355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Андерс Рослунд » Три секунды » Текст книги (страница 11)
Три секунды
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 17:35

Текст книги "Три секунды"


Автор книги: Андерс Рослунд


Соавторы: Бёрге Хелльстрём

Жанр:

   

Триллеры


сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)

Через пятнадцать секунд перед окном остановились два черно-синих полицейских автобуса.

Он приготовился.

– Машина девяносто-двадцать семь слушает. Прием.

– Опишите подозреваемого.

– Пит Хоффманн. Во время предыдущих задержаний ожесточенно сопротивлялся.

– Где его видели в последний раз?

– У входа в «Бильярдпалатсет». Санкт-Эриксгатан, пятьдесят два.

– Как одет?

– Серая толстовка с капюшоном. Синие джинсы. Темные волосы. Небрит. Рост – примерно метр восемьдесят.

– Что еще?

– Скорее всего, вооружен.

Он не пытался бежать.

Когда – «полиция!»– выбив обе входные двери в полупустое помещение, вбежали – «лечь на пол!»– несколько полицейских в форме, с оружием на изготовку, Хоффманн спокойно повернулся к ним от бильярдного стола, стараясь, чтобы обе его руки все время были на виду. Он – «на пол, я сказал!»– не лег на пол добровольно, а повалился после двух сильных ударов по голове; еще один удар – «менты сраные!»– последовал, когда он, обливаясь кровью, поднял вверх оттопыренный средний палец; потом он помнил только, как на него надели наручники, как пнули под ребра и как болела шея, когда все закончилось.

* * *

Вильсон сидел в машине возле въезда в гараж Крунуберга, когда два черно-синих полицейских автобуса пронеслись мимо него и исчезли в направлении Санкт-Эриксгатан. Он дождался, пока выключат сирены, и подъехал к шлагбауму возле пропускного пункта, предъявил удостоверение и покатил к автоматическим воротам, ведущим в гараж Главного полицейского управления под Крунубергским парком. Поставил машину в стальную клетку возле лифта следственной тюрьмы и с водительского места наблюдал за непрерывным потоком въезжавших и выезжавших полицейских машин.

Он прождал полчаса, потом опустил передние стекла, чтобы лучше слышать; все его тело охватила тревога, он попытался избавиться от неприятного ноющего чувства, но не слишком преуспел. Вильсон втянул в себя сырость и бензиновые пары, услышал, как где-то далеко, в другом конце гаража остановилась машина, кто-то вышел, потом еще кто-то; удаляющиеся шаги невыспавшихся людей.

Складную дверь потянули в сторону.

У восьми специально обученных полицейских ушло тридцать пять минут на то, чтобы определить местонахождение и взять одного из самых опасных (что было документально зафиксировано) преступников Швеции.

Мимо проехал черно-синий автобус; Вильсон следил за ним метров двести, пока тот не въехал в гаражную ячейку и не остановился недалеко от машины Вильсона.

Все может пойти к чертям. Тогда ты прервешь работу и сам попросишься в изолятор. Чтобы выжить.

Сначала вышли двое полицейских в форме. Потом – мужчина с распухшим лицом, в серой толстовке с капюшоном, в синих джинсах и в наручниках.

Полицейские, получившие задание взять преступника, за которым была установлена слежка и который, вероятно, был вооружен, действовали проверенным способом.

Насилием.

– Ну ты… я не люблю, когда меня трогают всякие пидоры.

Вильсон увидел, как Хоффманн вдруг повернулся к ближайшему полицейскому и плюнул ему в лицо. Человек в форме промолчал, никак не проявил себя, и Хоффманн плюнул еще раз. Короткий взгляд на коллег – они как раз все смотрят в разные стороны; полицейский шагнул вперед и с силой врезал Хоффманну коленом в пах.

Всего-навсего уголовник.

Тот застонал от боли, потом еще – после пинка в живот, потом поднялся и, с руками, скованными за спиной, пошел между четырьмя полицейскими к лифту и следственной тюрьме; Вильсон слышал, как он громко говорит в лицо, в которое только что плевал:

– Ну все, сука. Я тебя достану. Рано или поздно мы встретимся. Рано или поздно я всажу в тебя две пули, точно как в того пидора в Сёдермальме.

Только уголовник может сыграть уголовника.

Часть третья

Понедельник

Они стояли совсем близко.

Два субъекта терлись о его спину каждый раз, как только он отступал на шаг в тесном пространстве лифта, еще двое стояли перед ним, уставившись ему в глаза, переносицу, каждый их выдох оседал на его лице влажным теплым облачком.

Они знали, кого везут.

Надзиратели следственной тюрьмы Крунуберг уже ознакомились с делом одного из опаснейших заключенных Швеции. К тому же они слышали, как он десять дней назад, после ареста в бильярдном зале на Санкт-Эриксгатан, по дороге из автобуса к лифту плюнул полицейскому в лицо и грозился всадить в него две пули при следующей встрече.

Теперь его должны будут увезти из следственной тюрьмы. Тесный лифт вниз, к боксу в подземном гараже под Крунубергским парком, потом – автобус, который доставит его в Аспсосскую тюрьму. Эти явились вчетвером (обычно их бывало двое), на арестанте – и наручники, и ножные кандалы. Думали еще насчет цепи вокруг пояса, но отказались.

Он ведь из тех, кто ненавидит весь мир и чьих невеликих мозгов хватает только на сквернословие. За годы службы они на таких нагляделись – на рецидивистов, которые упорно двигались к ранней смерти. Охранники не спускали глаз друг с друга и с арестанта. Короткий отрезок пути между лифтом и автобусом был как раз тем местом, где он в прошлый раз вздумал плеваться и пару раз основательно получил по яйцам, когда – совершенно случайно! – полицейские отвернулись.

Охрана начеку. Этот идиот как пить дать что-нибудь устроит.

Он молчал до самого автобуса. Молча зашел в автобус. Молча сел на заднее сиденье. Заключенный, который ненавидел всё и вся и потому требовал особого надзора, молчал, пока автобус ехал по подземному гаражу к шлагбауму и выезду на Дроттнингхольмвэген. На выезде все и произошло.

– Тебя куда?

Оказавшись в автобусе, заключенный по фамилии Хоффманн обнаружил, что там находится еще один заключенный – в такой же мешковатой робе с тюремным клеймом на груди. Хоффманн поймал его взгляд, дождался, когда тот посмотрит на него.

– В Эстерокер.

Тюрьма в нескольких милях к северу от Стокгольма. Часто тюремные автобусы за одну поездку развозили осужденных по разным тюрьмам.

– За что?

Заключенный по фамилии Хоффманн не получил ответа.

– Еще раз. За что тебя, твою мать, судили?

– Бабу побил.

– Сколько дали?

– Десять месяцев.

Охранники переглянулись. Не нравился им такой разговор.

– Десять месяцев. Верю. У тебя и рожа такая. Засранцам, которые лупят своих баб, больше не дают. – Хоффманн понизил голос и подвинулся ближе.

Автобус проехал под шлагбаумом у контрольного пункта и покатил по Санкт-Эриксгатан на север.

– Ты о чем? – Заключенный, которого везли в Эстерокер, уловил перемену в голосе Хоффманна, его агрессию, и бессознательно отодвинулся.

– О том, что ты из тех, кто просто лупит баб. Из тех, кого мы, другие, не особо любим.

– Ты… черт, с чего ты взял?

Пит Хоффманн еле заметно улыбнулся. Он все рассчитал правильно. Вертухаи прислушались – а этого-то ему и надо, они послушают, а потом будут рассказывать о заключенном, щедром на угрозы, опасном, за которым надо присматривать особенно внимательно.

– Таких трусливых говнюков за версту видно. Давить вас надо.

Охранники слушали; Хоффманн был уверен: они уже поняли, чего он добивается. Они и раньше сталкивались с подобным. Перевозить насильников или осужденных за жестокое обращение с женщинами вместе с другими заключенными всегда опасно. Хоффманн взглянул на переднее сиденье, заговорил спокойно:

– У вас есть пять минут. Но всего пять.

Оба обернулись, вертухай на пассажирском сиденье открыл было рот, но Хоффманн перебил его:

– Пять минут, чтобы выкинуть отсюда этого мудака. А то… здесь будет немножко шумно.

Потом они будут говорить с другими вертухаями.

То, что они расскажут, разойдется и среди обитателей тюрьмы.

И эти слухи обеспечат ему уважение.

Вертухай на пассажирском сиденье громко вздохнул и по рации попросил поскорее прислать машину к тюремному автобусу, ожидающему в Нортулле: одного заключенного следует вывести и препроводить в Эстерокер в персональном автомобиле.

Питу Хоффманну еще не случалось бывать за высокими стенами Аспсосской тюрьмы. Стоя на церковной башне, он изучил расположение бетонных домиков и каждую решетку на каждом окне, а пока сидел в следственной тюрьме, сумел с помощью Эрика получить сведения о своих соседях по тюремному коридору и о персонале на всех этажах корпуса «G», но, когда железные ворота открылись и автобус медленно подкатил к главному посту, Хоффманн в первый раз оказался в одной из самых тщательно охраняемых тюрем Швеции. В затруднявших движения кандалах едва можно было идти, каждый шаг оказывался слишком коротким, острый металл впивался в кожу, двое охранников по бокам и еще двое – прямо перед ним, они указали на дверь слева от комнаты свиданий, дверь, которая вела в распределитель, где ждали надзиратели из службы безопасности. Они сняли наручники и кандалы, и Пит наконец смог свободно пошевелить руками и ногами. Он стоял голый, наклонившись вперед; одна рука в пластиковой перчатке проверяла его анус, вторая на манер гребня прочесывала его волосы, а третья ощупывала сгибы локтей.

Ему выдали новую одежду, такую же мешковатую и уродливую, как у всех, а потом препроводили в стерильную комнату ожидания, где он уселся на деревянный стул и уставился в никуда.

Прошло десять дней.

Двадцать четыре часа в сутки он лежал на койке за железной дверью с «глазком». Пять квадратных метров – и ни посетителей, ни газет, ни телевизора, ни радио. Время, которое должно сломать человека и сподвигнуть к сотрудничеству.

Ведь он привык, что рядом всегда кто-то есть. Он забыл, до чего страшна тоска одинокого.

Как же он скучает по Софье!

Знать бы, что она делает прямо сейчас, что на ней надето, как от нее пахнет, длинны ли и спокойны ее шаги или – короткие, сердитые?

Софья, которой, возможно, больше нет – для него.

Он открыл Софье правду, и Софья сделала с ней, что хотела. Он боялся, что через пару месяцев скучать ему будет не по ком. И он станет ничем.

Он уже четыре часа пялился на белые стены комнаты ожидания, когда двое дежурных открыли дверь и сообщили о камере в «G2, слева», которой предстояло стать ему домом в первые недели из нескольких лет его тюремного срока. Надзиратели, один впереди, другой позади, повели Пита по широкому подземному коридору под тюремным двором, сотня метров по бетонному полу, между бетонных стен, потом запертая промежуточная дверь с камерой наблюдения, потом новый коридор и крутые ступеньки, ведущие в корпус «G».

Позади остались дни, проведенные в следственной тюрьме Крунуберг, и ускоренный процесс, на котором Пит вел себя именно так, как обещал Генрику и второму заместителю директора.

Он признал, что три килограмма амфетамина, обнаруженные в багажнике арендованного автомобиля, принадлежат ему.

Он подтвердил слова прокурора, что действовал в одиночку.

Он заявил, что согласен с приговором, и подписался, так что ему не пришлось долго ждать, пока приговор вступит в силу.

Через день он уже шагал по подземным коридорам Аспсосского исправительного учреждения, в свою камеру.

– Я хотел бы шесть книг.

Охранник, шагавший впереди, остановился.

– Чего?

– Я хотел бы…

– Я все слышал. Я просто надеялся, что ослышался. Ты здесь всего два часа, ты еще даже не добрался до своего отделения – и уже о книгах.

– Вы знаете, что это – мое право.

– Возьмем попозже.

– Они мне нужны. Книги – это очень важно для меня. Я не выживу здесь без книг.

– Попозже.

Ты не понимаешь.

Я здесь не для того, чтобы отсиживать какой-то сраный срок.

Я здесь для того, чтобы через несколько дней выдавить всех наркоторговцев из здешних дырявых секторов и взять дело в свои руки.

Потом я продолжу работать, разбираться, изучать, пока не удостоверюсь в том, что знаю все, что мне нужно. С этими знаниями я разнесу на куски всю польскую организацию во имя шведской полиции.

Вряд ли ты это понял.

Сектор был совершенно пуст, когда Пит, зажатый между двумя молодыми, сильно нервничающими надзирателями, прибыл на место.

Миновало уже десять лет, и тюрьма теперь совсем другая, но он словно попал в то же самое отделение. Такой же коридор с восемью камерами по каждой стороне, с кухней, телеуголком, колодами карт и зачитанными до дыр газетами; далеко в тесной кладовке виднелись пинг-понг с поломанной ракеткой посреди рваной сетки и бильярдный стол с грязным зеленым сукном и надежно закрепленными шарами. Даже пахло так же – потом и пылью, отчаянием и адреналином, и еще словно бы забродившей яблочной мезгой.

– Фамилия?

– Хоффманн.

И инспектор был такой же пухлый коротышка; сидя в своей стеклянной будке, он кивнул обоим надзирателям, показывая, что с этого момента принимает ответственность на себя.

– Мы раньше не виделись?

– Вряд ли.

Маленькие глазки смотрели, словно прицеливаясь. Трудно было представить себе, что там, позади них, живет человек.

– Из твоего досье я понял, что ты… как там… Хоффманн, да… ты из тех, кто отлично знаком с порядками в местах вроде этого.

Хоффманн молча кивнул. Он здесь не для того, чтобы объясняться с каким-то недомерком-вертухаем.

– Да. Я знаю порядки.

В отделении будет пусто еще три часа, потом они вернутся – с работы в мастерской или от книжек, из учебной комнаты. Он успеет совершить ознакомительное путешествие с инспектором, узнать, как и куда ему мочиться, почему в камере надо быть в половину, а не в тридцать пять минут восьмого и что теперь у него будет достаточно времени, чтобы посидеть в ней и осознать, что с этой минуты камера – его дом.

Хоффманн устроился в телеуголке за пару минут до прихода остальных. Он уже посмотрел фотографии и изучил истории всех пятнадцати заключенных, с которыми ему предстояло сидеть. Со своего места он видел каждого входящего, но в первую очередь было видно его самого. Старожилы должны понять: новичок из камеры номер четыре не напуган, не скрывается, не ждет возможности выскользнуть и предъявить свои бумаги, чтобы его одобрили. Этот новичок уже расселся в чьем-то любимом кресле, уже цапнул чью-то помеченную колоду и начал раскладывать пасьянс на чьем-то столе, не удосужившись даже спросить разрешения.

Особенно внимательно Хоффманн высматривал два лица.

Одно – широкое, почти квадратное, бледное, с меленькими, близко посаженными глазами. Другое – худое, вытянутое, со сломанным и неправильно сросшимся носом, со швами на подбородке и щеках, наложенными явно не рукой врача.

Стефан Люгас и Кароль Томаш Пендерецкий.

Двое из четырех людей «Войтека», отбывающие долгие сроки в Аспсосском исправительном учреждении, подручные, которые должны помочь ему выбить действующих дилеров и взять торговлю наркотиками в свои руки. Эти же люди вынесут ему смертный приговор в ту минуту, когда они разоблачат его – Паулу.

На первые вопросы пришлось отвечать уже во время ужина. Двое старших заключенных – золото сверкает вокруг могучих шей – уселись справа и слева от него, оба с горячими тарелками и острыми локтями. Стефан и Кароль Томаш поднялись было, но Пит махнул им – пусть подождут, он позволит интересующимся задать те же вопросы, которые сам задавал в автобусе несколько часов назад, ведь вопрос стоял о том же – об уважении, построенном на общем презрении к тем, кто сел за изнасилование.

– Мы хотим глянуть на твои бумажки.

– Да что ты.

– У тебя проблемы с документами?

Стефан и Кароль Томаш успели проделать большую работу. Несколько дней назад им передали, что скоро Пит Хоффманн будет в Аспсосе, сообщили, за что его судили, с кем вместе он работает и какой статус имеет в конторе, которая на самом деле является подразделением восточноевропейской мафиозной организации. Через адвоката Стефана они добыли копии дела 721018–0010 из Государственного полицейского реестра судимостей, из базы данных по лицам, находящимся в оперативной разработке, из тюремного досье, а также копию последнего приговора.

– У меня проблемы только с теми, кто садится слишком близко.

– Кому говорю – документы!

Он позовет их в свою камеру, покажет документы и не станет отвечать больше ни на какие вопросы – новенький, заключенный из камеры номер четыре, осужден не за изнасилование и не за жестокое обращение с женщинами; он ровно тот, за кого себя выдает; может быть, ему даже пару раз улыбнутся, осторожно похлопают по плечу; заключенному, который стрелял в полицейских, осужден за покушение на убийство и вооруженное нападение на полицейского, никогда больше не придется подтверждать свой статус.

– Вы их получите. Если на время заткнетесь. И дадите мне спокойно поесть.

Потом они играли в семикарточный стад на спички, каждая из которых стоила тысячу крон, и он сидел на месте, отнятом у кого-то еще, больше не осмеливавшегося на это место претендовать, и хвастал, как в Сёдермальме целился из пистолета в лоб легавому, а тот просил пощады, и курил самокрутки в первый раз за много лет, и говорил, как в первую же побывку затрахает свою бабу до полусмерти, и сидящие вокруг хохотали, и он откинулся назад и осмотрелся – помещение и коридор были полны людей, которые так давно хотели вырваться отсюда, что уже не знали, куда же они хотят.

Вторник

Он медленно ехал через редеющую стокгольмскую тьму Очередная ночь, состоящая из долгих часов беспокойства, когда тревога не дает оставаться на месте. Он продержался больше двух недель, но около половины четвертого снова оказался на мосту Лидингёбрун, стоял и смотрел на небо и воду, – «я не хочу больше видеть вас здесь».Съездил в лечебницу, которую ему запретили посещать, к окну, возле которого она больше не сидела, – «то, чего вы боялись, уже произошло»;потом вдруг обернулся и посмотрел на дома и людей, на столицу – такую большую и такую маленькую. В этом городе он родился и вырос, здесь он работал всю свою жизнь.

Эверт Гренс вылез из машины.

Раньше он никогда не бывал в этом месте. Он даже не знал, что едет именно сюда.

Гренс столько раз собирался, планировал и даже трогал машину с места – но так никогда и не добирался сюда. И вот он стоит у южного въезда, который назывался «Ворота № 1», и чувствует, как подкашиваются ватные ноги, как что-то жмет в области диафрагмы. А может, это сердце.

Гренс двинулся было вперед, но через пару шагов остановился.

Он не мог идти – ноги не держали, а давящее ощущение внутри сменилось ритмичными тяжкими ударами.

Рассвет был чудесный, солнечный свет красиво разливался по могилам, траве и деревьям, но Гренс передумал. Не сегодня. Сейчас он повернет к машине и вернется в город, и пусть Северное кладбище исчезнет в зеркале заднего вида.

Может быть, в другой раз.

Может быть, тогда он разыщет ее могилу, пройдет путь до конца.

В другой раз.

Коридор следственного отдела был темным и пустым. В комнате, где сотрудники пили кофе, Гренс нашел в корзинке на столе забытый и изрядно зачерствевший кусок хлеба, надоил из автомата два стаканчика кофе и ушел в кабинет, в котором никто больше не запоет. Съев свой простой завтрак, Гренс достал тонкую папку с расследованием, застрявшим на мертвой точке. Уже в первые сутки они идентифицировали убитого как агента датской полиции, нашли оставленные «верблюдами» следы и амфетамин, а также установили, что во время убийства в квартире был как минимум один шведскоговорящий, который и позвонил в диспетчерскую службу. Гренс слушал этот голос до тех пор, пока тот не стал частью его самого.

Они подобрались к польской мафиозной конторе под названием «Войтек» с предполагаемой штаб-квартирой в Варшаве – и с размаху врезались в стену.

Эверт погрыз основательно зачерствевший хлеб и выпил второй стаканчик кофе. Он редко сдавался. Он не из тех, кто сдается. Но стена, в которую они уперлись, была широкой и высокой, и как он ее ни пинал, как ни орал на нее в последние две недели, он не сумел обойти ее и двинуться дальше.

Он рассчитывал отследить кровь на рубашке, найденной в мусорном баке, – но в базе данных не оказалось соответствий.

Потом он вместе со Свеном съездил в Польшу, чтобы разобраться с желтыми пятнами, обнаруженными Кранцем на той же рубашке, и в городе под названием Седльце добрался до развалин взорванной амфетаминовой фабрики. Пару дней они со Свеном работали бок о бок с польскими полицейскими из особого подразделения по борьбе с организованной преступностью – и столкнулись с обреченностью, с мнением о том, что одолеть организованную преступность невозможно, пятьсот уголовных группировок ворочают капиталом внутри страны, а восемьдесят пять группировок покрупнее действуют за пределами государства. Перестрелки здесь стали полицейскими буднями, а народ смирился с тем, что в стране производится синтетических наркотиков на пятьсот миллиардов крон в год.

Больше всего Гренсу запомнился запах тюльпанов.

Фабрика по производству амфетамина, к которой Гренса привели пятна на рубашке убийцы, располагалась в подвальном этаже обычного многоквартирного дома посреди облезлого загаженного пригорода в паре километров к западу от центра, стандартного дома, какие когда-то строили тысячами, чтобы временно облегчить острую нехватку жилья. Тогда Гренс и Сундквист, сидя в машине, наблюдали за штурмом, который закончился перестрелкой и гибелью молодого полицейского. Шесть человек, находившихся в помещении подвального этажа, во время допроса не издали ни звука, ничего не сказали ни польским, ни шведским полицейским – только молчали, усмехались или просто сидели, уставившись в пол. Они знали: заговоришь – и тебе не жить.

Гренс громко выругался в пустом кабинете, открыл окно и прокричал что-то человеку в штатском, который прохаживался по асфальтовой дорожке во внутреннем дворе Крунуберга, рванул дверь и хромал потом взад-вперед по длинному коридору, пока спина и лоб не взмокли от пота; тогда Гренс уселся за письменный стол и стал ждать, когда уляжется одышка.

Новое чувство.

Он привык к злости, почти подсел на нее. Он нарывался на конфликты, чтобы спрятаться в них.

Сейчас было не так.

Гренсу казалось, что правда где-то здесь, что ответ с ухмылкой смотрит на него. Странное чувство: он стоит рядом с правдой – но не видит ее.

Гренс взял папку и лег на пол за диваном, вытянув ногу. Начал медленно рыться в памяти. Начал с голоса, сообщившего диспетчерам о мертвеце на Вестманнагатан, потом вспомнил все, что было в течение этих двух недель, – мобилизация всего личного состава, подключение криминалистов, командировки в Копенгаген и в Седльце.

Снова выругался, кажется, снова на кого-то накричал.

Мы так и топчемся на месте.

Поэтому он, Гренс, будет лежать здесь, на полу, пока не поймет, чей голос он слушал столько раз, чего именно он не улавливает и почему ему кажется, будто правда совсем близко и смеется над ним.

* * *

Загремели ключи.

Двое вертухаев отпирали и открывали камеры, располагавшиеся дальше всех (из их окон была видна большая, посыпанная гравием площадка) – камеру номер восемь и камеру напротив нее, номер шестнадцать.

Он напрягся, приготовился к тем двадцати минутам, которые каждый день могли принести ему смерть.

Гадская была ночь.

Несмотря на сутки, проведенные на ногах, сон, которого он стал ждать, едва лег, так и не пришел. Только что они были здесь – Софья и Хуго с Расмусом, стояли под окном, сидели на краю его койки, ложились к нему, но он отталкивал их. Их больше нет, он, запертый в тюремной камере, должен выключить чувства. У него задание, которое он намерен выполнить до конца, он не может позволить себе тосковать, близких надо вытеснить из памяти. Затоскуешь – и тебе конец.

Вот подошли ближе. Снова загремели ключи, открылись камеры номер семь и пятнадцать, кто-то где-то сказал «доброе утро», а кто-то – «иди в жопу».

…Когда Софья исчезла и темнота перед глазами стала почти невыносимо тяжелой, он вылез из койки, чтобы прогнать беспокойство, отжался, поприседал и попрыгал на обеих ногах с койки и на койку. В тесноте он пару раз ударился о стену, но было приятно вспотеть и почувствовать, как сердце бьется в груди.

Он уже приступил к выполнению задания.

В первый же вечер он всего за несколько часов завоевал в своем секторе уважение, необходимое, чтобы продолжать работу. Узнал, кто и в каком секторе получает с воли и продает наркотики, а также в каких камерах сидят дилеры. Один из них сидел здесь, Грек из второй камеры, двое других – на разных этажах в корпусе «Н». Очень скоро Пит Хоффманн продаст первые граммы, он доставит их в тюрьму своими силами и с их помощью выдавит конкурентов.

Надзиратели приближались, они открыли камеры номер шесть и четырнадцать. У него всего несколько минут.

Страшное может случиться в течение двадцати минут после того, как будут открыты все камеры, с семи до семи двадцати. Если в этот промежуток он останется жив, то проживет и остаток дня.

Он приготовился, как будет потом готовиться каждое утро. Предположим, что вечером или ночью кто-то узнал, что у него есть второе имя, что существует некий Паула, который работает на полицию, стукач, сидящий здесь для того, чтобы все разрушить. Пока камера заперта – он в безопасности, через запертую дверь не нападут. Но двадцать минут после того, как она откроется, двадцать минут после сказанного надзирателем «доброе утро» отделяют жизнь от смерти. Хорошо продуманные нападения всегда происходили, когда вертухаи скрывались в своей будке, чтобы сварить кофе и передохнуть. Двадцать минут, на которые сектор оставался без персонала, были временем множества тюремных убийств, произошедших в последние годы.

– Доброе утро.

Охранник отпер дверь и заглянул в камеру. Хоффманн сидел на краю койки и молча смотрел на него. Ничего личного – просто таковы правила.

– Доброе утро. – Вертухай не сдавался.

Он будет стоять и ждать, пока не удостоверится, что заключенный жив и все в порядке.

– Доброе утро. И отвянь от меня.

Надзиратель кивнул и пошел дальше, осталось две камеры. Пора действовать. Когда отопрут последнюю дверь, будет уже поздно.

Носок – вокруг дверной ручки. Потянуть. Дверь, которая не запиралась и не захлопывалась изнутри, плотно закрылась, когда Хоффманн затолкал носок между дверью и дверным косяком.

Секунда.

Простой деревянный стул, который обычно стоял возле шкафа, Хоффманн поставил прямо перед порогом, чтобы перегородить дверной проем.

Секунда.

Подушки, покрывало и штаны превратились в тело под одеялом, а синие рукава спортивной куртки сделались «руками». Конструкция никого не обманет. Но при беглом взгляде создаст иллюзию.

Полсекунды.

Оба охранника исчезли в коридоре. Все камеры были отперты; Хоффманн встал слева от двери, прижавшись к стене. Они могут прийти когда угодно. Если они все узнают, если его раскроют, смерть последует немедленно.

Пит смотрел на носок, намотанный на ручку, на стул в дверном проеме, на подушки под одеялом.

Две с половиной секунды.

Его спасение, его время для ответного удара.

Он тяжело дышал.

Он притаится здесь, у стены, на ближайшие двадцать минут.

Его первое утро в Аспсосской тюрьме.

* * *

Перед ним кто-то стоял. Две тощих ноги в костюмных брюках. Ему что-то сказали и теперь ждали ответа. Но он молчал.

– Гренс? Что вы делаете?

Эверт Гренс спал на полу за коричневым диваном, положив на живот сложенные в папку материалы расследования.

– У нас встреча. Вы же сами хотели поговорить. Вы что, пролежали здесь всю ночь?

Побаливала спина. Сегодня пол оказался жестче.

– Вас это не касается.

Гренс перевернулся, приподнялся, потом уперся руками в подлокотник дивана, и мир покачнулся.

– Как вы себя чувствуете?

– Это вас тоже не касается.

Ларс Огестам сидел на диване, дожидаясь, пока Гренс дойдет до своего стола. Они недолюбливали друг друга. А точнее – терпеть не могли. Молодой прокурор и пожилой комиссар происходили каждый из своего мира, и ни у того ни у другого не было охоты наведаться в мир собеседника. Огестам предпринял было пару таких попыток, во всяком случае в первые годы. Он заводил лёгкие разговоры, слушал и наблюдал, пока не убедился, что все бесполезно, Гренс решил презирать его, и ничто не изменит его решения.

– Вестманнагатан, семьдесят девять. Вы хотели рапорт.

Ларс Огестам кивнул.

– Мне почему-то кажется, что вы в тупике.

Они в тупике. Он в этом не признается. Пока.

– Мы отрабатывали несколько направлений.

– Каких?

– Я пока не готов говорить об этом.

– Я не знаю, что у вас есть. Если у вас есть хоть что-то – скажите мне, а потом можете послать меня к черту. По-моему, у вас вообще ничего нет. И я думаю, что пора исключить это дело из списка первоочередных.

– Исключить из списка!

Ларс Огестам широким жестом утвердил тощий локоть на столе с кипами неоконченных расследований:

– Вы топчетесь на месте. Предварительное следствие застряло. Вы не хуже меня знаете, что неприемлемо оттягивать на себя столько ресурсов, когда вот-вот потерпишь крах.

– У меня нет ни одного нераскрытого убийства.

Они посмотрели друг на друга. Каждый происходил из своего собственного мира.

– И… что в таком случае у вас есть?

– Убийство, Огестам, это не первоочередная задача. Убийство – это предмет расследования.

– Вы знаете…

– И я занимаюсь этим тридцать пять лет. Начал, когда вы еще пеленки пачкали.

Прокурор не стал слушать. Когда решаешь не слушать – то и не слушаешь. Слова Эверта Гренса уже давным-давно не обижали его.

– Я прочитал, что вы выяснили во время предварительного расследования. Выяснили… довольно быстро. Но на периферии осталось несколько неразработанных имен. Пройдитесь по каждому, разберитесь с ними. У вас три дня. Потом мы снова встретимся. И если у вас к этому времени не будет ничего нового, вам лучше придержать язык, пока я буду определять, чем заняться в первую очередь.

Гренс смотрел, как решительная спина в костюме скрывается в дверях. Он готов был наорать на нее, но другой голос, которого прежде не было, тот самый, который две недели звучал у него в голове каждый божий час, снова пробился и зашептал, настойчиво, монотонно до тошноты повторяя короткие фразы.

– Убит мужчина. Вестманнагатан, семьдесят девять. Пятый этаж.

У него три дня.

Кто ты?

Где ты?

Он простоял, вжавшись в стену, двадцать минут, все мускулы напряжены. В каждом новом звуке ему чудилась угроза нападения.

Ничего не случилось.

Пятнадцать заключенных, его соседей по коридору, потянулись к туалету и душевым, потом – на кухню, к раннему завтраку. Никто не остановился у его двери, никто не попытался открыть ее. Сегодня его по-прежнему звали просто Пит Хоффманн, он был человеком из «Войтека», которого посадили за три килограмма польских цветочков в багажнике машины и который еще раньше проделал трюк с легавым – прицелился и дважды выстрелил в паскуду.

Потом заключенные скрылись, один за другим, – кто в прачечной, кто в мастерской, большинство направились в учебные комнаты, двое – в медпункт. Никто не устроил забастовку и не остался в камере – а это здесь часто бывало. Кто-нибудь, наплевав на перспективу продления срока, отказывался от работы. Пара месяцев, добавленных к двенадцати годам – всего лишь слова, записанные в бумажках засунувшего его сюда общества.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю

  • wait_for_cache