Текст книги "Три секунды"

Автор книги: Андерс Рослунд

Соавторы: Бёрге Хелльстрём
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

Часть четвертая

Суббота

Наверное, ночь была темной, как всегда в конце мая.

Вокруг ждали дома, деревья, луга, размытые контуры. Они скоро проступят – медленно приближался рассвет.

Эверт Гренс вел машину по пустому шоссе. Он успел уехать на пару миль к северу от Стокгольма. Почти полдороги. Тело было напряжено, каждый сустав, каждый мускул еще болел от адреналина, хотя после выстрела, взрыва и гибели людей прошло уже двенадцать часов. Гренс даже не пытался поспать – он, конечно, прилег на свой диван, послушал молчаливый полицейский участок, но лежал с открытыми глазами. Мозг не желал отключаться. Гренс хотел вернуться к заплутавшим где-то мыслям об Анни и кладбище, представил себе место, где она покоится, – место, где комиссар еще не был, но куда обязательно поедет. В такую же ночь восемнадцать месяцев назад он хотел поговорить с ней, такие ночи он переживал только благодаря ей. Комиссар звонил в лечебницу, его не соединяли, он орал на дежурных санитарок; те в конце концов будили Анни и протягивали ей трубку; Гренс слушал ее дыхание и разные тихие звуки, свойственные только ей, и постепенно обретал покой, рассказывая ей что-нибудь, и она была рядом с ним. Когда ее не стало, Гренс перестал звонить. Теперь он садился в машину и отправлялся в Ердет, к мосту Лидингёбрун, к лечебнице, красиво раскинувшейся на престижном острове. Он сидел в машине, припаркованной под ее окном, смотрел на окно, потом вылезал из машины и шел вокруг лечебницы.

Эверт, нельзя скорбеть по расписанию. Эверт, то, чего вы боялись, уже произошло. Эверт, я не хочу вас больше здесь видеть.

Теперь у него и этого не осталось.

…Пролежав несколько часов, он встал, вышел в коридор, потом сел в стоявшую на Бергсгатан машину и поехал в сторону Сольны и Северного кладбища. Он снова поговорит с ней. Гренс постоял у ворот, рассматривая тени, а потом направился на север, мимо неясных очертаний, к стене, окружавшей тюрьму, и к церкви с красивой башней.

– Гренс.

Темнота, тишина. Разве не было этой вони, огня, сажи и солярки, разве могла оказаться сном эта голова в окне, рот, произносящий «я их убью»? Сейчас здесь остались только птицы, громко поющие на рассвете, и поселок, который проснется, ничего не зная ни о захвате заложников, ни о людях, неподвижно скорчившихся на полу.

– Слушаю.

Комиссар нажал кнопочку у калитки и теперь говорил в микрофон.

– Это я расследовал все это дерьмо. Впустите меня?

– Сейчас три часа ночи.

– Да.

– Здесь нет никого, кто…

– Вы меня впустите?

Гренс прошел в калитку, миновал центральный пост и оказался на одном из пыльных внутренних дворов тюрьмы.

Он никогда еще не приказывал стрелять в человека на поражение.

Это было его решение.

Его ответственность.

Гренс подошел к зданию, которое называлось «корпус „В“», ненадолго остановился у входной двери, задрал голову и посмотрел на третий этаж.

Гарью словно бы запахло еще сильнее.

Сначала – взрыв, пуля пробила, разнесла вдребезги сперва окно, потом человеческую голову. Следом – еще один, более мощный; гнусный черный дым, дым без конца скрыл то, что они пытались рассмотреть, – взрыв, которого никто не мог объяснить.

Его решение.

Он начал подниматься по лестнице, мимо закрытых дверей, навстречу запаху дыма.

Его ответственность.

Прежде у Эверта Гренса не было какого-то особого отношения к смерти. Он регулярно сталкивался с ней по роду службы, но о собственной смерти думал равнодушно. Мыслям о собственной смерти пришел конец тридцать лет назад. В тот день он, водитель полицейского автобуса, переехал голову, которая навсегда перестала мыслить. Голову Анни. Гренс тогда не стремился умереть, совсем нет, но и особого желания жить дальше у него не было. Он справился с виной и скорбью, закапсулировав их, и продолжил жить дальше, и вот теперь даже не знал, где начинать поиски.

Открытая дверь изнутри была черной от сажи.

Гренс заглянул в выжженную мастерскую, надел на ботинки прозрачные бахилы и переступил через сине-белую заградительную ленту.

В пространствах, куда пришел огонь, всегда покоится одиночество: языки пламени пожрали все, что могли, и покинули его. Гренс прошел по остаткам рухнувших полок и между станков, черных, покореженных и остановленных навсегда.

Оно было здесь. На потолке, на стенах. То, ради чего он пришел.

Белое Гренс уже видел. Белым техники-криминалисты помечают расположение фрагментов тел, и белого здесь было больше, чем на Вестманнагатан. А вот на месте преступления, помеченном красным, ему бывать еще не приходилось.

Два тела превратились в сотни, тысячи кусочков.

Гренс задумался, сможет ли Эррфорс, патологоанатом, сложить их так, чтобы можно было их опознать. Люди, которые совсем недавно жили – и которых больше не существовало. Они превратились в ошметки, отмеченные флажками. Гренс начал считать флажки, сам не зная зачем. Всего несколько квадратных метров – а он уже успел насчитать триста семьдесят четыре. Гренс устал, перешел к окну, которого больше не было, к легкому ветерку, дувшему через огромную дыру в стене. Встал на то место, где стоял Хоффманн: церковь с башней – силуэт на фоне неба. На церковном балконе лежал снайпер. Он прицелился и выстрелил по приказу Эверта Гренса.

Поселок Аспсос уменьшался в зеркалах заднего вида.

Пару часов Гренс провел среди запахов горелого масла и тяжелого дыма. Некое чувство не давало ему покоя, сколько он ни считал части тела, помеченные белыми и красными флажками. Чувства этого он не понимал, но оно было отвратительным, держало его на взводе и напоминало крайнее раздражение. Оно не нравилось Гренсу, он хотел избавиться от него там, среди обломков и станков, которые никогда больше не заработают, но оно приклеилось намертво, шептало что-то, чего он не мог разобрать. Комиссар приближался к Стокгольму, он уже ехал через северные пригороды, когда на заднем сиденье зазвонил мобильный телефон; Гренс сбросил скорость, потянулся за пиджаком.

– Эверт?

– Ты не спишь?

– Ты где?

– В такое время, Свен, разве не я должен тебе звонить?

Свен Сундквист улыбнулся. Они с Анитой давным-давно перестали удивляться, если между полуночью и рассветом в спальне звонил телефон. Эверт всегда звонил, когда у него возникал вопрос, который требовал немедленного ответа, а подобные вопросы у него почти всегда возникали в ночное время, когда другие спали. Но сегодня Свен сам не спал. Он лежал рядом с Анитой, слушая, как тикает будильник; через пару часов он осторожно выберется из кровати, спустится на кухню в первом этаже таунхауса и порешает кроссворд – как всегда, когда ночи оказываются слишком длинными. Но тревога отказывалась покинуть их дом. Та же тревога, о которой раньше, вечером, говорил Эверт. Заблудившиеся мысли, не знающие, в какую сторону направиться.

– Эверт, я еду в центр. Приближаюсь к Гульмарсплан, потом поверну на запад. К Кунгсэнгену. Только что звонил Стернер.

– Стернер?

– Снайпер.

Гренс прибавил скорость, первые утренние работяги еще не выехали из гаражей, и вести машину было легко.

– Тогда нам одинаково долго ехать. Еду мимо парка Хага. Что ему нужно?

– Там узнаем.

Еще одни запертые ворота, еще один одетый в форму мир.

Гренс и Сундквист прибыли в расположение шведской лейб-гвардии в Кунгсэнгене с интервалом в две минуты. Стернер ждал их возле пропускного пункта. Он выглядел отдохнувшим, но одет был во вчерашнюю серо-белую камуфляжную форму. Форма была измята – эту ночь Стернер проспал не раздеваясь. Перед закрытыми воротами, на фоне полковых строений он казался типичным американским морпехом – стрижка «ежик», широкие плечи, квадратная челюсть. В кино такие ребята всегда встают слишком близко к герою и разговаривают слишком громко.

– Не успели переодеться?

– Так получилось. Когда меня вчера высадили… я пошел и лег спать.

– Спали?

– Как младенец.

Гренс и Сундквист переглянулись. Тот, кто выстрелил, – спал. А тот, кто принял решение стрелять, и его сослуживец не сомкнули глаз.

Следователи отметились на пропускном пункте, и Стернер повел их на пустынный двор между казармами – одинаковыми, озирающими каждого гостя строениями. Стернер шагал быстро, и Гренс еле успевал за ним. Прошли в первую дверь, поднялись по лестнице, дальше были длинные коридоры с каменным полом. Военнообязанные еще сидели в трусах, им предстоял день в униформе.

– Лейб-рота. Первая рота. Будущие командиры, останутся в армии дольше всех.

Стернер и его гости вошли в кабинет. Простая конторская мебель, стены давно пора побелить, на бетонном полу – линолеум.

Четыре рабочих места, по одному в каждом углу.

– Моих коллег сегодня не будет. Двухдневные учения на севере Уппланда, в районе Тиерпа. Так что нам никто не помешает. – Он закрыл дверь. – Я позвонил вам, как только проснулся. Меня выгнала из кровати мысль, с которой я заснул.

Стернер наклонился вперед.

– Я смотрел на него. В прицел. Я долго на него смотрел. Следил за его движениями, за его лицом почти тридцать минут.

– И?

– Он стоял в окне, его было видно полностью. Я слышал, как вы говорили – он знает, что его видят, он хочет продемонстрировать власть над заложниками, над ситуацией, может быть – над полицией. Вы говорили – он делает так потому, что уверен: он вне досягаемости.

– И?

– Вот что говорили вы.Что выдумали. – Стернер взглянул на дверь, словно желая убедиться, что она действительно закрыта. – Мнетак не казалось. Там не казалось. И сейчас не кажется.

– Объясните-ка.

Гренс снова ощутил противное чувство, которое не дало ему спать и было как-то связано со сгоревшей мастерской.

Чувство, что что-то не сходится.

– Я смотрел на него в прицел. – Объект в поле зрения. Ожидаю приказа. – Не знаю… он как будто услышал. – Повторяю. Ожидаю приказа. – Что в него могут попасть.

– Не понимаю.

– Я прервался. – Жду. Объект не виден. – Я прерывался дважды.

– И что?

– И оба раза… он как будто знал, что я готов выстрелить. Он уходил в сторону так… точно.

– Он уходил несколько раз.

Стернер беспокойно поднялся, подошел к двери, подергал ручку, потом выглянул в окно, на посыпанный щебенкой двор.

– Верно. Но оба раза… ровно тогда,когда я должен был выстрелить.

– А в третий раз?

– Он стоял неподвижно. Тогда… как будто… он как будто решился. Стоял неподвижно и ждал.

– И?

– Один выстрел – одно попадание. Девиз снайперов. Я стреляю, только когда точно знаю, что попаду.

Гренс встал рядом с ним у окна.

– Куда?

– Куда?..

– Куда вы попали?

– В голову. Не обязательно целить в голову. Но у меня не было выбора.

– Как это?

– На большом расстоянии мы всегда целимся в грудь. Где самая большая площадь попадания. Так что я должен был бы целить в грудь. Но он все время стоял в профиль, и, чтобы площадь попадания была как можно больше… я выстрелил в голову.

– А взрыв?

– Я не знаю.

– Не знаете?

– Я не знаю.

– Но вы…

– Взрыв не имеет отношения к выстрелу.

Человек двадцать подростков в форме двумя колоннами маршировали по площадке.

Они пытались поднимать колени, одновременно отмахивая руками; какой-то пожилой шел рядом и что-то кричал.

У мальчишек ничего не получалось.

– Еще кое-что.

– Да?

– Кто он был?

– Зачем вам?

– Я убил его.

Обе колонны стояли неподвижно.

Пожилой в форме показывал подросткам, как маршировать, держа винтовку на плече.

Очень важно, чтобы все держали ее одинаково.

– Я убил его. И хочу знать его имя. Думаю, что имею на это право.

Гренс помедлил, посмотрел на Свена, потом на Стернера.

– Пит Хоффманн.

Лицо Стернера не дрогнуло; если он и знал Хоффманна, ему удалось это скрыть.

– Хоффманн. И у вас было его личное дело?

– Да.

– Я бы хотел перейти в канцелярию. Вы не составите мне компанию? Хочу кое-что проверить.

Эверт и Свен следом за Стернером пересекли площадку и оказались в небольшом здании канцелярии, где располагались кабинеты командира полка и штабных офицеров, а также офицерская столовая. Два пролета вверх, Стернер постучал по косяку открытой двери; немолодой человек, сидевший за компьютером, приветливо кивнул им.

– Мне нужен его личный номер.

Свен достал из внутреннего кармана блокнот, полистал, нашел.

– 721018–0010.

Пожилой мужчина ввел десять цифр, подождал несколько секунд и покачал головой.

– Родился в начале семидесятых? Тогда его здесь нет. Десять лет, если по закону. Документы старше десяти лет хранятся в Военном архиве. – Он с довольным видом улыбнулся. – Но… перед тем, как отправить документы в архив, я всегда снимаю копии. Они здесь. Личный архив шведской лейб-гвардии. Данные обо всех юношах, которые служили здесь в последние тридцать лет, – в шкафах в соседнем кабинете.

Тесный кабинетик со шкафами вдоль стен, от пола до потолка. Пожилой встал на колени, провел пальцем по папкам и вытащил одну, с черным корешком.

– Родился в тысяча девятьсот семьдесят втором. Если он был здесь… в девяносто первом, девяносто втором, девяносто третьем, может, даже в девяносто четвертом. Вы сказали – лейб-рота? Проходил обучение как снайпер?

– Да.

Пожилой порылся в папке, вернул ее на полку и вытащил папку, стоящую рядом с первой.

– В девяносто первом нет. Посмотрим девяносто второй.

Он просмотрел половину папки и вдруг прервался, посмотрел на своих гостей.

– Хоффманн?

– Пит Хоффманн.

– Есть.

Эверт и Свен одновременно шагнули вперед, чтобы лучше видеть бумагу в руках у архивариуса. Полное имя Хоффманна, его личный номер, последний в длинном ряду цифр и букв, что-то обозначавших.

– Что это значит?

– Что кто-то по имени Пит Хоффманн, личный номер которого к тому же совпадает с тем, что вы мне дали, проходил здесь военную службу в девяносто третьем году. Одиннадцать месяцев. Обучался снайперской стрельбе.

Эверт Гренс еще раз внимательно изучил простую бумагу.

Это был он.

Человек, который шестнадцать часов назад погиб у них на глазах.

– Спецподготовка по обращению с оружием, стрельбе из положения лежа, из положения сидя, из положения стоя на коленях, стрельбе стоя, стрельбе на малые расстояния, стрельбе на большие расстояния и… думаю, вы понимаете? – Стернер открыл папку, вынул документ и снял копию. Огромный ксерокс занимал почти весь кабинет. – Мне все кажется… он как будто знал, где я нахожусь, что делаю. Если он учился здесь… он правильно сообразил: колокольня в Аспсосе – единственное место, откуда мы сможем его достать. Он знал, что мы можемубить его. – Стернер сжал в руке ксерокопию, почти скомкав, и протянул Гренсу. – Хоффманн старательно выбрал место. Он не случайно оказался в мастерской и именно у окна. Он провоцировал нас. И знал, что если искусный, хорошо обученный снайпер должен попасть, то обязательно попадет. – Стернер покачал головой: – Он хотел умереть.

Стены в коридоре отделения скорой помощи Дандерюдской больницы были желтые, а пол голубой. Приветливо улыбались медсестры, Гренс и Сундквист так же приветливо улыбались в ответ. Утро выдалось спокойное. Оба и раньше бывали здесь по делам службы, часто по вечерам, по праздникам, когда раненых везли на узких каталках по коридору в резком свете ламп. Сейчас коридор был пуст. Ни о пьяных, ни о футбольных матчах не слышно, а дороги не занесет снегом еще долго.

Они приехали в Дандерюд сразу из Кунгсэнгена, из расположения шведской лейб-гвардии, через Норрвикен и Эдсберг, через очаровательные маленькие пригороды, застроенные виллами поселки. Свен даже позвонил домой Аните и Юнасу – они завтракали вместе, а потом уходили каждый в свою школу. Свену так их не хватало.

Врач оказался молодым и долговязым, тощим как скелет, с непроницаемым выражением лица; он поздоровался и проводил следователей в больничную палату. Там царила темнота, шторы были опущены.

– У него сильное сотрясение мозга. Так что побудьте, пожалуйста, в темноте.

В палате стояла одна-единственная кровать.

Мужчина за шестьдесят, седые волосы, измученные глаза, ссадины на щеках, рана на лбу – кажется, глубокая; правая рука на перевязи.

Тогда он лежал у стены.

– Меня зовут Юхан Ферм. Мы виделись вчера, когда вас привезли. Со мной двое полицейских, они хотят задать пару вопросов.

Пожарные спасательной службы уже долго разбирали завалы в сгоревшей дотла мастерской, прежде чем услышали из-под горы обломков слабый стон. Голый, весь в синяках инспектор; со сломанной ключицей, он все же дышал.

– Я даю им пять минут. Потом вернусь.

Седой приподнялся на кровати. Потом вдруг скривился от боли, и его вырвало в стоящее у кровати ведро.

– Ему нельзяшевелиться. Сильное сотрясение мозга. Ваши пять минут пошли.

Эверт Гренс повернулся к молодому врачу.

– Мы хотели бы остаться одни.

– Я побуду здесь. Как врач.

Гренс отошел к окну, пока Сундквист пододвигал табуретку к кровати и садился, стараясь, чтобы его лицо было примерно на одном уровне с лицом раненого охранника.

– Вы знаете Гренса?

Мартин Якобсон кивнул. Он знал, кто такой Эверт Гренс, они несколько раз встречались. Комиссар уголовной полиции регулярно посещал место, в котором Якобсон проработал всю жизнь.

– Это не допрос. Допрос будет потом, когда вам станет лучше и когда у нас будет побольше времени. Но нам уже сейчас нужно кое-что прояснить.

– Вы не могли бы повторить?

– Это не…

– Говорите громче. Барабанные перепонки лопнули от взрыва.

Свен наклонился и заговорил громче:

– Мы довольно хорошо представляем себе, что произошло во время взятия заложников. Ваши коллеги подробно описали, как был убит заключенный в изоляторе строгого режима.

Врач легонько похлопал Свена по плечу.

– Задавайте ему короткие вопросы. Это он осилит. Короткие ответы. Иначе ваши пять минут пропадут напрасно.

Свен подавил желание обернуться и попросить человека в белом халате заткнуться. Но не стал оборачиваться. Какой смысл огрызаться, подумал Свен.

– Первое… вы помните, что было вчера?

Якобсон тяжело дышал, его мучила боль, он искал слова, которые после сотрясения мозга куда-то делись.

– Я помню все. До той минуты, когда потерял сознание. Я правильно понимаю, что на меня рухнула стена?

– Она рухнула при взрыве. Но я хочу знать… что было непосредственно до взрыва?

– Я не знаю. Меня там не было.

– Вас там… не было?

– Я сидел в отгороженной комнате, Хоффманн увел меня туда, со связанными за спиной руками, где-то в задней части мастерской, почти у двери. Мы разделись, и он отвел меня туда. Потом… по-моему, мы разговаривали всего один раз. «Ты не умрешь».Он так сказал. Потом был взрыв.

Свен посмотрел на Эверта, они оба слышали слова пожилого охранника.

– Якобсон… может ли быть так, что Хоффманн переместил вас туда, чтобы… спасти вас?

Якобсон ответил не раздумывая:

– Я в этом уверен. Несмотря на все, что было… я больше не чувствовал, что мне что-то угрожает.

Свен нагнулся еще ниже. Якобсону обязательно надо услышать следующий вопрос.

– Взрыв. Я хотел бы продолжить со взрыва. Припомните, было там что-нибудь, что может его объяснить? Такую невероятную мощность?

– Нет.

– Вообще ничего?

– Я думал об этом. Конечно, это мастерская, там солярка. Может быть, дым был из-за нее. Но такой грохот… ничего.

Лицо Якобсона из белого стало пепельно-серым, по лбу потекли крупные капли пота.

Врач встал возле кровати.

– Он больше не выдержит. Еще один вопрос, и хватит.

Свен кивнул. Последний вопрос.

– Все время, что Хоффманн удерживал заложников, он молчал. Никаких контактов. А в конце заговорил. «Я их убью».Нам это непонятно. Удалось ли вам поговорить с ним? Было хоть что-нибудь, что напоминало бы разговор? Мы не можем понять этого странного молчания.

Охранник, лежавший в больничной кровати с израненным пепельно-серым лицом, медлил с ответом. Свену показалось, что он умирает; врач знаками велел Свену прекратить, и вдруг Якобсон поднял руку – он хотел продолжать, хотел ответить еще раз.

– Он звонил.

Якобсон посмотрел на Свена, на Эверта.

– Он звонил. Из кабинета в мастерской. Два раза.

Эверт Гренс второй раз за сегодняшнее утро подъезжал к Аспсосу, к огромной тюрьме.

Они со Свеном заплатили за горький чай, за белый хлеб с жареными фрикадельками, рассыпанными по чему-то, что, по словам Свена, было фиолетовым свекольным салатом, и сели в кафетерии, располагавшемся в холле больницы. Оба молча ели, обдумывая слова Якобсона. По словам контуженного инспектора, Хоффманн дважды покидал заложников и заходил в кабинет при мастерской. Он смотрел на них через стеклянную стенку, пока брал со стола телефонную трубку. Разговаривал он оба раза секунд по пятнадцать: один раз в самом начале (террорист велел заложникам не двигаться и стал пятиться к кабинету, наставив на них револьвер) и еще раз – непосредственно перед взрывом. Голый, со связанными за спиной руками охранник видел со своего места за внутренней стенкой, как Хоффманн снова звонит, причем явно нервничает. Всего несколько секунд, но Якобсон был уверен: впервые за все время драмы Хоффманн колебался и нервничал.

На парковке, всего несколько часов назад тихой и пустой, теперь не осталось свободных мест, в одну из самых строго охраняемых тюрем Швеции пришло утро. Гренс поставил машину на лужайке возле каменной ограды. Дожидаясь Сундквиста, он позвонил Мариане – та третий день собирала материал по делу об убийстве на Вестманнагатан. Днем дело надо передать прокурору, чтобы тот решил, будет ли оно и дальше считаться делом первоочередной важности.

– Отложи-ка ненадолго то, чем ты сейчас занимаешься.

– Огестам вчера был здесь. Он хочет забрать материалы сегодня после обеда.

– Херманссон!

– Что?

– Огестам получит резюме, когда ты его напишешь. Отложи его.Сделай список всех исходящих звонков из Аспсосской тюрьмы в промежуток от восьми сорока пяти до девяти сорока пяти утра и в промежуток от половины второго до половины третьего дня. Потом отследи эти звонки. Я хочу знать, о каких мы можем забыть, а какие сделал некто, кто мог звонить из кабинета при мастерской.

Гренс ожидал, что Мариана станет возражать.

Но она не стала.

– Хоффманн?

– Хоффманн.

В прогулочном дворе было полно заключенных – первая половина дня, весеннее солнце; зэки сидели кучками, смотрели в небо, их щеки понемногу краснели. У Гренса не было охоты выслушивать глумливые реплики тех, кого он когда-то давно выслеживал и допрашивал, и он выбрал подземный путь, коридор с бетонными стенами и воспоминания о другом расследовании, о котором ни Гренс, ни Сундквист не говорили, но думали. Пять лет назад они тоже шли вот так, бок о бок; в тот раз отец прикончил убийцу своей дочери, и его приговорили к долгому тюремному заключению. Картины того расследования то и дело всплывали в памяти Гренса, доводя его до остервенения. Случаются и такие расследования.

Гренс и Сундквист вышли из подземелья; на лестнице корпуса «В» их оглушила тишина. Грохота, бесившего Гренса, больше не было. Они прошли изолятор строгого режима – «В1», обычные отделения в «В2»; везде было безлюдно. Заключенных эвакуировали в корпус «К», и они останутся там, пока здание, в котором еще гудело эхо взрыва, будет огорожено лентой: место преступления, часть расследования.

Четверо криминалистов ползали по сгоревшему помещению, исследуя пятна сажи на некогда белых стенах. Запах солярного масла въелся намертво; густой и острый, он напоминал о том, что еще вчера здешним воздухом можно было отравиться. Нильс Кранц оторвался от фрагментов смерти, сосредоточенный и серьезный. Ни Эверт, ни Свен никогда не видели, чтобы он смеялся. Кранц был из тех, кто управляется с микроскопом лучше, чем с бокалом коктейля.

– Идите за мной.

Кранц ушел к окну, откуда было видно внутренний двор тюрьмы, сел на корточки перед стеной, в который виднелась дыра размером с грейпфрут, повернулся и показал на другую сторону помещения.

– Значит, выстрел пробил окно вон там. Это окно, которое вы видели с колокольни и которое Хоффманн выбрал, чтобы светиться перед полицейскими. Зажигательные и разрывные снаряды, начальная скорость – восемьсот тридцать метров в секунду. От выстрела до попадания – три секунды.

Нильсу не случалось присутствовать при совершении преступления, он никогда не видел, как просто место превращается в место преступления. Но смысл его работы был именно в этом: явиться на место преступления и заставить других увидеть его таким, каким оно было в момент совершения преступления.

– Снаряд с огромной силой пробил окно и черепную кость. Он сплющился, скорость снизилась, и наконец он вот здесь – видите эту большую дыру? – попал в другую стену.

Кранц обхватил рукой длинный металлический стержень, торчащий из дыры. Стержень показывал угол выстрела и сидел не прямо – выстрел был сделан с точки, расположенной выше окна.

– Боеприпас, которым было заряжено оружие, имеет в длину почти десять сантиметров. Но из ствола вылетает только его часть, и если отминусовать гильзу, то останется сантиметра три – три с половиной; этот снаряд пробил стену и упал в тюремный двор. А пуля, которая последовательно пробила стекло, человеческую голову и толстую бетонную стену, основательно сплющивается и больше всего напоминает потом старинную монету восемнадцатого века.

Гренс и Сундквист посмотрели на воронку в стене, оба слышали, как Якобсон описывал звук, похожий на свист плетки, удар был невероятной силы.

– Она где-то там, на улице. Мы пока не нашли, но скоро найдем. У меня там несколько полицейских из Аспсосского округа, ползают по камням и в траве, ищут.

Кранц пересек мастерскую и остановился у окна, где стоял Хоффманн. Красные и белые флажки на стенах, на полу, в потолке. Их стало больше, чем Гренсу запомнилось с ночи.

– Мне пришлось создать свою систему. Красные – для кровавых пятен, белые – для фрагментов тел. Я еще никогда не видел, чтобы тела разнесло на такие мелкие клочки.

Свен разглядывал два маленьких флажка, пытаясь понять, что же именно они означают. Он даже подошел поближе – он, который всегда избегал знаков смерти.

– У нас есть взрыв и куски погибших. И кое-что, чего я не понимаю.

Свен подошел к флажкам, он не боялся; его даже не замутило. Флажки – это не смерть, в них смерть не видна.

– Человеческая плоть. Тысячи кусков. Боеприпасы такого типа разрывают тело на части. Но – на большие части. И взрыва не дают.

Люди, разорванные на части. Свену оставалось до них всего несколько сантиметров, и они уже не были людьми.

– Так что мы ищем нечто другое. То, что взрывается. То, что разрывает тело в мелкие клочья.

– Например?

– Например, взрывчатку. У меня нет другого объяснения.

Гренс посмотрел на красные и белые флажки, на осколки стекла, на покрывавшую все сажу.

– Взрывчатку. Какую?

Кранц сердито развел руками.

– Тротил. Нитроглицерин. С4. Пластид. Пентил. Октоген. Еще что-нибудь. Гренс, я не знаю.Потому что мы пока еще ищем. А вот что я знаю… так это то, что взрывчатка была очень близко к телам. Может быть, прямо на коже.

Он кивнул на флажки.

– Да… сами видите.

Красные – для кровавых пятен, белые – для частей тел.

– Еще мы знаем, что при взрыве этого вещества выделяется сильный жар.

– И?

– Температура достаточно высокая, чтобы загорелся чан с соляркой.

– Да, воняет.

Криминалист несильно пнул чан, стоявший возле дыры, которая еще вчера была окном.

– Солярка, смешанная с бензином, дала адский дым. Солярное масло держат в бочках или в чанах в любой мастерской. На нем работают машины и прессы, им протирают рабочие инструменты. Но этот чан… стоял слишком близко к Хоффманну. И его сюда придвинули. – Кранц покачал головой. – Взрывчатка. Ядовитый дым. Чан оказался здесь не случайно, Эверт. Пит Хоффманн действовал наверняка.

– Наверняка?

– Чтобы и он, и один из заложников погибли.

Гренс заглушил мотор и вылез из машины. Махнул Свену – «поезжай вперед!», а сам зашагал через луг – прогулка длиной в тысячу пятьсот три метра, от Аспсосской тюрьмы до Аспсосской церкви. Ощущения от открытого, поросшего травой пространства смыли усталость бессонной ночи и вонь солярного масла, но не чувство, крепко засевшее внутри, чувство, которое комиссару не нравилось и которое, он знал, никуда не денется, пока он не поймет, что же упустил.

Надо было надеть другие ботинки.

Зеленое поле, издали казавшееся таким мягким, оказалось покрытым ямами и жидкой грязью. Гренс пару раз поскользнулся, тяжело упал на землю. К боковым воротам кладбища он пришел в брюках зеленых от травы и бурых от земли.

Гренс обернулся. Туман, разливавшийся утром, исчез, серые стены отчетливо рисовались в солнечном свете. Комиссар стоял там же, что и сутки назад, только тогда он еще не принял решения – того самого, об убийстве человека.

Среди могил ходили посетители с цветами в руках – супруги, дети или друзья, присматривающие за могилами. Гренс старался не встречаться с ними глазами, но внимательно смотрел на их руки, как те копают землю среди зеленых кустов и венков. Он как будто примерял все это на себя. Стоя у могилы, бессмысленной могилы, он не ощущал ничего.

Пластиковая заградительная лента тянулась между деревьями, растущими на кладбище, и временными столбиками. Гренс опустил ее рукой и перешагнул, высоко задрав негнущуюся ногу. У тяжелых церковных дверей ждали четыре человека. Свен Сундквист, двое полицейских в форме, из Аспсосского округа, и немолодой мужчина с пасторским воротником.

Гренс пожал ему руку.

– Густаф Линдбек. Здешний пастор.

Надо же – Густаф, с отчетливым «f». Гренс еле заметно улыбнулся. Наверное, мне следует сказать «Эверт», с отчетливым «w».

– Гренс, комиссар уголовной полиции Стокгольма.

– И вы распоряжаетесь всем этим? – Пастор приподнял пальцем заградительную ленту.

– Я веду расследование, если вы это имеете в виду. – Гренс приподнял пальцем ту же ленту. – Это вам сильно мешает?

– Я уже отслужил крещение и бракосочетание. Через час у меня погребение. Я хочу знать, смогу ли я провести заупокойную службу.

Гренс посмотрел на церковь, на Свена, на посетителей; те, опустившись на колени перед надгробиями, поливали цветы в узких клумбочках.

– Давайте сделаем так. – Он слегка подергал ленту, и два временных столбика упали. – Мне нужно еще раз обследовать кое-что в нижнем этаже церкви. Это займет с полчаса. В течение этого времени вы – но только вы! – можете пройти внутрь и приготовить, что нужно. Когда мы закончим, я сниму ленту, и прихожане войдут в церковь. А вот на колокольне я оставлю ленту еще где-то на сутки, в интересах следствия. Как, разумное решение?

Пастор кивнул:

– Я вам очень благодарен. Но… еще кое-что. Всего через час мы будем звонить по усопшему. Мне можно звонить в колокол?

Эверт некоторое время разглядывал башню и висящий там тяжелый чугунный колокол.

– Можно. На самом колоколе ленты нет.

Теперь двери в церковь были открыты. Церковный колокол.Красивое кладбище наблюдало за ним. Звонить по усопшему.Прошло уже полтора года, а он даже не выбрал ей надгробие.

Пастор вошел в тихую прохладную церковь, Гренс и Сундквист, войдя, сразу свернули направо, стулья все еще громоздились у стены. План разложен на алтаре возле единственного окна ризницы.