Текст книги "Современный венгерский детектив"

Автор книги: Андраш Беркеши

Соавторы: Тибор Череш,Ласло Андраш
сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 34 страниц)

24

–  Какая ты умная, мамочка!

–  Оставь, неправда это.

–  Нет, правда. Ты никогда не бранила меня понапрасну.

Анна тотчас поняла, что в доме Гоорев все пьяны. И Геза Гудулич тоже. Поэтому она не стала повторять ему свою просьбу. Все равно он все забудет.

Теперь рухнули все ее надежды, которые она связывала с Гезой Гудуличем. Человек, сказавший ей «нет» в таких обстоятельствах, не заслуживает откровенности.

Анна побежала в сторону от ярмарочной площади. Она должна открыть Эммушке нечто такое, что потом уже не сможет ей сказать. А другим и подавно. Никогда и никому.

Запыхавшись, она пошла шагом. Село осталось позади. За околицей было еще совсем светло. В полях всегда темнеет позже, чем на деревенских улицах.

Анне хорошо знакома дорога до полустанка, через четверть часа она будет там. Так что у нее останется еще добрых полчаса, чтобы сказать дочери то, о чем должна узнать только она одна.

Прежде Анна подумывала рассказать об этом Гезе Гудуличу, но теперь он стал для нее председателем, и не более того. Пусть этот председатель уже никогда не смотрит на нее так, словно и впрямь уважает ее или тем более ей симпатизирует.

Однажды, еще весной, он сказал: «Вас многие обижают, Анна. Мужчины считают вае легкой добычей, но никто не смеет и не может сказать о вас дурного слова. Вы достойны уважения, и это правда». И глаза его горели, как раскаленные угли.

Но надо забыть и это. Что у трезвого на уме, у пьяного на языке: «Нет, нет и еще раз нет!»

На платформе полустанка не было ни души. В домике начальника зажглаеь уже лампа Аладдина, и сам он, видимо, колдовал около нее. Взглянув через окно на большие часы, Анна убедилась, что до прибытия поезда оставалось еще ровно полчаса.

На запасном пути стоял одинокий вагон, дверь его была распахнута настежь, на полу лежал какой-то пожилой мужчина в потрепанной одежде и сладко похрапывал. Эммушке следовало бы уже давно быть здесь. Анна прошла и села под навес для пассажиров у стены станционного домика. И снова перед ее мысленным взором встал Гудулич.

Если бы у него не было жены и троих детей… Нет, он никогда не говорил ей «я люблю вас», «люблю тебя»!

Но ей сказали об этом другие. Например, та же Дитер.

– Когда он говорит о тебе, у него даже голос меняется. Летом от его имени ее заманили в винный подвал трое подвыпивших парней. Ох, и получили они по заслугам1

– Не стоило их так наказывать, товарищ председатель. Или как мне вас называть?

– Как называть? Зовите Гезой, и все тут.

Но она никак не могла пересилить себя и называла его по имени только мысленно.

– Я уеду отсюда. В город, где меня никто не знает. Вот тогда он спросил:

– А что будет со мной?

На мгновение он прижался щекой к ее щеке. И все. Это самое большее, что между ними было.

И это произошло по его инициативе.

Неторопливым шагом, словно на прогулке, подошла Эммушка. Спокойно присела на скамью и только тогда заметила, что сидит рядом с матерью.

Девушка смотрела на мать не отрываясь, долгим, пристальным Багдадом. Она уже примирилась с тем, что должна сесть в поезд без обычных проводов. Что делать, если уж так необходим ее срочный отъезд в Будапешт. Сейчас она, казалось бы, должна была обрадоваться матери, но это неожиданное свидание не подходило к настроению ни той, ни другой.

– Ты переменилась в лице, мамочка. С тобой что-то случилось?

– Да.

– Поэтому ты здесь? Анна покачала головой.

– Нет, я пришла не ради себя.

– Не надо было приходить. Лучше так, как ты решила раньше. Знаешь, о чем я думала, пока гуляла?

– Ты гуляла?

– Да, прошлась немного. Я ведь знала, что у меня есть время. Я думала о том, какая ты умная, мамочка.

– Если бы это было так! Оставь, неправда это.

– Нет, правда! Я долго думала и скажу почему. Ты не любишь много говорить, но уж когда скажешь… Вот и меня ты никогда не бранила понапрасну.

– Я тебя люблю, поэтому.

– Ты часто могла бы ругать меня, но не делала этого. И даже сегодня. А сегодня могла бы.

– Нет. Если я поняла, позему ты к нему поехала, то зачем?

– Но ты поняла все сразу. Стоило мне только сказать: «Он не отступился бы от тебя никогда…»

– Боже! В тот момент я подумала совсем о другом!

– А о чем?

– Как и теперь.– Анна положила руку на живот дочери.– О тебе.

– Да, конечно.

– Однако ты не все знаешь.

– Мамочка, на начинай сначала! Я согласилась на все, что ты решила. Ты же видишь! Ты сказала: уезжай в Пешт, и вот я здесь. Но зачем ты хочешь меня исповедовать? Я не люблю исповедей. Мне противне.

– Я исповедую? Я, твоя мать? Как ты можешь сказать такое, Эммушка! Ты понимаешь, что говоришь?

– Напрасно ты пришла сюда, мама. Теперь ты все портишь.

Они замолчали. Анна – для того, чтобы не испортить «всего». Эммушка – потому, что все и так уже было испорчено.

– Скажи мне, дочка, что ты чувствовала, когда держала в руке нож?

Девушка потерла пальцами, виски, словно только теперь вспомнила обо всем, что связано с ножом.

– Я не хочу думать об этом. Я была так рада, что ты не заставляла меня рассказывать.

Анна с удивлением, даже с отчуждением взглянула на дочь.

– Что же, ты думаешь, тебе об этом вообще никогда не придется говорить?

– Не знаю, над этим я еще не задумывалась.

Но, получается, задумываться надо. Надо, придется… Она уже думает.

—Тебе нечего мне больше сказать, дочка?

– Что именно?

– Мне, твоей матери?

—Сейчас подойдет поезд. Эммушка взглянула на свои часики.

– Я не могу себе представить, как этот нож попал тебе в руки. И вообще я никогда не видела, чтобы ты держала нож.

Теперь уже дочь изумленно смотрела на мать.

– Я все время ищу, в чем ошиблась сама, и не могу найти. Да, я тогда вечером пожаловалась тебе и дядюшке Гезе, что он меня постоянно преследует, и пригрозил, что

в день престольного праздника силой заставит дать обещание выйти за него замуж. Пожаловалась вам…

– Все это было так унизительно, мама. Ты была в полном отчаянии,– сочувственно заметила Эммушка.– Но я думаю, ты могла бы сказать мне больше, если бы искренне не хотела, чтобы я поехала к нему вместе с дядей Гезой.

– Разве я могла предположить, что ты поедешь с ним! Я говорила об угрозах Шайго с таким отчаянием только для того, чтобы подействовать на Гудулича, разозлить его. Тогда он заставил бы Шайго прекратить надо мной эти издевательства.

Эмма провела теплой ладонью по полной, гладкой руке матери.

– Ка кты все это терпишь?

– Терпела.

– Не понимаю.

– Раньше терпела. Теперь всему конец.

Глаза Эммушки широко раскрылись. Правильно ли она поняла последние слова матери?

– Значит, все-таки…

– Что? Что все-таки?

– Значит, все-таки…

Наступило молчание. Анна мысленно пыталась отделить наивное неведение дочери от собственного страха, сжимавшего ей горло с утра, когда до нее дошла ужасная весть.

– Стало быть, и дядюшка Геза ничего не знал…

– Разумеется, не знал. Он только вызвал его ко мне, а сам ушел куда-то. Было темно, я не знаю.

– Куда? Куда он пошел? Я все время думаю об этом. Разве не светила луна?

– Светила, но потом как-то вдруг все потемнело. Или набежала туча, или потому, что я увидела его лицо.

– Он слишком много пил в последнее время.

– Не в этом дело. Он обрадовался, когда я назвала себя, и пытался зажечь зажигалку, чтобы получше меня рассмотреть. Но в руке у него был хлеб и кусок сала, не получалось.

– Он не приглашал тебя войти в дом?

– А как же. Конечно, приглашал. Зайди, говорит, душенька, там у меня горит лампа. Но когда я сказала, что мне и здесь хорошо, он не настаивал.

– Значит, он все время говорил, говорил, не давал тебе слова вымолвить?

– Говорил, но я тоже свое сказала.

– А зачем он зажег зажигалку?

– Только хотел зажечь. Он сунул мне в руку хлеб и сало и сказал: я и, но голосу узнал, кто ты такая. Вылитая мать, в твоем возрасте у нее был точно такой же голос. А вот если бы днем встретил я тебя случайно на улице, не узнал бы.

– И он хорошенько тебя рассмотрел?

– Да не рассмотрел он меня совсем! Я сказала: прошу вас дать обещание, что вы никогда – ни завтра на празднике, ни в другой раз… И задула зажигалку, когда она вдруг вспыхнула.

– Как у тебя хватило смелости? Ведь он был пьян? Был или не был?

– От него несло палинкой, когда он говорил. Но на ногах он держался. Все чиркал зажигалкой, не замечая, что это я ее задуваю, когда вспыхивает огонек.

– А когда заметил?

– Размахнулся и ударил меня. Левой рукой в ухо, но я успела отступить, и его кулак задел меня только чуть-чуть. Вот тогда он и рассвирепел.

– Рассвирепел?

– Да. Он старался схватить меня своими ручищами и повалить. И все хрипел: «Анна, ты – Анна!»

– Значит, в левой руке ты держала хлеб и сало?

– Да.

– А в правой?

– Ах, мамочка! Сейчас подойдет поезд. Эмма опять взглянула на часы.

– Еще шесть минут.

– Ты уверена в том, что он тебя ударил?

– Конечно. Иначе я бы не сказала.

– Ударил сильно, кулаком? Не показалось ли тебе, что он просто размахивал руками при разговоре или искал тебя в темноте?

– Почему ты мне не веришь, мама? Я же ощутила удар, было больно!

– Но то, что он сказал потом, никак не вяжется с ударом.

– Что не вяжется?

– Он сказал: «Анна, ты – Анна!»

– Я жалею, что ты пришла сюда.

– Ты еще не все знаешь.

– А я и не хочу больше ничего знать! Поздно. Анна побледнела от ужаса,

– Эммушка! Не смей! Не вздумай что-нибудь с собой делать! Никто на всем свете не стоит твоей жизни.

Девушка опять ласково провела ладонью по плечу матери.

– У меня и в мыслях этого нет.

– Но ребенок

– Ребенок? Лаци сказал, что следующего мы непременно оставим.

Анна закрыла лицо руками.

– Боже мой! Ты так-решил а?

– Но ты же сама спросила, мама. Ты же об этом спросила?

Анна решила быть беспощадной; стиснув зубы, она сказала сурово и жестко:

– Ты знаешь о том, что Давид Шайго… твой отец?

– Знаю!

– От кого?

– От него. Он сказал мне это, И о тех пятистах форинтах, которые посылал мне каждый месяц. И еще…

– Что еще?

– Что это его кровные деньги.

– Кровные? Да, так он обычно выражался.

– Может, из-за этого я возненавидела его еще больше.

– Еще больше? А за что раньше?

Девушка не ответила и опять взглянула на часы:

– Ну вот. Еще три минуты.

– О чем ты сейчас думаешь, Эммушка?

– О тебе. Знаешь, меня ужасно поразило, что ты… и вдруг с ним.

– Но ты ничего об этом не знала!

– Догадывалась. Я видела и раньше, что он за человек.

– Судишь по внешности?

– По внешности.

Теперь они молчали до самого прихода поезда.

Медленно встали, подошли к платформе. Оборванец, спавший на полу в товарном вагоне, проснулся удивительно вовремя. Закинув за плечи грязный рюкзак, он перешел путь, очевидно тоже поджидая поезд.

Анна стояла рядом с дочерью. Обе молчали. И даже не смотрели друг на друга.

Паровоз пропыхтел мимо и остановился; в вагон полез оборванец с мешком, тот самый, что похрапывал еще три минуты назад.

Подхватив свою сумку, Эммушка поднялась по ступенькам вагона. В тамбуре она обернулась, взглянула на мать. Поезд еще стоял. Анна вздохнула.

– Самое ужасное – это то, что ты ни о чем не жалеешь.

Девушка метнула на мать взгляд, полный неприязни:

– Напрасно ты пришла сюда, мама.

Свист пара, вырвавшегося из– паровоза, заглушил ее слова. Анна подалась вперед. – Что ты сказала, дочка?

– Напрасно ты пришла!

Словно облитая позором, Анна осталась на перроне. Она не смела даже поднять глаза на начальника полустанка.

25

–  Неужто вы были таким донжуаном, Геза?

–  Что значит«был»? Вы не моглибы без оскорблений?

Майор Кёвеш потерял уже все надежды на то, чтобы сызнова залатать разорванное в клочья семейное счастье Гудуличей. Поэтому он предпочел вести душеспасительную беседу со старым Гоором, который растолковывал ему со знанием дела гибель Армагеддона, а также и то, каким образом сто сорок четыре избранных праведника осуществляют свое владычество над бренной землей.

К счастью для гостя, на улице вскоре послышался шум мотора, а затем появился и шофер.

– Где будем ночевать, товарищ майор?

– Где? Дома, разумеется! – Обрадованный Кёвеш начал прощаться. В самом деле, дальше уже неловко было злоупотреблять гостеприимством добрых хозяев, пора и честь знать. Стариков майор расцеловал в обе щеки, затем приложился к ручке Юлишки.

– Моя жена будет очень рада познакомиться с вами!

– Ну что вы! Ведь вы ей ничего еще обо мне не говорили!

– Вернувшись, домой, я расскажу ей о вас, Юлишка, как нельзя лучше. Так что считайте себя уже приглашенными.

Юлишка, конечно, не поверила. Впрочем, Гудулич тоже весьма сомневался, что Кёвеш в ближайшем будущем выполнит обещание и представит его своей супруге.

– Геза, вы оба должны непременно побывать у нас. И это произойдет Скорее, чем ты думаешь! – сказал на прощание Кёвеш.

Гость уехал, и терраса, увитая диким виноградом, мгновенно опустела. Для Гудулича не оказалось места в этом доме ни у тещи, ни у тестя.

Юлишка с ним не разговаривала. Тесть, по мере того как из его головы выветривались винные пары, возвращался к позе разгневанного величия. Геза побродил из угла в угол по двору, а потом под покровом сгущавшихся сумерек, как провинившаяся собака, тихонько выскользнул за ворота.

Аттракционы на ярмарке еще стояли на своих местах, но ларьки и киоски, торговавшие всевозможной мелочью, уже разбирали. Ведь в темноте нелегко уследить за открытыми, с трех сторон столами, на которых выложен товар:

Что касается музыки, то она звучала еще, по меньшей мере, в пяти местах.

Клуб тоже манил посетителей распахнутыми дверями, через которые уже выставили во двор ряды откидных стульев – в зале гремел джаз-оркестр, а затейливые рулады саксофона зазывали тех, кто еще крутился на цепной карусели.

Геза Гудулич побродил немного в поредевшей ярмарочной толпе и решил отправиться в клуб.

Вдоль стен, а точнее сказать, вплотную к ним были придвинуты стулья, по шесть в «ложе». В этих «ложах» восседали девицы на выданье, их зоркие мамаши и прочий охранный персонал в лице старых дев и тетушек.

В почтенном одиночестве сидела тут и тетушка Дитер, звеньевая одной из виноградарских бригад. У Дитер сегодня большой день – трех своих дочерей она привела на бал. Одна из них уже кружилась под сверкающей люстрой со своим избранником в военной форме. Остальные две шушукались с подружками неподалеку от входных дверей в ожидании кавалеров.

Гудулич с усталым видом опустился на сиденье рядом с Дитер, потому что они давно были знакомы, потому что все равно надо было куда-то сесть и потому что есть у них, о чем поговорить.

– Которая ваша? Вот эта? Красивая будет пара. Свадьба после демобилизации? Все правильно. Подберем для паренька хорошую работу, не беспокойтесь.

Звуки музыки оборвали начавшийся разговор. Оркестр заиграл танго. Дитер сказала:

– Очень мне ее жаль.

– Анну?

– Ее, голубку.

– А Давида Шайго?

– Этого уже нечего жалеть.

Обменявшись несколькими фразами, они пришли к общему мнению, что хотя у Анны жизнь не из легких, но и Давиду тоже не везло. Как бы там ни было, а эта ужасная смерть избавила его от многих тягот, успокоила его мятущуюся душу.

Зал между тем постепенно наполнился. Гудулич зевнул и подумал, что сейчас он пойдет домой и, к собственному стыду, завалится спать задолго до полуночи.

В дверях показался старший лейтенант Буриан. Приподнявшись да носках, он оглядел зал и, ловко маневрируя между танцующими, подошел к Гудуличу.

– Добрый вечер, председатель.

– Вам того же.

Буриан вежливо поздоровался за руку и с тетушкой Дитер. Та даже привстала.

– Есть новости? – спросил Гудулич.

Буриан, разглядывая танцующие пары, с сожалением оттопырил губы – никаких.

Затем, словно вспомнив что-то, выудил двумя пальцами из наружного кармана кителя листок бумаги и протянул его Гудуличу.

«Геза! После того как вы вчера вечером приезжали к нам на мотоцикле, здесь случилась большая беда. Вы, наверно, уже о ней знаете. С уважением к вам Эржебет Халмади, урожденная Сабо».

Гудулич вернул листок лейтенанту.

– Почерк ваш, лейтенант. Буриан кивнул.

– Точная копия. Оригинал, вероятно, затерялся. Гудулич глотнул слюну.

– Впрочем, то, о чем пишет Бёжи, соответствует действительности,– заметил он.

– Согласен, но все это выглядит несколько странно. Мог бы я, к примеру, показать это письмецо Карою Халмади?

– Ни в коем случае! Он крайне ревнив. Не так ли, тетушка Дитер?

– Карой Халмади чуть ли не с детских лет ревновал к Гудуличу. Девушке, за которой ухаживал Карой, он разрешал общаться с кем угодно, только не с Гезой.

– Неужто вы были таким донжуаном, Геза? Гудулич выпятил грудь:

– Что значит «был»? Вы не могли бы без оскорблений?

Буриан махнул рукой, одним жестом решив пресечь, пустую болтовню. Оттянув Гезу на два сиденья в сторону, он тихо спросил:

– Говори, где ты провел прошлую ночь? Бёжи все равно признается. Разве она выдержит такую пытку ревностью?

Последнюю фразу Буриан произнес как шутку, но выстрел оказался холостым.

– Ты хотел бы услышать, что я провел эту ночь у Анны Тёре?

Буриан с сомнением покачал головой.

– Нож мы тоже нашли,– сказал он.

– В самом деле? Наверное, в каком-нибудь колодце? Буриан молча наблюдал за изумленным выражением лица председателя.

– Точно. А лезвие у него такое длинное и острое, что им можно проткнуть дуб.

– Возможно,– согласился Геза.– Только мне ни чего не известно ни про дуб, ни про бук.

– Зря хорохоришься, Бёжике все равно даст нужные показания!

Но Гудулича не так-то легко было выбить из седла.

– Ты же знаешь, что у нас с Бёжи ничего нет.

– Знаю.

– Недостает еще, чтобы ты столкнул лбами нас с Кароем Халмади. Ведь он не вступает в кооператив только из-за того, что… Одним словом, из-за меня. Удивляюсь, как он разрешил это сделать своей жене. В общем, кроме вреда, вся эта ерунда ничего не принесет.

– Ну а Анна?

– Ее нужно оставить в покое, хотя бы ради спокойствия моей собственной Юлишки. От одного имени Тёре кровяное давление у нее лезет вверх.

– С кем же спала Анна Тёре минувшую ночь?

– На этот вопрос я не ответил бы тебе, даже будучи ее духовником. На эту тему мужчины не исповедуются, не хвастаются и не жалуются.

– Я понимаю.

26

–  С этим человеком я не хотел бы даже дышать одним воздухом. Я не видел его ни разу в жизни, но судьба просто не может сыграть столь дурную шутку, поставив вас рядом с ним.

Вместе с сержантом, который весь день простоял на посту, охраняя место преступления, Буриан обошел одну за другой все скобяные лавочки на площади в поисках точной или хотя бы приблизительной копии ножа, которым был убит Шайго. В конце концов им повезло – у одного из лавочников они нашли нечто похожее. Покупку аккуратно завернули в бумагу.

– Нарушаю правила ведения следствия,– проворчал Буриан, когда сержант, отдав честь, удалился.

Не торопясь, словно на прогулке, он направился к дому Анны Тёре. В доме уже горел свет, но только на кухне. Заглянуть в окно мешала плотная штора.

Миновав убогий двор, он постучал в дверь кухни.

– Откройте, Анна!

– Кто там?– ответил голос старой Тёре. Вдова открыла дверь и узнала Буриана.

– Войдите, пожалуйста. Мы как раз ужинаем. Действительно у стола сидели дети.

– А где Анна?

– Она очень устала и уже легла.

– Мне необходимо с ней поговорить.

Тёре прошла в комнату. Вскоре там зажглась лампа.

– Пожалуйста, войдите.

Анна, одетая, стояла возле стены, на которую почти не падал свет. На ее плечи был накинут шерстяной платок.

– Вам холодно?

Анна кивнула. Слышно было, как у нее стучат зубы.

Буриан постоял в ожидании, что его пригласят сесть, но приглашения не последовало, и он сел сам, выбрав один из стульев.

– Когда «темнеет, мы не впускаем к себе мужчин.

– Знаю.

– Но вы офицер, страж порядка. Зачем вы пришли? – спросила Анна.

– Вы не сказали мне всей правды, Анна.

– Я… я не сказала?

– Да. Я виделся с почтальоном. За последние полтора месяца вы не получили ни одного письма.

Помолчав, Буриан продолжал уже другим тоном.

– Я отлично понимаю, Анна, что здесь не место об этом говорить. Но я скажу. Я видел утром того человека, что лежал там, на дороге. Чем больше мы говорим с вами, Анна, тем больше я удивляюсь вам.

Анна протестующе замотала головой.

– Да, удивляюсь. И меня очень огорчило бы, если бы оказалось, что вы… Что он имел какое-то отношение к вам.

Анна молчала, неподвижно смотря перед собой.

– Мне хотелось бы, чтобы вы сказали: нет, не имел.

Анна пыталась унять дрожь.

– Сегодня кое-кто уже хотел услышать от меня такой ответ,– сказала она.

– Гудулич?

– Нет, не он.

– Видите ли, мне известно, что Шайго ходил под вашими окнами, но вы ни разу не впустили его в дом. Мне говорили, что именно Шайго яростнее всех выступал против того, чтобы вас приняли в члены кооператива. Но потом… Можно понять этот неожиданный поворот. И я его понимаю. Он даже собирался отравить свою жену Маргит. Но при всем этом… Мне необходимо иметь точные сведения о том, что вы… с ним…

Буриан опять замолчал. Не слишком ли громко он говорит? Несомненно, в кухне подслушивают. Он окинул взглядом комнату. Обычная крестьянская горница. У стены старомодный диван. В простенке между окнами несколько картин в рамках. Сюжет из Библии и семейные фотографии. Сразу у двери – лежанка, за ней – гладильная доска.

Массивная гладильная доска. Белая, чистая, отлично выструганная. Он встал, подошел к ней.

Взяв доску в руки, провел ладонью по ее гладкой, словно отполированной, поверхности. Затем, прислонив доску к кровати, вернулся на свое место.

– С этим человеком я не хотел бы даже дышать одним воздухом.

Буриан сам удивился, откуда у него взялась вдруг такая преувеличенная неприязнь.

– Я не видел его ни разу в жизни, но судьба просто не может сыграть столь дурную шутку, поставив вас рядом с ним.

Анна упорно молчала, не желая отвечать. Тогда он сунул руку во внутренний карман кителя и достал оттуда продолговатый бумажный сверток. Развернув его, он вынул длинный, с узким лезвием нож, купленный на ярмарке, и положил его на стол. Затем снова взял его в руки.

– Узнаете? Это не он, но в точности такой же. Упрямое молчание Анны огорчило Буриана.

Он снова взялся за гладильную доску, положил ее на стол под свет лампы и острием ножа нацарапал на гладком дереве нечто вроде сердца. Поставив доску с изображением сердца прямо перед Анной, он попытался вложить ей в руку нож.

– Пожалуйста, возьмите его.

В первое мгновение показалось, что женщина готова повиноваться его желанию, но затем она вздрогнула и спрятала руки под платок.

– Возьмите нож вот так, за ручку. Я должен посмотреть, как он лежит в вашей руке.

Анна сделала вид, что не поняла его слов.

– Возьмите и попробуйте вонзить его в доску. Там, где я нарисовал сердце.

Прижав руки к щекам и тяжело дыша, Анна бросала на старшего лейтенанта умоляющие взоры. Но все было напрасно.

– Поймите, Анна, мне очень важно убедиться в том, что убийца не вы, а другой.

Женщина безвольно привалилась к столу, затем медленно сползла на пол, ни одним словом не выдав ни своих чувств, ни мыслей.

– Тетушка Тёре! Прошу вас, войдите! Однако Буриан сам поднял Анну с пола.