Текст книги "Три секунды"

Автор книги: Андерс Рослунд

Соавторы: Бёрге Хелльстрём
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)

Хоффманн подошел к двери и вдруг замер, пальцы застыли, не дотянувшись до ручки. Он услышал голоса играющих, бурно веселящихся, шумных детей и улыбнулся, желая хоть немного продлить лучшее мгновение дня. Открыл дверь, но снова замер – плечи словно что-то сдавило; сунул руку под пиджак – долгий выдох облегчения: кобуры нет.

Пит открыл дверь. Пахнуло свежей выпечкой, двое-трое малышей сидели в столовой за поздним полдником. Шум доносился из большой комнаты в глубине дома, из игровой. Хоффманн присел на низенький стульчик в прихожей. Маленькие ботинки, яркие куртки на вешалках с именами детей и нарисованный детской рукой слоник.

Кивнул молодой женщине. Какая-то новая воспитательница.

– Добрый вечер.

– Вы папа Хуго и Расмуса?

– Откуда вы знаете? Я не…

– Почти всех уже забрали.

Она исчезла за шкафом с основательно потертыми пазлами и деревянными кубиками и тут же вернулась, ведя двух мальчиков, трех и пяти лет, при виде которых у Пита радовалось сердце.

– Привет, папа!

– Привет-привет, папа!

– Привет-привет-привет, папа!

– Привет-привет-привет…

– Привет, мальчишки. Победила дружба. Больше «приветов» мы сегодня сказать не успеем. Завтра. Завтра попробуем снова. Согласны?

Он снял с вешалки красную куртку, натянул рукава на вытянутые руки Расмуса, потом привлек его к себе – снять тапочки и надеть ботинки на ножки, которые никак не хотели стоять смирно. Нагнувшись, Хоффманн случайно глянул на собственные ботинки. Проклятье. Он забыл бросить их в огонь. Это черное, блестящее могло оказаться пространством смерти, фрагментами кожи, крови и мозга. Он сожжет ботинки, как только приедет домой.

Хоффманн потрогал детское кресло, стоящее задом наперед на пассажирском сиденье. Закреплено надежно, и Расмус, как всегда, проковыривает узор, отрывая кусочки обивки. Кресло Хуго – с высоким квадратным основанием, пожестче; Пит проверил ремень безопасности, одновременно поцеловав мягкую щечку.

– Я только позвоню. Сможете посидеть тихо минутку? Честное слово, я закончу до того, как мы проедем под Нюнесвэген.

Амфетамин в капсулах, детские сиденья, которые надо закрепить как следует, ботинки, на которых блестят частицы смерти.

Ему до сих пор не верилось, что все это – элементы его обычного дня.

Пит выключил телефон в тот момент, когда машина пересекала запруженную въездную дорогу. Он успел сделать два звонка, два коротких разговора, первый – с бюро путешествий (заказать билет на последний рейс «Скандинавских авиалиний», на 18.55, в Варшаву), второй – с Генриком, представителем головной конторы; они договорились встретиться в Варшаве через три часа.

– Я успел. На этой стороне дороги я все закончил. Теперь давайте болтать.

– Ты разговаривал с работой?

– Да. С работой.

Три годика. И уже различает языки и когда на каком папа говорит. Пит погладил Расмуса по голове, почувствовал, как Хуго у него за спиной нагнулся, чтобы что-то сказать.

– Я тоже умею по-польски. Jeden, dwa, trzy, cztery, pięć, sześć, siedem… [7]7
  Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь… (пол.)


[Закрыть]– Он замолчал, потом закончил – уже не так бойко: – Восемь, девять, десять.

– Здорово. Вон ты уже сколько знаешь.

– Я хочу научиться дальше.

– Osiem, dziewięć, dziesięć. [8]8
  Восемь, девять, десять (пол.).


[Закрыть]

– Osiem, dziewięć… dziesięć?

– Вот ты и научился.

– Вот я и научился.

Они проезжали мимо цветочного магазина. Пит остановил машину, потом дал задний ход, вышел.

– Подождите минутку. Я сейчас.

Пластмассовый пожарный автомобиль стоял метрах в двухстах от гаража, посреди узкой подъездной дорожки. Хоффманну удалось не столкнуться с ним ценой того, что он слегка ободрал правое крыло машины о забор. Пит отстегнул ремень безопасности, снял детские сиденья и постоял, глядя на маленькие ножки, бегущие по темно-зеленой лужайке. Мальчики упали на землю и поползли сквозь низкий кустарник к соседскому дому. Сколько же в них энергии и радости. Иногда все так просто.

Держа в руках букет, Хоффманн отпер дверь темного дома; утром пришлось уходить второпях, все немножко опаздывали. Надо было бы помыть тарелки, оставшиеся на столе после завтрака, а потом убрать валявшуюся во всех комнатах первого этажа одежду, но Хоффманн сразу спустился в подвал – в бойлерную.

Стоял май месяц, и автоматика бойлера будет выключена еще долго. Хоффманн запустил бойлер вручную, нажал на красную кнопку, открыл дверцу, послушал – агрегат вздрогнул, когда в нем загорелось пламя. Пит наклонился, развязал шнурки, снял ботинки и бросил их в огонь.

Три красные розы на кухонном столе в тонкой вазе, они купили ее как-то летом на фабрике «Куста Буда». [9]9
  «Куста Буда» – одна из старейших шведских фабрик по производству стекла, основана в 1742 г.


[Закрыть]Тарелки Софьи, Хуго и Расмуса на местах, определенных еще в квартире, из которой они уехали тем же летом. Полкило размороженной говядины с верхней полки холодильника, обжарить мясо, – соль, перец, сливки для соуса и две банки рубленых помидоров в собственном соку. Вкусно пахнет; палец в сковородку, – на вкус тоже отлично. Полкастрюли воды с каплей оливкового масла, чтобы макароны не слиплись.

Хоффманн поднялся на второй этаж и в спальню. Постель осталась неубранной, и он зарылся лицом в подушку, хранившую запах Софьи. Собранная сумка, как всегда, в платяном шкафу – два паспорта, бумажник с евро, злотыми и американскими долларами, рубашка, носки, белье и туалетные принадлежности. Хоффманн взял было ее, но поставил в прихожей – вода закипела, полпачки ломких спагетти сквозь влажный пар. Он посмотрел на часы. Полшестого. Придется спешить, но он успеет.

На улице было еще тепло, последние лучи солнца скоро исчезнут за крышей соседского дома. Пит подошел к живой изгороди (этим летом надо будет подстригать ее вовремя), увидел по ту сторону мальчишек, которых узнал бы с закрытыми глазами, позвал – ужинать! Немного погодя услышал, как по узкой улочке приближается такси – повернуло, остановилось на дорожке, ведущей к гаражу, красная пожарная машинка снова устояла.

– Привет.

– Привет.

Они обнялись; он, как всегда, подумал, что не сможет разжать руки.

– Я не успею поесть с вами. Вечером надо в Варшаву. Срочное совещание. Но завтра к вечеру вернусь. Ладно?

Она пожала плечами:

– Не ладно. Я так ждала, что мы проведем вечер все вместе. Но – ладно.

– Я приготовил ужин. Все на столе. И позвал пацанов, они идут домой. Во всяком случае, должны.

Короткий поцелуй в губы.

– Еще один. Ты знаешь.

Еще один. Всегда четное число. Его рука на ее щеке, еще два поцелуя.

– Теперь три. Еще один.

Пит поцеловал еще раз. Они улыбнулись друг другу. Он взял сумку и пошел; глянул на изгородь, на дыру посредине – наверное, мальчишки пролезли там.

Что-то их не видно. Он не удивился.

Снова улыбнулся и завел мотор.

* * *

Эверт Гренс шарил по коврику, уходящему под пассажирское сиденье и ноги Свена Сундквиста. Под сиденье он спрятал две кассеты. В бардачке лежали еще две. Скорее забрать, уложить в коробку, забыть про них.

Двое молодых полицейских – кажется, уже не такие бледные – стояли на тротуаре между капотом автомобиля и дверью дома номер семьдесят девять. Херманссон завела машину и дала задний ход, но тут один из полицейских постучал в окошко, и Свен опустил стекло.

– Как по-вашему, что это?

Гренс наклонился вперед с заднего сиденья.

– Как вы и говорили. Расправа.

В Крунуберге начался ранний вечер, и найти свободное место на Бергсгатан было нелегко. Херманссон трижды объехала блеклые полицейские здания и, несмотря на протесты Эверта, остановила машину на Кунгсхольмсгатан, возле входа в полицейский участок Норрмальма и Управление уголовной полиции лена. Гренс чуть заметно кивнул дежурному и вошел в дверь, мимо которой не проходил уже много лет – он давно научился любить рутину и крепко держался за нее, чтобы не упасть. Коридор, узкая лестница – и вот они в Единой диспетчерской службе, куда поступают звонки со всего лена, – в сердце огромного дома, в зале величиной с небольшое футбольное поле; за каждым вторым компьютером полицейский или гражданский служащий следит за тем, что происходит на трех маленьких экранах перед ним и на экранах гораздо больших, покрывающих стены от пола до потолка. Началась обработка четырехсот вызовов, поступивших в этот день на номер 112.

Взяв по стаканчику кофе, Свен, Мариана и Гренс уселись рядом с женщиной лет пятидесяти, гражданской служащей; она оказалась из тех, кто кладет руку собеседнику на плечо.

– Во сколько?

– В двенадцать тридцать семь. И на несколько минут раньше.

Женщина, так и держа руку на плече Эверта, другой рукой набрала на клавиатуре «12.36.00»; последовавшая за этим тишина показалась всем долгой, как всегда во время совместного ожидания.

– Twelve thirty-six twenty. [10]10
  Двенадцать тридцать шесть – двадцать (англ.).


[Закрыть]

Вслед за электронным голосом, говорившим по-английски, как во всех полицейских участках мира, раздался живой – молодая женщина, плача, сообщала о драке в подъезде дома на Мариаторгет.

– Twelve thirty-seven ten. [11]11
  Двенадцать тридцать семь – десять (англ.).


[Закрыть]

Какой-то ребенок закричал, что папа упал с лестницы, у него очень-очень-очень много крови из щеки и волос.

– Twelve thirty-seven fifty. [12]12
  Двенадцать тридцать семь – пятьдесят (англ.).


[Закрыть]

И какой-то скрежет.

Звонок явно из дома. Вероятно, с мобильного телефона.

На экране анонимный номер.

– Незарегистрированная сим-карта.

Женщина-оператор убрала руку с плеча Гренса; Гренс промолчал, ему не хотелось, чтобы его снова трогали. Его уже много лет никто не касался, и он не знал, как быть, чтобы не чувствовать себя скованно.

– Единая дежурно-диспетчерская служба.

Снова скрежет. Потом жужжание, помехи. И мужской голос – напряженный, нервный, хотя звонивший притворялся спокойным. Он почти шептал:

– Убит мужчина. Вестманнагатан, семьдесят девять.

Говорит по-шведски. Без акцента. Но разобрать последнюю фразу из-за жужжания было трудно.

– Я хочу послушать еще раз.

Оператор немного сдвинула назад курсор на таймкоде, который черным червяком растянулся вдоль экране компьютера.

– Убит мужчина. Вестманнагатан, семьдесят девять. Пятый этаж.

Всё. Жужжание сошло на нет, звонок завершился. Электронный голос монотонно произнес «Twelve thirty-eight thirty», [13]13
  Двенадцать тридцать восемь – тридцать (англ.).


[Закрыть]и взволнованный пожилой мужчина сообщил о разбое в табачном киоске на Карлавэген. Эверт поднялся и поблагодарил за помощь.

Они все втроем прошли по длинному коридору управления до следственного отдела. Свен замедлил шаг, чтобы поговорить с шефом. Гренс с каждым годом хромал все сильнее, но ходить с палкой не желал.

– Насчет квартиры. Домовладелец говорит, что ее снял два года назад гражданин Польши. Я попросил Енса Клёвье из Интерпола найти его.

– «Верблюд». Труп. Поляк.

Эверт Гренс остановился перед длинной лестницей, по которой ему предстояло подняться на два этажа, и посмотрел на коллег.

– Значит – наркотики, значит – насилие, значит – Восточная Европа.

Свен с Марианой смотрели на него, но он больше ничего не сказал, а они не стали спрашивать; возле кофейного автомата они разошлись, каждый унес с собой стаканчик. Гренс открыл дверь, по привычке направился к стеллажу у письменного стола и потянулся было к полке, но отдернул руку. Полка была пуста. Ровные пыльные контуры, отвратительные прямоугольники разных размеров – здесь стоял магнитофон, здесь – кассеты, а там (два больших четырехугольника, чуть поодаль) – колонки.

Гренс провел рукой по тому, что осталось от всей его жизни.

Музыка, которую он заклеил в коробку и которая никогда больше не зазвучит в этом кабинете, была из другого времени. Он чувствовал себя обманутым. Он попробовал приноровиться к тишине, которой здесь никогда не было.

Ему не понравилось. Тишина злобно рычала на него.

Гренс уселся за стол. «Верблюд», труп, поляк.Он, Гренс, только что видел человека с тремя большими дырами в голове. Значит – наркотики, значит – насилие, значит – Восточная Европа.Тридцать пять лет полицейской службы в этом городе – и с каждым годом все серьезнее, все тяжелее преступления. Значит, организованная преступность.Неудивительно, что иногда ему хотелось вернуться в прошлое. Значит, мафия.Когда Гренс начинал – юный полицейский, который надеялся во всем разобраться, мафия царила где-то невообразимо далеко – в Южной Италии, в американских городах… В наши дни расправы вроде этой, жестокость – все стало таким непонятным. Полицейские в хоть сколько-нибудь крупных округах молча смотрят, как преступные организации делят деньги, вырученные от торговли наркотиками, оружием, людьми. Каждый год всё новые наркоторговцы вторгаются в районы, находящиеся в юрисдикции городской полиции Стокгольма, и в последние месяцы Гренсу случалось охотиться и за мексиканской, и за египетской мафией. С этой – польской – он еще не сталкивался, но составные элементы все те же: наркотики, деньги, смерть. Полиция разрывалась, но не успевала опередить преступников, каждый день полицейские рисковали, не щадя себя, – и с каждым днем все меньше контролировали ситуацию.

Эверт Гренс сидел за столом, глядя на коричневые коробки.

Ему не хватало звуков.

Звуков Сив. Звуков Анни.

Звуков того времени, когда все было гораздо проще.

* * *

В зале прилета варшавского аэропорта имени Шопена всегда была толчея. Количество прилетающих и улетающих самолетов возрастало по мере того, как огромный аэропорт перестраивался, и в прошлом году Хоффманн уже дважды терял багаж в хаосе заблудившихся пассажиров и огромных, снующих туда-сюда автопогрузчиков.

Пит с легкой дорожной сумкой в руках миновал ленту багажного транспортера и вышел в город, куда больше Стокгольма, покинутого два часа назад. Темная кожаная обивка в такси пахла табаком, и Хоффманн на миг снова стал маленьким, он с мамой и папой ехал к бабушке, все теснились на заднем сиденье, а за окнами проплывал невероятно изменившийся город. Хоффманн позвонил в «Войтек» Генрику, сказал, что прилетел вовремя и встречу можно провести в двадцать два часа, как договорились. Он уже готов был нажать кнопку отбоя, когда Генрик сообщил, что на встрече будут еще два человека. Збигнев Боруц и Гжегож Кшинувек. Второй заместитель директора и Крыша. Последние три года Хоффманн появлялся в штаб-квартире «Войтек Интернешнл» каждый месяц, встречался с Генриком, чье доверие ему удалось завоевать и чья надежная рука помогала Хоффманну подниматься вверх по иерархической лестнице «Войтека». Генрик был одним из многих, кто доверял Хоффманну – и в ответ получал ложь, не подозревая об этом. Со вторым заместителем Хоффманн до этого встречался лишь однажды. Тот был из отставных военных, спецслужбист, он и подобные ему основали эту фирму и управляли ею из черного здания в центре Варшавы – армейская выправка майора контрразведки угадывалась под тщательно продуманным имиджем коммерсанта: этим людям почему-то крайне важно именоваться именно бизнесменами. Зачем понадобилась встреча со вторым заместителем и Крышей? Хоффманн откинулся на прокуренное сиденье, в груди ворочалось нечто, что, вероятно, было страхом.

Такси скользило вперед в неплотном потоке вечернего транспорта, обширные парки и красивые посольские особняки мелькали за немытым стеклом – машина приближалась к Мокотуву. [14]14
  Мокотув – район Варшавы.


[Закрыть]Хоффманн похлопал водителя по плечу и попросил остановиться – ему надо было сделать два звонка.

– Выйдет дороже.

– Остановите, пожалуйста.

– Тогда еще двадцать злотых. Вы заказывали машину без остановок.

– А ну останови!

Хоффманн наклонился вперед и зашептал шоферу на ухо, небритая щека влажно блестела, когда машина съехала с улицы Яна Собеского и остановилась между газетным киоском и пешеходным переходом на аллее Винценты Витоса. Хоффманн стоял посреди холодного вечера и слушал усталый голос Софьи – Хуго и Расмус, взяв каждый свою подушку, уснули на диване возле нее, завтра утром рано вставать, их детский садик везут на экскурсию в заповедник Накка – что-то на тему леса и весны.

– Слушай…

– Да?

– Спасибо за цветы.

– Я люблю тебя.

Он так любил ее. Ночь без нее – вот что ему сегодня предстоит пережить. Раньше, до Софьи, он не чувствовал, как одиночество затягивает удавку у него на горле в гадком гостиничном номере, не знал, что нет смысла дышать, если тебе некого любить.

Хоффманну не хотелось нажимать «отбой», он все стоял с телефоном в руке и рассматривал какой-то дорого отделанный дом, надеясь, что голос Софьи еще побудет с ним. Однако этого не случилось. Хоффманн взял другой телефон и набрал еще один номер. На востоке США скоро будет пять часов дня.

– Паула встречается с ними через тридцать минут.

– Хорошо. Но, кажется,ничего хорошего.

– У меня все под контролем.

– А вдруг они потребуют ответить за неудачу на Вестманнагатан?

– Неудачи не было.

– Погиб человек!

– Здешним это не особенно интересно. А вот что с доставкой партии все в порядке, им интересно. Партия кое-что значит. Последствия стрельбы мы уладим.

– Ну смотри.

– Когда мы встретимся, получишь подробный отчет.

– В одиннадцать ноль-ноль в «пятерке».

Хоффманн раздраженно махнул сигналящему шоферу. Еще пара минут в одиночестве на холодном воздухе. Он снова сидел между мамой и папой, и они ехали из Стокгольма, из Швеции погостить в Бартошице – несколько миль от советской границы, от города, который теперь называется Калининград. Они никогда не произносили этого названия. Упорно. Для мамы с папой существовал только Кенигсберг. Какой дурак придумал этот Калининград; Пит улавливал презрение в их голосах, но ребенком не мог понять, почему родители покинули место, по которому так тоскуют.

Таксист сигналил и громко ругался, выезжая с аллеи Винценты Витоса; потом они быстро ехали мимо нарядных зеленых районов и зданий, где размещались крупные фирмы. В этой части города жило не слишком много людей: завышенная цена за квадратный метр мало соответствовала спросу.

Хоффманны уехали в конце шестидесятых. Пит часто спрашивал отца – почему, но так и не получил ответа; он приставал к матери и по ее рассказам представлял себе: вот пароход, беременная мать, темная ночь, бушующее море (мать была уверена, что они погибнут), вот отец с матерью сходят на землю возле города под названием Симрисхамн, шведского города.

Направо, на улицу Людвика Идзиковского, еще один квартал.

Последнее время Хоффманн часто бывал в этой стране, в своей стране. Он мог бы родиться здесь, вырасти, стать кем-нибудь вроде тех, из Бартошице, которые после смерти родителей долго пытались связаться с ним, но он не отзывался, и они отступились. Почему он не ответил родственникам? Он не знал. Не знал он и того, почему, оказавшись возле Бартошице, никогда не давал о себе весточку, почему никогда ни к кому не заезжал в гости.

– Шестьдесят злотых. Сорок за поездку и двадцать за ту идиотскую остановку, о которой мы не договаривались.

Хоффманн положил на пассажирское сиденье сотню и вылез из машины.

Большой старый черный дом посреди Мокотува. Такими старыми могли бы стать дома, построенные в настоящей Варшаве – той, которая кончилась семьдесят лет назад. Генрик ждал на крыльце; они с Хоффманном поздоровались, но без лишних слов – оба не умели болтать.

Зал совещаний находился на одиннадцатом этаже в конце коридора. Слишком светло, слишком тепло. Второй заместитель и человек лет шестидесяти (Хоффманн предположил, что он и есть Крыша), ждали возле дальнего торца длинного стола. Хоффманн ответил на их необоснованно цепкие рукопожатия и пошел к уже отставленному от стола стулу. На столе стояла бутылка минеральной воды.

Он не стушевался под устремленными на него взглядами. Опусти он глаза, решив сбежать из-под этих взглядов, для него все было бы кончено.

Збигнев Боруц и Гжегож Кшинувек.

Он все еще ничего не понимал. Сидят ли они здесь потому, что ему суждено умереть? Или потому, что именно сейчас он еще немного продвинется в глубь организации?

– Господин Кшинувек посидит, послушает. По-моему, вы еще не встречались?

Хоффманн поклонился элегантному костюму.

– Не встречались. Но я вас узнал.

Он улыбнулся человеку, которого много лет видел в польских газетах и по польскому телевидению, предпринимателю, чье имя, он слышал, иногда произносили шепотом в длинных коридорах «Войтека», возникшего из того же хаоса, что и все новые организации в странах Восточной Европы, когда перегородки рухнули, и экономический интерес перемешался с уголовным в драке за капитал. Все эти организации были детищем военных и милиции, во всех была одинаковая иерархическая структура, и все они упирались в Крышу. Гжегож Кшинувек был Крышей «Войтека», идеальной Крышей. Покровитель в самом центре, экономически могущественный, безупречный в глазах требующего законности общества, гарант, соединивший финансы и уголовщину, фасад, за которым скрывались деньги и насилие.

– Партия?

Второй заместитель долго рассматривал Хоффманна.

– Да?

– Полагаю, с ней все в порядке?

– В порядке.

– Мы это проверим.

– И выясните, что с ней все в порядке.

– Тогда продолжим.

Всё. Поставка стала вчерашним днем.

Сегодня вечером Пит Хоффманн не умрет.

Ему хотелось рассмеяться; тревога отпустила его, и внутри словно что-то запузырилось, устремясь наружу. Однако его ждет кое-что еще – не угроза, не опасность, но некий торжественный ритуал.

– Вы оставили нашу квартиру в состоянии, которое мне не нравится.

Сначала удостовериться в том, что с партией все в порядке. Потом – вопрос о казненном человеке. Голос второго зама стал спокойнее, дружелюбнее, ведь теперь он говорил о чем-то не слишком важном.

– Я не хочу, чтобы мои сотрудники объясняли польской полиции – по просьбе шведской полиции, – почему и как они снимают квартиры в центре Стокгольма.

Пит мог бы ответить и на этот вопрос. Но он медлил, искоса рассматривая Кшинувека, «Партия. Оставили квартиру в состоянии, которое мне не нравится». Этот респектабельный бизнесмен знает, о чем говорит. Но слова – такая странная штука. Если их не произносить вслух, то их и не существует. Никто в этом кабинете не заговорит о двадцати шести килограммах амфетамина и о казни. Не заговорит в присутствии того, кто официально ни о чем таком не знает.

– Если бы соглашение о том, что я, и только я,руковожу операцией в Швеции, соблюдалось, ничего бы не произошло.

– Что вы хотите сказать?

– Если бы назначенные вами сотрудники следовали вашим же инструкциям и не проявляли собственной инициативы, такая ситуация не возникла бы.

Операция. Собственная инициатива. Ситуация.

Хоффманн снова посмотрел на Крышу.

Все эти слова мы говорим ради тебя.

Но зачем ты здесь? Зачем сидишь рядом со мной и слушаешь то, что может значить все и не значить ничего?

Я больше не боюсь.

Но еще не понимаю.

– Надеюсь, подобное не повторится.

Он не ответил. Последнее слово – за заместителем. Так работает система. Пит Хоффманн хорошо играл свою роль в этом спектакле, иначе, он знал, его ждет гибель: жизнь оборвется в тот момент, когда он станет Паулой, и тогда ему суждено кончить, как тому покупателю…

Он знал свою роль, свои реплики, он лучше отрепетировал спектакль – и он не умрет. Пусть умирают другие.

Крыша слегка пошевелился – еле-еле, но отчетливо кивнул заместителю.

У него был довольный вид. Хоффманна одобрили.

Заместитель на это и рассчитывал. Он поднялся, еле заметно улыбаясь.

– Мы собираемся немного расшириться на закрытом рынке. Мы уже вложили деньги в дело и освоили все секторы рынка в соседних скандинавских странах. Теперь освоим и ваш регион. Швецию.

Пит Хоффманн молча посмотрел на Крышу, потом на заместителя.

Закрытый рынок.

Тюрьмы.

* * *

Резкий направленный свет отражался в обеих металлических скобах. Кранц насыпал на одну скобу голубого порошка, долил воды и попросил Гренса стянуть зеленую простыню, которой было накрыто человеческое тело на стоящей посреди морга каталке.

Обнаженный мужчина.

Бледная кожа, хорошо сложенный, не старый.

И лишенное кожи лицо. Голый, чисто вымытый череп на в остальном неповрежденном теле.

Все это вместе представляло собой странное зрелищ, но кожа могла помешать найти правильный ответ, и поэтому ее удалили.

– Альгинат. Возьмем альгинат. И хватит. Есть составы подороже, но не будем их тратить на вскрытие.

Криминалист раздвинул челюсти мертвеца, прижал к верхним зубам скобу с голубой массой и крепко держал пару минут, пока смесь не застыла.

– Фотографии, отпечатки пальцев, ДНК, отпечатки зубов. Я доволен.

Он сделал два шага назад по стерильному полу и кивнул Людвигу Эррфорсу, патологоанатому.

– Входное отверстие.

Эррфорс указал на обнаженный череп и правый висок.

– Пуля вошла в os temporale, [15]15
  Височная кость (лат.).


[Закрыть]а замедлилась вот в этом месте. – Он прочертил пальцем линию в воздухе от большой дыры в виске к середине черепа. – Ясно видно, как оболочка пули ударила в твердую кость и разделилась, получились две пульки меньшего размера, вот и два выходных отверстия слева. Одно – в мандибуле, нижней челюсти. Другое – в os frontale. [16]16
  Лобная кость (лат.).


[Закрыть]

Гренс посмотрел на Кранца. Криминалист был прав с самого начала, еще когда сидел на корточках в той квартире.

– И вот это, Эверт. Я хочу, чтобы ты особенно внимательно посмотрел вот сюда.

Людвиг Эррфорс держал правую руку мертвеца – странное ощущение: мышцы не реагируют, что-то, что совсем недавно было живым, стало как будто резиновым.

– Видишь? Отчетливые отметины на запястье. Кто-то держал его за руку post mortem.

Гренс снова глянул на Нильса, тот с довольным видом кивнул. Он и здесь оказался прав. Кто-то брал за руку убитого после смерти. Кто-то хотел, чтобы все выгляделокак самоубийство.

Гренс отошел от освещенной каталки посреди зала и открыл окно в коридоре; на улице было темно, уже и поздний вечер заканчивался.

– Ни имени. Ни истории. Мне нужно больше. Я хочу подобраться к нему поближе.

Он внимательно посмотрел на Кранца, потом на Эррфорса. Ждал. Наконец судебный медик откашлялся.

Всегда найдется что-нибудь еще.

– Я посмотрел пару зубных пломб. Вот этой, почти посреди нижней челюсти, лет восемь-десять. Совершенно точно – шведская. Видно по работе, по качеству, по материалу – он сильно отличается от того, что в Европу импортируют из Тайваня. У меня тут один лежал на прошлой неделе, чех с пломбами в нижней челюсти – так у него каналы были запломбированы цементом, это… весьма далеко от того, что у нас считается приемлемым.

Руки патологоанатома скользнули от лишенного кожи лица к животу.

– Ему вырезали аппендикс. Вот шрам. Хорошая работа, аккуратный шов и толстая кишка сшита технично. Операцию явно делали в шведской больнице.

Глухой звук и ощущение, что земля содрогнулась. Почти в полночь по обнесенному оградой участку, мимо окон центра судмедэкспертизы в Сольне проехал грузовик.

Людвиг понял вопросительный взгляд Гренса.

– Не бери в голову. Они тут недалеко разгружаются. Понятия не имею, что привозят, но грохочут каждый вечер.

Патологоанатом отошел от каталки, чтобы дать место Эверту.

– Зубные пломбы, операция аппендицита и то, что я определил бы как североевропейская внешность. Эверт, он – швед.

Гренс внимательно изучал лицо-череп с белыми промытыми костями.

Мы обнаружили следы желчи, амфетамина и резиновой массы.

Но все это – не из тебя.

Мы установили, что наркотики связаны с польской мафией.

Но ты швед.

Ты – не «верблюд». Ты не продавец.

Ты покупатель.

– Следы наркотиков?

– Нет.

– Точно?

– Нет отметин от шприца, в крови ничего, в моче ничего.

Ты покупал, но сам не употреблял.

Гренс повернулся к Кранцу:

– Тот вызов.

– Да?

– Успели с ним разобраться?

Нильс кивнул:

– Я как раз с Вестманнагатан. У меня была теория. Я съездил, чтобы кое в чем убедиться. Помнишь помехи прямо перед последней фразой, перед «на пятом этаже»? Последней в том коротком сообщении?

Коротко глянул на Гренса; тот вспомнил.

– Я оказался прав. Шум был от холодильника на кухне. Та же частота. Те же интервалы.

Эверт Гренс легонько похлопал ладонью по ноге мертвеца.

– Звонили из кухни?

– Да.

– А голос? Ты бы сказал, что звонил швед?

– Говорили без акцента. Мелардальский выговор.

– Значит, у нас двое шведов. Оба в одно время оказываются в квартире, где польская мафия проводит сделку по продаже наркотиков, и сделка заканчивается расправой. Один лежит здесь. А другой – звонит. – Рука снова легко легла на ногу мертвеца, словно Гренс надеялся, что тот пошевелится. – Что ты там делал? Что вытам делали?

Ему было страшно! Но он не умрет. Он в первый раз увидел Крышу, и раз эта встреча не закончилась его гибелью, значит, послужит продвижению наверх. Он не знал, как именно, но ради того, чтобы приблизиться к успеху, Паула три последних года рисковал жизнью ежедневно, каждую минуту.

Хоффманн сидел рядом с пустым стулом в слишком светлом зале для совещаний. Гжегож Кшинувек вышел – элегантный костюм, хорошая репутация и слова, якобы вовсе не подразумевающие того, что значат на самом деле – мафию, деньги и насилие ради еще больших денег.

Второй заместитель больше не растягивал губы в улыбке и не сидел, словно шест проглотил. Он открыл бутылку зубровки и смешал ее с апельсиновым соком; пить водку с шефом означало переход к близким доверительным отношениям, и Хоффманн улыбнулся травинке в бутылке (не особенно вкусно, но – акт вежливости и в соответствии с обычаем) и сидящему перед ним бывшему офицеру разведки, который тщательно продумал всё мероприятие и даже заменил некрасивые стаканы с кухонного стола на два дорогих, дутого стекла, бокала для грога; большие руки не знали, как их держать.

– Na zdrowie. [17]17
  Ваше здоровье (пол.).


[Закрыть]

Посмотрели друг на друга, выпили, и второй заместитель снова налил водки в бокалы.

– Закрытый рынок.

Он выпил и наполнил бокалы в третий раз.

– Теперь поговорим без обиняков.

– Предпочитаю именно такие разговоры.

Третий бокал был пуст.

– Шведский рынок. Пришла его очередь. Сейчас.

Хоффманн с трудом сохранял спокойствие. «Войтек» уже контролировал скандинавский рынок. Датский. Финский. Пит начинал понимать, в чем дело. Зачем здесь только что сидел Крыша. Почему сам он держит бокал чего-то, имеющего вкус зубровки и апельсинового сока.

Он так долго шел к этому.

– В Швеции в тюрьмах сидит больше пяти тысяч человек. Почти восемьдесят процентов из них наркоманы, которые активно употребляют амфетамин, героин, алкоголь. Верно?

– Да.

– Десять лет назад было так же?

– Тогда тоже, да.

Двенадцать гребаных месяцев в камере Эстерокера.

– На улице один грамм амфетамина стоит сто пятьдесят крон. А в тюрьме – втрое больше. Один грамм героина стоит на улице тысячу. А в тюрьме – втрое больше.

Збигнев Боруц вел такие разговоры и раньше. Но с другими сотрудниками, перед другими операциями и в других странах. И все эти разговоры вертелись вокруг подсчетов.

– Четыре тысячи сидящих по тюрьмам наркоманов – амфетаминщики, которые принимают по два грамма в день, и героинщики, которые принимают один грамм в день. За один день, Хоффманн, можно заработать… восемь-девять миллионов крон.

Паула родился девять лет назад. Смерть ходила за ним по пятам. Но ради этой минуты, ради этого мига – стоило жить так. Именно к этому он стремился. Теперь он достиг цели.