть черных лошадей с плюмажами. Сам король Генрих передал горячие соболезнования. Собралось все графство, и я даже не знаю, сколько денег Бакленд роздал слугам в память об их верной службе матушке. Теперь Мункойн мой, а я – маркиза! Как странно: все твердили, что мне следует начать выезжать в свет в этом сезоне, не дожидаясь следующего года, хотя, конечно же, до того, как я сниму траур по маме, все должно быть очень прилично. А еще меня должны представить ко двору, и мне необходимо обзавестись полным гардеробом по последнему слову моды – хотя все должно быть черное; какой унылый цвет! Но возможно, я положу начало новой моде. В конце концов, теперь я – Роксбари…»

Пока звучал негромкий голос Гарднер, монотонно читающей вслух дневник леди Роксбари, дама Алекто поставила на столик у кровати больной шкатулку из черного дерева и, откинув крышку, извлекла оттуда небольшой хрустальный флакон с «Настойкой Леты». В неярком пламени свечи жидкость во флаконе отливала зловещим фиолетовым оттенком. Хороший глоток этой настойки – она готовилась по рецепту самой госпожи де Монтеспан, бережно передававшемуся из рук в руки на протяжении столетий, – мог полностью стереть память, так что человек уподобился бы новорожденному младенцу. Но не этого они желали для новой Сары. Эта женщина-подменыш, доставленная сюда с таким трудом, должна будет занять место леди Роксбари в высшем свете. Она должна ради Мункойна выполнить свой долг и выступить против корсиканского тирана, опустошающего Европу по ту сторону Ла-Манша, – и занять место своего двойника, чья жизнь оборвалась столь безвременно из-за ее же собственного безрассудства и глупости.

Дама Алекто осторожно отмерила несколько капель тягучей жидкости в серебряную ложку. Перелив порцию настойки в граненый хрустальный бокал, Алекто добавила туда вина и встряхнула несколько раз, чтобы жидкости хорошенько перемешались.

– Ну, ваша светлость, – обратилась она к дремлющей девушке, – пора заняться вашим лечением.

Всю последнюю неделю Уэссекс провел в пути. Предостережение, которое он доставлял, было слишком щекотливым, чтобы доверить его даже гелиографу, способному связать людей на побережье с английскими кораблями, патрулирующими Ла-Манш. Ему пришлось потратить три драгоценных дня, чтобы добраться вместе с де Моррисси от Парижа до Кале, и еще один бесконечный день он ждал, пока баркас сумеет причалить и забрать их. В Дувре их пути разделились: Уэссекс верхом отправился в Лондон, а де Моррисси должен был, отдохнув немного, добыть или нанять какое-нибудь другое средство передвижения.

На протяжении всего бурного дня, в течение которого они пересекали Ла-Манш, Уэссекс расхаживал по палубе, не находя себе места. Он думал лишь об одном – как побыстрее доставить сведения, добытые де Моррисси, и спасти Сен-Лазара.

Сен-Лазар находился в Мункойне. Уэссекс пораскинул умом. Ему пришлось признать, что он совершенно не знает леди Роксбари, несмотря на то что его бабушка была ее крестной – и более того, он сам был помолвлен с Сарой еще с того времени, когда ей исполнилось шестнадцать, а ему двадцать четыре. Уэссекс работал на короля и свою страну, а потому за прошедшие годы ему не слишком-то часто приходилось видеться с этой девушкой – но вот не слышать о ней было просто невозможно: о ее нашумевших приемах, о ее властных манерах, о ее скандальных друзьях. Эти скандалы были настоящей притчей во языцех с тех самых пор, как маркиза начала выезжать в свет, – но ее помолвка почти не привлекла к себе внимания. А у человека, подвизающегося в Игре теней, не остается времени на тесный мирок высшего света. И в самом деле, сколь возмутительным ни было поведение маркизы Роксбари, сам герцог вел себя еще хуже.

Руперт Сен-Ив Дайер, герцог Уэссекский, был третьим, кто носил этот высокий титул, – впрочем, его дедушка, прежде чем подняться столь высоко, был наследником графского титула Скатах, рода, который уже считался древним, когда Вильгельм Завоеватель еще только направил свои корабли к саксонскому берегу. Герцогство Уэссекское, подобно многим английским владениям, дающим право на титул пэра, было сотворено капризами королей из династии Стюартов – в данном конкретном случае королем Карлом Четвертым в честь столь памятного события, как рождение дедушки нынешнего Уэссекса. Как можно было ожидать, исходя из причины создания титула, на лице Уэссекса явственно читались признаки родства со Стюартами. Хотя светлые пшеничные волосы с золотистым отливом свидетельствовали о примеси крови Плантагенетов, глаза герцога были жгуче-черными, как у настоящего Стюарта. А еще Уэссекс был столь же упрям, столь же непреклонен при достижении цели, столь же страшен для врагов и столь же верен друзьям, как это было свойственно всем потомкам этого королевского рода.

Хотя в глазах всего мира Уэссекс был всего лишь капитаном Одиннадцатого гусарского – «Херувимов» – полка, который в настоящий момент вместе с генералом Уэллесли прилагал все мыслимые усилия, чтобы подорвать господство Наполеона в Европе, – его капитанский чин был почти что пустой формальностью, карт-бланшем, обеспечивавшим ему достойный прием в определенных кругах, где Уэссексу приходилось вращаться. Война Уэссекса велась не на полях сражений, а в неприметных условиях, в загородных домах, при иностранных дворах, в тылу врага.

Организация, на которую в действительности работал Уэссекс, не имела никакого отношения к армии. Орден Белой Башни – наполовину элитный клуб, наполовину рыцарский орден – явился из иного века, не похожего на нынешний.

Этот орден получил свое имя в честь древнейшей цитадели английских королей. Он был основан Карлом Третьим и являлся продолжением той шпионской сети, что основал лорд Уолсингэм во времена Глорианы. Эмблемой ордена служила серебряная башня на красном фоне; нагрудный знак с изображением этой эмблемы лежал где-то на дне платяного шкафа в покоях Уэссекса в Олбани. Герцог выкапывал его оттуда лишь в тех редких случаях, когда от него требовалось явиться ко двору при полном параде.

Членство в «Белой Башне», официальной организации прикрытия английской короны, было высокой честью, даровать которую мог лишь король – негласно, без публичного оповещения. «Белая Башня» действовала в обстановке строжайшей секретности, и об истинном ее назначении знал лишь сам король Генрих и несколько самых доверенных его министров. С самого момента основания орден был предназначен для защиты интересов английской короны в любом уголке света, где этим интересам будут угрожать… и для сбора информации, что помогала бы Англии уберечься от ловушек европейской политики. Ныне же, вот уже свыше десятилетия, внимание «Белой Башни» было приковано к Франции и к ее имперским амбициям.

Уэссекс был официально принят в орден, когда ему исполнился двадцать один год, – сразу после его возвращения из Оксфорда. Члены ордена собирались раз в году на обед, который проводился в самой Белой Башне, и насколько было известно широкой общественности, этот обед был единственным, что объединяло членов ордена. В эпоху, когда все благоговели перед «Доблестными Воинами» и считали офицеров разведки и их еще более засекреченных собратьев трусами и шакалами, известие о том, что король пользуется услугами подобных людей, могло спровоцировать вторую гражданскую войну в Англии. Или, как минимум, привести к отставке правительства.

С того самого момента, как он дал клятву верности, Уэссекса бросало в дрожь при мысли о том, что его семья обнаружит, как именно он служит короне. Уэссекс был уверен: известие о том, что ее обожаемый внук сделался презренным шпионом, убьет бабушку. А если даже и нет, то если правда о его постыдном занятии станет достоянием гласности, это вынудит ее полностью удалиться от общества – судьба, почти столь же ужасная. По множеству причин – в том числе и от стыда – Уэссекс избегал того, чтобы занять в обществе подобающее ему место; но сейчас герцог сожалел, что всегда был столь безразличен к традиционным развлечениям своего класса. Почему Сен-Лазар в ожидании начала заседаний парламента отправился именно в поместье леди Роксбари – по чистой случайности? И что такого имелось в Мункойне, что даже сейчас могло поспособствовать убийце, подосланному французами? А может, Роксбари ведет двойную игру, как и он сам?

Одна лишь мысль об этом заставила Уэссекса в изнеможении прикрыть глаза. Пускай она англичанка, пускай они помолвлены – но если Роксбари служит врагу, она не дождется от него милосердия. Его хозяева хорошо вымуштровали своего пса; так пусть же идет охота – без жалости и снисхождения.

Меньше чем через час после прибытия их корабля в Дувр Уэссекс уже затребовал лошадь, которую держал здесь в конюшне, и поскакал по почтовой дороге в Лондон. Фризский конь только и ожидал момента, чтобы пуститься вскачь; едва почувствовав, что его хозяин уже в седле, Стриж прижал уши и прянул вперед через мощенный булыжником двор конюшни, а за воротами перешел в ровный галоп.

Чтобы добраться от Дувра до Лондона, карете с упряжкой из шести лошадей требовался целый день. Фаэтон, специально построенный с расчетом на быструю езду и запряженный парой жеребцов, делающих двенадцать миль в час, мог преодолеть это расстояние за шесть часов.

Уэссексу со Стрижом хватило четырех.

Когда они выезжали из Дувра, было еще темно; а сейчас день – девятнадцатое апреля – был в разгаре. К тому моменту, когда впереди показались шпили Лондона, Стриж уже был весь взмыленный и начал спотыкаться. Уэссекс придержал лошадь, пытаясь по мере сил щадить измученное животное, но у него не было возможности завернуть домой и передать Стрижа в руки опытного конюха. Сведения, которые вез Уэссекс, были настолько срочными, что не терпели ни малейшей задержки.

Но любому, кто увидел бы этого черноглазого мужчину, когда он въехал на Бонд-стрит и бросил поводья Стрижа одноногому калеке в сильно потрепанном военном мундире, именно для этого устроившемуся рядом со входом в модный магазин верхней одежды, даже в голову не пришло бы, что у Уэссекса может иметься какое-либо дело, более настоятельное, чем выбор ткани на новый камзол. Ни по осанке герцога, ни по его манере держаться невозможно было заподозрить, что Уэссексу уже много суток не доводилось спать в кровати. Правда, заляпанные грязью сапоги и пропыленный камзол намекали на ночь скачки, но высший свет ничего не имел против этой забавы, почти столь же опасной, как и война.

– Прогуляй его, – велел Уэссекс, сунув ветерану золотой. – Я скоро вернусь.

Он пересек полосу брусчатки, отделяющей его от места назначения, толкнул дверь и вошел.

– Лорд Уэссекс!

Хозяин магазина – его звали Флауэрс, и Уэссекс понятия не имел, действительно ли это его настоящее имя и имеет ли он отношение к той одежде, которую герцог время от времени у него приобретал, – заспешил навстречу знатному посетителю. На его лице было написано именно такое выражение, каковое подобало преуспевающему портному, имеющему возможность выбирать себе клиентов из сливок общества.

– Мы слыхали, что вы еще несколько недель назад уехали в поместье.

Уэссекс мрачно усмехнулся. Ведь не мог же Флауэрс сказать, что он думал, будто Уэссекс все еще находится во Франции, не так ли?

– Боюсь, Флауэрс, у меня будет к вам срочное поручение. Возникли некоторые сложности с французским бархатом.

– Не угодно ли будет вашей милости пройти в примерочную? – угодливо произнес Флауэрс. Он провел Уэссекса мимо комнаты закройщиков, где стояли манекены с недошитыми нарядами, в маленькую кабинку, расположенную в дальней части магазина, и оставил его там, задернув боковые стенки шторой из слегка пыльного зеленого бархата.

Уэссекс надавил на определенный участок задней стены кабинки, обшитой деревянными панелями, и подождал несколько мгновений, пока изнутри не раздался щелчок открывшегося замка. Панель отъехала в сторону, и Уэссекс шагнул в вестибюль, не принадлежащий ни одному из домов Пикадилли.

Дворецкий в безупречной ливрее уже поджидал Уэссекса; а по сторонам от входа, как обычно, стояли два рослых лакея, чьи немного архаичные жезлы – атрибут должности – при необходимости легко превращались в грозное оружие.

– Мне нужно повидаться с Мисбоурном, – отрывисто произнес Уэссекс. В его голосе наконец-то послышались нотки усталости.

– Я узнаю, дома ли лорд, – невозмутимо отозвался Чартерис, как будто это тайное убежище было обычнейшим домом, на который так старательно пыталось походить. Уэссекс в который раз подавил неуместный порыв передать с этим безукоризненным дворецким свою визитную карточку. – Не угодно ли будет вашей милости подождать в Синей гостиной?

На первом этаже этого строения располагались четыре маленькие комнаты; за те годы, что он принадлежал к «Белой Башне», Уэссексу приходилось дожидаться приема во всех. Не считая цветов, употребленных в их отделке и меблировке, – красный, желтый, фиолетовый и синий, по которым комнаты и получили свои названия, – помещения были одинаковыми, вплоть до малейших деталей. Уэссексу никогда не удавалось установить ни причин, ни схемы, по которым его отсылали бы в ту или иную комнату. Впрочем, цвет был вещью незначительной по сравнению с содержимым графинов, стоящих в буфете каждой из комнат.

Поскольку Уэссекс уже очень долго не имел возможности выспаться, он, обойдя своим вниманием кларет, до половины наполнил граненый хрустальный бокал контрабандным французским коньяком. Крепкий напиток подстегнул иссякающую энергию, и за время отсутствия Чартериса герцог успел немного привести в порядок свою заляпанную грязью одежду.

– Не угодно ли будет вашей милости следовать за мной? – бесстрастно произнес дворецкий.

Уэссекс поднялся следом за ним по винтовой лестнице на второй этаж. Дверь, расположенная в конце коридора, была обита кожей; Чартерис не стал стучаться, а просто толкнул дверь и пропустил Уэссекса внутрь.

Повинуясь давней привычке, герцог остановился у самого порога, позволяя глазам привыкнуть к полумраку. Комнату освещали лишь несколько фонарей; пламя свечей отражалось от бутылок со спиртным, наполняя комнату теплым, размытым сиянием коньячного оттенка. В этой комнате не было окон, но во всем прочем она в точности походила на библиотеку истинного джентльмена и точно так же была заполнена книжными полками и всяческими редкостями. Задернутые шторы, слева от Уэссекса, придавали помещению вид обычной комнаты, но за ними находилась кирпичная стена.

Лорд Мисбоурн сидел за своим письменным столом. Завидев Уэссекса, он поднялся – незаметный, терпеливый паук, ожидающий, пока в его сети приплывут нужные сведения.

Жизнь Джонатана Милона Ариоха де ла Форте, третьего барона Мисбоурна, с самого начала была омрачена тремя крупными недостатками: он родился католиком, альбиносом и блестящим математиком. Третий недостаток, пожалуй, можно считать самым серьезным, поскольку в дни юности помыслы барона были заняты одними лишь цифрами, и это мешало ему с должным старанием трудиться над компенсацией двойной черной метки: подозрительной иностранной веры и внешности, причудливой до уродства. Вместо этого барон позволил общественному порицанию загнать себя еще глубже в научные занятия и воспользовался научными занятиями, чтобы напрочь позабыть об окружающем мире.

Но время сыграло с лордом Мисбоурном жестокую шутку. Математика, королева чистых наук, – непостоянная владычица: она рано выбирает своих возлюбленных и покидает их, когда они еще молоды. Когда ему было чуть за тридцать, в один прекрасный день барон проснулся и обнаружил, что из имущества у него осталось лишь старинное имя и ветхое разоренное поместье.

Но время его оказалось потрачено не совсем впустую – по крайней мере, в глазах окружающего мира. Побочным продуктом пристрастия барона к числам был его интерес к кодам, причудливая способность к решению головоломок, создавшая Мисбоурну авторитет среди определенной части общества. Мисбоурн уродился альбиносом, и это закрывало ему путь к обычным занятиям – даже неяркое зимнее английское солнце слепило ему глаза. А религия отрезала ему путь к общественной должности. И потому барону непросто было найти новый выход для своей энергии, прежде устремленной исключительно на поиски чистого знания. Но когда рано развившаяся любовь к математике сменилась интересом к более мирским головоломкам, Мисбоурн вместо чисел принялся проверять свои теории на людях и разыгрывать гамбиты на шахматной доске Европы. Именно Мисбоурну Уэссекс докладывал о выполненных заданиях, и именно от него получал приказы.

Уэссекс не мог даже предположить, каков же на самом деле возраст этого человека. За все то время, что герцог был знаком с ним, Мисбоурн ни капли не изменился: фигурой он больше всего напоминал тощее пугало, что приводило в отчаяние его портного, а бесцветные глаза барона поглощали отсветы ламп и сверкали в полумраке, словно раскаленные угли.

– Уэссекс – Приветствие Мисбоурна было, как всегда, предельно кратким. – Мы уже боялись, что вы погибли; наши политики в Париже подозревали, что один из наших агентов попал в ловушку.

Он указал на глубокое кресло рядом со своим столом. Уэссекс с сожалением покачал головой.

– Я слишком много времени провел в седле, – пояснил герцог. Ему не слишком-то хотелось взять и уснуть в присутствии своего непосредственного начальника. Мисбоурн уселся сам и выжидающе взглянул на Уэссекса.