Текст книги "Больно не будет"
Автор книги: Анатолий Афанасьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)
– О, понесла!
– Но еще больше я завидую своему дорогому начальнику Сергею Петровичу. Этот твердо убежден, что у него две головы и он их никогда не сносит. Он мне знаешь что предложил?
– Что?
– Он мне предложил пойти с ним в ресторан.
– Правда? А ты?
– Бедный, слепой мальчик-переросток. Он даже не подозревает, на какое дерево замахнулся.
– Это на тебя, что ли?
– Твоя наивность, Кира, так мило однообразна, что хочется плакать.
– Может, он в тебя влюбился?
– Он решил со мной переспать. Думает, это меня одухотворит, и я начну выполнять его задания в срок.
– Девочки, чай готов! – позвала с кухни Ангелла Кондратьевна.
Кира подошла к подруге и начала ее силой вытаскивать из кресла. Та не очень и упиралась, только прихватила с собой несколько персиков. Она вела себя вполне мирно и даже пошутила с Ангеллой Кондратьевной:
– Вы, мама, хорошо выглядите, впору вас замуж выдавать. То-то к нам зачастил этот сморщенный старикашка из третьего подъезда.
Женщина с туманным прошлым доверчиво встрепенулась.
– Галочка, ты же знаешь, он приходит исключительно по делу. – И к Кире: – Очень уважаемый человек, пенсионер персонального значения. У нас общее увлечение – мы коллекционируем открытки с видами природы.
– Уж известно, чем это кончается, – сказала Галя. – И года не пройдет, как очутитесь в загсе. Или вы, как современные люди, решили не афишировать своих отношений?
Ангелла Кондратьевна бросила испуганный взгляд на детей. Но те вроде ничего не понимали из разговора. Кузя, правда, заподозрил что-то любопытное, облизал варенье с пальца и спросил:
– Вы про того дедушку говорите, у которого одна нога деревянная?
– Нет, милый! То есть...
– А правда, если у него нога деревянная, он не утонет? На ней поплывет – да? Тетя Кира, правда?
– Конечно, Кузя!
– А вот и нет! – вмешалась молчаливая Оленька. – Когда нога деревянная, все равно голова утонет. Потому что тонет голова, а не нога. Вот если бы голова деревянная!
– Как у вашего папы, – заметила Галя.
– У папы разве деревянная? – удивился Кузя. – А я не знал.
– Мама шутит, – вступилась Кира. – Она иногда так шутит, что не все понимают.
В общем, она уходила от подруги успокоенной. Видимо, на этот раз все обойдется без эксцессов. Галка к концу чаепития пришла в совсем веселое настроение и даже намерилась Киру проводить до остановки. Пока она наспех подкрашивалась в ванной, Ангелла Кондратьевна успела шепнуть Кире свое заветное, сто раз говоренное:
– Не могу простить Виктору этого поступка! И даже не могу его понять. Ведь она такая беззащитная! И дети!
– Он часто вас навещает?
– О нет! – ответила Ангелла Кондратьевна на всхлипе.
«В сущности, это удивительная женщина, – подумала Кира. – Она осталась жить с невесткой и внучатами, да еще с какой невесткой! И ничего. Не хнычет и не убивается. Вот у кого бы поучиться стойкости и самоотверженности».
От остановки автобуса до своего подъезда Кира шла медленно. Ей все еще не хотелось домой. Она думала о Галке Строковой с состраданием. Она вспомнила тот страшный зимний вечер три года назад, вскоре после ухода Галкиного последнего недолгого мужа, капитана бронетанковых войск. Это был доброжелательный, спокойного нрава человек, его добродушия, казалось, могло хватить на целую армию, но и он не выдержал противоестественного житья с матерью предыдущего мужа и с двумя чужими крохами, а Галка не перенесла его ухода. Она не слишком любила бравого капитана, но как-то быстро с ним освоилась и привыкла к нему, и его уход, похожий на бегство, ее подкосил окончательно. В тот вечер около десяти позвонила Ангелла Кондратьевна и, ничего не умея объяснить, давясь рыданиями, только и кричала в трубку: «Ужасная беда! О-о!»
Кира с Гришей сели на такси и приехали. В квартире уже орудовал врач «Скорой помощи». Галка в ванной вскрыла себе вены на обеих руках. Кузя и Оленька мирно спали в общей кроватке. Им было по два годика. Галя их не пожалела. Она была без сознания, лежала на кровати с таким же белым лицом, как бинты на ее кистях. Врач сказал, что опасности нет, но придется отвезти ее в больницу. Гриша вспомнил, что у него одна группа крови с Галей. Он помог нести носилки и уехал в больницу на этой же машине.
Самое ужасное ждало Киру в ванной. Там осталась Галина кровь, уродливые мазки на голубой кафельной плитке и розовая пена в раковине и повсюду. Кира набрала тряпок и стала все это замывать. Она живо представила, как Галка хваталась за стены в жуткой, предсмертной тоске. Она делала это молча, не звала на помощь. Ангелла Кондратьевна заглянула в ванную по какому-то наитию. Никогда прежде она себе такого не позволяла. Наверное, поэтому Галка и не заперла дверь. Она рассчитывала, что успеет умереть.
– Почему она не заперла дверь? – спросила Кира у Ангеллы Кондратьевны.
– Это Виктор виноват, Виктор, мой сын! – ответила та, трепеща, и неожиданно громко икнула. Этот ответ показался Кире вполне логичным.
Гриша смотрел по телевизору какой-то допотопный фильм. Он любил проводить вечера у телевизора, хотя и понимал, что эта привычка не делает ему чести. Он оправдывался тем, что издевался над всеми передачами подряд, вдобавок одновременно читал какую-нибудь серьезную книгу. Кира рада была, что он, по крайней мере, не торчит на кухне и не делает ей замечаний по хозяйству, как это свойственно некоторым другим мужьям.
– Ну что там у Галки? – спросил Гриша без особого энтузиазма. – Опять выкобенивается?
– Все в порядке. Успокоилась. – Кира подсела к нему на спинку кресла, и он привычно обвил рукой ее талию. Уютная вечерняя ласка.
– Чай только что вскипел. Ты ужинала? Я купил кекс.
– Представляешь, начальник пригласил ее в ресторан.
– О-о! Она, значит, от радости занедужила.
– Милый, не язви. Галя действительно несчастный человек.
– Она из тех страдалиц, которым необходим зритель. – Гриша подождал ответа, но Кира лишь теснее к нему прижалась. – Да, вспомнил. Тебя просила позвонить Нателла Георгиевна.
Кира обеспокоилась.
– А что ей надо? Теперь уже поздно, наверное, звонить. Что ей надо, она не сказала?
– Позвони, позвони, не съест она тебя.
Кира унесла телефон в коридор, набрала номер. Она нервничала еще и потому, что Нателла Георгиевна, наверное, начнет расспрашивать о визите к врачу, а Кира скрывала свою странную болезнь от мужа – да и болезнь ли это? Может, дурь. А вот Гришка выскочит сейчас в коридор и начнет слушать, разиня рот, с такой гримасой, будто он застукал ее на месте преступления. Это одна из его любимых шуточек – изображать из себя ревнивца с буйным темпераментом. У него, правда, смешно получается, когда он стискивает голову ладонями, скрипит зубами, а потом начинает шарить вокруг себя – ищет кинжал.
– Я вас не разбудила, Нателла Георгиевна? Это Кира.
Нателла Георгиевна иронически хмыкнула, сказала, что она вообще не спит по ночам, дальше, как и ожидалось, поинтересовалась Кириным здоровьем. Кира, глядя на дверь в комнату, откуда должен появиться муж, уверила старшую подругу и наставницу в своем полном благополучии и еще раз горячо поблагодарила за заботу. И тут после небольшой паузы Нателла Георгиевна сказала, разбавив слова своим негромким, хрипловатым смешком:
– Ну раз ты здорова, лисенок, пора тебе подумать о будущем. Как ты считаешь?
– Конечно, – согласилась Кира. – А что вы имеете в виду?
Нателла Георгиевна имела в виду, что хватит такой хитрой и образованной женщине, как Кира, прохлаждаться в редакторах, не пора ли ей подумать о повышении по службе. Кира умела не удивляться без надобности.
– А разве есть для меня вакансия?
– Что значит – есть вакансия? Вакансий не ждут, их организуют, мой котенок. Прождать можно до пенсии. Такой вариант тебе подходит – ждать до пенсии?
Кира сказала:
– Ой, Нателла Георгиевна, вы меня интригуете!
Короткий одобрительный смешок.
– Ладно, девочка, спи спокойно. Поговорим об этом не по телефону.
– Ну чего от тебя хочет старуха? – спросил Гриша, когда она вернулась в комнату.
– Старуха затевает какую-то ловушку. А меня хочет использовать как приманку, – усмехнулась Кира.
– Как бы ей не промахнуться.
– Она редко промахивается.
– Держись от нее подальше, – посоветовал муж.
– Дистанцию, к сожалению, выбирает она. Мы все перед ней как малые дети.
Позже, когда они легли, Кира быстро и сладко разомлела в нетерпеливых руках мужа, хотя и уворачивалась и не была расположена к любви. Ей что-то мешало приникнуть к нему и забыться хоть ненадолго. Но вскоре обыденный мир исчез из ее сознания и тело истомно заструилось, обгоняя жадные прикосновения мужа.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Степан Анатольевич Кучкин, мужчина низенький, невзрачный, но верткий и громогласный, а в некоторых случаях и волевой, подловил Киру на переходе между этажами. Он работал заведующим отделом технической информации, с Кирой по службе никак не смыкался, и то, что он кинулся к ней как к хорошей знакомой, она сразу связала со вчерашним разговором с Нателлой Георгиевной. Может быть, во время разговора он сидел у Нателлы Георгиевны под рукой, с него станется. Кучкин обладал способностью возникать неожиданно в тех местах, где его совсем не предполагали видеть и где его появление было нежелательно. В издательстве он имел двусмысленное прозвище «информатор». С одной стороны, в этом прозвище не было ничего обидного, его можно было напрямую связать с должностью Степана Анатольевича, но бывали случаи, когда оно приобретало зловещий оттенок.
– Какую-то коварную издевку судьбы я в этом вижу! – сказал Кучкин, поздоровавшись и изысканно поцеловав Кире ручку.
– В чем, Степан Анатольевич? – заранее готовно улыбаясь, спросила Кира.
– В том, что мы встречаемся в основном на лестничной клетке.
– А где же нам еще встречаться?
– Эх, почему я не длинноногий красавец с кудрями до плеч. Тогда вы, Кира, вряд ли задали бы мне такой каверзный вопрос. Ха-ха-ха! Чувствуете мой юмор?
– Ха-ха-ха! Еще бы!
Она сделала движение, чтобы идти своей дорогой – в столовую. Кира знала, что от Кучкина лучше всего отвязаться сразу и решительно; если втянешься в разговор, он так опутает – два дня будешь вспоминать и плеваться. Но Кучкин не дал ей так просто уйти, и это было еще одним доказательством того, что он заговорил с ней не случайно.
– Кира, вы хорошо знакомы с Петром Исаевичем?
– Тихомировым? Не больше, чем с вами. Он ведет редакцию культурной жизни. А что?
– Но вы про него слышали?
– А что я могла слышать?
Кира, конечно, слукавила. Про Тихомирова она много слышала. И не только она. С лица Кучкина сошло выражение озорной приязни, и оно стало предельно серьезным, даже с оттенком суровости. Чудно владел своим лицом Кучкин. У него было в запасе несколько выражений, которые он менял, как бы стирая тряпкой с доски меловые рисунки. Вот это выражение суровой озабоченности он обыкновенно принимал на собрании, если его выбирали в президиум.
– Совсем худо с Тихомировым, – сокрушенно заметил Кучкин. – Можно сказать, на глазах погибает человек. И даже, можно сказать, уже погиб.
Тихомиров в издательстве на глазах у всех погибал лет десять – это тоже все знали. Он пил горькую.
– А что с ним? – спросила Кира.
Из-под маски озабоченности, которую напялил на себя Кучкин, неожиданно выскочил бесенок азарта. Кучкин смутился – видимо, бесенок на секунду вырвался из-под его контроля, очарованный кристальной невинностью Киры. «Ну-ну! – подмигнул ей бесенок. – Уж мы-то с тобой прекрасно понимаем друг друга. Но ты здорово держишься, молодец!» Кучкин мгновенным напряжением бровей загнал бесенка в глубь зрачков.
– Знаете, Кира, так печально это наблюдать, как гибнет чудесный, умный человек. Вот она, трагедия русского необузданного характера. Как уж покатимся под уклон, так и не остановимся, пока дна не увидим. Вы согласны?
Теперь Кучкин, умело переступая, оттиснул Киру к окну и таким образом отрезал ей пути отступления. Редкие знакомые, пробегавшие мимо них в столовую, с удивлением оглядывались, видя эту идиллию – информатора Кучкина, интимно беседующего с издательской чаровницей Кирой Новохатовой.
– И вот что примечательно, – продолжал Кучкин, не дождавшись ответа. – Другому бы, веди он себя, как Тихомиров, сто раз шею намылили. А ему все сходит с рук. Обаятельнейший он человек, правда?
«Еще бы ему не сходило с рук», – подумала Кира. Дело в том, что Тихомиров, кроме того, что пил горькую и частенько буйствовал, приходился двоюродным братом директору издательства. Но и это не все. Тихомиров Петр Исаевич сам по себе был грозным и значительным человеком, как гора, к нему по пустякам и подступиться было боязно. И уж никак не собиралась Кира обсуждать его достоинства и недостатки с Кучкиным.
– Ой, извините, – сказала она поспешно. – Мне надо бежать. Мне же очередь заняли в столовой.
Вторично возник в очах Кучкина всеведущий бесенок. И даже больше не прятался.
– Кира, Кира, прелестница вы наша. Правду говорила про вас Нателла Георгиевна. Вы не только красивы и умны, но и похвально скрытны. Какое редкое для женщины качество. Особенно для наших трещоток. Ведь им ничего сказать нельзя, чтобы это сразу не стало достоянием общественности. Да еще перевранное стократ. Ха-ха-ха!
«Ого! – Кира внутренне напряглась. – Значит, я права, значит – Нателла Георгиевна. Но при чем здесь Тихомиров? О-о, в какую глубокую яму девушку заманивают!»
– Да что с вами, Кира?!
– Ха-ха-ха! Боюсь, суп остынет!
– Ну ступайте, ступайте, коварная девица. Надеюсь, со временем вы будете мне доверять больше.
От этого разговора остался осадок, как от выпитого прокисшего молока. Жила спокойно – так на́ тебе. Теперь думай, изворачивайся. А по какому поводу и с какой стати? Кира с утра не позвонила Нателле Георгиевне и не зашла к ней, оттягивала неприятную минуту, но, наверное, напрасно. Наверное, следует сразу поставить точки над «и», чтобы ее оставили в покое. И ведь сама виновата. Зачем лезла к матерой интриганке, зачем с ней хороводилась? Любопытной Варваре на рынке нос оторвали. Вот и тебе скоро оторвут. Товарищи предупреждали. Надо верить товарищам и коллегам, не считать себя умнее всех.
Она остановилась в дверях столовой. Арик Аванесян помахал ей из очереди рукой. Это было излишне. Его сверкающая черная шевелюра и яркое лицо издалека бросаются в глаза, как маяк. Рядом с ним тоненькая, светловолосая Лариска кажется блеклой березовой веточкой. Для Арика сегодня в столовой маленький кулинарный сюрприз – брынза в меню. Он себе взял две порции. Любит все солененькое восточный красавец. Устроились за столиком.
– Извини, Кира Ивановна, – сказал Арик. – Можем ли мы по-прежнему обращаться к тебе на «ты»?
– Ну чего Кучкин, чего? – Лариска от нетерпения чуть не облилась борщом. – Чего он от тебя хочет?
Кира загадочно молчала.
– Это не нашего, видать, ума дело, – заметил Арик. – Наверное, Кучкин открыл ей кучу государственных секретов. Кира Ивановна, извините меня за амикошонство, я больше не буду.
– Кирка, ты чего молчишь?! А ну говори немедленно, про что вы болтали?! Успеешь съесть свой борщ, он холоднее уже не будет.
– И все-таки, Кира Ивановна, обниматься на виду у всех с пожилым, хотя и заслуженным, человеком не очень прилично. Могут пойти кривотолки.
– Вас бы, остряков, на мое место, – сказала Кира. – Остановил на лестнице, чего-то расспрашивал. Я ведь с ним раньше двух слов не сказала. И так от него еще чесноком воняет – фу!
– О чем расспрашивал?
– Да ни о чем. Ерунду всякую нес.
– Может, от него жена ушла к другому? – предположил Аванесян.
– Кирка, не ври! – психанула Лариска. – Товарищ Кучкин никого и никогда случайно не останавливает. Ты это знаешь не хуже меня. Ну что у тебя за характер такой! Мы что – протрепемся, что ли?
– Может, от него жена ушла к другому? – глубокомысленно повторил Арик. – И он хочет взять Киру Ивановну на полный пансион... Девочки, попробуйте брынзы. Вы такой не едали. Я тоже не едал. Она изготовлена до нашего рождения. Кира Ивановна, вы на Ларку зла не держите, что она к вам пристает. У нее жизненного опыта нету. Ее надо простить.
У Аванесяна был зоркий, веселый взгляд, с соседних столиков все женщины на него пялились.
– Я правда не поняла, чего ему надо, – пробормотала Кира. – Зачем-то вспомнил Тихомирова. А что с Тихомировым? Что-нибудь новенькое отмочил?
– Родственники директора не отмачивают, а совершают, – поправил Арик, сделав испуганное лицо.
– Тихомиров? – задумалась Лариска. – А что Тихомиров? Я его вчера видела. Он теперь по издательству в домашних тапочках ходит.
– Вот за такие котлеты, – сказал Арик, – у меня на родине повара сварили бы в котле.
– Все же очень интересный мужчина Петр Исаевич, – мечтательно произнесла Лариска, разглядывая кусок котлеты на вилке. – Он мне в прошлом году сделал предложение.
– Вай, вай!
– Помнишь, Кир, я тебе рассказывала. А тебе я рассказывала, Арик?
– Расскажи еще разок.
– Напрасно иронизируешь. Ты на такие поступки не способен. Он мне предложил лететь с ним в Прибалтику. Золотые горы сулил. Мне его даже стало жалко. Он такой одинокий. Но что-то в нем есть настоящее, крепкое. Это мужчина, не тряпка!
– А Кучкин вам, Кира Ивановна, не предлагал ехать в Прибалтику? – спросил Аванесян. – Если от него ушла жена, он тоже теперь одинокий.
Обычный треп, милые лица приятелей действовали на Киру успокаивающе. Она уже сама собралась пошутить, да некстати вдохнула с избытком прогорклый кухонный запах, и мгновенно – о проклятье! – накатила на нее душная слабость. Сердечко обмерло, и тело покрылось легкой, покалывающей испариной. Страшно почудилось, сейчас потеряет сознание, некрасиво рухнет на пол – ноги торчком. Голова закружилась, и дыхание стало легким. Она отложила вилку, рассеянно улыбнулась Аванесяну. Он посерьезнел.
– Я тебе, Кира, еще раз повторяю, уж не сердись. Держись от них ото всех подальше. Это не твое. Ты не умеешь относиться к жизни поверхностно. Ты понимаешь меня?
– Понимаю, – отозвалась Кира. – Спасибо тебе, Арик!
– Ах ты боже мой, какие мы чувствительные и деликатные! – Лариска моментально забыла о Кучкине и обо всем остальном, потому что ей показалось, что Арик слишком любезен с подругой. Этого она не могла так оставить. У нее на Арика были свои виды. – Ты, Кирка, из себя принцессу не строй. Кто в эти игры играть не хочет, тот у Нателки в кабинете чаи не пьет.
Кира вспыхнула:
– Что ты хочешь сказать?
Лариска тут же и пожалела о вырвавшихся словах. Она ссориться не умела. Она считала, что создана исключительно для любви, и огорчалась, что не все это замечают. Например, Арик Аванесян, изумительный мужчина, уже второй год упорно не замечал ее предназначения. А ведь она его не скрывала. За последнюю неделю она три раза намекнула Арику, что родители в отпуске и ей страшно по ночам в пустой квартире. Арик посоветовал ей завести сторожевого пса. Его шутки иногда имели садистский оттенок. Но ему, черноглазому смутьяну, все было к лицу.
– Да что ты, Кирка! – покраснела Лариса. – Я ничего плохого не имела в виду. Ты прямо такая обидчивая стала. Все по-своему понимаешь. В силу своей испорченности.
– Она тебе завидует, Кира, – уточнил Арик. – Нателла Георгиевна дама с понятиями. Она приближает к себе только избранных, отмеченных печатью ума и таланта.
– Для женщины ум не главное, – легко парировала Лариска.
– Я, по-вашему, должна нагрубить Нателке? – спросила Кира. – Или что я должна сделать?
Коллеги не смогли ответить, да и вообще разговор себя исчерпал. Лариса задумалась о том, уловил ли Арик ее очередной намек, понял ли, на что она намекала, сказав, что ум для женщины не главное? Улыбающийся Аванесян злился, поймав себя на желании подольше растянуть обед, побыть еще возле Киры. В этом желании было что-то унижающее его постоянно напряженное самолюбие. Кира же вообще ни о чем не думала, она решила, что немедленно пойдет к Нателле Георгиевне и постарается быть деликатной, но непреклонной. Но перед тем еще предстояло выяснить, в чем ей надо быть непреклонной.
Она так и сделала. Нателла Георгиевна была одна и читала какую-то рукопись. У нее уютный кабинетик, небольшой, но со вкусом, по-домашнему обставленный. Даже коврик на полу пушистый и яркий, словно попал сюда, в казенный дом, совсем из другого мира. Оттуда, где не листают рукописи, а лежат на мягких кушетках, пьют сладкое вино и наслаждаются музыкой. И улыбка Нателлы Георгиевны проплыла по комнате навстречу Кире, как ласковый привет из царства покоя и неги.
– Мой милый больной лисенок наконец-то пожаловал навестить никому не нужную старушку, – проворковала Нателла Георгиевна, делая вид, что поднимается навстречу и тает в предвкушении объятий и радости. Вот это ее умение отрешаться, вести себя так, будто ничего на свете не важно, кроме мимолетного праздника их общения, всегда обезоруживало Киру. Нателла Георгиевна могла быть жесткой и властной, но умела вдруг становиться податливой, как масло, искренней в каждом движении, и, когда она делалась такой безупречно доступной, Кире иной раз хотелось защелкать зубами от страха. Или внезапно повиниться в несуществующих грехах. Большую и непонятную силу дал бог этой женщине. В ее присутствии, если она того желала, отступали прочь мелкие подозрения, казались вздорными наговоры. Кто посмеет осуждать богиню за приписываемые ей козни? – Киска, ну рассказывай поподробней, что тебе сказал врач?
– Ой, да ничего не сказал. Надавал кучу направлений. И врач действительно необыкновенный. На колдуна похож.
– Я тебя, лисенок, к плохому не пошлю.
– А какая поликлиника! Как дворец!
Льстить Нателле Георгиевне надо было с умом, тонко. Иначе она могла рассердиться, решить, что ее принимают за чиновную даму.
– И все же, Кира, надо будет все сделать по его предписанию. У него репутация отличная среди специалистов. Надо убедиться, что ничего серьезного у тебя нет. Ты понимаешь?
– Да что у меня может быть серьезное?
– Не говори так, лисенок! – Нателла Георгиевна округлила в испуге глаза. – Долго ли беду накликать?
Суеверность Нателлы Георгиевны, часто проявляемая ею по пустякам, была очень трогательна, – как известно, маленькие слабости только укрупняют великие характеры, делают их понятнее обыкновенным смертным. Это как мазок кудрявой тучки на безбрежной синеве небосвода.
Медицинская тема вроде была исчерпана, и Кира ждала, что теперь наставница заговорит о деле. Однако Нателла Георгиевна молчала, сохраняя на лице улыбку полного удовольствия и благожелательности. Она этой улыбкой, наверное, испытывала Кирино терпение. И напрасно. Кира тоже могла сидеть и бездумно улыбаться хоть до конца рабочего дня. Кое в чем она не уступала старшему другу. Ласковую, доверительную паузу нарушил приход Володьки Евстигнеева, молодого сотрудника отдела. Евстигнеев пришел в издательство пять лет назад, после института, и за это время никак не успел проявить себя, если не считать того, что женился на опереточной актрисе. Но Нателла Георгиевна его пригревала, почему-то надеясь сделать из Володьки писателя. Надежды эти основывались, видимо, на том, что Евстигнеев с рутинной издательской работой справлялся из рук вон плохо. Он был незлобивым, доверчивым молодым человеком, над которым от скуки подшучивали все кому не лень.
– Ты чего пришел, Володя? – спросила Нателла Георгиевна, взглядом приглашая Киру полюбоваться этим забавным явлением природы.
– А мне сказали, вы велели зайти.
– Кто тебе сказал?
– Наташа Рослякова. А чего?
– Она тебе сказала, зачем?
Евстигнеев покосился на Киру.
– Вроде вы меня куда-то посылаете?
– Куда, Володя, дорогой?
Евстигнеев переступил с ноги на ногу, явно маясь необходимостью вести секретный разговор в присутствии постороннего.
– Говори, Володя, говори, не стесняйся!
– Да? Ну вроде надо поехать к министру торговли и взять у него интервью.
Кира прыснула. Ох, не боится греха Наташка.
– Это, значит, тебе сказала Рослякова? А на какую тему интервью, она тебе сказала?
– Тема важная. Расширение внешнеторговых связей на ближайшее десятилетие... Так она, выходит, пошутила? Не надо никуда ехать? Тогда я пойду, пожалуй.
– Куда ты пойдешь, Володя?
Евстигнеев пригладил ладонью белобрысые вихры, обиженно процедил:
– Что же мне делать, по-вашему, нечего? Мне план индивидуальный на четвертый квартал надо дописать. Там немного осталось. Да мало ли... Дел хватает.
– Тогда иди, Володя, и спокойно работай. Иди, дорогой!
Евстигнеев облегченно вздохнул, подмигнул Кире:
– Прямо цирк, ей-богу!
С тем и ушел. Кира, устав сдерживаться, рассмеялась. Нателла Георгиевна сказала сокрушенно:
– Пожалуйста вам! Талантливый человек, а все над ним подтрунивают. Даже ты. Конечно, с виду он похож на дурачка. Похож, да?
– Он хороший, я знаю.
– Очень мне жалко Володю. – Нателла Георгиевна достала из стола коробку шоколадных конфет. – Удивительно неприспособленный. Его всегда будут обходить. Эта самая Наташка Рослякова ему в подметки не годится, но и она его сто раз обойдет, пока он в затылке будет чесать. Увы, моя дорогая, так устроен мир. Почет, уважение, деньги распределяются в нем по воле случая, и часто совершенно несообразно. Будь ты семи пядей во лбу, но если не выучишь основные правила житейского марафона, ничего не добьешься. И правила-то нехитрые, пустяковые, да вот чем талантливее человек, тем труднее они ему даются. Таким, как Володя, в жизни необходим поводырь.
Кире любопытно было узнать, какие это нехитрые правила проводят к успеху. Но спросила она о другом:
– А почему вы думаете, что Володя талантливый человек?
– Э-э, лисенок, покрутишься с мое да будешь внимательной – и спрашивать не придется. Он держится истуканом – и в этом уже виден талант. Серенький, ординарный человечек никогда не будет вести себя истуканом. Как угодно – подло, нелепо, но не истуканом. В дураковатости истукана – всегда старайся обнаружить благородную отрешенность от будничности. Я с Володей много говорила. О, в нем все есть, что должно иметь мужчине, – глубина, знания, память, только одного в нем нет – цели. Если талантливый человек цели не имеет, все в нем пропадет задаром и кувырком. Обыкновенный человек может прожить счастливую жизнь без всякой цели. Потому что для него любая жизнь подходит. Он как безразмерный носок, на что угодно напялится. А талант – это всегда индпошив. Попытается втиснуть в себя не ту жизнь – расползется по швам. Володька и так уже трещит. Он в коридоре ходит, а я отсюда треск слышу. На актрисе женился. Это же нарочно не придумаешь – Володька на опереточной актрисе!
– А на ком ему надо жениться?
– На рабыне... Ты почему конфеты не ешь, лисенок?
Кира взглянула на часы – ей уходить не хотелось. Все же удивительно приятно было сидеть с Нателлой Георгиевной и болтать по-дружески. Но в отделе ее уже, наверное, обыскались.
– Если истуканизм считать признаком талантливости, – сказала Кира, – то самый талантливый человек в издательстве – Тихомиров. Где-то на грани гениальности.
– Ох, хитрюшка маленькая! – Нателла Георгиевна даже руками всплеснула, даже привстала, увидев перед собой такое хитрое создание. – Я все жду, когда она мне напомнит, сколько вытерпит в неизвестности, а она вон как ловко сбоку зашла... Значит, Кучкин тебя уже изловил. И что же он тебе успел сказать, этот худородный прилипала?
– Ничего, – Кира смело, наивно щурясь, выдержала пронизывающий взгляд наставницы. – Как раз о Тихомирове расспрашивал. Жалел Тихомирова. Вот вы Володю жалеете, а Кучкин Тихомирова.
Несильный, но точный укол попал в точку. Нателла Георгиевна не то чтобы нахмурилась, но некий ледок приморозил ее усмешку.
– Не дерзи, лисенок, тебе не к лицу. Тихомирова жалеть не за что. И он не истукан. Он дурной и наглый. Надеюсь, ты разницу чувствуешь?
– Я разницу чувствую, но я Тихомирова совсем не знаю. И с Кучкиным сегодня первый раз в жизни разговаривала. Они мне оба малоинтересны.
Нателла Георгиевна откинулась в кресле, дымила папиросой. Она курила «Беломорканал». Опустила на Киру ледяное свечение темных глаз. Так зоолог разглядывает лягушонка, прежде чем приколоть его булавкой к доске.
– Я что-нибудь не так сказала, Нателла Георгиевна?
– Откуда вдруг такой тон, лисенок?
– Какой?
– Точно я тебе подала яду в воде.
– Вам показалось, Нателла Георгиевна. Но если откровенно, меня Кучкин раздражает. Набросился прямо на лестнице. Чего-то выпытывает про Тихомирова. Ужас! Я думала, он меня в пролет столкнет.
– Вот что, Кира Новохатова, хватит ломать комедию. Отвечай, ты хочешь подниматься по иерархической лестнице? То есть расти?
– Очень хочу. Но я об этом как-то не думала прежде.
– Место Тихомирова тебя устроит?
Разговор принял фантастический оборот. Чтобы не быть окончательно загипнотизированной, Кира сосредоточилась взглядом на гравюре неизвестного мастера на стене.
– Я ничего не понимаю в культурной жизни, – ответила она первое, что пришло в голову.
– В ней никто ничего не понимает. Тихомиров тем более... Дружок, да ты хоть соображаешь, о чем я с тобой сейчас говорю? Какой-то у тебя слишком блаженный вид.
– Мне кажется, вы немного меня разыгрываете, – призналась Кира.
Нателла Георгиевна старательно затушила в пепельнице папиросу, ответила на телефонный звонок. Произнесла в трубку несколько воркующих, пустых фраз. Кира поднялась, чтобы уйти и не мешать, но наставница изящным взмахом руки приказала ей сидеть.
«Неужели, – подумала Кира, – я действительно могу занять место Тихомирова? Но каким образом и благодаря каким достоинствам? Неужели вообще возможно такое закулисное назначение? А почему, собственно, невозможно? Правда что, не строй из себя Снегурочку, Кирка. Вот Гриша-то удивится, когда я ему вечером все расскажу!»
– Милый лисенок! – сказала Нателла Георгиевна своим обычным бархатным, ласковым голосом. – А ведь ты ведешь себя не слишком честно. Я делаю тебе заманчивое предложение, за которое любой ухватится двумя руками, а ты что-то лукавишь, уходишь от прямого ответа... Так нельзя, Кира! Учись быстро ориентироваться. За мной стоят и другие люди, которые не знают тебя так хорошо, как я. Они готовы мне поверить на слово, что ты не подведешь.
– В каком смысле не подведу?
Нателла Георгиевна скривилась, как от кислого.
– В том смысле, что справишься с должностью... Теперь Тихомиров. Ты же прекрасно знаешь, он давно стал притчей во языцех. От него шарахаются и авторы и сотрудники. От него издательству один вред. Я сейчас говорю об этической стороне вопроса, наверное, это для тебя важно.
– Это было бы для меня важно, – тоскливо заметила Кира, – если бы я всерьез приняла ваше предложение.
Нателла Георгиевна разозлилась по-настоящему. Даже слегка побледнела.
– Кира, опомнись! По-твоему, я с тобой шутки шучу?! Тары-бары развожу от скуки?
