Текст книги "Три секунды"

Автор книги: Андерс Рослунд

Соавторы: Бёрге Хелльстрём
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

Свен! Что? Я хочу еще раз послушать. Кто он. На что способен.

Эверт держал в руках примерный план тюрьмы.

Антисоциальное расстройство личности. Неспособность считаться с чувствами других.Он медленно сложил карту.

Крайняя импульсивность, агрессивность, склонность к риску без учета безопасности, своей или окружающих. Неспособен испытывать чувство вины.

Карту – во внутренний карман пиджака, она больше не понадобится.

– Эверт, помогай.

Свен собрал, вылив остатки, шесть пластиковых стаканчиков с желто-красным знаком «Шелл» – несколько часов следователи, принимая решение о жизни и смерти, черпали энергию в унылом кофе из забегаловки с ближайшей бензозаправки. Он поднял несколько поставленных один на другой стульев, демонстративно подождал, когда Эверт возьмет другие стулья, составленные так же. Они покинули комнату, где скоро соберутся скорбящие, открыли дверь на ведущую в башню лестницу, торопливо заглянули в помещение, где проводилось богослужение. Пастор катил тележку с Библиями между рядами скамеек; заметив следователей, он помахал рукой.

– Пойдете наверх?

– Да.

– Заупокойный звон… до него всего двадцать минут.

– Мы успеем.

Они поднялись по ступенькам, по алюминиевой лестнице; подъем показался им дольше, лестница выше, чем вчера. Дверь, ведущая на балкон, была открыта и ходила туда-сюда от ветра, игравшего над могилами и лужайками. Гренс уже хотел закрыть ее за собой, как вдруг заметил отметину на косяке. Свежая, примерно на высоте ручки. Отметина была отчетливой, и Гренс вспомнил слова снайпера о том, что дверь взламывали. Гренс поковырял повисшую щепку авторучкой – щепка не успела потемнеть, отметина совсем свежая.

Утренняя дымка почти улетучилась, небо скоро станет таким же синим, как вчера. Под ним раскинулась Аспсосская тюрьма, безмолвные серые бетонные глыбы, стены и постройки, они закроются, и не будет ни тоски, ни смеха.

Эверт Гренс вышел на деревянный пол шаткого балкончика.

Свен, читай дальше.

Двадцать четыре часа назад здесь лежал снайпер.

Больше ничего нет.

Оружие, направленное человеку в голову.

Читай!

При нападении на полицейского в Сёдермальме, на газоне в центре города, он…

Достаточно.

Он тогда принял решение.

Он приказал убить человека.

Ветер усилился и приятно обдувал лицо; солнце на миг показалось, согрело бледные щеки и птиц, которые над головой у Гренса охотились на кого-то ему невидимого. Комиссар схватился за низкие перильца; на миг закружилась голова, еще шаг – и он беспомощно полетит вниз. Он посмотрел на свои ноги и на два круглых черных пятна на последней доске, которая сантиметров десяти не доходила до перил. Гренс потрогал пятна кончиками пальцев, понюхал. Ружейное масло. Вытекло из дула винтовки и на веки вечные испортило деревянный пол балкона.

Гренс опустился на колени, потом еще ниже, лег животом на место снайпера. Локтями – в деревянный пол, в руках – воображаемая винтовка. Комиссар прицелился в окно, которого больше не было, в дыру, вокруг которой – сажа до самой крыши корпуса «В».

– Вот здесь он лежал. Здесь ждал моего приказа. – Эверт взглянул на Свена. – Ждал, когда я попрошу его совершить убийство. – Он нетерпеливо махнул коллеге рукой. – Ты тоже ложись. Хочу, чтобы ты это почувствовал.

– Я не люблю высоты. Ты же знаешь.

– Свен, возьми и ляг. Здесь ограда, не свалишься.

Свен Сундквист осторожно отполз, чтобы не лежать слишком близко к толстому Гренсу. Он терпеть не мог высоту, слишком много теряешь, падая вниз, и этот страх с каждым годом становился все острее. Свен пополз по-пластунски, вытянул руку вперед и, оказавшись достаточно близко, судорожно вцепился в перила.

Высоко. Эверт громко сопит. Дует ветер.

Свен покрепче сомкнул пальцы вокруг холодного железного прута и вдруг почувствовал, как что-то отделяется от основания и остается у него в руках. Он дернулся, предмет задвигался еще свободнее. Что-то черное, квадратное, три-четыре сантиметра в длину, в одном конце – провод.

– Эверт!

Вытянутая рука.

– Вот это было на перилах.

Оба поняли, что это.

Солнечная батарейка.

Черная, одного цвета с перилами. Человек, поместивший ее на перила, хотел скрыть ее от посторонних глаз.

Свен осторожно потянул такой же черный провод. Провод подался, Свен потянул сильнее и втащил на балкон круглый кусочек металла, меньше первого, диаметром едва ли в сантиметр.

Электронный передатчик.

Я смотрел на него в прицел. Не знаю… он как будто услышал.

– Передатчик, провод, батарейка. Эверт… Стернер был прав.

Как будто знал, что в него могут попасть.

Свен держал в руках провод, покачивая им взад-вперед. В эти секунды даже мысль о том, что земля – далеко внизу, не пугала его.

– Когда вы со снайпером переговаривались, Хоффманн слышал каждое слово.

* * *

Эверт Гренс плотно закрыл дверь своего кабинета.

Две чашки кофе и рогалик с сыром и ветчиной из торгового автомата в коридоре.

Гренс все еще ощущал взрывную волну и запах дыма; ему чудилось дыхание, которое угасло, пока он стоял там, на балконе, и смотрел на окно.

У него не было выбора.

По всем документам Пит Хоффманн выходил одним из немногих преступников, способных выполнить свою угрозу. Гренс пролистал заключение Государственной пенитенциарной службы о психиатрических обследованиях и периоде, проведенном Хоффманном в заключении, вычитал в реестре судимостей про пять лет и покушение на убийство, про вооруженное нападение на полицейского, а в ASPEN – о находящемся в оперативной разработке преступнике с кодом «НАХОДИТСЯ В РОЗЫСКЕ ОПАСЕН ВООРУЖЕН».

У него просто не было выбора.

Гренс уже собирался выключить компьютер и выйти в коридор за очередным рогаликом с сыром и ветчиной, как вдруг взгляд зацепился за нижнюю строчку на экране компьютера. Первое сообщение о Хоффманне в базе по преступлениям.

Дата последнего изменения.

Гренс посчитал. Изменения внесены восемнадцать дней назад.

А приговор вынесен десять лет назад.

Гренс остался в кабинете, заходил от стены к стене, от окна к двери. Опять это чувство – неуютное ощущение оттого, что что-то не сходится.

Он набрал номер, который давным-давно выучил наизусть, – номер техподдержки. Проклятые кнопки и значки на компьютерном экране словно обладали своей собственной волей.

Ответил молодой мужской голос. Они там всегда молодые и всегда мужчины.

– Это Гренс. Мне нужна помощь.

– Комиссар? Минуту.

Пару раз Гренсу случалось прогуляться через все здание, чтобы присутствовать при объяснении, так что он понял: стук металла по металлу, который он услышал, пока ждал, означает, что обладатель молодого голоса поставил пустую банку из-под кока-колы на башню из громоздившихся возле компьютера других банок.

– Мне надо знать, кто изменил запись в базе данных по преступлениям. Можете посмотреть?

– Посмотреть-то могу. Но это в ведении Управления судопроизводства. Поговорите с их техподдержкой.

– А если я спрошу у вас? Сейчас?

Молодой голос открыл новую банку.

– Дайте мне пять минут.

Четыре минуты сорок пять секунд спустя Гренс улыбнулся в телефон:

– Ну что там?

– Ничего странного. Изменения внесены с одного из компьютеров Управления судопроизводства.

– Кто их внес?

– Человек, имеющий соответствующие полномочия. Некая Ульрика Даниэльссон. Вам нужен ее номер?

Гренс опять принялся бродить по кабинету. Допил холодный кофе, затаившийся на донышке пластмассового стаканчика.

Во время следующего разговора Гренс стоял.

– Ульрика Даниэльссон.

– Гренс, городская полиция Стокгольма.

– Да?

– Я звоню в связи с одним расследованием. Номер 721018–0010. Приговор, которому почти десять лет.

– Да?

– Если верить базе данных по уголовным преступлениям, в нее недавно внесли изменения. Ровно восемнадцать дней назад.

– Да?

– И внесли их вы. – Гренс слышал ее дыхание. – Я хочу знать – почему.

Она нервничала, Гренс был в этом уверен. Слишком длинные паузы, слишком глубокое дыхание.

– Я не могу говорить об этом.

– Не можете?

– По соображениям секретности.

– Какая еще, на хрен, секретность?

– Я больше ничего не скажу.

Гренс не стал кричать. Он понизил голос, иногда это оказывалось эффективнее.

– Я хочу знать, почемувы изменили запись. И что именновы изменили.

– Я сказала вам все, что могла сказать.

– Послушайте, Ульрика… кстати, я могу называть вас Ульрикой? – Гренс не стал дожидаться ответа. – Ульрика, я комиссар уголовной полиции. Я расследую убийство. А вы работаете в Управлении судопроизводства. На секретность вы можете ссылаться, если хотите что-то скрыть от журналистов. Но не от меня.

– Я…

– Отвечайте мне сейчас. Или, Ульрика, я появлюсь у вас через пару суток. Столько времени мне понадобится, чтобы добыть судебный ордер.

Вдох-выдох, глубоко. Женщина больше не пыталась сдерживать дыхание.

– Вильсон.

– Вильсон?

– Ваш коллега. Поговорите с ним.

Чувство больше не было просто чувством.

Теперь Гренс точно знал: в этом деле что-то не так.

* * *

Он лежал на коричневом вельветовом диване. Прошло полчаса; комиссар честно старался, он закрывал глаза и расслаблял мышцы, но сна не было ни в одном глазу. И тогда он начал.

Я не понимаю.

Заключенный снова встал у него перед глазами – как тогда, в окне мастерской.

Почему ты хотел умереть?

Лицо в профиль.

Если ты мог слышать нас (а Стернер в этом уверен), если то, что мы нашли на башне и что лежит в меня на столе, – работающий приемник, то почему, черт тебя возьми, ты дважды дал себе отсрочку, а на третий раз все-таки решил встретить свою смерть?

Все это время Хоффманн точно знал, что его видят.

Ты все решил, но тебе не хватало духу?

Тогда откуда у тебя взялось мужество не отступить и умереть?

И почему ты для верности устроил так, чтобы после выстрела тебя разорвало на куски?

– Спишь?

В дверь постучали, и в кабинет просунулась голова Херманссон.

– Да не особенно.

Гренс поднялся. Он обрадовался Мариане, он часто радовался ее приходу. Мариана присела рядом с ним на диван, с папкой в руках.

– Я закончила собирать материал по убийству на Вестманнагатан. И уверена, что прокурор не сочтет это убийство делом первостепенной важности. Так что все, следствию конец.

Гренс вздохнул:

– Это все… дьявольски странно. Если мы отступимся… это будет мое третье нераскрытое дело с тех пор, как я работаю в полиции.

– Третье?

– Одно – в начале восьмидесятых. Труп изрубили на части. Его нашли неподалеку от Кастельхольмена какие-то рыбаки, они проверяли сети. Одно – всего две зимы назад. Женщина заблудилась в системе подземных ходов под больницей. Ее нашли с лицом объеденным крысами. – Он легонько хлопнул ладонью по папке. – Сдал я, что ли? Или это жизнь стала такой сложной?

Херманссон смотрела на шефа улыбаясь.

– Эверт!

– Что?

– Сколько времени ты здесь работаешь? Точно?

– Ты же знаешь.

– Сколько?

– Ну… когда я начал, ты еще не родилась. Тридцать пять лет.

– И сколько убийств ты расследовал?

– Тебе точное число?

– Да.

– Двести тринадцать.

– Двести тринадцать?

– Вместе с этим.

Она снова улыбнулась.

– Тридцать пять лет. Двести тринадцать убийств. Из которых три – не раскрыты.

Гренс не ответил. Вопросов больше не было.

– По одному на каждые двенадцать лет, Эверт. Не знаю, как тебе такая статистика. По-моему, результат вполне удовлетворительный.

Гренс искоса взглянул на нее. Иногда он думал об этом. Ведь он знал. Если бы у него был сын или дочь.

Они были бы примерно как она.

– Еще что-нибудь?

Мариана открыла папку, вынула самый последний файл.

– Два вопроса.

Вытащила из сопротивляющегося пластика два листа бумаги.

– Ты просил составить список исходящих звонков, сделанных из Аспсосской тюрьмы, между без пятнадцати девять и без пятнадцати десять утра и между половиной второго и половиной третьего дня.

Аккуратные колонки: цифры слева, имена и фамилии – справа.

– Тридцать два звонка. Несмотря на приказ об ограничении на исходящие звонки из тюрьмы.

Херманссон провела пальцем по длинному ряду цифр.

– Я исключила тридцать звонков. Одиннадцать – это служащие звонили своим близким, беспокоились или предупреждали, что будут дома поздно. Восемь – нам, в полицию, в Аспсосский округ или в городскую полицию Стокгольма. Три – в пенитенциарную службу в Норрчёпинге. Четыре – родственникам заключенных, которые ехали на плановое свидание, их попросили выбрать другое время. И… – Она посмотрела на комиссара. – Четыре звонка – в крупные ежедневные газеты, на номера, по которым принимают информацию от граждан.

Гренс покачал головой.

– Обычно столько звонков и бывает. Насчет газет – что, наши же коллеги туда и звонили?

Херманссон усмехнулась.

– По мнению канцлера юстиции, твой вопрос подпадает под категорию «отслеживание источников». По-моему, за это дают реальный срок.

– Значит, коллеги.

Мариана стала читать дальше.

– Я проверила все. И получила тридцать вполне правдоподобных объяснений.

Она провела пальцем по нижним строчкам колонок.

– Остаются два звонка. Один – утром, в девять двадцать три, один – после обеда, в два двенадцать. Звонки сделаны из Аспсосской тюрьмы на номер, принадлежащий отделению компании «Эрикссон» в Вестберге.

Следующий файл, исписанные от руки листочки блокнота.

– Я их проверила. Если верить отделу кадров «Эрикссона», номер принадлежит сотруднице по имени Софья Хоффманн.

Гренс кашлянул.

– Хоффманн.

– Замужем за Питом Хоффманном.

Мариана перевернула бумажку. Еще написанное от руки.

– Я проверила ее личную информацию. Софья Хоффманн проживает на Стокрусвэген, в Эншеде. Полное название предприятия – акционерное общество «Эрикссон Интерпрайз». По словам работодателя, Софья Хоффманн исчезла с рабочего места вчера незадолго до обеда.

– Когда происходила операция с заложниками.

– Да.

– Между двумя звонками.

– Да.

Эверт поднялся с мягкого дивана и распрямил больную спину, а Херманссон тем временем достала еще одну бумажку.

– У Софьи и Пита Хоффманн, по информации из налогового управления, двое общих детей. В течение трех лет мальчики посещали детский сад в Эншедедалене, около пяти дня их забирали мама или папа. Вчера Софья Хоффманн, ничего не объясняя воспитателям, забрала обоих мальчиков значительно раньше, за пару часов до того, как ее мужа застрелил наш человек, и ровно через двадцать минут после своего исчезновения с рабочего места. По словам двух воспитателей, выглядела она очень напряженно. Старалась не смотреть на них, не отвечала на вопросы.

Мариана Херманссон наблюдала, как немолодой мужчина сначала согнул свое большое тело, достал руками до пола, потом разогнулся – упражнение, выученное с полвека тому назад в каком-то суровом спортзале.

– Я отправила патруль к дому. Вилла пятидесятых годов, несколько минут езды от центра города. Мы посветили в закрытые окна, позвонили в запертую дверь, открыли почтовый ящик – сегодняшняя газета и вчерашняя почта. Ничего. Ничего, Эверт, что указывало бы на то, что кто-то из членов семьи со вчерашнего утра был дома.

Еще два раза – наклон вперед, наклон назад.

– Объяви ее в розыск.

– Софья Херманссон уже объявленав розыск. Полчаса как.

Гренс снова стоял неподвижно; он слегка кивнул – это означало одобрение.

– Он звонил ей. Он предупредил ее. Защитил от последствий своей смерти.

Мариана уже закрыла дверь и сделала два шага по коридору, как вдруг остановилась, повернула, снова открыла дверь.

– Да, еще кое-что.

Гренс так и стоял посреди кабинета.

– Да?

– Можно войти?

– Раньше ты не спрашивала разрешения.

Скверное чувство.

Она все утро рвалась к Гренсу – и ушла из его кабинета, так и не сказав то, ради чего приходила.

– Я знаю главное. То, что тебе надо было знать вчера. Но я не успела.

Она привыкла все контролировать. Привыкла знать, что все сделала правильно.

– Я пыталась добраться до тебя. Бежала по коридорам тюрьмы, к церкви неслась сломя голову.

Теперешнее чувство ей не нравилось. Не нравилось вообще и в особенности – здесь, у Эверта.

– Я звонила, но у тебя был выключен телефон. Я знала, что счет идет на минуты, на секунды. Я слышала по рации в машине и вас, и выстрел. Как ты отдал приказ. И грохот от выстрела.

– Херманссон!

– Что?

– Переходи к делу.

Мариана посмотрела на Гренса. Она нервничала. Давно уже ей не случалось нервничать в этом кабинете.

– Ты просил меня поговорить с Оскарссоном. Я поговорила. Обстоятельства, связанные с Хоффманном, Эверт… кто-то приказал Оскарссону, кто-то надавил на него.

Мариана давно научилась читать по его лицу.

Она знала, что означают красные пятна на щеках Гренса и пульсирующая жилка у него на виске.

– Вечером накануне твоей поездки в тюрьму Оскарссону приказали допустить адвоката к заключенному из того же отделения, где сидел Хоффманн. Приказали не дать ни тебе, ни любому другому полицейскому допросить Хоффманна или вообще встретиться с ним, вернуть Хоффманна в отделение, из которого его перевели, хотя заключенных, которым угрожают, никогда не переводят обратно. Оскарссону велели, чтобы если Хоффманн потребует открыть ворота – ворота не открывать, хотя это противоречит правилам пенитенциарной службы.

– Херманссон, что…

– Дай договорить. Я знала все это, но не успела сказать тебе. А потом… взрыв, и все стало не важно.

Гренс положил руку ей на плечо. Раньше он никогда так не делал.

– Херманссон, я страшно злюсь. Но не на тебя. Ты все сделала правильно. И все-таки я хочу знать кто.

– Кто?

– Кто отдавал приказы!

– Я не знаю.

– Не знаешь?!

– Он не хотел говорить.

Гренс почти бегом пересек кабинет, к столу и шкафу позади стола. Дыра и пыльные контуры. Ее там не было. Музыки, которая все эти годы была его утешением, его силой. Именно в такие моменты она бывала ему нужнее всего, – когда злость переходила в ярость, поднималась откуда-то из живота и постепенно захватывала каждую частицу тела. Она не оставит его до тех пор, пока он не узнает, по чьей милости он вел себя как полезный идиот, кто сделал так, чтобы он приказал выстрелить.

– Будь у меня эта информация, Херманссон, я бы не отдал приказ. – Он посмотрел на свою молодую сослуживицу. – Если бы я знал тогда, что знаю сейчас… Хоффманн бы не погиб.

Коричневый пластмассовый стаканчик вот-вот наполнится черным, крепким, горьким кофе. Машина скрежетала как всегда, под конец – громче всего, она не хотела выпускать из себя последние капли. Интендант Йоранссон отпил кофе, стоя в коридоре. Он видел, как Мариана Херманссон выходила из кабинета Гренса с папкой под мышкой. Йоранссонн знал, о чем они говорили. Они занимались тем, чем должны были, – разбирались с тем смертельным выстрелом в Аспсосе.

Я здесь ни при чем.

Он обхватил стаканчик ладонями, горячая жидкость потекла по пальцам.

Я вышел из игры.

Йоранссон допил эту горечь, опустошил стаканчик. Поздоровался с проходящим мимо Свеном Сундквистом – тот тоже нес в руках папку. Сундквист шел в кабинет, из которого только что вышла Херманссон. В кабинет к Эверту Гренсу.

Он увидел красные пятна на щеках, пульсирующую жилку на виске.

Свен знал Эверта Гренса лучше всех в Управлении, он сталкивался с гневом своего шефа и научился обращаться с ним. Если Гренс не орал и не расшвыривал содержимое мусорной корзины, гнев не имел к нему, Свену, отношения, Гренс преследовал собственных демонов.

– Вид у тебя нерадостный.

– Зайди к Херманссон, когда закончишь здесь. Пускай она объяснит. Я пока не в состоянии.

Свен посмотрел на человека, стоящего посреди кабинета. Они уже виделись сегодня рано утром. Тогда этой злости еще не было.

Что-то случилось.

– Что ты знаешь про Вильсона?

– Эрика?

– В этом паршивом коридоре есть еще какой-нибудь Вильсон?

Это другая злость. Отчетливая, определенная. Эверт вообще часто злился по пустякам, капризно, раздраженно, так что никто уже и не реагировал. Но теперь он рассвирепел всерьез, и Свен не пытался это игнорировать.

Потом надо будет обязательно зайти к Херманссон.

– Я его не знаю. Хотя мы тут примерно одинаковое время. Просто так получилось. Но… он вроде разумный человек. А что?

– Да так. Сегодня я услышал его имя. В нехорошем контексте.

– В каком смысле?

– Об этом тоже потом.

Свен больше не задавал вопросов. Ответов он все равно не получит.

– Я принес первый рапорт об акционерном обществе «Хоффманн Секьюрити». Тебе интересно?

– Ты же знаешь.

Свен положил два листка на стол Гренса.

– Я хочу, чтобы ты на них взглянул. Подойдешь сюда?

Эверт встал рядом со Свеном.

– Налоговики строго контролируют эту контору. Ежегодные отчеты, правила, все как обычно. Потом я могу заняться этим подробнее, если хочешь, повертеть цифры как следует. – Свен ткнул пальцем в следующую страницу. – А вот это… Я хочу, чтобы ты посмотрел.

Рисунок – квадратные клетки стоят одна на другой.

– Структура собственности, Эверт. Вот это интересно. Правление – три человека. Пит Хоффманн, Софья Хоффманн и один гражданин Польши, Станислав Рослонец.

Гражданин Польши.

– Я проверил этого Рослонца. Живет в Варшаве, не числится ни в каких международных списках преступников и – а теперь самое интересное – является сотрудником польского предприятия, которое называется «Войтек Секьюрити Интернешнл».

«Войтек».

Гренс смотрел на Свеновы квадраты, а видел датский аэропорт и комиссара уголовной полиции по имени Якуб Андерсен.

Восемнадцать дней назад.

Они сидели в комнате для совещаний, в полицейском участке Каструпа, ели масляные венские булочки, и Андерсен говорил о датском информаторе, который должен был купить амфетамин. В одной стокгольмской квартире. Там еще были двое поляков и их шведский связной.

Шведский связной.

– Что за… погоди-ка, Свен!

Гренс выдвинул ящик стола, достал плеер и диск, который записал ему Кранц. Наушники, а в них – три фразы, которые он выучил наизусть.

– Убит мужчина. Вестманнагатан, семьдесят девять. Пятый этаж.

Он снял наушники и надел их на Свена.

– Послушай.

Свен не меньше самого Эверта думал о записи, сделанной в Единой диспетчерской службе девятого мая в двенадцать часов тридцать семь минут пятьдесят секунд.

– А теперь – вот это.

Голос, хранившийся в одном из звуковых файлов. Они оба слышали его, когда сутки назад ждали на кладбище.

– Я убью их через три минуты.

Один шептал «убит»,другой кричал «убью»,но, когда Гренс и Сундквист вслушались в слова «убит»и «убью»,когда сравнили, как звучит «т»,а как – «б»,оба услышали то, что нельзя было не услышать.

Один и тот же голос.

– Это он.

– Ну разумеется, Свен, это он! В той квартире был Хоффманн! В диспетчерскую звонил Хоффманн!

Гренс уже выбегал из кабинета.

«Войтек» – это польская мафия.

Акционерное общество «Хоффманн Секьюрити» связано с «Войтеком».

Машина стояла на Бергсгатан, и Гренс кинулся вниз по лестнице, хотя лифт был свободен.

Так почему же ты позвонил?

Почему ты застрелил одного члена организации в изоляторе строгого режима, а другого разнес в клочки, устроив взрыв?

Гренс выехал с Бергсгатан и повел машину по Хантверкаргатан, к центру города. Надо заглянуть в гости к человеку, чья смерть лежит на его совести.

Он поставил машину на полосе для общественного транспорта перед дверью дома номер сорок два по Васагатан.

Пара минут, потом Нильс Кранц постучал в боковое окошко.

– Что-то особенное?

– Пока не знаю. Такое ощущение, что да. Я туда, может, на час, мне надо подумать.

– На, пусть пока побудут у тебя. Дам знать, если понадобятся. – Кранц отдал ему связку ключей, и Гренс положил их во внутренний карман пиджака. – Кстати, Эверт. – Криминалист остановился, чуть отойдя от машины. – Я определил два взрывчатых вещества. Пентил и нитроглицерин. Взрыв произошел из-за пентила – волна выбила окно, от жара загорелась солярка. А нитроглицерин был на чьей-то коже, на чьей – пока не знаю.

Гренс стал подниматься по лестнице одного из домов городского центра, построенных в начале двадцатого века, когда Стокгольм сильно менялся.

Остановился перед дверью на втором этаже.

Акционерное общество «Хоффманн Секьюрити». То же самое решение. Охранное предприятие, а за ним – восточноевропейская мафия.

Комиссар открыл дверь ключом, который ему дал Кранц.

Красивая квартира, блестящий паркет, высокие потолки, побеленные стены.

Из окна открывался вид на мост Кунгсбрун и театр «Васатеатерн», пожилые пары как раз шли на вечерний спектакль. Гренс и сам часто хотел сходить в театр, но так и не собрался.

Тебя посадили за преступление, связанное с наркотиками. Но ты не был подпольным торговцем амфетамином.

Он пересек прихожую и оказался в той части квартиры, которая некогда была гостиной, но стала кабинетом, с двумя оружейными шкафчиками возле открытого камина.

У тебя были связи с «Войтеком». Но ты не был членом мафиозной группировки.

Гренс сел в кресло у стола, в котором, как ему казалось, обычно сидел Хоффманн.

Ты был кем-то другим.

Он снова поднялся и прошелся по квартире, заглянул в пустые оружейные шкафы, потрогал отключенную сигнализацию, выполоскал немытые стаканы.

Кем?

Покинув «Хоффманн Секьюрити», Гренс отправился по помещениям, которые, согласно рапорту, относились к квартире Хоффманна. Он открыл подвал, тот встретил его сильным запахом сырости, прошелся по чердаку под вентилятором, который громко жужжал над головой, пока Гренс нашаривал тайник – пусто, если не считать молотка и отвертки, лежавших на штабеле старых колес.

Было уже поздно, и, наверное, следовало бы проехать километр от дома на Васагатан до собственной квартиры на Свеавэген, но злость и тревога прогнали усталость. Ему, Гренсу, и этой ночью не спать.

Его ждал покинутый всеми коридор следственного отдела. Первые летние вечера коллеги Гренса проводили, сидя за бокалом вина в каком-нибудь открытом кафе Кунгсхольма или медленно прогуливаясь по дороге домой, а не торча в скучном кабинете среди двадцати четырех параллельно идущих расследований и без надежды на выплату сверхурочных. Гренс не чувствовал себя отверженным, ему не было тоскливо. Просто он давным-давно решил не принимать участия во всем этом, а личный выбор и отвратительное одиночество – это разные вещи. Сегодня вечером он разберется с выстрелом в тюрьме, завтра – еще с каким-нибудь выстрелом… Всегда найдется какое-нибудь расследование: трагедия для пострадавшего, зато для следователя – возможность ощущать сопричастность на расстоянии. Гренс наведался к кофейному автомату за двумя пластиковыми стаканчиками черного, остановился возле своей почтовой ячейки и увидел в куче невскрытой корреспонденции большой толстый конверт. Вечно тут до фига рекламных буклетов и бездушной рассылки. Гренс вытащил конверт и взвесил его на ладони. Не особенно тяжелый. Комиссар перевернул конверт, ища адрес отправителя. Его собственные имя и адрес легко читались. Мужской почерк, в этом Гренс был уверен, неровный, угловатый, почти острый. Писали, вероятно, фломастером.

Комиссар положил коричневый конверт посреди стола и смотрел на него, пока пил первый стаканчик кофе. При взгляде на конверт у него возникло чувство, которое он сам не мог бы объяснить. Гренс открыл ящик стола, распечатал новую упаковку перчаток, натянул их и указательным пальцем распорол сгиб конверта. Осторожно заглянул в отверстие. Ни письма, ни сопровождающей записки, вообще ни клочка бумаги. В конверте оказалось пять предметов. Гренс вынул их по одному и разложил перед собой между папками с неоконченными делами.

Еще полстаканчика кофе.

Гренс начал слева. Три паспорта. Красная обложка, желтые прописные буквы. «ЕВРОПЕЙСКИЙ СОЮЗ, ШВЕЦИЯ, ПАСПОРТ». Все шведские, действующие, выданы полицией лена Стокгольм.

Фотография сделана в обычном фотоавтомате.

Пара сантиметров в длину и ширину, черно-белая, слегка расплывчатая, блики от вспышки в светлых глазах.

Одно и то же лицо повторилось трижды. Но с разными именами и разными личными номерами.

Лицо, которое принадлежало мертвому.

Питу Хоффманну.

Гренс откинулся в кресле и посмотрел в окно, на свет, на слабые фонари, стерегущие прямые безлюдные асфальтовые дорожки во внутреннем дворе Крунуберга.

Это ты?

Комиссар взял конверт, перевернул.

Это письмо от тебя?

Гренс поднес конверт ближе к глазам, кончики пальцев легко прошли по передней стороне. Почтовая марка отсутствовала, зато в правом верхнем углу виднелся почтовый штемпель. Гренс долго изучал его. Трудно прочитать, текст частично расплылся. «ФРАНКФУРТ». В этом Гренс был уверен. И шесть цифр. 234212. Потом – какой-то символ: не то птица, не то самолет.

И больше ничего. Кроме черточек расплывшейся туши.

Гренс порылся в ящике стола, достал папку со списком телефонов. Хорст Бауэр, Бундескриминальамт, Висбаден. Гренсу очень нравился этот комиссар немецкой уголовной полиции, с которым он работал несколько лет назад – они вместе расследовали дело о брошенном автобусе с детьми из Румынии. Бауэр оказался дома, он обедал, но обрадовался звонку Гренса и загорелся желанием помочь; пока Эверт ждал, а обед остывал, Бауэр позвонил по трем номерам и в конце концов подтвердил: конверт, который совсем недавно попал в почтовую ячейку комиссара уголовной полиции Гренса, отправлен из офиса курьерской фирмы, расположенного в международном аэропорту Франкфурта-на-Майне.

Эверт Гренс сказал «спасибо» и положил трубку.

Один из самых больших аэропортов мира.

Гренс громко вздохнул.

Если это ты, если конверт пришел от тебя… значит, ты проинструктировал кого-то, чтобы этот кто-то отправил его. После твоей смерти.

На столе оставались еще два предмета. Первый – меньше сантиметра величиной. Гренс ухватил его неуклюжими пальцами в перчатках. Приемник, серебристый наушник. При помощи такого прибора можно прослушивать переговоры, которые улавливает передатчик такого же размера.

О господи!

Не прошло и двенадцати часов с тех пор, как Свен держал в руках точно такой передатчик, соединенный с черным проводом и с черным же фотоэлементом.

Шаткие перила колокольни.

Тысяча пятьсот три метра до уже взорванного окна мастерской.

Гренс потянулся к полке позади стола, к пластиковому пакету, который еще не внесли ни в один протокол изъятия и даже не передали криминалистам. Гренс высыпал содержимое пакета на стол, набрал один из немногих телефонных номеров, которые он знал наизусть, и положил трубку с монотонным голосом Фрекен Ур [26]26
  Букв. «Барышня Часы», телефонная служба точного времени.


[Закрыть]на стол, рядом с передатчиком. Потом вышел из кабинета, закрыл дверь, поднес серебристый приемник к уху и выслушал сигнал точного времени, который повторялся каждые десять секунд.

Приемник работал.

Приемник, присланный ему в конверте, ловил частоты, которые посылал передатчик, найденный на перилах башни.

Еще один предмет. Лазерный диск.

Гренс покачал блестящий диск на ладони. Ни текста, ничего, что указывало бы на содержание.

Гренс сунул его в дисковод.

– Правительственная канцелярия, вторник, десятое мая.

Тот самый голос.

Они со Свеном слушали этот голос всего пару часов назад.

Голос, который позвонил в диспетчерскую. Голос, который угрожал.