Текст книги "Больно не будет"

Автор книги: Анатолий Афанасьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Больно не будет

Роман Анатолия Афанасьева «Больно не будет» – широкое полотно о современной городской жизни, прежде всего столичной. Главное достоинство романа состоит в том, что в нем ведется глубокое исследование душевного состояния героев.

ОТ АВТОРА

Читатель, вероятно, заметит, что время в этой книге движется как-то слишком вольно, то вперед, то назад, рывками, и с этим я ничего не мог поделать, когда писал, хотя сам предпочитаю последовательное, упорядоченное изложение. К счастью, где-то к середине романа время заметно выровнялось, а каждый эпизод по отдельности приобрел законченную форму.

Мучась этим романом, я впервые так отчетливо понял, что от сочинительства до умопомешательства – один шаг. Дело тут вот в чем. Конструируя выдуманные обстоятельства, подолгу общаясь с вымышленными людьми, поневоле теряешь ощущение реальности и, как это ни прискорбно, частенько желаемое принимаешь за действительное.

Нынче появилось много странных людей, которые умно и с жаром рассуждают о том, что изменившиеся условия жизни диктуют и новые взаимоотношения. Я так не думаю. Есть нравственные ценности, которые не поддаются девальвации, а их отсутствие или зашифрованность всегда будут ощущаться как уродство. Любовь, жажда добра, способность к самопожертвованию – это все в натуре человека. Правда, нередко в суматохе дней люди принимают наивные грезы за истинное содержание Но это, увы, не ново.

 

А. Афанасьев

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Старший научный сотрудник Новохатов «выбил» себе командировку в город Н., куда ехать особой надобности не было. Новость обсуждали в отделе до конца рабочего дня и пришли к единому мнению, что Новохатов ловкач и своего не упустит. Скорее всего, завел себе в Н. подружку и теперь понесся туда за казенный счет развеяться и отдохнуть. К тому же он смелый человек, раз не боится возможной в таких случаях огласки.

Впрочем, ситуация обсуждалась не зло, с юмором, потому что Гришу Новохатова в отделе любили. Не все, разумеется, так не бывает, но многие относились к нему с симпатией. Особенно благосклонны были к нему пожилые дамы. Да и было за что его любить. Новохатов никогда не отказывал, если к нему обращались за помощью, охотно участвовал во всех мероприятиях и в каждое дело вносил бодрящую струю умной и деликатной доброжелательности. Внешностью Новохатов обладал самой располагающей. Высокий, стройный шатен с печальными темными глазами. Если улыбка, как пишут в романах, освещала его лицо, а она его часто освещала, Новохатов становился похож на французского актера Жерара Филипа, что само по себе вроде лишнего козыря на руках в мудреной житейской игре. Такому вот, как Новохатов, пока он молод и бодр, кажется, сам бог велел отлучаться в легкомысленные командировки в город Н.

Близкие знали и другого Новохатова – молчаливого, подверженного иной раз вспышкам беспричинной ярости, то меланхоличного, то рассеянного, то мудрого, то придурковатого, то хохочущего, то заплаканного – в общем, утомительно похожего почти на каждого из нас, живущих, слишком чувствительных к амплитудным колебаниям обстоятельств.

По утрам, подходя к зеркалу, он, случалось, надолго замирал в странном мистическом предчувствии: ему казалось, что вот этот человек с потухшим взглядом, которого он видит в зеркале, сейчас вдруг мерзко оскалится и обнажит желтые волчьи клыки или выкинет еще какую штуку похлеще.

К тридцати трем годам работа, которой он занимался, Новохатову осточертела и жизнь представлялась бестолково и зряшно прожитой; впереди ничего не было, кроме сереньких столбиков, обозначавших однообразные годы, которые необходимо протянуть до того невысокого бугорка, под каким его будут сосать беленькие, верткие могильные жители.

Зачем Новохатов поехал в город Н.? Несколько дней назад от него внезапно и без объяснений ушла любимая и верная жена Кира. Событие это было настолько противоестественным и ничем не подготовленным, что Новохатов, как водится в таких случаях, не сразу его осознал и не сразу в него поверил. Вернувшись с работы чуть позже обычного, он обнаружил в кухне на столе записку, где было сказано: «Гриша, дорогой мой, прошу у тебя прощения, но не могу ничего объяснить. Когда-нибудь позже все расскажу. Прощай! Кира».

Прочитав записку, он усмехнулся, подошел к плите, зажег газ и машинально поставил чайник на огонь.

«Ишь Кирка, – подумал он. – Ничего себе шуточки шутит!»

Он подумал, что скорее всего жена в парикмахерской или поехала к своей полоумной подруге Галке Строковой. Галка – это стихия непредсказуемая. Она трижды побывала замужем, дважды предпринимала попытки самоубийства и как-то между прочим родила близнецов – Кузю и Олю. Теперь она жила с близнецами и матерью первого мужа в трехкомнатной квартире и звонила Новохатовым по меньшей мере два раза в вечер. Иногда она вызывала Киру к себе под предлогом тяжелейшей душевной депрессии. Не ехать было нельзя, памятуя попытки самоубийства. Это был Кирин крест, который она несла с достоинством.

Часа через два Новохатов позвонил Галке, хотя разговаривать с ней было для него что нож острый.

– Кира не у тебя случайно? – спросил он, переждав радостное, приветственное Галкино щебетанье.

– Наконец-то! – завопила безумная. – Щелкнула тебя Кира по носу, самовлюбленного негодяя! Так и надо с мужиками. Ты понервничай, это полезно, душевный жирок снимает...

– Галя! – Новохатов несколько раз повторял ее имя, пока сумел отключить бурный поток ее речи. – Галя, послушай минутку, ради бога! Я действительно обеспокоен. Кирка оставила какую-то странную записку, и ее давно нет дома. Ты не знаешь, где она?

– Прочитай мне записку!

– Это личная записка, Галя.

Что-то, видно, не в словах Новохатова, а скорее в его тоне вывело Галку из состояния привычной бытовой неврастении, и она стала добрым, разумным человеком, каким и была на самом деле.

– В милицию ты звонил, Гриша?

– Нет еще. А зачем?

– Ладно, я сама позвоню, а ты жди. Никуда не уходи.

Новохатов бесцельно бродил по квартире, курил, пытался смотреть телевизор. Он выискивал возможные причины Кириного исчезновения, самые невероятные, жизнь сложна, но ему и в голову не приходила самая банальная ситуация: Кира попросту оставила его и ушла к другому мужчине, как это бывает сплошь и рядом. Но это бывает у других, а у них с Кирой этого быть не могло. Если он и был в чем-то уверен в жизни, то именно в этом. О да! Не только потому, что любил свое маленькое, таинственное сокровище – жену, но и потому, что Киру он воспринимал не столько умом, сколько иными ощущениями, какими-то неведомыми науке зрящими нервными окончаниями: она была частью его сознания, а как же можно сомневаться в том, что впитано в твою кровь. Новохатов, иными словами, был вполне здравомыслящим человеком, которым владело особенное сумасшествие любви.

Когда он, сидя в кресле с сигаретой в зубах, безмятежно осмысливал очередной, уже совсем фантастический вариант Кириного отсутствия, будто она попала в какую-то дурную, стыдную историю и решила избавить его от соучастия, перезвонила Галка.

– Гриша, я сделала все – ее нигде нет.

– Где-нибудь она все же находится, – умно и с долей насмешки уточнил Новохатов.

– Ты еще можешь острить! – в Галкином голосе рыдания. – Да неужели в вас ни в ком нет сердца? О боже! Ты же сейчас должен... Гриша, ты что, разлюбил Киру? Мне ты обязан сказать правду. Понимаешь? Обязан!

Новохатов ответил хладнокровно:

– Понимаю, что обязан. Но не понимаю почему?

Галка объясняла ему минут десять на полном надрыве, что Кира почти святой человек, вдобавок она полезла в дебри мистики, где не смыслила ни бельмеса. Гриша никак не мог поймать паузу, чтобы вежливо распрощаться. Его громкие «Минутку, Галя!» лишь подливали масла в огонь. Когда она начала что-то чудовищное вспоминать о своем втором муже, путая его с самим Новохатовым, он окончательно потерял терпение, швырнул трубку на рычаг и отключил телефон.

Он думал вот о чем. Он думал, что если наступит ночь и жена не вернется, то что же это будет такое? И не находил ответа.

Глаза ему открыла Галя Строкова на третий день его сверхъестественной, одинокой прострации. Ей Кира позвонила из города Н. Галка разговаривала с ним на этот раз, как с покойником, и он испугался услышать правду, какую ему предстояло услышать, и сгоряча чуть опять не бросил трубку. Но и жить дальше он не мог, не имея сведений о Кире.

– Хочешь, я к тебе приеду? – спросила Галка.

– Говори по телефону.

Он узнал, что его любимая жена сейчас живет в каком-то городе Н. и, кажется, с кем-то...

– С каким кем-то?! – заорал Новохатов. – Ты что, совсем очумела?!

Галка заискивающим, не своим голосом что-то пыталась ему втолковать, что-то нереальное и скверное.

Вечером, вскоре после этого разговора, к нему, как обычно в эти дни, зашел на огонек закадычный, еще со студентов, друг Кирьян Башлыков. Он не узнал Новохатова, постаревшего, отрешенного. Новохатов смотрел на друга блуждающим взглядом, тоже, видимо, не вполне его узнавая.

– Это ты, Кирюша? Вот, знаешь ли, казус какой. Кирку умыкнули. Ей-богу! Наверное, цыгане. Увезли в город Н. и там силой удерживают... Да ты не пугайся, я здоров. Я тебе точно говорю, мне Строкова звонила. Надо ведь ехать скорее, а тут снова осечка – поезд будет только утром. Чертов наш сервис! Головы им всем поотрывать!

Башлыков обошел друга, сидящего посреди комнаты на стуле в трусах и пиджаке, и пристроился напротив на кушетке.

– Кому ты хочешь поотрывать головы?

– Железнодорожникам, кому же еще.

В их дружбе Новохатов всегда верховодил, был первым. Правда, Кирьян Башлыков успел значительно дальше продвинуться по службе: он защитил кандидатскую и собирался возглавить очень перспективную лабораторию. Башлыков был рассудительным, деликатным человеком, невысокого роста, с какими-то треугольными залысинами на массивном черепе. Женился он сразу после института на однокурснице и уже обзавелся тремя детьми, что по нашим временам считается проявлением чуть ли не некоего героизма либо дурости. Видеть падение друга Башлыкову было больно. Он понимал, что у Гриши горе, но ведь это было обыкновенное житейское горе, ординарное, как задачка для первоклассника. Разве может уважающий себя человек до такой степени распускаться, чтобы сидеть в трусах посреди комнаты и молоть несусветную чушь. Башлыкову повезло: жизнь пока не наносила ему ударов ниже пояса, и поэтому он мог обо всем рассуждать с олимпийским спокойствием. В эти дни он почувствовал, что окончательно вышел из-под власти Новохатова, не слишком обременявшей его, скорее подбадривающей, но все же иногда легонечко покалывающей самолюбие.

– Город Н. большой, – сказал Башлыков. – Ты знаешь, где именно Кира остановилась?

– Найду, – просто ответил Новохатов.

– Каким образом?

– Дам объявление в газете, – Новохатов улыбнулся нежной улыбкой безумца. – Фу, черт, и выпить нечего. Вчера допил последнюю бутылку, а сегодня забыл купить. Знаешь, Кирьян, у меня какие-то провалы в памяти. Мелочи помню, а о главном подчас забываю. Скоро стану как Галка Строкова. Слушай, у тебя есть с собой деньги?

– Рублей двенадцать.

– Давай сюда, пригодятся. Может, придется выкуп платить.

От его нелепого шутовского тона у Башлыкова заныл зуб. Он сказал наставительно:

– Не юродствуй, Гришка, тебе не к лицу. Давай спокойно взвесим, что, собственно, произошло. И надо ли тебе куда-то ехать? Ты в состоянии рассуждать нормально?

– Рассуждать – да, жить – нет.

– Что тебе рассказала Галка? Передай подробно.

Новохатов встал со стула и приблизился к другу. Он сел рядом на кушетку. От него пахло потом.

– А ведь ты ни черта не понимаешь, Кирюша! – сделал он невероятное открытие. Засмеялся, повизгивая и давясь смехом, – Вот петрушка-то! Ты умный, современный, науки превзошел, но ведь ты ни черта не понимаешь и никогда не поймешь! Ты же крот слепой. Ха-ха-ха! Думаешь, твой друг истощился? Сочувствуешь, переживаешь? Пустое, Кирюша. Побереги запасы своей доброты, они у всех ограничены. Я тоже был добреньким, ты помнишь. И вдруг стал зверем. Знаешь, что я сделал бы, встретив... того типа? Подкрался бы сзади и воткнул ему нож под лопатку. Ах, как сладко! Погоди, может, я так и сделаю. Ха-ха-ха!

Башлыков с испугом отстранился от прыгающего лица друга, от его мельтешащего взгляда. Ему остро захотелось уйти отсюда, оказаться в другом месте.

– У тебя истерика, Гриша, – сказал он холодно. – Это стыдно!

– Ничего не стыдно! – воскликнул Новохатов. – Ты опять не понимаешь. Нет ничего стыдного. Вообще это понятие ложно. Ужас, сколько ложных понятий мы чтим за истину. Что стыдно? Любить, страдать, плакать? О нет! Стыдно воровать чужую жену? Тоже нет. Ничего не стыдно. Даже быть ничтожеством вроде меня – и то не стыдно. Все это естественно. И глупость не стыдна, и мудрость тоже. Стыда нет. Нет стыда, Кирюша! Его выдумали дуракам в острастку. Ха-ха-ха! Ой, Кирюша, смеху-то!.. Стыдно – у кого видно.

Он тянулся-тянулся к другу руками, точно норовя схватить с неведомой целью, а тот отодвигался уже молча и совсем вдавился в угол, когда Новохатов странно дернулся и затих. Уснул намертво. Башлыков потрогал у него пульс: сердце Новохатова слегка частило, но билось мощно и ровно.

Так и получилось, что Новохатов уехал в Н. не в командировку, а в самовольную отлучку, но об этом никто в отделе не знал, кроме заведующего Виталия Исмаиловича Трифонюка. К нему в кабинет утром пришел Башлыков (они были шапочно знакомы) и принес Гришино заявление. Он сказал, что не знает, по какому вопросу так срочно понадобилось Новохатову выезжать в Н., но, видно, по очень важному. Он убедил Трифонюка представить дело так, будто Новохатов выехал в Н. с официальным заданием. Виталий Исмаилович ценил и уважал сотрудника Новохатова. Еще больше он ценил и уважал дисциплину. Однако он сразу сообразил, что самовольный отъезд Новохатова впоследствии можно будет не раз использовать в качестве морального нажима. Это во всех отношениях, и в производственном тоже, может оказаться полезнее прямого, шумного наказания. Авторитет руководителя, он знал, часто подкрепляется тайной зависимостью подчиненных.

– Чего-то он чудит, – заметил заведующий недовольно, – так не принято делать. Это, товарищ Башлыков, вопиющее нарушение. Обратись он ко мне лично, разве я бы ему отказал? Даже обидно. И к чему, собственно, такая секретность? Я насчет того, что вроде он в командировке?

– Если у него беда, то, знаете, пойдут разговоры, и все такое... Новохатов очень вам доверяет. – Башлыков умильно улыбнулся.

– С бедой не таиться надо, с ней к людям идут, – возразил Трифонюк, на мышлении которого сказались три года освобожденной профсоюзной работы. «Ничего, Григорий Анатольевич! – подумал он про себя. – Я тебя, конечно, люблю, но и к себе могу потребовать всегда взаимности. Вот вернешься, голубчик, и мы тет-а-тет, ладком обо всем побеседуем...»

Город Н. расположился в живописных лесных местах на великом древнем пути из варяг в греки, здесь бывали туристы со всего света. Гриша приехал в середине зимы, в лютый мороз, но и то с огромным трудом, даже пойдя на обман, получил койку в единственной в городе гостинице «Русь». Обман заключался в том, что он исхитрился всучить коробку шоколадных конфет должностному лицу, милой, полной женщине в кокетливом пепельном парике.

Бессонная ночь в поезде, незнакомые места, разговоры со случайными людьми не вывели его из состояния навязчивого полубреда, и, посидев минут десять в номере гостиницы, он выбежал в город.

Был день, хмурый и солнечный вперемешку. Новохатов стоял на главном проспекте города и без любопытства оглядывался по сторонам. Сколько хватал глаз – одинаковые дома, красные, белые, голубоватые пятна стен, пересечения магазинных вывесок. Редкий поток машин, да и не поток вовсе, скользнут несколько легковушек, протарахтит грузовичок; кренясь набок, пропыхтит обшарпанный автобус – вот и все движение. Новохатов сразу и навсегда проникся нелюбовью к этому городу, безликому, как пространство, перед которым он испытывал странный трепет. Его безликость была маской. Город нарочно повернулся к нему мертвой спиной, чтобы крепче охранить свои жуткие тайны. На самом деле это было коварное ухмыляющееся чудовище, сумевшее заглотить в свое чрево его жену Киру, переварившее ее и теперь делавшее вид, что оно ни при чем.

«Хватит! – одернул себя Новохатов. – Действительно прав Башлыков, хватит распускаться!»

Он долго бродил по городу в поисках жены.

Его не покидала уверенность, что стоит пройти еще по одной улице, завернуть вон в тот переулок, спуститься к замерзшей реке – и он наткнется на Киру. Он не сомневался, что встретит Киру, и обдумывал слова, которые ей скажет. Ему важно было найти такие слова, чтобы побыстрее посадить ее в поезд и увезти домой. Часам к пяти, чертовски устав, он разыскал городское отделение милиции, где находился «паспортный стол». Он попал в большую комнату, перегороженную деревянными стойками, за которыми толпились люди. К каждой сотруднице «стола» была очередь из трех-четырех человек. Новохатов потоптался, прислушался, о чем спрашивали эти люди, какие вопросы решали, и понял, что ему следует обратиться к начальнику «паспортного стола».

Начальником оказалась женщина, Иванцова Надежда Дмитриевна, и она занимала отдельный кабинетик. К ней очереди не было. Новохатов вошел, поздоровался, представился и присел к столу на посетительское место.

– Значит, из Москвы? – приветливо сказала женщина. – Вообще-то я не веду сегодня прием, но в порядке исключения... слушаю вас?

– Я хочу получить справку.

– ?

– Мне необходимо узнать адрес одной женщины... ну, точнее, моей жены. Она остановилась в вашем городе и, вероятно, где-то временно прописалась. То есть я не исключаю такой возможности.

Иванцова сняла очки и усталым движением помассировала брови. Ее близорукие глаза улыбнулись.

– Жену потеряли?

– Не то чтобы потерял... – Новохатов тоже улыбнулся, заискивающе и просительно.

– Обыкновенно мужей разыскивают, а вы жену. Редкий случай. – Она разглядывала его с явным намерением угадать, почему от такого симпатичного мужчины могла сбежать супруга. Новохатов и сам этого не понимал.

– Если вы мне не поможете, то уж не знаю, что и делать. – Он искусно изобразил гримасу растерянности.

– Когда ваша жена прибыла к нам?

– Четыре дня назад.

Иванцова опять водрузила на нос очки и спрятала за ними невзначай выскользнувшее бытовое любопытство. Она разговаривала с ним вежливо и корректно, но что-то все же настораживало Новохатова, какой-то подвох ему мерещился. И он сознавал, что дело не в Иванцовой и не в ком другом. Он сам еще не освоился с ролью обманутого мужа, не выработал подходящего стереотипа поведения и тем более не умел играть эту омерзительную роль публично.

– После Москвы, – заметила женщина, – все города, наверное, кажутся поселками, но у нас, представьте, существует разделение на районы. У нас пять районов. И если даже она успела прописаться, то скорее всего по месту жительства.

– Как это по месту жительства?

– Там, где остановилась.

Новохатову будто иглу под сердце пихнули. Он острым зрением представил неведомую уютную квартирку, ковры на стенах, мягкое кресло, диван, разобранную ко сну постель. Лицо его осталось спокойным и неподвижным.

– Значит, отказываете в помощи гостю?

Иванцова подумала мгновение.

– Справку можно навести... Будьте добры – ваш паспорт.

Новохатов охотно зашарил по карманам, но паспорта не обнаружил. Он забыл его в гостинице. А может, и вообще оставил в Москве. Он ни в чем не был уверен.

– Паспорт в гостинице, извините! – улыбнулся он, сохраняя присутствие духа, и сразу почувствовал облегчение. Конечно, паспорт в гостинице, иначе как бы его там поселили.

– Хорошо, оставьте мне данные, вот на этом листочке, и приходите завтра.

– Почему завтра?

– Шестой час, уже вряд ли можно кого застать.

Новохатов аккуратно записал на листке свои и Кирины имена, фамилии, московский адрес.

Иванцова, доброжелательный начальник паспортного стола, сидя протянула ему руку. Он ее пожал. Он бормотал трогательные слова благодарности. Он никак не решался покинуть комнату, медлил. Ему казалось, что, если он расстанется сейчас, пусть ненадолго, с этой сведущей и доброй женщиной, ниточка, только-только протянувшаяся между ним и Кирой, оборвется. Поди свяжи заново.

– Не волнуйтесь так! – озабоченно посоветовала Иванцова. – Найдем вашу жену, не иголка в сене.

– Она красивая, – некстати и невпопад заметил Новохатов. – Она, знаете ли, такая вся беззащитная.

В его комнате в гостинице уже собрались постояльцы. Их было двое – крупного сложения мужчина с обветренным, чугунным лицом и веселый, приветливый старичок, поросший лебяжьим пухом вместо бороды и усов. Старичок, прибывший по делам родного колхоза, жил в гостинице десятый день, а мужчина, назвавшийся при знакомстве Арнольдом, вселился, как и Новохатов, только сегодня.

– А вот и третий! – пошутил он при появлении Новохатова зычным и хорошо поставленным голосом, по которому тренированное ухо всегда отличит профессионального тамаду либо массовика-затейника. В общем, человека, который по роду занятий лезет в душу без мыла.

– А мы тут с дедушкой сидим, гадаем, кого бог в соседи пошлет, предположения строим. Верно, Николаич? Отлично! Теперь, Николаич, докладывай потихоньку, но бодро, какие тут по вечерам развлечения и такое прочее. Тебе, как старожилу, честь и место.

– Какие, то есть, развлечения? Чайком вот могу угостить на ночь глядя, – смущенно ответил дед.

– Ча-айком?! – оскорбленно реванул Арнольд, вскоре оказавшийся заготовителем какого-то дальневосточного хозяйства, название которого он произносил сквозь зубы, неразборчиво, как ругательство. Новохатов, сохраняя на лице приятную улыбку, с тоской подумал, что, пока в номере этот заготовитель, покоя не будет. Этот человек через две минуты стал ему понятен. Такие вырываются в командировку, как Чингисхан на покорение вселенной. Оставалась, правда, маленькая надежда, что Арнольд побушует немного, убедится, что попал не в ту компанию, и отчалит на поиски приключений. Вместо того чтобы отчалить, Арнольд с заговорщицким видом покопался в своем бауле и извлек на свет божий литровую бутылку мутноватой жидкости. Он счастливо потирал руки и весь лоснился от предвкушения.

– Ну, дорогие соседи, приступим, помолясь, к более основательному знакомству. Лучшее средство от тараканов, а также любимый напиток чукчей. Кто пойдет за закусью?

Дед Николаич было шебаршнулся, точно собираясь куда-то устремиться, потом, кряхтя, достал из тумбочки пачку печенья. Новохатов отправился в буфет, сопровождаемый напутствием Арнольда принести побольше солененького и остренького. «Может, и кстати! – думал Новохатов, стоя в очереди. – Главное, убить время до утра».

Началась гульба недужная, глупая, расхристанная. Через час мир зыбко покачнулся и гостиничный номер поплыл в вечность. Казалось, только что мирно закусывали принесенным из буфета холодцом, неспешно беседовали, Арнольд громогласно выяснял у деда: верит ли тот в бога, – и вот уже Арнольд запальчиво требует ехать к каким-то знакомым ему доступным девицам, а Николаич пытается изобразить гопачка под транзисторные стенания «Бони-Эм». Новохатов дурел медленнее других, туго, но необратимо.

Еще не было и девяти вечера, как он покачиваясь вышел из номера. За ним ураганом, в распахнутой меховой куртке, вырвался Арнольд.

– Двинем, Григорий!

– Куда?

– Я знаю, не боись! Держись за Арнольда, не пропадешь!

Двинули они на первый этаж в ресторан. Арнольд размахнулся заказать ужин с коньяком и шампанским, у Новохатова не было денег, чтобы так шиковать. Чувствовал он себя неплохо. Дурман вечера, яркий свет люстр, гром оркестра отогнали ненадолго тоску осознанного, смертельного одиночества.

– Ты назаказывал на сто рублей! – усмехаясь, попенял он Арнольду. – А у меня в загашнике червонец.

– Плюнь и забудь! – гордо сказал заготовитель. – Давай его сюда.

Новохатов отдал ему десять рублей и пошел танцевать. Ему приглянулась девица в тускло-сиреневом платье, сидящая в шумной компании за двумя сдвинутыми столами. Эта компания, сразу было понятно, собралась не случайно. Стол был убран цветами, и там произносили тосты. Видимо, отмечалось коллективно какое-то торжество. Девица, когда Новохатов галантно к ней склонился, вопросительно, оглянулась на товарищей, но все же встала и пошла.

Новохатов бережно обнял ее и заглянул в затуманенные, слегка раскосые глаза.

– День рождения чей-нибудь? – спросил он.

– Угадали. День рождения нашей редакции.

– Редакции? Вы журналистка?

– Вроде бы, – сказала девушка неуверенно. – Но я только недавно работаю.

Новохатов сбился с шага. Но ясности мыслей он не терял. Ему очень нравилось, что он танцует с журналисткой. Она была мила и приветлива. Ее звали Ниной.

– Я тоже мечтал всю жизнь стать журналистом, – признался Новохатов, крепче ухватываясь за Нинины бока. – Из этого ничего не вышло.

– А вы пробовали?

– Не пробовал, – печально ответил Новохатов. Краешком сознания он чутко прислушивался, куда забрался сверлящий жучок, напоминавший ему о Кире. Жучок неутомимо трудился где-то в области печени. – У журналиста должен быть талант, а у меня его нету.

– Откуда вы знаете, что нету, если не пробовали? – девушка хорошо и радостно засмеялась. Ему нестерпимо захотелось открыться ей, именно ей, незнакомой и впечатлительной. Она работает в газете, а газета всесильна. Газета кого хочешь разыщет.

Музыка мешала говорить проникновенно, приходилось повышать голос.

– У меня случилось горе, – сказал Новохатов. – Наверное, только вы можете мне помочь, Нина!

– Я?!

Танец кончился, и ребята-оркестранты начали ходить по сцене и курить сигареты. Новохатов проводил Нину до столика и вернулся к Арнольду. Тот сидел красный и потный, как в бане.

– Ничего! – оценил Арнольд, потирая руки. – И твоя ничего, и соседка у ней в порядке. Как она реагирует?

– С пониманием.

– Заметано. Давай быстренько скооперируемся – и вперед; Главное натиск! Я поглядел, у них за столиком мужиков стоящих нету. Будь!

Арнольд разжевал дольку лимона, морщась. Он спешил.

– Давай, давай, Гриша! Сейчас заиграют. Ах ты черт, не силен я в этих танцульках, да ладно. Ради идеи. Значит, ты бери свою, а я вон ту толстуху.

– Кстати, это газета гуляет.

– Какая газета? – Сообразив, заготовитель несколько умерил пыл. – Газета, говоришь? Это конечно. Тут особый подход нужен. Хотя... бабы везде одинаковые, что в газете, что на ферме. Я тебе потом расскажу, как время будет. Давай, вставай!

– Не хочу! – сказал Новохатов. Ему был неприятен напор заготовителя. Он хотел бы подойти к Нине, которая поглядывала на него из-за своего столика, взять ее за руку, увести в дальний угол и там спокойно с ней потолковать. Ему не нужна была женщина, ему нужна была собеседница.

– Я что, по-твоему, один должен идти?! – Арнольд был в некотором недоумении.

– Иди, я догоню.

– Как это – догонишь?

– Бегом догоню.

Арнольд махнул рукой, приосанился и бодро засеменил через зал. Солидный шел мужчина, знающий, чего хочет. Он приблизился к столику и поклонился, заложив одну руку за спину. Изысканно держался, дьявол заводной. А уж как они с толстухой отплясывали – это загляденье. Ими все любовались – и редакция газеты, и Новохатов, и оркестровые ребята. Заготовитель, немного поманерничав, рубанул вприсядку. Его дама сначала будто оробела, а потом так пошла, так пошла павой, что и Арнольд заспотыкался вокруг нее. После танца он за стол не вернулся, присоседился к редакционному празднику. Он там сразу выступил с тостом, как будто его только и ждали. Судя по тому, как все смеялись и как протягивали к нему рюмки, тост удался. Нина все оборачивалась к Новохатову, но он заскучал. Он поднялся и пошел в номер, чтобы проведать старика Николаевича.

Старик сморщился возле приемника, бессмысленно крутил ручку настройки. Было впечатление, что он недавно плакал. На появление Новохатова никак не откликнулся.

– Ты что, дедушка, какой-то мокрый весь? – спросил Новохатов.

– Ничего не мокрый, сынок. Завспоминал тут кое-что из былого. Конечно, расстроился маленько... Не хошь выпить чайку?

– Про что вспоминал, дедушка?

– Да рази сообразишь? Память нынче стала худая. Завспоминаю, загорюю и тут же враз забуду. Хоть караул кричи. Иной раз, как себя самого зовут, не помню. Так-то, сынок. Несладкая вещь – старость. Доживешь до моих лет, узнаешь, почем оно, лихо.

– Как же вас в командировку послали?

– Это дело иное, общественное. Тут у меня все по бумажке записано. А как же! Кого же посылать, как не деда Николаевича? Ко мне начальство всюду с уважением. Кто помоложе, может, несолоно хлебавши уйдет, а у меня заслуги и орден боевой. Опять же голос дребезжащий – все свое значение имеет, – дед хитро сощурился, очень довольный собой. – Конечно, спроси меня: зачем ты, дед, в город прибыл? – я не отвечу. А в бумажку загляну и сразу умом проясняюсь. Председатель у нас – ох, башковитый мужик! Чуть что такое, он меня всегда кличет. Езжай, говорит, дедушка, немедля по такому-то и такому-то вопросу. Только ты можешь спасти положение от беды. И, конечно, бумажка уже заготовлена... Господи ты боже мои! Вспомнил! Бумажку-то я эту, заразу, никак потерял. Весь обыскался – нету ее. Теперь и куда к кому идти, чего просить – не знаю. Ах ты господи!

Лицо старика расползлось в потерянной, жалкой улыбке. Божась и чертыхаясь, он начал, наверное, в сотый раз развязывать и обшаривать свой нехитрый чемоданишко, сновал дрожащими руками по карманам, обиженно сопел и все безнадежнее горбился. Но, видимо, он уже пережил и переплакал потерю, потому что, повозившись, присел к столу и с интересом спросил:

– А ты чего же один вернулся, парень? Сибиряка-то где оставил?

– Вы, дедушка, бумажку потеряли – дело поправимое. Я вот жену свою ищу, не могу найти. Любимая жена из рук выпала – это очень обидно.

– Как не обидно? Конечно, обидно. И давно ищешь?

– С того четверга.

Дед глубоко задумался, и, пока он думал, Новохатов успел налить и выпить чашку ароматного чая и пожевал холодца. Николаевич, прежде чем дать совет, сделал еще уточнение:

– А почему знаешь, что она в нашем городе прячется? Откуда такие сведения?

– Источник надежный, – ответил Новохатов.

– Тогда послушай меня, сынок. Жену искать вовсе не следует. Ежели любит, сама вернется. Прощения попросит. А не любит – и разыщешь, толку никакого. Только себе нервы истрепешь. Плюнь на нее! Отдохни, заночуй, а завтра ехай домой. Это самое лучшее. Я старый человек, понимаю, что говорю.

Новохатов вздохнул и сказал: