Текст книги "Современный венгерский детектив"

Автор книги: Андраш Беркеши

Соавторы: Тибор Череш,Ласло Андраш
сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 34 страниц)

30

–  Ты выполнил ее последнее желание?

–  Нет.

–  Поэтому она и покончила с собой?

–  Не знаю.

После кофе Кёвеш встал из-за стола и предложил Гудуличу немного пройтись. Ведь после обеда это особенно полезно для здоровья. Прогулка окончилась у входа в районное отделение милиции. Буриан уже ждал их. Втроем они поднялись в кабинет Кёвеша.

– Пора заканчивать дело об убийстве Шайго, Буриан. Престольный праздник кончился, ссылаться не на что.

– Как и до сих пор,– откликнулся Буриан.

– Да, но правда, я был уверен, что преступник никуда не скроется.

Гудулич покраснел.

– А самоубийство?

– Самоубийство ли?

– В этом мы разберемся самым тщательным образом. Каково мнение врача?

– Он считает, что она повесилась.

Майор Кёвеш снял очки и помассировал переносицу. Он носил их только для работы и еще не успел к ним привыкнуть.

– Ты как думаешь, Геза?

– Вполне допустимо.

– Допустимо? – Буриан возвысил голос.– У вас, Гудулич, могли бы быть более точные наблюдения на этот счет!

– Почему? – Кёвеш опять оседлал нос очками.

– Потому что покойная провела свою последнюю ночь

у товарища Гудулича.

– Это правда, Геза? – спросил майор Кёвеш.

– Правда.

– Может, ты имеешь что-нибудь добавить?

– Добавить? На рассвете третьего дня после убийства одна из подозреваемых… кончает жизнь самоубийством. Разве этого мало?

– Одна из подозреваемых? Кто сказал, что Анна Тёре была одной из подозреваемых? Товарищ Буриан, вы?

– Нет, но…

– Для меня и это «но» неожиданность.

– Убийца приехал на хутор на мотоцикле, товарищ майор.

– Да, такова была моя версия. И сейчас еще не поздно взять образцы грунта из бороздок на шинах. Но зачем, если владелец этого мотоцикла и так не станет отрицать,

что позавчера ночью он ездил на хутор и сделал круг перед домом Давида Шайго. Не так ли, Геза Гудулич?

Гудулич ожидал этого вопроса. На его и без того красном лице выступили капельки пота.

– Разумеется. Ведь я успел поговорить с женой Халмади.

– Я тоже знаю от нее об этом,– подтвердил Буриан. Майор Кёвеш покачал головой.

– Мне она ничего не сказала. Муж запретил. Итак, твоя очередь, Геза.

– Я подтверждаю все, что сказал здесь старший лейтенант. А что еще вам сообщила Бёжи Халмади?

– Что на мотоцикле была пассажирка. Женщина в низко повязанном платке.

– Это ясно, – вздохнул Гудулич.– Особенно теперь, после самоубийства.

Оба офицера помолчали, думая каждый о своем.

– Тебе надо было сразу сказать обо всем, Геза. Теперь промолчал Гудулич.

– Именно тебе, ведь ты сам служил в органах милиции.

– Я думаю, самоубийство сказало об этом яснее всего.

– Не торопитесь,– прервал его Буриан.– Ведь была еще ночь.

– Почему она провела свою последнюю ночь у тебя, Геза?

– Почему? Какая цель может быть у женщины в таких случаях.

– И после того, как ты выполнил ее последнее желание, она покончила с собой?

– Я не выполнил ее желания.

– Значит, она покончила с собой поэтому?

– Нет. Не знаю.

– Или она просила тебя о чем-то, чего ты не выполнил? А если бы выполнил, она все равно покончила бы с собой?

– Я не знаю. Я вообще не предполагал, что она захочет умереть.

– Но ты только что сказал, что ее самоубийство говорит само за себя.

Гудулич кивнул.

– Итак, если я правильно понял: то, о чем просила тебя эта женщина, ты не выполнил.– Гудулич дернул плечом, и майор поправился: – Или не смог выполнить.

– Официальное расследование все равно уточнит все детали,– вставил Буриан.– Вы знаете, Гудулич, как это называется – напрасная оттяжка времени. И, кроме того…

Гудулич глубоко вздохнул.

– Руди, я хотел бы поговорить с тобой наедине. Буриан весьма неохотно вышел из кабинета.

И Гудулич рассказал все. Даже о своем ночном разговоре с Анной.

– Анна верила, что, жертвуя собой, спасет дочь. Она просила об этом и меня. Если бы я знал о ее намерении, я ее удержал бы. Эмма беременна. Шайго был мерзавец, это всем ясно. Если бы дело зависело от меня, я констатировал бы смерть Анны и поставил на этом точку.

Он долго рассказывал об Анне, о Шайго, об их дочери Эмилии. И особенно подробно о том, как Шайго принял за Анну собственную дочь. Пьяный, он видел перед собой только женщину.

– Да, я полностью с тобой согласен,– сказал майор Кёвеш и позвонил дежурному, чтобы пригласили Буриана.– Бедная женщина, мне ее очень жаль.– Кёвеш вздохнул.– И девушку тоже.

Буриан вошел, отдал честь и подождал, пока начальник предложит ему сесть.

– Гражданин Геза Гудулич,– громко начал Кёвеш.– Прошу тебя, расскажи историю Анны Тёре с самого начала. Считаю необходимый, чтобы при этом присутствовал и старший лейтенант Буриан.

Гудулич понял. Впрочем, он, конечно, знал, что от него потребуют официальных показаний.

– Начиная с нашей первой встречи, я правильно понял?

Майор Кёвеш кивнул в знак согласия. Гудулич, глядя в пол, принялся рассказывать:

– Более года назад на общем собрании по приему в наш кооператив новых членов стоял вопрос об Анне Тёре. Ее не хотели принимать. Что же получилось? Кооператив страдает от недостатка рабочей силы, а собрание отказывает в приеме Анне Тёре на том основании, что ее считают потаскухой. Я ее тогда не знал даже по имени. Но обратил внимание вот на что: Давид Шайго разорялся больше всех, угрожая, что выйдет из кооператива, если ее примут.

«Это не разговор,– возразил я.– Почему бы нам ее не принять?»

«Нет, нет и еще раз нет!» – орал Шайго.

«Но почему?»

«Нет, потому что нет!» – ударив по столу кулаком, выложила свой «аргумент» и звеньевая Дитер.

«Кооперативу не хватает рабочих рук, мы должны быть рады каждому новому человеку!» – убеждал я.

«Нет!» – грохнул кулаком по столу Шайго.

От ячейки коммунистического союза молодежи выступила Кун. Румяная такая бабенка, еще в прошлом году в девках ходила, а теперь родила двойню и объявила, что они с мужем решили подарить миру по крайней мере еще четыре пары близнецов. Поэтому она у многих в чести.

«Мы не можем допустить морального разложения нашей молодежи!» – заявила Кун.

«Общее собрание постановляет: отклонить заявление о приеме Анны Тёрев кооператив раз и навсегда».

«И к тому же единогласно».

Шайго и Дитер торжествовали:

«Собрание знает, какие решения принимать».

«Но я тоже хочу знать! Я председатель или кто?»

«Нельзя игнорировать моральные принципы».

«А я хочу знать, какие принципы!» – тут уже я заорал во всю глотку.

«Это может понять только наш человек, здешний».

«Ага, вы здешняя? Вот вы ей лично об этом и объявите».

«0 чем?» – не поняла Дитер.

«О том, что мы не принимаем Анну Тёре! И вот почему!»

Даже молодая Кун была огорошена:

«Разве ей надо об этом сказать?»

«А как же иначе? Этого требует устав. Анна подала заявление в письменной форме. И мы должны дать ей официальный ответ. Пусть на словах, но из уст в уста! Лично!»

Я посмотрел на Дитер-ей еще нет и сорока, а высохшая она, как старуха.

«Лично? Из уст в уста?» – переспросила она.

«Именно. Не сплетничать же за ее спиной!»

«Это было бы слишком жестоко»,– уже тише заметил Шайго.

«Надо ей написать».

«Но о чем? Я не понимаю причины отказа!»

Дитер наконец решилась:

«Ну, уж если вы непременно хотите это услышать, я скажу: потому, что она гулящая!»

«А это что такое?»

«Ну, эта, уличная!» – более деликатно выразилась Дитер.

«Не понимаю ни слова!»

Шайго рявкнул, вытянув шею:

«Не притворяйся, председатель. Если ты не здешний, подучись…»

«Она такая…» – пробовали мне объяснить другие.

«Какая такая?»

«Испорченная».

«Проститутка? Состоит на учете?»

«Да нет, черт возьми, просто гулящая. Не дурачься, председатель!» – продолжал наседать Шайго.

«Если она не состоит на милицейском учете…»

«На милицейском? – Мужики заржали.– Скорее на офицерском!»

В ту пору я ничего не понял.

«Она три раза уходила из села и каждый раз возвращалась с новым ребенком»,– продолжала свою линию Дитер.

«Жаль ее, но испорчена она»,– сказал Шайго. Надо заметить, что он вел себя уже спокойнее, чем вначале.

«Выходит, у нее трое детей?»

«И все от разных отцов!»

«Даже нигде не регистрированы…»

«Значит, она вроде кустаря-одиночки?»

Собрание разразилось хохотом.

«Ладно, поговорили, и хватит. Принять ее мы не можем, точка».

«Если так, послушай меня, Давид Шайго,– сказал я как можно спокойнее.– Вот ее трудовая книжка! Возьми и объясни ей все. Ты человек здешний! Через несколько минут Анна Тёре будет тут, я попросил прийти ее сюда, в правление, чтобы не разводить бумажной волокиты».

Притихшее было собрание опять загудело, как улей:

«Не выйдет, председатель! В твои функции я вмешиваться не стану!» – бросил Шайго и стал протискиваться к выходу.

«Не хватает только мне впутаться в сплетни. Довольно с меня и моих семерых детей. И так-то хлопот полон рот. Не знаешь, с чего начать, чем кончить»,– заявила Дитер и тоже ушла.

«А я даже толком с ней не знакома,– уклонилась от ответственности и другая защитница морали.– Мне говорили, вот я и сказала».

Мужички тоже пошли на попятный:

«Чтобы я занимался Анной Тёре? Нет уж, простите. А что мне жена скажет?»

«А я вообще с ней дела не имел».

Меня так разозлили все эти безответственные речи, предрассудки и тупость людская, что я ушел домой, совсем позабыв о том, что Анна придет в контору.

Дома меня, конечно, уже ждал обед. Стол был накрыт. Но, даже сев к столу, я не удержался:

«Представь себе, Юлишка, у меня рабочих рук не хватает, а они отказывают людям в приеме».

Сижу ем.

«Тебе поперчить суп?» – спрашивает жена.

«Да, дорогая, и покрепче. Ты же знаешь, я люблю, чтобы искры из глаз. Как ребята?»

«Чуть свет уходишь, затемно приходишь. Закажи себе новую фотографию, а то дети узнавать перестанут…»

Только вот так, за обедом, я стал замечать тайные огорчения Ю лишки.

«Не раздражай меня хоть ты-то! Нигде покоя нет. Все приходится решать мне, а другие только палки в колеса вставляют. Да тут еще ты со своими жалобами!»

За супом я успел рассказать Юлишке, что произошло сегодня на собрании.

«Ты председатель, вот и решай, как лучше».

«Да нет же! Бывают случаи, когда я не могу идти против правления».

«А что ты ответишь этой женщине?»

«Скажу, что не можем ее принять».

«Потому, что она гулящая?»

«Да! Хотя нам рабочие руки очень нужны». «Не слушай этих извергов. Эту женщину надо принять». Так сказала моя жена, моя Юлишка! Кто мог бы подумать? Она приняла сторону «дурной» женщины!

Анна Тёре не стала дожидаться письменного извещения и пришла за ответом ко мне сама. Ведь решалась ее судьба, и она хотела услышать, как. Анна пришла к нам домой во время обеда. Да-да, прямо на кухню. Деликатно постучала у двери и вошла. Когда я взглянул на нее, меня так поразила ее красота, что в замешательстве я с полным ртом промямлил:

«Садитесь, пожалуйста».

Юлишка придвинула к ней блюдо с домашним печеньем. «Спасибо,– сказала она.– Я так волновалась. Ведь уже больше недели, как я подала заявление, но никто мне ничего не говорит».

«Вот и я не знаю, что вам ответить», – сказал я. «Моя мать спрашивала у соседей, но те молчат». «Да-да, я теперь должен вам сказать… К сожалению, квартиру мы предоставить вам не можем, и поэтому, значит…»

Услышав о квартире, она с облегчением переспросила: «Квартиру? Для меня квартиру?»

Но я не слушал, что она говорит, а мямлил свое: «А потому, значит, я предложил бы вам другое… Попробуйте устроиться в государственное хозяйство, там все решает директор. Там единоначалие, не как у нас. Вы поняли меня?»

Она подняла на меня глаза, полные слез. Видно, я очень ее обидел, она поняла все. Слезы блестели в ее глазах, каким-то чудом не скатываясь по щекам. На голове у нее был повязан платочек, но не по-крестьянски, до бровей, а так, что были видны ее волнистые волосы. В ее глазах не было ни тени кокетства, но она и не опускала их долу. Все это привело меня в такое смущение, что я стал разглядывать скатерть на столе.

«В госхоз? Нет, туда я не вернусь ни за что на свете. Уж лучше в могилу».

Это было сказано так решительно и серьезно, что я даже перепугался.

«В могилу? – Я неуверенно рассмеялся.– Ах, верно! Ведь вы уже работали в госхозе. И что же? Вышло какое-нибудь недоразумение?»

«Вы называете это недоразумением? Однажды ночью

меня вызвали в контору. За мной пришел ночной сторож, официальное лицо. Говорит, собирайся, срочное дело!… А потом! – Она заплакала навзрыд.– Боже мой!»

«Прошу прощения,– пробормотал я и, не зная, что сказать, в растерянности спросил: – Вы и в будни носите шелковые платки?»

Она очень удивилась:

«Шелковые платки? Да, конечно. Потому что я… Если я прилично одета… В моем положении это помогает. Шляпу я не могу носить, засмеют. Да они и не в моде теперь. А с открытой головой как-то неудобно, особенно если надо идти по делу».

Мы довольно далеко отклонились от существа вопроса, по которому она пришла. Тут я заметил, что Юлишка неподвижно, словно статуя, стоит в дверях и молча слушает наш разговор. Эта каменная неподвижность сказала мне все – ведь Анна Тёре, несмотря ни на что, не более чем…

«Извините,– сказал я и протянул руку,– я очень сожалею, но ничего не могу сделать… Квартиры у нас нет».

Теперь я уж и сам не знал, куда клоню и как буду выпутываться из положения. Но она знала, чувствовала!

«О, пусть это вас не тревожит. Мы приехали только втроем. И после школы дети будут помогать мне на работе как смогут. Мы так и договорились. А жить мы будем у моей матушки.– Она даже хлопнула в ладоши.– Видите, квартиры нам не надо!»

Я хотел выиграть время, а кроме того, как-то протянуть ее пребывание у нас. Присутствие Юлишки, ее угрюмое молчание и немое осуждение – о чем, мол, мой муженек может так долго рассуждать с такой, как эта…– меня не смущало, даже напротив. Поведение жены лишь подмывало меня сделать ей наперекор.

«А где же ваш третий ребенок? Я знаю, у вас трое».

Анна внезапно как-то сникла:

«О, Эммушка уже взрослая девушка! – И, приглушив голос до шепота, добавила как бы по секрету.– Я не хочу привозить ее сюда».

«Что же, такое решение можно только приветствовать».

Гостья замолчала. Вероятно, она не поняла меня. Или ждала, что я буду расспрашивать дальше. Не дождавшись, она погрустнела и, видимо, угадала мою мысль.

«Да, мне не хотелось бы, чтобы она разделила мою судьбу. Этого нельзя допустить! Я очень боюсь за нее,

она такая красивая. Когда она родилась, я собиралась отдать ее в детский дом. А теперь мне даже больно бывает оттого, что я люблю Эммушку больше других своих детей. Я знаю, это грех, но не боюсь в этом признаться».

«Если так, то почему вы не держите ее при себе?»

Она встрепенулась:

«Нет, нет! Нельзя ни в коем случае! Да и невозможно. Ведь она учится в институте на агронома. Через два года получит диплом. То есть, если считать по месяцам, даже скорее, через полтора».

Гудулич развел руками. Затем опустил их на колени и вздохнул. Этот вздох прозвучал как признание чего-то очень желанного, но, увы, невозможного.

– Вот и все. С тех пор эта девушка так в селе и не появлялась.

Гудулич постарался перехватить взгляд Кёвеша, ибо эти слова адресовались ему, а не старшему лейтенанту Буриану.

– Я рассказал достаточно?

Оба офицера кивнули, но затем Буриан все же заметил:

– Достаточно, но не совсем ясно, чтобы понять причину самоубийства Анны.

– Откровенно говоря,– Кёвеш взглядом одобрил высказывание подчиненного,– из-за всего того, что ты рассказал, никому не следовало бы умирать. Я не очень понимаю, что ты имеешь в виду. Ну, хорошо, оставим это.– И Кёвеш жестом пояснил, что не намерен без конца пережевывать одно и то же.

– Позвольте еще один вопрос, товарищ майор,– опять заговорил Буриан.– Почему вы, Геза Гудулич, не женились на Анне Тёре?

– Ну и вопрос! Однако попробуй на него ответить, Геза.

– Что отвечать-то? Я женат.

– И тебе даже в голоеу не приходила такая мысль?

– Гм. Приходила.

– Что, мол, неплохо бы было…

– Да, совсем было бы неплохо…

– И что же?

– Тогда надо было бы уезжать из села. Кроме того…

– Кроме того?

– Кроме того, я люблю свою Юлишку. Только по-другому. А потом, задумался я, как долго это продолжалось бы? Ведь она все же такая…

– Такая?…

– Да, как я ни вертелся вокруг этой мысли, к другому не пришел.

– Значит, очень такая?

– В общем-то, не очень. Когда бываешь с нею с глазу на глаз, даже забываешь об этом. Но если взять ее в жены, все бы сказали…

– А сколько таких случаев могут назвать эти «все»? Ну, сколько?

Гудулич уставился в пол. Ясно было, что ему никогда в голову не приходило заниматься подобным подсчетом.

– Гм. Трое ребят, это раз. Потом эта ночь в госхозе, после которой она готова была бежать, куда глаза глядят, а потом забрала троих детей и уехала. Это все.

– И за сколько лет?

– Погоди-ка. Если считать точно, то эти четыре случая произошли с ней за двадцать лет.

– Выходит, один случай в пять лет?

– Выходит, так.

– А не думаешь ли ты, что сама пречистая дева Мария за такой срок нагрешила бы куда больше?

– Пожалуй.

Других вопросов не последовало. Все трое молчали, углубившись в размышления по поводу всего происшедшего. Затем Гудулич вдруг вспомнил о том, что говорил Кёвешу наедине, без Буриана.

– Мне очень бы хотелось, Руди, чтобы мои слова были приняты во внимание при официальном расследовании.

– Все будет принято во внимание, Геза. Все и в свое время.

– Благодарю,– с облегчением вздохнул Гудулич.

– С этим погоди, еще успеешь.

– Я полагаю, товарищ майор,– сказал Буриан не слишком вежливо, но твердо,– настало время заводить уголовное дело, учитывая, что праздник кончился.

– Да,– подтвердил майор Кёвеш, игравший очками на столе и казавшийся погруженным в свои мысли.– Вот что, старший лейтенант! Отправьте-ка в Будапешт

срочную телеграмму. Текст такой: «По подозрению в убийстве просим арестовать…» Как зовут девушку?

– Эмилия Тёре,– прошептал Гудулич в полной растерянности.

– Так, продолжайте: «…арестовать Эмилию Тёре».

35

–  Говорите, тетушка Дите p. Я слушаю вас.

Официальное следствие началось. Предстояло окунуться в море формальностей, или, как выражаются иначе, совершить обычную следственную процедуру. И Буриан окунулся в эту работу с самого утра.

Во второй половине дня, когда уже отзвонили к вечерне, в участке появилась тетушка Дитер.

– Дитер? Кто такая?

– Та, что работала вместе с Анной Тёре.

– Пропустите!

Перед Бурианом сидела худая, плоская как доска, увядшая женщина.

– Не пугайтесь, гражданка Дитер, я буду допрашивать вас в качестве свидетеля по делу Анны Тёре.

– Жаль, что все так случилось, очень жаль. Бедняжка, она заслуживала совсем другой судьбы.

– Вы состояли с ней в дружеских отношениях?

– Как прикажете понимать?

– Не знаю, как еще выразиться. Вы были ее подругой, не так ли?

– Так, так. Были, как вы сказали, подругами.

– Но не всегда?

– Что правда, то правда. В девушках мы ее не любили. Слишком уж была гордая. А чего добилась? На балах всегда собирала вокруг себя всех парней. А нам оставалось только семечки лузгать. Ей казалось, что музыка играет только для нее одной.

– И она всегда танцевала?

– Всегда! А мы, остальные девушки, стенки в это время подпирали. Все парни, сукины сыны, заранее сговаривались, кому после кого ее приглашать. Всех их с ума сводила эта Анна.

Буриан слушал, не прерывая.

– Эко я разболталась! Извините, товарищ. Говорю да говорю и даже не знаю, может, чепуху всякую. Наверно, это вам совсем не интересно, а вы меня не останавливаете только потому, чтобы не обидеть?

– Говорите, говорите, гражданка Дитер. Я слушаю вас.

– Так что говорить-то? Вот я, к примеру, когда в прошлом году весной Анна подала заявление в кооператив, была против. Выступала даже! Нет ей места среди нас, говорила. Председатель потом меня вызывал. Я ему все свои обиды и выложила как на духу, без утайки.

– Ну, хватит, Дитер! – оборвал меня тогда Гудулич.– На винограднике работать некому, а вы мне тут про девичьи обиды толкуете!

– Ладно,– говорю,– пусть мы ее примем. А кто с ней рядом работать будет? Да никто!

– Послушайте теперь меня, Дитер,– сказал председатель.– Вот у вас семеро детей, и все живы-здоровы.

– Слава богу, хоть гвоздями их корми, все перемелют!

– Вы многодетная мать, всеми уважаемая женщина. И в школе учились вместе с Анной. Так?

– Так, отрицать не стану.

– Вы ведь не завидуете судьбе детишек Анны Тёре? Верно?

– Верно. Чему уж там завидовать-то, господи!

– Значит, вы с ней не в ссоре. Когда встречаетесь на улице, здороваетесь?

– Гм…

– Кто из вас первый здоровается при встрече?

– Она. Она всегда здоровается.

– Ну а вы? Вы отвечаете ей?

– Конечно. Мы же с ней не в ссоре.

– Только вы на нее в обиде?

– Я? За что же?

– За то, что… там, на балу, парни только с ней танцевали?

– Это, конечно, так. Но когда музыка кончала играть, Анна всегда возвращалась ко мне. Мы с ней и в школу всегда вместе ходили.

– Ну а как насчет парней? На вашу долю тоже доставалось?

– Нет, парни доставались только ей, потому что она была намного красивее всех нас. Но я на нее не сердилась, только обидно было, что она красивее нас.

– Ну а потом?

– Потом? Когда она вернулась домой беременная вторым ребенком, я остановила ее на улице и говорю: «Аннушка ты Аннушка! Как же это ты, бедная?…» Она даже не стала со мной разговаривать. Рассердилась и пошла прочь.

– Рассердилась? Она рассердилась?

– Она. За то, что я, видите ли, посмела ее бедняжкой назвать…

– Как вас девушкой звали, Дитер?

– Юлия. Урожденная Юлианна Портёрё.

– Красивое имя – Юлианна. Как у жены председателя.

Женщине было приятно от этой похвалы.

– А обычно меня звали тогда просто Юлишкой.

– Так, значит, Юлишка. Хочу я у вас еще кое о чем спросить.

– Пожалуйста.

– Скажите, эта ваша подруга, бедняжка Анна, какая она была? Увидит, к примеру, мужчину и уже глазами зыркает? Или, простите, как говорят, хвостом крутит, на любовь напрашивается?

– Нет, почему вы так решили?

– Я ничего не решил. Я только спрашиваю, такой ли был у нее характер? К примеру, еще в пору девичества.

– Ничего подобного. Совсем, даже наоборот.

– А потом, позднее?… Когда появились дети? Первый, второй, третий?

– И потом. Даже еще строже стала. Сколько раз она мне жаловалась, что мужики ей проходу не дают. И не, только Давид Шайго, но и другие. Недавно прибежала ко мне под вечер. Ливень как из ведра, а она ко мне: «Юлишка, дорогая, помоги мне, не знаю, что делать…»

Дитер все говорила и говорила не переставая, а Буриан слушал, переспрашивал и кивал головой даже тогда, когда и кивать-то было незачем.

Солнце клонилось к закату, и Дитер уже три раза порывалась уходить, но лейтенант всякий раз ее удерживал, возвращая в кресло. Теперь ему захотелось выяснить, какой была Анна Тёре после окончания школы, до тех самых пор, пока…

– А глаза у нее всегда были такие печальные?

– Нет, что вы! Это только теперь, за последнее время. Раньше, бывало, где смех да шутки, там и Анна.

– А вот взгляд? Казалось, она все время смотрит куда-то вдаль. И раньше так бывало?

– Это и раньше было. Глаза у нее всегда блестели, и в то же время как будто смотрели куда-то далеко-далеко. А куда?

– Мм-да. Что вы еще о ней знаете, тетушка Дитер?

– Я-то? Еще многое. Спрашивайте, буду отвечать.

– Что вы знаете о ее детях?

– О детях?

– Да. Например, о младшей, об Идуке? Рассказывала

вам Анна что-нибудь?

– Об Идуке? О ней рассказывала. О других нет. Ида Клобушицки. С чего же начать? Этот самый Клобушицки служил на пограничной заставе, возле города Мохач. А наша Анна нанялась туда на строительство, сначала кирпичи носила на этажи, потом ее на кухню взяли, поварихе помогать. Летом, не то в сорок девятом, не то в пятидесятом году это было, все воскресенья она обычно проводила на берегу Дуная с двумя детьми. Ради ребят она

снимала где-то комнатушку там же, в городе. Конечно, одной в общежитии дешевле бы было. Ходили они на дикий пляж, детишки играли в песочек, валялись на солнышке. Эммушка с подругами плескалась у берега, выискивала ракушки и носила их матери, которая вместе с квартирной хозяйкой сидела рядом с Дёзёке, младшим. В один прекрасный день возле них появился мужчина, в одних трусиках, с детской лопаткой в руке. «Извините,– говорит,

не ваша ли это лопатка?» – «Нет, не наша. У нас небыло никакой лопатки».– «Простите, я подумал, ваша»,– сказал мужчина и ретировался. Квартирная хозяйка ей и говорит: «Аннушка, зачем ты так резко ему ответила? Такой симпатичный молодой человек!» – «Потому что познакомиться хочет. А еще старший лейтенант».– «Офицер? А ты что, по трусикам определила?» – «Он не в первый раз, уже на улице подходил. Только мне никаких знакомств не нужно». Вздохнула Анна и замолчала, а тут вдруг крик раздался. Детский крик чуть ли не с середины реки. Видно, кого-то из детей подхватило течение и понесло. Вы слушаете?

– Слушаю, тетушка Дитер. Рассказывайте дальше.

– Если вас больше интересует, как мы работали на винограднике, я могу сперва об этом рассказать.

– Я не разбираюсь в виноградниках. Продолжайте.

– Ну, хорошо. Подхватило, значит, течение девочку. А этой девочкой оказалась Эммушка. И хотя на берегу было полно народу, никого не нашлось, кто бы за ней бросился. Девочка один раз скрылась под водой, второй, третий. Ну, конец, больше не вынырнет. Тут нашелся все-таки смельчак. Как увидел, разом прыгнул в воду и спас Эммушку. Вылез, подходит – тот самый старший лейтенант. Клобушицки по фамилии. Пришлось познакомиться, а потом и домой пригласить. Ну а когда беда случилась, он ей обещал, что осенью будет свадьба. Обещал и пропал.

Тогда пошла Анна на заставу, чтобы хоть адрес узнать, письмо написать. Но адреса ей не дали, говорят, государственная тайна. Она начала настаивать. Тут ее задержали – уж не шпионка ли? – и прямехонько к начальнику, к майору. Майор ее спрашивает: «Почему вас интересует местонахождение старшего лейтенанта?» – «Потому что я его невеста». А доказать нечем, только глаза заплаканы, живота не видно, всего четыре месяца. «Вам известно, что Клобушицки получает квартирную надбавку?» – «Нет, неизвестно».– «А известно, что это означает?» – «Нет, неизвестно».– «Это означает, что он женат». Но майор так дело не оставил, взял сторону Анны. Вызвал он этого Клобушицки, устроил им очную ставку. Клобушицки ни от чего не отказывался и дал обещание, что сдержит слово, разведется с женой, потому как брак у них бездетный и живут они врозь. Признал он своим и будущего ребёнка, Идуку. Майор на этом не успокоился. Пока суд да дело, говорит, извольте дать официальную бумагу, что ребенок ваш. Бумагу эту он Аннушке тут же и вручил. А потом все это кончилось ничем, потому что жена Клобушицки развода ему не дала. И когда родилась Идука, он сказал Анне… В соседней комнате зазвонил телефон. Трубку никто не брал, и Буриану пришлось пойти туда.

– Старший лейтенант Буриан слушает.

Звонил майор Кёвеш. Он дал указание допросить по месту жительства Таподи и его жену, проживающих в Иртани. Оказывается, Давид Шайго подавал на Таподи заявление в районный суд с просьбой взыскать с агронома деньги, присвоенные им в результате каких-то общих торговых дел.

– Так точно, я вас понял,– сказал Буриан, представив себе на миг выхоленную, красивую, как породистая кошка, жену Таподи на террасе среди ухоженного садика.

Он постеснялся признаться, что уже побывал в Иртани и мимоходом называл майору фамилию Таподи.

– Телеграмма отправлена,– доложил он.

– Куда?

– В Будапешт.

– Хорошо. Я понимаю, о чем вы сейчас думаете. Стоит ли, мол, заниматься всякими побочными делами и распутывать весь клубок? Стоит, обязательно стоит. Ни

одного открытого вопроса мы не должны оставить. Чем вы сейчас заняты?

– Допрашиваю близкую подругу жертвы преступления.

– У Давида Шайго была подруга?

– Нет… У Анны Тёре.

Закрыв ладонью трубку, он прислушался, что делается в соседней комнате. Дитер все бормотала. Губы ее шевелились, что-то нашептывая.

Кёвеш, видимо, ждал пояснений. Затем, не дождавшись, резко спросил:

– Почему вы считаете, Буриан, что Анна Тёре была жертвой преступления?

Буриан долго молчал и только на повторный вопрос очень тихо, почти неслышно ответил:

– Не знаю, товарищ майор.

Положив трубку, он вернулся к своему столу и снова сел напротив женщины.

– А не сказали бы вы мне, Юлишка, несколько слов о жене Таподи? Ее муж работал у вас в селе, а теперь перебрался в Иртань …

– Простите, не поняла.

– Какая она женщина?

– Помнится, блондинка. Нет, пожалуй, скорее, светлая шатенка.

– Я не об этом. Вот если ее сравнить с Анной Тёре…

– Если сравнить? Насколько я знаю, Таподи ни одного ребенка не родила. Хотя и замужем. И не первый год. Нет, их и рядом не поставишь.

– Понял…

И Буриан неожиданно поймал себя на мысли о том, что ни все-таки невольно старается поставить их рядом. Ту, мертвую, и эту, живую. Но напрасно он пытался представить себе живую Таподи, хотя вчера он очень хорошо ее рассмотрел. Это ему не удавалось. Другое дело Анна, Аннушка…

Чувство было неприятным. Хорошо бы поскорее закончить это дело. Да, чем скорее, тем лучше.

Он совсем позабыл о Дитер. Не видел, не слышал ее. А женщина, наверное, все говорила и говорила. Такая уж уродилась разговорчивая.

– Извините, я могу идти?

– Да-да, тетушка Дитер. Можете идти. И большое вам спасибо.

– Не за что. Рассказала, что знала. Начальству обо всем надо знать.