Текст книги "Три секунды"

Автор книги: Андерс Рослунд

Соавторы: Бёрге Хелльстрём
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

Он перешел границу, которую обещал себе не переходить никогда.

Так кто же он теперь?

– Понимаю. Это больше не повторится.

Пит на руках отнес малышей на заднее сиденье машины. Поцеловал горячие лобики.

Еще раз. Всего один раз.

Он объяснил: придется. Если хотите выздороветь. Дал каждому по порции жидкого альведона.

– Не хочу.

– Всего разок.

– Гадость!

– Я знаю. Это в последний раз. Честное слово.

Он опять поцеловал их в лобики и поехал в направлении, которое Хуго сразу определил – «не домой».

– Мы куда?

– К папе на работу. Придется немножко поездить со мной. А потом все. Потом домой.

Две минуты – по дороге, ведущей через Сканстулл и Сёдерледен; на полпути к Васагатан, посреди тоннеля под Сёдермальмом Хоффманн перестроился в другой ряд и поехал к Хурнсгатан и вниз к Мариаторгет. Припарковался перед видеосалоном, зажатым между магазином «Консум» и боулингом, вбежал в салон и, постоянно поглядывая на заднее сиденье машины, выбрал три диска с «Винни-Пухом», двенадцать серий. Мальчишки давно знали все реплики наизусть, и Хоффманн вполне мог вынести этот звук; в других мультфильмах взрослые люди, говоря за нарисованных зверей, истерично верещали фальцетом. Полагая, что так они изображают детей.

Следующая остановка – перед дверью дома на Васагатан. Хуго и Расмус по-прежнему были горячими и вялыми, Хоффманн хотел, чтобы они хоть немножко прошлись. Мальчики и раньше бывали в конторе «Хоффманн Секьюрити» – им, как всем детям, было любопытно, где и как работают папа и мама, но они никогда не бывали здесь, когда он проворачивал очередную операцию. Его работа оставалась для них местом, куда папа уходит подождать, пока они наиграются в детском саду.

Пол-литра ванильного мороженого, два больших стакана кока-колы и двенадцать серий убаюкивающего Винни-Пуха. Хоффманн усадил мальчишек в большом кабинете перед телевизором, спиной к рабочему столу, и объяснил, что ему надо на пару минут сходить на чердак, но они уже не слушали – Кролик и Иа-Иа пытались засунуть Винни-Пуха в тележку. Хоффманн вытащил из тепловентилятора три банки, принес их вниз и составил на пол, потом очистил стол – ему нужно было место для работы.

Шесть книг из библиотеки Аспсоса, которые брали тамошние читатели так редко, что к переплету был приклеен ярлычок «ХРАН» – синие, отпечатанные на машинке буквы.

Пакет с разобранным миниатюрным револьвером.

Два куска разрезанного запального шнура, по девять метров каждый.

Папка-файл с сорока миллилитрами нитроглицерина, разлитыми по двадцати четырем кармашкам.

Банка с тридцатипроцентным амфетамином.

Хоффманн достал из ящика стола клеящий карандаш, упаковку бритвенных лезвий и пачку папиросной бумаги «Рисла». Тонкая, сама липнет к любым поверхностям; производитель полагал, что выпускает ее для любителей папирос-самокруток.

Тюльпаны.

И стихи.

Пит открыл первую книгу. «Дон Жуан» лорда Байрона. Великолепная книга. Пятьсот сорок шесть страниц. Твердый переплет. Восемнадцать сантиметров в длину, двенадцать в ширину.

Он знал, что задуманное сработает. За последние десять лет он начинил амфетамином пару сотен романов, сборников стихотворений и эссе, от десяти до пятнадцати граммов на книгу, и каждый раз у него все получалось. Теперь ему впервые предстояло самому запросить книги с начинкой и опустошить их, сидя в камере Аспсосского исправительного учреждения.

Чтобы справиться с действующими дилерами, мне нужно три дня. В это время я не хочу ни с кем контактировать. Я сам заберу достаточное количество наркотиков.

Он отогнул твердый переплет и бритвой разрезал форзац по сгибу. Передняя крышка отделилась, и теперь все пятьсот сорок шесть страниц «Дон Жуана» держались только на задней; Хоффманн острием бритвы подправил выбившиеся страницы. Долистал до девяностой, захватил часть блока, сильно дернул и положил вырванные страницы на стол, потом долистал до триста девяностой и вырвал следующую тетрадь.

Вот этими страницами, с девяносто первой до триста девяностой, он и займется.

На левом поле девяносто первой страницы Хоффманн карандашом начертил прямоугольник: пятнадцать сантиметров в длину и один – в ширину. Потом принялся, нажимая, резать вдоль линий, миллиметр за миллиметром, пока не прорезал всю толщу, все триста страниц. Рука отлично управлялась с лезвием, срезая любые мелкие неровности и заглаживая размахрившиеся края. Потом Хоффманн вернул на место и накрепко приклеил вырванные из середины страницы; теперь на левом поле в середине книги было свежее углубление – пятнадцать сантиметров в длину, сантиметр в ширину и три сантиметра в глубину. Провел кончиками пальцев по краям – недостаточно гладкие. Хоффманн проложил края папиросной бумагой: когда он начнет заполнять углубление амфетамином, необходимо, чтобы поверхность была ровной. Книга толстая, места хватит на пятнадцать граммов.

Первые, нетронутые девяносто страниц Хоффманн вернул на место, и они прикрыли углубление. Пит приклеил их к оторванному корешку с передней сторонкой и обеими руками прижимал шедевр лорда Байрона к столу, пока не убедился, что книга склеилась как следует.

– А что ты делаешь?

Личико Хуго вынырнуло у него из-под локтя, прямо возле свежеподготовленной книги.

– Ничего. Просто читаю. Ты чего не смотришь мультик?

– Он закончился.

Хоффманн погладил его по щеке и поднялся; у него оставались два диска, Винни-Пух успеет еще не раз объесться медом и получить еще пару нагоняев от Кролика, прежде чем он, Хоффманн, закончит свои приготовления.

Таким же образом Хоффманн подготовил «Одиссею», «Мое жизнеописание» и «Картины Франции». Некий интересующийся литературой заключенный, отбывающий срок в Аспсосском пенитенциарном учреждении, сможет через две недели взять в библиотеке четыре книги, к которым прилагаются сорок два грамма амфетамина.

Еще две книги.

Новым бритвенным лезвием прорезать длинное отверстие в левом поле «Из глубины шведских сердец» и «Марионеток». В первое деталь за деталью сложить всякое, из чего разбирающийся в оружии абонент библиотеки сможет собрать миниатюрный револьвер. Больше всего возни было с барабаном, заряженным шестью пулями, – он оказался шире, чем думал Хоффманн, и пришлось аккуратно вдавливать его, предварительно вытряхнув пули на лист папиросной бумаги. Оружие, способное убить, если пуля попадет в цель. В первый раз Хоффманн увидел его с полгода назад в Свиноуйсьце. Закайфовавший «верблюд» попытался выблевать две тысячи пятьсот граммов героина еще до отправления, в туалете паромного терминала. Мариуш открыл дверь, когда «верблюд» лежал на полу с пакетом; Мариуш, не говоря ни слова, просто подошел поближе, сунул короткое дуло «верблюду» в глаз, выстрелил и убил наповал. В отверстие, прорезанное в последней книге, Пит ввернул детонатор размером с толстый гвоздь и приемник размером с монету в пятьдесят эре. Вставь такой приемник в ухо – и услышишь, что будут транслировать передатчики, приклеенные изолентой к перилам на церковном балконе.

Два отрезка запального шнура по девять метров каждый и прозрачный файл в общей сложности с сорока миллилитрами нитроглицерина еще лежали на столе. Быстрый взгляд на две худеньких спины, увлеченные толстым рисованным медведем, – вот мальчишки засмеялись, голова Винни-Пуха застряла в горшке с медом. Хоффманн сходил на кухню, развернул еще пачку мороженого и положил перед мальчиками на стол, погладил Расмуса по щеке.

Труднее всего оказалось незаметно упрятать шнур и нитроглицерин.

Хоффманн выбрал самую толстую книгу, «Из глубины шведских сердец», двадцать два сантиметра в длину и пятнадцать – в ширину, подпорол переднюю и заднюю крышку переплета, выцарапал пористое содержимое корешка и заменил на взрывчатку, подклеил, подровнял края и пролистал все шесть книг, чтобы убедиться, что клееные швы держатся, а продолговатые углубления не видны.

– Что это? – Снова лицо Хуго у стола – второй диск закончился.

– Ничего.

– Папа, что это?

Мальчик тыкал пальцем в блестящую металлическую банку с тридцатипроцентным амфетамином.

– Это? Там… в основном глюкоза.

Хуго не уходил – он никуда не торопился.

– Не хочешь досмотреть? Там еще мультики.

– Хочу, сейчас пойду. Папа, там два письма. Они кому?

Любопытные глаза углядели два конверта, лежавшие на верхней полке открытого оружейного шкафчика.

– Пока никому.

– Там написано имя.

– Я скоро их закончу.

– А что там написано?

– Пойдем-ка посмотрим мультфильм.

– Там мамино имя. На белом. Похоже на мамино. А на коричневом – там начинается на букву Э, я его тоже вижу.

– Эверт. Его так зовут. Того, кто не получит это письмо.

Девятая серия «Винни-Пуха» повествовала о дне рождения Винни и об экспедиции Кристофера Робина. Хуго снова уселся рядом с Расмусом, и Хоффманн проверил сначала содержимое коричневого конверта (диск с копией записи, три паспорта и передатчик), приклеил марку и положил в коричневую кожаную сумку вместе с шестью подготовленными книгами из библиотеки Аспсоса. Потом – белый конверт, на котором Хуго разглядел имя Софьи; диск с копией, четвертый паспорт и письмо с инструкциями; в этот конверт Пит вложил девятьсот пятьдесят тысяч крон разными купюрами и тоже опустил в коричневую сумку.

Осталось пятнадцать часов.

Хоффманн выключил «Винни-Пуха», помог двум малышам, у которых снова поднималась температура, завязать шнурки, прошел на кухню к холодильнику, переложил пятьдесят тюльпанов с зелеными бутонами в переносной холодильник и снес его, вместе с кожаной сумкой и двумя мальчиками, вниз по лестнице, к машине, которая так и стояла у дверей. На ветровом стекле виднелась квитанция – штраф за неправильную парковку.

Болезненно-красные личики на заднем сиденье.

Еще две остановки.

Потом он постелет мальчикам свежие простыни, сядет рядом и будет просто смотреть на них, пока не придет Софья.

Они остались в машине, а Пит зашел в отделение «Хандельсбанка» на Кунгстредсгордсгатан и спустился в подвальный этаж, в бронированное помещение с рядами банковских ячеек. Открыл пустую ячейку одним из своих двух ключей, положил в нее коричневый и белый конверты, запер, вернулся в машину и поехал к Сёдермальму, на Хёкенс-гата.

Снова посмотрел на малышей. Как же ему было стыдно.

Он перешел границу. На заднем сиденье – двое мальчишек, которых он любит больше всего на свете, а в багажнике – амфетамин с нитроглицерином.

Хоффманн проглотил комок в горле. Они не увидят, как он плачет. Нельзя, чтобы они видели.

Он остановил машину как можно ближе к дверям дома номер один по Хёкенс-гата. «Четверка», пятнадцать ноль-ноль. Эрик уже вошел с другой стороны.

– Я устал.

– Я знаю. Только сюда. Потом поедем домой. Честное слово.

– У меня нога болит. Папа, очень больно ногу.

Расмус уселся на нижней ступеньке. Пит взял его за ручку – горячая; Пит поднял его на руки, холодильник и кожаная сумка висели на локте, Хуго пришлось подниматься по жестким ступенькам самому. Если ты старший, иногда приходится самому подниматься по лестницам.

Три пролета вверх; дверь с надписью «Линдстрём» на почтовом ящике открылась изнутри ровно в тот момент, когда запищал будильник в наручных часах.

– Хуго. Расмус. А этого дядю зовут Эрик.

Маленькие ручки потянулись для пожатия. Хоффманн заметил злой взгляд Вильсона, «какого они тут делают?».

Все прошли в затянутую полиэтиленом гостиную квартиры, в которой шел ремонт, мальчишки таращились на странную мебель.

– А зачем пакеты?

– Здесь чинят.

– Как это – «чинят»?

– Чинят квартиру. И не хотят, чтобы было грязно.

Хоффманн усадил детей на шуршащий диван и ушел на кухню; снова злой взгляд, он покачал головой.

– Сегодня мне некуда было их деть.

Вильсон молчал. Он словно растерялся, увидев двух всамделишних детей там, где собирался говорить о жизни и смерти.

– Ты говорил с Софьей?

– Нет.

– Должен поговорить.

Хоффманн не ответил.

– Можешь молчать хоть до посинения. Но ты знаешь, что должен. Господи, Пит, твою мать, ты должен поговорить с ней!

Ее реакции. Он никогда не мог ни просчитать их, ни справиться с ними.

– Сегодня вечером. Дети уснут, и я все ей расскажу.

– Ты все еще можешь выйти из игры.

– Я хочу довести дело до конца, и ты это знаешь.

Вильсон кивнул и посмотрел на синий переносной холодильник, который Пит поставил на стол.

– Тюльпаны. Пятьдесят штук. Будут желтые.

Вильсон внимательно изучил зеленые стебли, лежащие возле квадратных белых хладоэлементов.

– Я держу их в холоде. Должно быть плюс два градуса. Присмотри за ними. А в тот день, когда я окажусь в тюрьме, отправь их, куда я скажу.

Вильсон порылся в сумке-холодильнике, покрутил белую карточку, всунутую в один из букетов.

– «Спасибо за плодотворное сотрудничество. Союз предпринимателей Аспсоса».

– Именно.

– И куда их послать?

– В Аспсосскую тюрьму. Директору.

Вильсон не стал задавать вопросов. Лучше не знать.

– Долго нам тут сидеть?

Хуго надоело возить пальцами по пластику, надоел резкий скрипучий звук.

– Еще чуть-чуть. Иди к Расмусу. Я сейчас.

Вильсон подождал, пока маленькие ножки скроются в темноте прихожей.

– Завтра тебя возьмут. После этого у нас не будет вообще никакого контакта. Ты не сможешь связаться ни со мной, ни с кем другим из полиции Стокгольма. К этому времени ты примешь решение и если захочешь отступиться – скажешь. Все слишком опасно. Если кто-нибудь заподозрит, что ты работаешь на нас… ты покойник.

Вильсон шагал по коридору следственного отдела. Ему было тревожно; перед кабинетом Гренса он замедлил шаг – как всегда в последние дни, с любопытством поглядывая на пустой кабинет с музыкой, которой больше не было. Вильсон хотел знать, чем занимается комиссар, расследующий убийство на Вестманнагатан, что ему известно и сколько еще времени пройдет, прежде чем он начнет задавать вопросы, на которые не получит ответа.

Вильсон вздохнул. Дети, да еще такие маленькие… скверно. Его работа заключалась в том, чтобы толкать агентов на риск – от добытой ими информации зависели действия полицейских, но он не был уверен, что Пит до конца сознает, чтоможет потерять. Они слишком сблизились, и теперь Вильсон беспокоился за него – по-настоящему.

Если что-то случится, ты прекращаешь работу.

Если кто-нибудь узнает, кто ты, у тебя будет новое задание.

Выжить.

Вильсон запер дверь своего кабинета и включил компьютер, безопасности ради отсоединенный от интернета. Пока двое мальчишек тянули отца за руки каждый к себе, он объяснял Питу, что некоторое время у них не будет связи – он вернется в Федеральный учебный центр в Южной Джорджии, чтобы продолжить занятия, прерванные два дня назад. Вильсон не был уверен, что сидящий перед ним человек слушает его. Человек этот говорил «да», кивал, но мыслями был уже на пути к дому, к своему последнему вечеру на свободе. На экране открылся новый документ; Вильсон начал писать секретное донесение, которое через интенданта Йоранссона должно попасть к шефу полиции лена, после чего исчезнуть с жесткого диска его собственного компьютера, – донесение о том, как находящийся в розыске особо опасный преступник был взят с тремя килограммами польского амфетамина в багажнике. Это донесение до завтрашнего дня никуда не уйдет, потому что события, о которых в нем сообщалось, еще не произошли.

Два часа он прождал у кухонного стола в одиночестве.

Пиво, бутерброд, кроссворд – но ничего не выпито, не съедено, не разгадано.

Хуго и Расмус давным-давно спали наверху, наевшись блинов с клубничным вареньем и немаленьким количеством взбитых сливок; он постелил им постели, открыл окна, и через пару минут мальчишки уже спали.

И вот он услышал шаги, такие знакомые.

Через сад, вверх по ступенькам крыльца, потом скрип – открылась дверь, и чуть заныло где-то внизу живота.

– Привет.

Какая красивая.

– Привет.

– Они спят?

– Пару часов как.

– Температура?

– Завтра пройдет.

Софья легонько поцеловала его в щеку и улыбнулась. Она не замечала, как рушится мир.

Еще поцелуй, в другую щеку, два раза, как всегда.

Она даже не чувствует, как этот чертов пол ходит ходуном.

– Нам надо поговорить.

– Прямо сейчас?

– Прямо сейчас.

Она еле слышно вздохнула.

– Разговор не может подождать?

– Нет.

– Давай лучше завтра. Я так устала.

– Завтра будет поздно.

Софья поднялась наверх, чтобы переодеться в мягкие штаны и толстый свитер с длинноватыми рукавами. Во всем мире ему, Хоффманну, больше никто не нужен – только она. Жена молча смотрела на него, забираясь в уголок кухонного дивана и ожидая, когда он заговорит. Он хотел приготовить что-нибудь, что пряно пахло бы Индией или Таиландом, открыть бутылку дорогого красного вина и только потом осторожно рассказать обо всем. Но Пит знал: ложь, в которой ему предстоит признаться, станет еще гаже, если замаскировать ее под уютную близость. Он потянулся вперед, обнял Софью, от нее сладко пахло, пахло Софьей.

– Я люблю тебя. Я люблю Хуго. Я люблю Расмуса. Я люблю этот дом. Это дорогого стоит – знать, что кто-то говорит про меня «мой муж», а кто-то – «мой папа». Я не знал, что такое бывает. Я привык, я без этого не смогу.

Софья еще больше сжалась, еще глубже забилась в угол дивана. Она поняла, что свою речь он отрепетировал.

– Софья, я хочу, чтобы ты меня выслушала. Но больше всего мне хочется, чтобы ты досидела до конца, не ушла прежде, чем я договорю.

Он отлично ориентировался в любой ситуации. Если как следует подготовиться, то ситуацию можно контролировать, а кто контролирует ситуацию, тот и принимает решения.

Но теперь…

Ее чувства, ее возможная реакция пугали его.

– Потом… Софья, делай что хочешь. Выслушай меня, а потом делай что хочешь.

Пит сел напротив жены и тихо начал рассказывать историю об отсидке десять лет назад, о полицейском, завербовавшем его в агенты, о том, как он продолжал совершать преступления, на которые полиция закрывала глаза, о польской мафиозной организации, называвшей себя «Войтек», о тайных встречах на квартирах, где происходит ремонт, о том, что все эти годы она высаживала и забирала своего мужа возле несуществующего предприятия, которое он окрестил акционерным обществом «Хоффманн Секьюрити», о фальсифицированном реестре судимостей, базе по лицам, находящимся в оперативной разработке, и тюремной базе данных, в которых он был представлен как склонный к насилию психопат, о том, что одного из якобы самых опасных преступников Швеции должны взять завтра в шесть тридцать утра в бильярдном зале в центре Стокгольма, об ожидающем его судебном процессе и приговоре – несколько лет тюрьмы, о жизни за высокими каменными стенами, которая начнется через десять дней и будет продолжаться два месяца, о том, каково каждый день смотреть в глаза жене и детям – и знать, что они верят тебе, а ты – врешь.

Пятница

Ночью они лежали в постели, стараясь не касаться друг друга.

Там, в кухне, она не сказала ни слова.

Иногда он даже переставал дышать, боясь пропустить не сказанные ею слова.

Теперь он сидел на краю кровати, знал, что Софья не спит, что она лежит там, глядя в его лживую спину. Там, внизу, они распили бутылку дешевого вина; Пит продолжал говорить. Когда он выговорился, Софья просто встала, ушла в спальню и погасила свет. Не заговорила, не закричала; только молчание.

Хоффманн оделся. Он вдруг заторопился прочь из дома, невозможно было оставаться один на один с ничем. Он обернулся, они молча посмотрели друг на друга; потом он отдал жене ключ от банковской ячейки «Хандельсбанка» на Кунгстредсгордсгатан; если она все еще не до конца отвернулась от него, она воспользуется этим ключом. Если он сообщит, что все пошло к чертям, она откроет ячейку, найдет коричневый и белый конверты и сделает то, о чем говорится в написанной от руки инструкции. Он не был уверен, что Софья слушает – у нее был отсутствующий вид. Две маленьких головы лежали на двух маленьких подушках. Пит зарылся лицом в волосы мальчишек, погладил их щеки, а потом покинул дом и спящий район.

Осталось два с половиной часа. Лицо в зеркале заднего вида взятой напрокат машины. Темная щетина на подбородке кое-где с проседью, еще яснее седина виднелась на щеках, он был довольно молод, когда бросал бриться в прошлый раз. Было немного щекотно, поначалу так всегда, и волосы торчком, он чуть подергал их, тоже не особо, жидковаты, чтобы отращивать.

Скоро его арестуют, перевезут в полицейском автобусе в следственную тюрьму Крунуберг, оденут в мешковатые тюремные тряпки.

Хоффманн ехал через рассвет – последняя поездка в поселок к северу от Стокгольма, с церковью и библиотекой, в котором он был меньше суток назад. На площади Аспсоса его единственной компанией были тусклый свет и не знающий куда подуть ветерок – ни сорок, ни голубей, ни даже тех, кто имел обыкновение спать там на какой-нибудь скамейке. Хоффманн открыл небольшое окошко возврата книг справа от входа в библиотеку и опустил туда шесть книг, которые не слишком часто требовали читатели и которые по этой причине держали в хранилище. Потом поехал к церкви с ослепительно-белым могучим фасадом, прошел по кладбищу, погруженному в мягкий туман, и осмотрел башню, с которой открывался вид на одну из самых суровых тюрем Швеции. Взломал массивную деревянную дверь, потом ту, значительно меньшую, с ней рядом, поднялся по проседающим ступенькам и по алюминиевой стремянке к запертому люку, прямо над которым висел чугунный колокол весом не в одну сотню килограммов.

Девять прямоугольных бетонных домиков возле толстой каменной ограды, они еще больше напоминают кубики «лего» своего особого мира, чем когда-либо раньше.

Хоффманн посмотрел на выбранное окно, прицелился из воображаемой винтовки, вытащил из кармана серебристый приемник, наушник-пуговку, точно такой же, какой сейчас лежал в углублении левого поля в «Марионетках», опущенных в библиотечное окошечко для возврата книг. Перегнулся через перила, на миг ему показалось, что он падает, и он одной рукой вцепился в железную перекладину, а другой проверил два передатчика, черный провод и солнечную батарейку – они держались крепко, как следует. Хоффманн сунул приемник в ухо, положил палец на один из передатчиков, немного повозил туда-сюда – в ухе застучало и затрещало. Все работало как часы.

Он спустился вниз, к могилам, расположенным одна возле другой, но не слишком близко, в туман, стиравший смерть.

Лавочник с супругой. Старший лоцман с супругой. Бригадир каменщиков с супругой. Мужчины-звания, и женщины – жены своих титулованных мужей.

Хоффманн остановился перед камнем – серым, небольшим, положенным в память о некоем капитане дальнего плавания. Пит увидел своего отца, по крайней мере – каким он его себе представлял: простой корабль уходит от границы у Калининграда, по нескольку недель пропадает со своими снастями в Данцигской бухте и в Балтийском море, и, пока судно приближается к берегу, мама стоит и ждет, а потом бежит к пристани, в отцовские объятия. Все было не так, мать часто говорила о пустых сетях и долгом ожидании и никогда – о том, как бежала, распахнув объятия, но именно такую картину маленький Пит рисовал себе, когда расспрашивал родителей о жизни в другом времени, и именно эту картину он решил сохранить в памяти.

За могилой не ухаживали несколько лет. На краях надгробия – мох, участок почти весь зарос сорной травой. Вот им-то он и воспользуется. «Капитан дальнего плавания Стейн Видар Ульссон с супругой. Родился 3 марта 1888 г. Умер 18 мая 1958 г.». В семьдесят лет. Этот человек был. Теперь от него осталось всего лишь надгробие, к которому иногда кто-то приходит. Хоффманн держал в руках мобильный телефон – дверцу, соединяющую его с Эриком, которой суждено закрыться меньше чем через два часа. Хоффманн выключил телефон, обмотал пищевой пленкой, сунул в пакет, опустился на колени и руками рыл землю у правого края надгробия, пока не вырыл довольно глубокую ямку Огляделся – но никого больше не было на кладбище в эти предрассветные часы. Хоффманн опустил телефон в ямку, забросал землей и заторопился назад, к машине.

Вокруг Аспсосской церкви еще разливался туман; в следующий раз он, Хоффманн, увидит эту церковь уже из окна одного из прямоугольных бетонных строений.

Он успел. Сделал все приготовления. Очень скоро он останется один.

Полагаться только на себя.

Пит уже тосковал по ней. Он рассказал жене все, а она не проронила ни слова, как будто он изменил ей; он никогда не прикоснулся бы к другой женщине, но чувство было именно таким.

Ему ли не знать, что ложь не имеет конца. Просто меняет форму и содержание, приноравливается к текущему моменту и требует новой лжи, чтобы старая могла умереть. За десять лет он столько наврал и Софье, и Хуго с Расмусом, и всем, кто был рядом, что, если бы все это закончилось, он окончательно перестал бы видеть границу между ложью и правдой. Именно так: он не знал наверняка, где заканчивается ложь и начинается правда, он больше не знал, кто он.

Пит вдруг решился. Медленно проехал несколько километров, понимая: это действительно в последний раз. Ощущение, которое он носил в себе целый год, которое снова пришло к нему, он смог бы объяснить. С ним так бывало всегда. Сначала смутное ощущение в теле, потом – период тревоги, когда он пытался понять, что означает это ощущение, потом – понимание, внезапное, в полную силу, – ведь оно так долго зрело в нем. Он отсидит этот срок в Аспсосе, он выполнит свою работу – и на этом точка. Он служил шведской полиции, и единственной благодарностью ему были дружба Эрика и десять тысяч крон в месяц из фонда, откуда полиция платила осведомителям, давая им возможность не существовать. А потом он заживет новой жизнью. Вот только знать бы, какая она, настоящая жизнь без вранья.

Половина шестого. Стокгольм так и не засыпал. Машин немного, люди, спешащие по одному к поездам метро или на автобус. Хоффманн припарковался на Норртуллсгатан, напротив школы Маттеусскулан и открытых дверей уже работающей забегаловки, где за тридцать девять крон на красных пластмассовых подносах подавали кашу, яблочное пюре, рогалики с сыром, яйца и черный кофе. Едва войдя, он увидел Эрика – лицо возле стойки с газетами скрылось за «Дагенс Нюхетер», Эрик не хотел встречаться с ним глазами. Хоффманн заказал завтрак и сел в другом углу зала, как можно дальше от Эрика. Кроме них в кафе было еще шестеро посетителей. Двое молодых мужчин в светоотражающих жилетах – со строительной площадки, и четверо мужчин значительно старше, все в костюмах, с зализанными волосами – нарядились ради единственного времени дня, в котором были уверены. В забегаловках, где подаются завтраки, они частые гости, эти мужчины, у которых никого нет и которые бегут от одиночества за кухонным столом. Женщины редко так делают, они переносят одиночество лучше мужчин, стыдятся его и ото всех скрывают.

Кофе был крепким, каша густовата, но Хоффманн в последний раз ел на завтрак то, что хочет, как хочет и когда хочет. Завтраков в Эстерокере он избегал – слишком рано, чтобы есть вместе с людьми, согнанными в одно место, людьми, единственный общий знаменатель которых – жажда получить новую дозу наркотика; он боялся таких, но, чтобы выжить, принуждал себя быть агрессивным, глумливым, держать дистанцию – делай что угодно, лишь бы твое поведение не напоминало слабость.

Направляясь к выходу, Вильсон прошел мимо столика Хоффманна, почти наткнулся на него. Хоффманн выждал ровно пять минут и последовал за ним, минутная прогулка до Ванадисвэген. Открыл дверцу серебристо-серой «вольво» и сел на пассажирское сиденье.

– Ты приехал в красном «гольфе», вон в том, возле Маттеусскулан?

– Да.

– Как обычно, к заправке «О’кей» возле Слюссена?

– Да.

– Вечером я его верну. Тебе трудновато будет добраться до пункта проката самостоятельно.

Они выехали с Ванадисвэген, медленно проехали вдоль Санкт-Эриксгатан, все еще молча, между первыми двумя светофорами на Дроттнингхольмсвэген.

– Ты все подготовил?

– Все.

– А Софья?

Хоффманн не ответил. Вильсон остановил машину возле автобусной остановки на Фридхемсплан, дав понять, что дальше не поедет.

– А Софья?

– Она знает.

Они сидели в машине; начинался утренний час пик, люди, которые до этого ходили по одному, теперь шли группами или большими толпами.

– Вчера я сделал тебя в базе оперативной разработки еще опаснее. Патрульных, которые приедут тебя брать, будет прямо-таки распирать от адреналина и предвзятого отношения к тебе. Пит, тебе придется плохо. Тебе нельзя иметь при себе оружие, тогда все точно пойдет к черту. Но никто, никто из тех, кто будет наблюдать, никто из тех, кто услышит или прочитает о тебе, не должен заподозрить, на кого ты работаешь на самом деле. Да, кстати – ты находишься в розыске.

Хоффманн дернулся.

– В розыске?

– Уже несколько часов как.

В воздухе все еще висел слабый запах сигаретного дыма. Или так только казалось. Над зеленым сукном всегда плавал тяжелый туман, Пит наклонился над столом и еще раз понюхал. Сигаретный запах ассоциировался с синим мелом, въевшимся в пальцы, и пепельницами на краях бильярдного стола, до Хоффманна даже доносился хриплый гогот – кто-то промазал, и тяжелый шар откатился не туда. Хоффманн выпил полстаканчика черного кофе из магазина «Севен-Элевен» на Флеминггатан и посмотрел на часы. Пора. Он еще раз убедился, что ножа, обычно лежащего в заднем кармане, там нет, и двинулся к окну, выходящему на Санкт-Эриксгатан. Постоял, притворяясь, что говорит по мобильному телефону, пока не убедился, что мужчина и женщина в полицейской форме наблюдают за ним.

Сведения о том, что находящийся в розыске опасный преступник этим утром проводит время в «Бильярдпалатсет», поступили от анонима, с номера, определить который не удалось.

И вдруг объект появился в окне.

У них было его имя (понадобилось один-единственный раз нажать на клавишу), у них была и его жизнь.

НАХОДИТСЯ В РОЗЫСКЕ ОПАСЕН ВООРУЖЕН

Оба были молоды, оба пришли служить в полицию недавно и никогда еще не видели на экране компьютера особого кода, которым в общей базе оперативной разработки обозначались очень немногие преступники.

Имя: Пит Хоффманн. Личный номер:

721018–0010. Результатов: 75

Быстро прочитав, они составили ясное представление о человеке особо опасном – замечен за пятнадцать минут до убийства в Эстлинге в обществе подозреваемого, Марковича – и склонном к жестокости – замечен возле здания, когда там проводился обыск, причина – предполагаемая торговля оружием, а до этого он угрожал полицейскому, стрелял в полицейского и ранил его, и теперь, вероятно, вооружен.

– Штаб руководства операцией, машина девяносто-двадцать семь. Прием.

– Штаб на связи. Прием.

– Требуется подкрепление для немедленного захвата.

Он услышал, как все ближе воют сирены между домов на какой-то центральной улице, подумал, что сирену и мигалки отключат где-нибудь на Флеминггатан.