Текст книги "Три секунды"
Автор книги: Андерс Рослунд
Соавторы: Бёрге Хелльстрём
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)
Бинокль был мощный, и, хоть руки у снайпера слегка дрожали из-за сильного ветра, не составляло труда следить за мужчиной с длинными светлыми волосами, который иногда оборачивался и смотрел вниз на что-то. На заложников, понял Стернер. Они лежат на полу возле него. Именно там.
– Если я сделаю по-вашему, выстрелю из своей снайперской винтовки теми пулями, что у меня с собой, его попросту разорвет. В клочья. – Он опустил бинокль и посмотрел на Гренса. – Так что вы будете собирать живую цель, человека… ошметки тела… по всей мастерской.
Лицо, рот – он возник снова.
Человек в мятой синей форме надзирателя поднялся на ноги. Тот же монитор, что и в прошлый раз, та же камера – ее отвернули от бетонной стены. Бергу было по-прежнему жарко, но он выключил и унес вентилятор. В тесной будке вентилятор мешал, Бергу нужно было больше места – одна из камер ожила, и картинка пошла на все шестнадцать экранов.
Рот что-то сказал, потом возник другой рот. Появился еще один человек, Якобсон, голый, связанный. Террорист держал его и вдруг отступил на шаг, он хотел, чтобы стало видно – он целится из миниатюрного револьвера Якобсону в голову, а потом беззвучно произносит слова.
На этот раз Бергу не понадобилось отматывать назад.
Два первых он узнал моментально.
«Я их убью»
Истолковать три последних слова оказалось удивительно легко по отчетливым движениям губ.
«Через двадцать минут»
Свен Сундквист с мобильным телефоном в руке бежал вверх по церковной лестнице. Звонок, взволнованный голос дежурного с центрального поста яснее ясного дал понять: обратный отсчет пошел, и с каждой минутой, с каждой секундой для принятия решения остается все меньше времени. Свен замедлил шаги, открыл люк и прополз под колоколом на балкон, где стояли Эверт, новый снайпер и наблюдатели. Свен почти прокричал им, что на долгие разговоры больше нет времени.
Эверт посмотрел на него – взгляд сосредоточенный, на виске пульсирует жилка.
– Когда?
– Минуту двадцать секунд назад.
Гренс ждал этого, хотя думал, что все будет не так быстро, что у них еще есть время; он вздохнул – ситуация развивалась так, как развивалась. Вечно времени в обрез. Он вцепился в перила, глядя на поселок, на тюрьму. Два мира, между которыми – несколько метров и граница. Поразительно: система правил и предписаний одна и та же, но при этом у них нет ничего общего.
– Свен!
– Что?
– Кто он?
– Кто?
– Инспектор.
Этот, в окне, за пуленепробиваемым стеклом, знает, Хоффманн точно знает, как вся эта хрень происходит. Он знает, что все начнется прямо сейчас, рассчитал, что мы среагируем на пожилого инспектора. И он прав. Мы нервничаем из-за этого седого. Если бы… там был просто еще один долгосрочник-наркоторговец… трудно сказать, но мы бы вряд ли так напрягались.
– Свен?
– Сейчас.
Свен полистал свой блокнот, страницы убористо исписаны карандашом. Не так много народу сейчас пишет карандашом.
– Мартин Якобсон. Шестьдесят четыре года. Поступил на работу в Аспсос в двадцать четыре года. Женат. Взрослые дети. Живет в поселке. Пользуется симпатией и уважением, угроз не получал.
Гренс с отсутствующим видом кивнул.
– Еще что-нибудь нужно?
– Не сейчас.
Гнев. Его внутренний мотор, движущая сила, без него Гренс – никто. И вот гнев охватил его, грубо встряхнул. Какого черта! Почему именно этот человек оказался там, голый, связанный, с приставленным к глазу мини-револьвером? Человек, который сорок лет за гроши проработал среди людей, презирающих его, – ради того, чтобы погибнуть на вонючем полу мастерской за год до пенсии…
– Стернер!
Военный снайпер лежал с биноклем возле перил, на некотором расстоянии от Гренса.
– Сейчас вы полицейский. Сейчас вы полицейский.И будете полицейским еще пять с половиной часов. А полицейское руководство операцией поручено мне. Так что я – ваш командир. Это означает, что с настоящей минуты вы делаете ровно то, что я приказываю. И меня, слушайте внимательно,не интересуют рассуждения о живых мишенях и международных законах. Это понятно?
Они посмотрели друг на друга. Гренс не получил ответа, да он и не ждал.
Вон то большое окно.
Голый шестидесятичетырехлетний человек.
Гренс вспомнил другого человека, других заложников. С тех пор прошло уже лет двадцать, но он до сих пор ощущал удушающую злость. Несколько сопляков из колонии, многообещающих юных уголовников, решили сбежать и захватили заложника – работавшую на кухне пенсионерку, приставив ей к горлу дешевую отвертку. Они расчетливо выбрали самого слабого из всех работавших в колонии. Женщина потом скончалась – не во время самого захвата, а от его последствий. Негодяи словно отняли у нее душу, и она не знала, как вернуть ее себе.
И вот теперь – то же трусливое, просчитанное нападение на самого пожилого, самого слабого.
– Обезвредьте его.
– В каком смысле?
– Подстрелите.
– Не получится.
– Не получится? Я же только что сказал…
– Не получится, потому что мне придется стрелять в торс. А отсюда… поверхность мишени очень мала. Если я буду целиться… например, в верхнюю часть руки… то, во-первых, я рискую промахнуться, а во-вторых, если я попаду в руку, то и все остальное превратится в клочья.
Стернер протянул винтовку Гренсу.
Черное, аскетичного вида оружие было тяжелее, чем ему казалось. Килограммов пятнадцать; жесткие края врезались в ладони.
– У этой винтовки… убойная сила, сокрушительная для человеческого тела.
– При попадании?
– Он погибнет.
Наушник уже дважды чуть не выпал, пришлось прижать его пальцем, каждое слово было решающим.
– Подстрелите.
Что-то затрещало, что-то стукнулось обо что-то. Хоффманн сунул наушник в другое ухо; стало не намного лучше. Пит сосредоточенно слушал, он должен, долженслышать все.
– При попадании?
– Он погибнет.
Этого достаточно.
Пит Хоффманн прошел через мастерскую к кабинету, к столу в глубине кабинета, вытащил верхний ящик и достал бритву, лежавшую там в пустой папке среди карандашей и скрепок, потом – ножницы из подставки для ручек. Вернулся в пустое складское помещение. Охранник по фамилии Якобсон так и сидел, привалившись к стене. Хоффманн проверил пластиковые ленты на его руках и ногах, одним рывком сорвал занавеску с окна, поднял с пола коврик и возвратился в мастерскую, ко второму заложнику.
Пластиковые емкости с нитроглицерином уже приклеены к коже, детонирующий шнур крепко накручен на тело. Хоффманн встретил умоляющий взгляд зэка, наматывая на него ковер и крепко связывая шторой.
Отпихнул чан с соляркой от верстака, поставил возле ног заложника.
Порылся под ковром, ухватил капсюль-детонатор и накрепко приклеил скотчем к концу шнура.
Потом подошел к окну и посмотрел на колокольню. Прямо в дуло направленной на него винтовки.
* * *
Они стояли бок о бок у высокого окна на третьем этаже правительственной канцелярии. Распахнули настежь тонкие рамы и вдыхали свежий прохладный воздух. Они закончили. Сорок пять минут назад они назначили полицейского, который будет руководить операцией на месте, в Аспсосской церкви. Затребованный им военный снайпер уже направляется туда.
Решение оказалось невероятно трудным, но оно нашлось.
Теперь этот Гренс может сам решать, основываясь на доступной ему информации.
Решение, которое примет Эверт Гренс, будет принято им и только им. И отвечать за него будет он один.
Раньше он никогда не бывал на церковных колокольнях. Во всяком случае, не припоминал такого. Разве что ребенком, во время школьной экскурсии, под руководством увлеченного учителя. Удивительно; столько лет тренировок – и он никогда не стрелял с такого очевидного объекта, а ведь церковь, естественно, самая высокая точка на этой местности, да и не только на этой. Стернер привалился спиной к стене, посмотрел на чугунный колокол, отлитый давным-давно, чтобы вещать о рае и о преисподней. Он сидел перед колоколом, один, отдыхал, как всегда отдыхает снайпер перед возможным выстрелом, минута покоя в собственном мире, пока наблюдатель стоит возле оружия.
Стернер приземлился у церкви меньше часа назад. Не позднее чем через пять часов он вернется в Кунгсэнген, оставит временную службу в полиции и снова станет военным. Когда его везли сюда, он полагал, что речь идет о неживой цели. Он ошибался. Через несколько минут ему предстоит сделать то, чего он никогда еще не делал. Прицелиться и выстрелить из заряженного боевыми патронами оружия в человека.
В живого человека.
Дышащего, мыслящего, по которому, может быть, кто-то тоскует.
– Объект в поле зрения.
Он не думал о том, хватит ли ему духу спустить курок, сможет ли он попасть в цель.
Но он боялся того, что будет потом, того, чего с ним еще не случалось. Боялся того, что убитый делает со своим убийцей.
– Повторяю. Объект в поле зрения.
Голос наблюдателя звучал с некоторого расстояния, Стернер вышел на легкий ветерок, лег, обхватил винтовку и стал ждать. Тень в окне. Стернер смотрел на наблюдателя. Оба чувствовали и видели одно и то же, и ни один из них не мог бы сказать наверняка, что тот, кто стоит в окне мастерской, повернувшись в профиль, не понимает, что в него можнопопасть.
– Готовимся к выстрелу.
Неповоротливый комиссар уголовной полиции, с его манерой то и дело повышать голос и с негнущейся ногой, которая, кажется, не на шутку разболелась, устроился прямо позади него.
– Если Хоффманн не пойдет на попятный, я прикажу стрелять. У него осталось тринадцать минут. Вы готовы?
– Да.
– А боеприпасы?
Стернер не оборачивался, он лежал на животе, лицом к тюрьме, глядя в оптический прицел на окно верхнего этажа корпуса «В».
– Если бы я вовремя получил верную информацию,то зарядил бы винтовку патронами меньшей мощности. Их уже везут из Кунгсэнгена вертолетом, но не успеют. А эти… если я пробью бронированное стекло, за которым находится мишень… они сработают. Но повторяю… ранить ими невозможно.Ими можно только убить.
Дверь была закрыта.
Коричневая – может, и дубовая, царапины вокруг скважины. С каждым двойным поворотом заедающего цилиндра ключ еще немного стирается.
Мариана Херманссон легонько постучала.
Ни шагов, ни голоса – словно тот, кто сидел за этой дверью, не шевелился, не разговаривал, не хотел никого видеть и ни с кем разговаривать.
Она, как и просил Эверт, посетила тюремного врача – в другой части тюрьмы, за теми же стенами, но за несколько сотен метров от мастерской, Хоффманна и риска очередных смертей. Она стояла в корпусе «С» и через узкие окошки больничного отделения наблюдала за лежащими в кроватях, кашляющими заключенными, а мужчина в белом халате объяснял ей, что заключенного номер 0913, Хоффманна, никогда не укладывали на койку больничного отделения, что признаки эпидемии не выявлены и что приказа о введении карантина он, врач, не отдавал.
Эверт Гренс уже столкнулся с ложью – директор тюрьмы не дал ему допросить заключенного. И теперь револьвер к голове тюремного инспектора приставил именно этот заключенный.
Мариана снова постучала, погромче.
Нажала на дверную ручку.
Дверь была не заперта.
Леннарт Оскарссон сидел в темном кожаном кресле, опершись локтями о широкий письменный стол, ладони закрывали лицо. Он трудно дышал – глубоко, неровно, лоб и щеки там, где их было видно, блестели под ярким светом лампы, – может, от пота, а может, от слез. Оскарссон не заметил, что молодая женщина вошла в его кабинет и стоит в метре-другом перед ним.
– Мариана Херманссон, полиция Стокгольма.
Оскарссон дернулся.
– У меня несколько вопросов. Насчет Хоффманна.
Он поднял на нее глаза:
– Я их убью.
Мариана решила не двигаться с места.
– Он так сказал.
Взгляд директора тюрьмы блуждал. Мариана попыталась встретиться с ним глазами – не получилось, Оскарссон смотрел в никуда.
– Я их убью. Он так сказал!
Она и сама не знала, чего ждет. Но определенно не этого. Человек разваливался на куски прямо у нее на глазах.
– Его зовут Мартин. Знаете? Мой близкий друг. Гораздо больше, чем близкий, – самый близкийдруг. Старше его в этой тюрьме никого нет. Сорок лет. Сорок лет он работает здесь! А теперь… теперь он умрет.
Мариана пыталась поймать убегающий взгляд.
– Вчера. Комиссар уголовной полиции, Эверт Гренс, тот, что сейчас на колокольне, – он был здесь. Он был здесь, чтобы допросить одного заключенного. Пита Хоффманна.
Квадратный монитор.
– Если Мартин умрет.
Как медленно двигаются губы.
– Если он умрет.
Я их убью.
– Я не знаю…
– Вы сказали, что допрос не состоится. Что Хоффманн заболел. Что его лечат, что он на карантине.
– …я не знаю, как мне жить дальше.
Оскарссон не слушал ее.
– Я заглянула в корпус «С». Поговорила с Нюкандером. Хоффманна туда не отправляли.
Губы.
– Вы солгали.
Двигаются.
– Вы солгали. Почему?
Когда они медленно двигаются на мониторе, то отчетливо видно – они говорят «убью».
– Оскарссон! Вы меня слышите? Один человек лежит мертвый на полу в коридоре корпуса «В». Двум другим осталось жить девять минут. Мы должны действовать. Нам нужен ваш ответ!
– Хотите кофе?
– Почему вы солгали? В чем дело?
– Или чаю?
– Кто такой Хоффманн?
– У меня есть зеленый, красный и обычный в пакетиках. Такие, знаете, их кладут в кипяток.
Крупные капли пота сорвались со лба директора тюрьмы и упали на блестящую поверхность стола. Оскарссон поднялся и направился к стеклянному, с желтыми дугами столику на колесах в углу кабинета; фарфоровые чашки и блюдца стояли на столике стопками.
– Нам необходимо знать ответ. Почему? Почему вы солгали?
– Главное – не передержать.
Леннарт не смотрел на нее, не обернулся, даже когда она в первый раз повысила голос. Подставил чашку под термос, налил кипятка, осторожно положил в чашку пакетик с изображением красного шиповника.
– Минуты две. Не больше.
Пошел назад.
– Молока?
Он нужен им.
– Сахару? Или и того и другого?
Херманссон сунула правую руку под куртку, на ощупь выхватила служебный пистолет из кобуры, вскинула руку перед носом у Оскарссона, взвела курок. Выстрел пришелся прямо в середину шкафа с одеждой.
Пуля прошила дверцу и ударила в заднюю станку шкафа. Оба услышали, как она упала где-то между ботинками – черными, коричневыми…
Оскарссон, с горячей чайной чашкой в одной руке, даже не пошевелился.
Мариана дулом пистолета указала на часы над столом.
– Осталось восемь минут! Вы меня слышите? Я хочу знать, почему вы солгали. И хочу знать, кто такой Хоффманн, почему он стоит у окна мастерской и зачем приставил револьвер ко лбу заложника.
Оскарссон посмотрел на оружие, на шкаф, на Херманссон.
Подошел к столу, сел.
– Я только что лежал на… ничейной койке в корпусе «К» и рассматривал красивый, белый, только что покрашенный потолок. Потому что… потому что я не знаю, кто такой Хоффманн. Потому что я не знаю, почему он стоит там и утверждает, что убьет моего лучшего друга.
Его голос… Мариана не могла понять – то ли в нем едва сдерживаемые рыдания, то ли это глухой голос сломленного человека.
– Я знаю… что тут дело в другом… замешаны еще люди.
Он проглотил комок, потом сглотнул еще раз.
– Мне приказали разрешить одному адвокату позднее посещение. Вечером, накануне приезда Гренса. Адвокат приходил к заключенному из отделения Хоффманна, к Стефану Люгасу. Люгас участвовал в первом нападении. И это его… утром застрелили. Адвокаты… вы, может, знаете, что, если кому-то из заключенных нужна информация… часто она попадает сюда именно через адвоката.
– Вам приказали? Кто?
Оскарссон вяло улыбнулся.
– Мне приказали проследить, чтобы ни Гренс, ни любой другой полицейский и близко не подошел к Хоффманну. Я стоял там, в комнате для свиданий, смотрел на Гренса, говорил, что интересующий его заключенный находится в больнице, что его можно будет допросить дня через три-четыре.
– Кто вам приказал?
Та же бессильная улыбка.
– Мне приказали перевести Хоффманна. В отделение, откуда его доставили. Хотя тех заключенных, которым угрожают, никогда не переводят обратно.
Херманссон уже кричала:
– Кто вам приказал?!
Улыбка.
– И мне только что приказали, что, если Хоффманн потребует открыть ворота тюрьмы… я не должен его выпускать.
– Оскарссон, нам необходимо знать, кто вам…
– Я не хочу, чтобы Мартин умер.
Мариана посмотрела в глаза, которые так долго прятались от ее взгляда, на часы над столом.
Осталось семь минут.
Она повернулась, выбежала, голос директора догнал ее уже в коридоре.
– Херманссон?
Она не остановилась.
– Херманссон…
Слова отскакивали от холодных стен.
– …кто-то хочет, чтобы Хоффманн погиб.
* * *
Ноги связаны, руки связаны. Тряпка во рту. Ковер на голове.
Нитроглицерин на коже. Детонирующий шнур вокруг груди, живота, ног.
– Угол возвышения – тридцать два.
Он подтащил тяжелое тело к окну, пнул, принуждая встать и стоять там.
– Три вправо.
– Повторите.
– Взять три вправо.
Они приготовились. Диалог между стрелком и наблюдателем будет продолжаться до момента выстрела.
Ему нужно больше времени.
Хоффманн пробежал через мастерскую до склада, к второму заложнику, бледному инспектору.
– А ну кричи.
– Лента так режет…
– Кричи!
Пожилой человек был измучен, задыхался, голова свесилась набок, словно ему не хватало сил ее удерживать.
– Я не понял.
– Да кричи же!
– Что…
– Любую херню. Осталось пять минут. Вот это и кричи.
Испуганные глаза смотрели на него.
– Ну!
– Осталось пять минут.
– Громче!
– Осталось пять минут!
– Громче!
– Осталось пять минут!
Хоффманн сидел неподвижно, прислушивался, осторожные звуки за дверью.
Они услышали.
Услышали, что заложник жив, и не войдут. Пока не войдут.
Пит зашел в кабинет, к телефону, гудок, два гудка, три, четыре, пять, шесть, семь, он схватил пустую фарфоровую чашку, швырнул о стену, осколки посыпались на письменный стол, потом подставку для ручек, в ту же стену, онане ответила, ее там больше нет, она…
– Объект не виден полторы минуты.
Его плохо видно.
– Повторите.
– Объект не виден уже полторы минуты. Не могу определить местонахождение объекта и заложников.
Хоффманн выбежал из кабинета. На крыше снова зашевелились, они готовятся, выбирают позицию. Он остановился у окна, с силой потянул на себя ковер, заложник должен быть рядом, слышно, как тот стонет – пластиковая лента врезалась в раны на лодыжках.
– Объект снова в поле зрения.
Он стоял там, ждал, пора, прекратите, черт вас возьми.
– Прекратить. Прекратить подготовку к штурму.
Медленно выдохнуть. Пит подождал, потом снова побежал в кабинет к телефону, еще раз набрал номер, гудки, он не в состоянии сосчитать их, проклятые гудки, проклятые, проклятые гудки, проклятые…
Гудки прервались.
Кто-то снял трубку, но молчал.
Машина. Машина едет. Тот, кто взял трубку, сидит в машине, машина едет. Чуть тише, как будто сидят на заднем сиденье (он почти уверен) – голоса двух мальчишек.
– Ты сделала то, о чем мы договаривались?
Расслышать было трудно, но Хоффманн был уверен – это Софья.
– Да.
Он положил трубку.
Да.
Ему хотелось засмеяться, запрыгать, но вместо этого он набрал следующий номер.
– Центральный пост.
– Соедини с руководителем полицейской операции.
– С руководителем полицейской операции?
– Сию минуту!
– Ты вообще кто?
– Кто у тебя на одном из мониторов. Наверное, на том, который черный.
Щелчок, несколько секунд тишины, потом – голос. Пит уже слышал этот голос – голос того, кто принимает решения. Звонок Пита перевели дальше, на колокольню.
– Я убью их через три минуты.
– Чего ты хочешь?
– Я убью их через три минуты.
– Еще раз… чего ты хочешь?
– Убить их.
* * *
Три минуты.
Две минуты пятьдесят секунд.
Две минуты сорок секунд.
Эверт Гренс стоял на колокольне, чувствуя себя невообразимо одиноким. Через какие-то мгновения ему придется решить, будет человек жить или умрет. Его ответственность. А Гренс больше не был уверен, что ему достанет мужества принять решение о чьей-то смерти – и потом с этим жить.
Ветер утих. Во всяком случае, лоб и щеки больше не чувствовали его.
– Свен!
– Что?
– Я хочу еще раз послушать. Кто он. На что способен.
– Тут больше ничего нет.
– Читай!
Свен Сундквист держал в руках личное дело. Времени хватало только на несколько строчек.
– Грубое антисоциальное расстройство личности. Неспособность считаться с чувствами других. В ходе неоднократных обследований отмечена крайняя импульсивность, агрессивность, склонность к риску без учета безопасности, своей или окружающих. Неспособность испытывать чувство вины. – Свен посмотрел на шефа, но не получил ни ответа, ни даже взгляда в ответ. – При нападении на полицейского в Сёдермальме, на газоне в центре города, он…
– Достаточно. – Гренс наклонился к лежащему на полу балкона снайперу. – Две минуты. Готовьтесь к выстрелу.
Он указал на дверь, ведущую в башню, и на алюминиевую лестницу на краю люка. Пора было спускаться в каморку с деревянным алтарем, чтобы не мешать стрелку. На полпути вниз Гренс включил рацию и поднес ее к губам.
– С этой минуты – канал между мной и стрелком. Отключить мобильные телефоны. До выстрела переговариваться будем только я и снайпер.
Поскрипывали деревянные ступеньки; оперативная группа спускалась в свой импровизированный штаб. Комиссар выйдет оттуда, когда все будет кончено.
Мариана Херманссон ударила по заляпаному стеклу, по изучавшей ее камере перед четвертой запертой дверью в длинном подземном коридоре. Когда дверь открылась, Мариана бегом кинулась к центральной вахте, к выходу.
Мартин Якобсон не понимал, что происходит, но чувствовал: развязка близится. Хоффманн, тяжело дыша, бегал по мастерской, крича о времени и смерти. Якобсон хотел пошевелить ногами, руками, он хотел выбраться отсюда. Ему было страшно. Якобсон не хотел оставаться здесь; он хотел встать, пойти домой, пообедать, посмотреть телевизор, выпить стаканчик канадского виски – того, с мягким вкусом.
Мартин заплакал.
Он плакал и тогда, когда Хоффманн вошел в тесное складское помещение, прижал его к стене, прошептал, что сейчас будет адский грохот, так что пусть он, Якобсон, сидит здесь. Что если он останется здесь, то будет под прикрытием и не погибнет.
Обоими локтями он уперся в деревянный пол балкончика. Места ногам хватало. Исходное положение было удобным, и он сосредоточился на прицеле и на окне.
Скоро.
Никогда еще на шведской земле не было такого, чтобы в мирное время снайпер стрелял в человека на поражение. Здесь вообще не стреляли, чтобы убить. Но террорист угрожал убить заложников, отказывался идти на контакт, снова угрожал и наконец вынудил полицию выбирать между жизнью и тем, другим.
Один выстрел, одно попадание.
Он сможет. Даже на таком расстоянии он чувствует себя уверенно. Один выстрел, одно попадание.
Но он не увидит последствий выстрела – кусков человека. Он помнил тот день на стрельбище, помнил остатки живых свиней – учебных объектов. И смотреть на человека, разорванного, как те свиньи, у него не хватит сил.
Стернер чуть-чуть выдвинулся вперед. Так ему было лучше видно окно.
Она выскочила в открытые ворота тюрьмы, промчалась через забитую машинами парковку, второй раз набрала номер Эверта – и опять безуспешно. Мариана подбежала к машине и попыталась выйти на связь по рации, но ни Свен, ни Эдвардсон не принимали сигнал. Она завела машину и поехала прямо через лужайку и цветы, не сводя глаз с колокольни и дороги. В эту минуту кто-то лежал там, на башне, и ждал.
Эверт снял наушники. Хотелось избавиться от переговаривавшихся в них людей, которым он сам приказал быть на башне, за которых он сейчас отвечал и у которых было одно-единственное задание.
Убить.
– Цель?
– Отдельно стоящий мужчина. Синяя куртка.
– Расстояние?
– Тысяча пятьсот три метра.
У него осталось не так много времени.
Херманссон вырулила с подъездной дорожки тюрьмы и поехала по левой стороне дороги, ведущей к поселку Аспсос.
– Ветер?
– Семь метров в секунду, справа.
Она прибавила скорость и одновременно – громкость рации.
– Температура воздуха?
– Восемнадцать градусов.
Оскарссон только что сказал… Эверт… он должен узнать, прежде чем снайпер выстрелит.
Я никогда не стрелял в человека.
Я никогда никому не приказывал выстрелить в человека.
Тридцать пять лет в полиции. Через минуту… меньше чем через минуту.
– Гренс, прием.
Стернер.
– Слушаю, прием.
– Заложник… его сейчас не видно… его как будто замотали во что-то вроде ковра.
– И что?
Гренс ждал.
– По-моему… ковер… Гренс, все выглядит очень странно…
Гренса затрясло.
Решения принимают не они, по эту сторону тюремной стены, а террорист, это он перешел границу, это он провоцирует их, вынуждает действовать.
– Дальше!
– …по-моему, он готовит… показательное убийство.
Ты работал там всю жизнь.
Ты постарел. Ты – самый слабый. Выбор пал на тебя.
Ты не погибнешь.
– Стреляйте.
Он не спускал глаз с башни и людей на балконе. Он старался стоять в профиль, заложник – рядом, чан с соляркой – рядом. Голоса звучали отчетливо, и расслышать команду было просто.
– Стреляйте.
Тысяча пятьсот три метра.
Три секунды.
Он расслышал щелчок.
Поколебался.
Отступил в сторону.
Выстрел.
Смерть.
Они ждали.
– Жду. Объект не виден.
Хоффманн стоял там, голова чуть склонена, лицо в профиль, его было хорошо видно. Легко попасть. И вдруг он переместился. Хватило одного-единственного шага. Гренс Шумно сопел, не замечая этого; приложил руку к щеке – щека горела.
– Объект снова в поле зрения. Четко виден. Ожидаю второго приказа.
Хоффманн вернулся, снова стоял там.
Еще раз.
Новое решение.
Он не хотел, не в состоянии был принять его.
– Стреляйте.
Пит услышал щелчок. Это оружие сняли с предохранителя. Он отступил тогда.
Теперь он стоял на видном месте. В центре окна.
Первый щелчок. Пит стоял на месте.
Следующий.
Второй щелчок.
Это палец лег на спусковой крючок.
Тысяча пятьсот три метра. Три секунды.
Он отступил.
Одно-единственное мгновение.
Оно растянулось. Пустое, молчаливое, нестерпимо долгое.
Гренс знал о таких мгновениях все – как они гонятся за тобой, набрасываются и никогда, никогда не отпускают.
– Жду. Объект не виден.
Хоффманн снова отступил.
Гренс сглотнул.
Хоффманн должен умереть и как будто знает об этом. Одно-единственное мгновение – и он воспользовался им, он снова куда-то делся.
– Объект снова в поле зрения. Четко виден. Ожидаю третьего приказа.
Хоффманн вернулся.
Гренс нащупал висевшие на шее наушники, схватил, надел на голову.
Повернулся к Свену, пытаясь увидеть обращенное в сторону лицо.
– Повторяю. Объект четко виден. Ожидаю третьего приказа. Прием.
Решение принимать ему. Только ему.
Гренс глубоко вздохнул.
Поискал на рации кнопку передачи, коснулся ее кончиком пальца, нажал, сильно.
– Стреляйте.
Пит в третий раз услышал команду.
Когда раздался щелчок и оружие сняли с предохранителя, он стоял неподвижно.
Когда раздался щелчок и палец лег на спусковой крючок, он стоял неподвижно.
Какое странное чувство – знать, что пуля уже летит, что ему осталось всего три секунды.
Взрыв заглушил звук, свет, дыхание, где-то рядом как будто сдетонировала бомба.
Мариана резко нажала на тормоза, машину занесло, потащило в кювет. Мариана сняла ногу с педали, снова нажала, справилась с управлением, остановила машину и вылезла. Она была так взбудоражена, что не успела испугаться.
Мариане Херманссон оставалось всего метров двести до Аспсосской церкви.
Мариана повернулась к тюрьме.
Ослепительная вспышка.
Потом густой черный дым повалил из большой дыры, в которую превратилось окно на фасаде тюремной мастерской.