Текст книги "Том 7. Эстетика, литературная критика"
Автор книги: Анатолий Луначарский
Жанр:
Критика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 61 страниц)
Проблема социалистической культуры *
Вопросы пролетарской культуры и социалистической культуры ставились неоднократно и решались вкривь и вкось, причем зачастую смешивались с довольно разнородными понятиями. Так, например, находились остроумные люди, которые говорили, что социалистическая культура не находится ни в какой связи, собственно говоря, с культурой пролетарской. Всякое представление о возможности осуществить хотя бы частично социалистическую культуру в недрах капиталистического общества – есть пошлый оппортунизм, бернштейньянство в культурной области. Социалистическая культура начинает осуществляться лишь вместе с целостным социалистическим хозяйством. Но тогда она отнюдь не может приобрести пролетарский характер, ибо социализм ведь и означает собой уничтожение классов, а стало быть, и пролетариата; социалистическая культура может быть только общечеловеческой.
В такой постановке имеется, несомненно, больше игры ума, чем подлинного желания понять трактуемую нами важную проблему.
Пролетариат является носителем социализма. Осуществлять его он будет постепенно, потому что социализм не может быть вызван к жизни вдруг. Социалистическая революция может произойти даже в один день, но претворение хотя бы и носящего в своих недрах этот социализм перезрелого капиталистического строя в тот обновленный строй, который нам рисуется, – есть, разумеется, дело длительное, и совершенно нелепо представлять себе, будто бы только после классовой победы пролетариата наступает его социальное творчество. Свою культуру он творит и тогда, когда он находится под внешним игом капитала, но уже осознал себя как носителя социалистической идеи. Равным образом и после победы он вовсе не становится тем демиургом, который создает новый мир, но и после победы, как мы это ясно ощущаем на себе самих, ведет упорную и напряженную борьбу. Хотя после победы в его руках находится оружие государственной власти, но еще долго-долго объективный наблюдатель не может сказать, явится ли тем не менее пролетариат сильнейшим и удастся ли ему закрепить за собой победу.
Конечно, социалистическая культура творится одним способом и в малом масштабе, пока пролетариат является угнетенным и бунтующим классом, другим способом и в более широком масштабе, – когда он является диктатором смешанного и полного контрреволюционным прошлым общества, третьим способом и в огромном светлом масштабе после того, как он отправит государство в археологический музей и перестанет существовать как пролетариат, преобразив в трудовое единство все человечество.
Когда Россия стонала еще под скипетром царей, я установил эти истины и спорил с г-ном Потресовым относительно пролетарской культуры 1 . Он доказывал, что пролетариат ни в какой мере не способен создать ее в период политической борьбы, что культура, то есть пролетарский подход к проблемам науки, пролетарское художественное творчество, выработка основ пролетарской этики – является роскошью для этого класса. Выковать это оружие ему не особенно нужно, к тому же это и просто невозможно. Буржуазия, правда, в период подготовительный к своей революции, умела создать такую культуру, но она не была никогда классом обездоленным настолько, насколько обездолен был пролетариат. Я же указывал на то, что оружие пролетарской культуры, что глубокое сознание социалистического идеала, выражение его во всех областях человеческой жизни есть чрезвычайно важное дело и что пролетариат инстинктивно не может отодвинуть его в задний угол, что недостаточное внимание к нему, конечно, является отчасти горькой необходимостью, но что этого не следует усугублять, махая рукой на данную задачу, а что, напротив, следует всемерно подчеркивать необходимость направить и в эту сторону силы высоко растущего класса.
В настоящее время проблема ставится в новом освещении. С одной стороны, пролетариат не созрел в культурном отношении. У него нет вполне своих идеологов или их очень мало. Никто из нас, положа руку на сердце, не может сказать, что нового, радикально важного внесет пролетариат в те области философии и естествознания, которые, конечно, будут приведены в гармонию с высокими основами пролетарской социологии и экономии, но в которых еще мало работала пролетарская мысль. Чем будет в руках пролетариата искусство? На то есть только намеки в произведениях, правда, часто очень талантливых, – тех первых ласточках пролетарской поэзии, которые бороздят сейчас над нашими головами полное туч и молний грозовое небо.
Пролетариату, стало быть, необходимо продолжать работу по выработке пролетарской культуры для того, чтобы внести возможно более широкой рекой в готовящийся в будущем строй повсюду торжествующего социализма возможно более определенные ценности, носящие на себе рабочую печать.
Социализм осуществится в наиболее тонких областях, стряхнет с себя остатки буржуазной грязи и мелкобуржуазный налет тем скорей, чем больше сил приложит в эту сторону гений пролетариата.
Но вместе с тем пролетариат не может пройти мимо всех тех культурных сокровищ, которые оставило ему в наследство прошлое, он не может не использовать огромный научный и учебный аппарат, каким располагали государство и общество даже в России.
Огромная задача – постепенно наполнить социалистическим духом это чрезвычайное по размерам скопление всякого рода действительных и сомнительных ценностей без того, чтобы разрушить их, зная, что такова задача пролетариата как диктатора, пролетариата, поскольку он стоит у государственной власти. Надо использовать академии, университеты, музеи, лаборатории, школы, театры, концерты, выставки и т. д. и т. д.
Нельзя приостановить их действие, нельзя отмахнуться от них, заявивши, что они не соответствуют нашему классовому духу. Соответствующего нашему духу у нас так мало, что, оставив в России только эту часть источника света, мы рисковали бы погрузить ее в тьму.
Да и этот светильник, зажженный буржуазной рукой или рукой полубуржуазного интеллигента, почти бессильно чадит, почти все они тусклы, но их много, и дело заключается не в том, чтобы гасить их, а в том, чтобы заставить их гореть ярче и путем процесса, трудность и медленность которого колет глаза всякого наблюдателя, переработать весь этот аппарат в подлинное орудие социалистической культуры.
Можно ли спорить, что рядом с этим пролетариат не только имеет право, но обязан искать своих собственных путей, что, рядом с использованием всего ценного, что есть в академиях и университетах, рядом с медленным перерождением их в новые формы, он может и обязан создавать свои университеты, которые слишком малы и которые слишком слабы, чтобы претендовать на роль в массовом просвещении народа, но которые необходимы как лаборатории грядущей культуры и являются важными органами для Советского государства в его борьбе за знания и умения для масс? Можно ли отрицать, что было бы крайне опрометчивым взрывать старый культурный организм, проводить какие-нибудь рискованные реформы в области этих тончайших структур, в то время как каждый из нас видит, какой огромный интерес проявляет пролетариат в деле всевозможного ознакомления себя со всем, что только есть хорошего в старой культуре, – а ведь хорошего имеется очень и очень много?
Посмотрите, что больше всего имеет успех у пролетариев? Вкусы у них верные; правда, их часто развращают всякими фарсами или дребеденью, в которой бездарные писаки подлаживаются к митинговому жаргону, но стоит только пролетариату увидеть классическую трагедию или комедию или прекрасную оперу, чтобы он сразу чувствовал всю разницу. Государственный театр переполняется пролетариями. Бывш. Мариинский театр в Петрограде в течение двух месяцев был посещен 90 000 рабочими. В б. Александрийском театре мы наблюдали овации со стороны рабочих на наиболее красивых спектаклях. Малый театр полон, и значительным контингентом его зрителей является рабочий [126]126
Статья писалась в 1918 г. 2 Это было бы так и теперь, если бы театры остались общедоступными. [Примечание 1923 г. – Ред.]
[Закрыть].
Знание искусства, хотя бы отнюдь не пролетарского, но мастерски сложившегося, у которого есть чему научиться, импонирует пролетариату больше, чем крикливые и внутренне неуверенные в себе искания разного рода «футуристов», которые в области театра не создали ничего, кроме разного рода пакостей и пряностей для утомившегося буржуа.
Необходимо, чтобы пролетариат вместе с этим отыскивал свои собственные пути, которые вряд ли совпадут с исканием интеллигентской молодежи.
Интеллигентская молодежь внесет много своей свежести, оригинальности в школу, которую проходит пролетариат, но и ей самой придется многому научиться у пролетариата. Только в том случае, если эта интеллигенция сумеет поставить себя в положение идейного ученика этого класса, сможет она сыграть известную культурную роль [127]127
Это случилось позднее, и не на словах, а на деле с группой Маяковского. [Примечание 1923 г. – Ред.]
[Закрыть].
Я взял наиболее яркий пример: жизнь нынешнего театра; но то же самое видим мы повсюду во всех областях культуры.
Вот почему я со всей твердостью заявляю, что надо с осторожностью подходить ко всем экспериментам со старыми учреждениями культуры, демократизовать их, делать их доступными, изгонять из них враждебный или негодный для пролетариата элемент, постепенно наполнять их новым содержанием, избегать при этом ненужной ломки и ненужной торопливости.
Такова была б этой области политика Комиссариата народного просвещения, и такой она останется, пока руководство в этой области доверено мне [128]128
Я подтверждаю это и теперь, через четыре года. [Примечание 1923 г . – Ред]
[Закрыть].
Я не хочу сказать этим, чтобы мы склонны были к кунктаторству [129]129
медлительности, нерешительности (от лат. cunctator). – Ред.
[Закрыть], – вряд ли кто обвинит нас в этом, кроме людей, мало знакомых с деятельностью Комиссариата народного просвещения, – скорей, я боюсь, что в области школы мы сделали местами слишком стремительный прыжок вперед. В этом смысле я призываю моих товарищей – коллег и помощников – к известной осмотрительности. Так в стремлении к созданию единой трудовой политехнической школы мы, несомненно, способствовали преждевременному ущербу для школ профессионально-технических 3 .
Можно привести и другие примеры увлечения идеалом и неосторожным максимализмом в той области, где так же нелепо механическое ускорение процесса роста нового, как механически тащить цветок вверх, чтобы он поскорей вырос.
Повторяю, скорей мы в этом отношении торопимся, чем медлим, медлить мы не будем и впредь, со всей энергией будем работать над использованием и перерождением органов культуры, унаследованных нами от прошлого, заботиться о том, чтобы не причинить им существенного вреда и не прекратить их существования в то время, когда на смену им ничто другое еще не готово; но так же точно со всей энергией я буду отстаивать права пролетариата па совершенно самостоятельное, даже от Советского государства независимое, лабораторное строительство своей особой культуры. Пусть пролетариат самостоятельно переоценивает все, что ему дается, пусть пролетариат ищет новых форм в области искусства, новых методов в области науки.
Быть может, пролеткульты не всегда ясно понимают свои задачи, быть может, иногда они ведут параллельную работу с работой советских органов. Мало ли что! Все советские органы перепутываются между собой, не оберегаясь междуведомственных трений, но ведь никому не приходит в голову, что из столкновений каких-нибудь двух ведомств, например, Совнархоза с Компродом, следует, что одно из них должно быть устранено? Для Пролеткульта есть совершенно своеобразное место. Я поддерживаю всецело право Пролеткульта на особое существование и на широкое государственное субсидирование [130]130
И это я полностью подтверждаю. [Примечание 1923 г. – Ред.]
[Закрыть].
Я радуюсь тому, что это движение имеет пролетарский характер, я одобряю тех товарищей интеллигентов, которые помогают ему, веря, что они понимают, как опасно было бы навязывать этим молодым организациям свои мысли и свои вкусы, веря, что они явятся им только помощниками, расчищающими дорогу грядущему творцу.
Вот те предварительные мысли об условиях создания социалистической культуры, которые я хочу изложить в этой первой статье.
Это та тяжкая работа, тяжкая, но вместе с тем бодрящая, которую нам предстоит выполнить как на путях советского культурного строительства, так и на путях пролетарского искания.
Но хочется, конечно, бросить взгляд вперед и, на основании пополненных теперь данных, постараться обрисовать, какими в возможности чертами будет отличаться социалистическая культура, когда она отольется с некоторой полнотой.
Много ценных мыслей по этому поводу высказал товарищ Богданов 4 , на сочинения которого – и прежние и новые – я обращаю особое внимание всех интересующихся этими вопросами, но в следующей статье 5 я выскажу несколько моих мыслей на эту тему [131]131
Старый этюд, написанный в 1918 году, во многом остается программным и теперь, так как в области культуры сдвигов принципиальных не так много. [Примечание 1923 г., май. – Ред.]
[Закрыть].
Агитация и искусство *
Толстой в своем знаменитом сочинении об искусстве близко подошел к подлинной сущности его как явления общественного. Как известно, по определению Толстого, искусство – это мощная форма заражения чувствами художника окружающих его 1 .
В самом деде, в общественной человеческой жизни не может возникнуть ни одного важного, повсюду играющего роль фактора, который не имел бы своего места в общей экономии борьбы человека за существование с природой и внутренней борьбы одних его классов против других.
Искусство появилось на свет не для того, чтобы украшать окружающие предметы, доставлять удовольствие своими формами или игрой образов как творцу, так и наблюдателю, – нет, оно вытекло из глубокой общественной потребности.
Общество покоится на общении индивидуальных сознаний между собой. Для этого общения человек располагает звуками, постепенно переходящими в слова, мимикой, жестами, к которым присоединяются позднее знаки, запечатлеваемые им на дереве (например, бирка), на камне (например, руны), маисовых зернах (письмена народа майя) 2 и т. п. Из этих знаков, при помощи которых человек стремится запечатлеть для собственной памяти или грядущих поколений, вырастают потом иероглифическая и звуковая азбуки и иллюстрация к таким письменам, превращающаяся позднее в живопись и скульптуру, зарождение которых из иероглифического письма мы, так сказать, воочию видим в Египте, и все монументальное искусство, стремящееся в грандиозных сооружениях рук человеческих увековечить те или другие события, ту или другую культуру.
С другой стороны, из звуков человеческой речи с ее членораздельными словами, ее живыми интонациями, ее жестами, аккомпанирующими слову, вырастает ритмическая поэзия, песня, песнетанец как индивидуальные, так и социальные.
Соединяясь с инструментальной музыкой, мелодия и жест, с одной стороны, растут в сторону театра, религиозной церемонии, с другой стороны – придают торжественный и, так сказать, официальный отпечаток всем важным случаям частной жизни: рождение, зрелость, вступление в брак, смерть – и, таким образом, обнимают своей ритмической упорядоченной атмосферой жизнь племен и народов. Особенно важным является то, что и игра взрослых, – та или другая исполненная песня, церемония, начиная от коробори австралийцев 3 и кончая большим парадом Красной Армии, – представляет собой мощное начало объединения людей. Недаром в словах: хор, гармония, созвучие – выражаем мы, обыкновенно, и наши социальные идеалы, и, наоборот, – дисгармония, диссонанс являются выражениями, которые мы переносим в область, где констатируем наличность необходимости согласия и его фактическое отсутствие.
Греческая культура умела обнять своего гражданина величественными зданиями своей национальной архитектуры, переполнить его жизнь «музыкой», то есть дивным соединением искусства и науки, настраивающих душу нового поколения в лад с культурой целого народа.
Греческая скульптура ставила перед его глазами достижимый образец в форме статуй Атлета, и недостижимый и вечно сияющий идеал бессмертного человека в образе богов и богинь.
Греческое искусство, с его кульминационными пунктами в поэмах Гомера и трагедиях Софокла, являлось сплошь воспитательной стихией.
Греки сознавали, что именно искусство их является не какой-нибудь пустой игрой, а той душой нации, которая отличает ее от окружающих варваров.
Нет такого здорового народа, нет такого здорового класса, который не искал бы этой особенно мощной формы речи, речи художественной.
Только классы изнеженные и осужденные жизнью превращают искусство – так как им нечего сказать – в пустую форму и красоту саму по себе, наслаждение само по себе превращают в цель искусства, в то время как красота и наслаждение просто сопровождают эту сильную, образную и организованную речь души мастера к душам его современников.
Пролетариат и его передовая партия – коммунисты – ни в чем не нуждаются в такой огромной мере, как в заражении душ масс своими настроениями. Рядом с этой потребностью взволновать чувства масс, то есть агитировать, стоит только стремление осветить сознание их идеями научного социализма, то есть пропагандировать.
Пропаганда остается мертвенной без агитации; только приведя в волнение чувства человека, вы влияете на его волю. Когда мы хвалим того или другого оратора, того или другого революционного просветителя, мы хвалим именно за художественность его речи, и эта художественность прямо пропорциональна его способности взволновать окружающих, заражать их своими чувствами.
Итак, агитация, во имя величайших идеалов, стремится невольно сделаться возможно более художественной и образной, возможно ярче воплотиться в потрясающие душу формы. Искусство же, если оно здорово, если оно вовлекает в свой поток лучших людей из лучших групп своего времени, естественно, переполняется величайшими идеями и чувствами века и само является звучной и красочной агитацией человечества, поднимающей его на высоты энтузиазма и самоотвержения единицы во имя целого.
Мне кажется, что бегло набросанных здесь мыслей достаточно, чтобы показать, какой исключительный интерес к искусству должен иметь класс пропагандистов и агитаторов, – класс, первейшей задачей которого является воспитать в духе революционного идеала огромный и еще пока в значительной мере темный и мало подвижный народ.
Входить в подробности вытекающей отсюда политики государственных органов, ведающих художественной жизнью, здесь было бы неуместно. Хочется только, чтобы в день советской пропаганды 4 голос искусства звучал возможно более чисто и громко и чтоб, с другой стороны, в день этой пропаганды не забыли подчеркнуть значение одного из своих важнейших орудий – идейного и горящего восторгом искусства.
Начала пролетарской эстетики *
Может ли быть особая классовая эстетика? Конечно, может.
Разве есть на свете образованный человек, который станет отрицать, что у разных народов разная эстетика. Надо стать на довольно высокую и своеобразную ступень культурного развития, чтобы приобрести способность находить красоту почти во всех произведениях искусства и одинаково восторгаться деревянным идолом какого-нибудь ботокуда, Венерой Милосской и статуей Бурделя.
Трудно сказать, какая точка зрения выше. Точка ли зрения истории искусства, которая умеет видеть во всех эстетиках различных народов и эпох только разновидности единой эстетики, разновидности непримиримые, сами по себе противоречащие друг другу, – или точка зрения человека, преданного своему стилю, определившего свой вкус и поэтому нетерпимо относящегося ко всему чуждому. Но как бы то ни было, ясно, что не только разные народы разно понимают красоту женщины, красоту красок, форм, разно воплощают свое божество, свои идеалы, но что в разные эпохи они меняют эти свои вкусы и переходят к прямо противоположному.
И если мы присмотримся к тому, почему же меняются вкусы, то мы увидим, что в основе этого лежат перемены в экономической структуре, вообще перемены в степени влияния того или другого общественного класса на культуру.
В некоторых случаях это очень ярко бросается в глаза. Так, например, Гёте с большим остроумием говорит, что народная ярмарка из толпы, одетой в самые разнородные пестрые костюмы, с гулом, разговором, взрывами смеха, писком дудок, ревом скота, выкриками торговцев и т. п. производит самое пьяняще-веселое впечатление на человека из простонародья. Наоборот, интеллигент, по мнению Гёте, найдет эти краски кричащими, это движение головокружительным и утомительным, этот шум нестерпимым и тяжелым и, кроме головной боли, ничего из зрелища не вынесет 1 . Наоборот, какой-нибудь чопорный праздник интеллигентов с их темными костюмами, с их размеренными движениями покажется ражему парню или веселой деревенской девушке нестерпимой скукой. Чернышевский с не меньшим остроумием прибавляет: идеал женской красоты присущ крестьянину с одной стороны, интеллигенту – с другой 2 . Великосветские интеллигентные люди, говорит Чернышевский, страшно любят маленькую ногу и маленькую руку. Между тем что означают эти черты? Вырождение, паразитизм – это то самое явление, которое некоторых вшей превращает в мешки, лишенные всяких органов. Начало атрофии тела – вот что такое аристократическая рука и нога. Они должны были бы внушать людям нескрываемое отвращение. Наоборот, крестьянин с чрезвычайной точностью может определить, когда он выбирает себе невесту, степень здоровья девушки и спрашивает себя, хорошая ли она будет работница, жена и мать.
Пышущее полносочие, физическая сила, ярко выраженные признаки женственности в самом непосредственном смысле этого слова – вот что будет прельщать его.
Итак, мы видим на примерах противопоставления различных полюсов общества резко противоположные взгляды в области эстетики.
Обратим теперь внимание на какой-нибудь особенно яркий исторический факт. Разве мы не видим, как порхающие купидоны на раззолоченной фигурной мебели, на гобеленах и изузоренных потолках времени рококо оказываются внезапно спугнутыми добродетельными мещанами Греза и еще более сухими, стильными по своему рисунку, сдержанными по окраске патриотами Греции и Рима, которых излюбил революционный живописец Давид.
Каждый класс несет с собой свою эстетику, если у него есть свой образ жизни, свой подход к действительности, свой идеал.
Конечно, неправильно противопоставлять огулом буржуазии пролетариат. Буржуазная эстетика – это эстетика выскочек, купцов, фабрикантов. Рядом с ней существует, конечно, выдержанный и определенный вкус аристократии старого типа, более или менее утонченный, часто развинченный, расхлябанный, но иногда очень благородный и высокий, вкус специалистов-интеллигентов, мизерная пошловатость вкуса мещан и т. д. и т. д.
Что касается пролетариата, то он в своих произведениях искусства или в жизненной обстановке, конечно, сравнительно мало выявил свое эстетическое лицо. Для этого его слишком долго держали, так сказать, в подвальном этаже культуры, куда не проникали лучи солнца творчества и откуда, вследствие этого, также не поднималось никакое художественное влияние.
Но то, чего можно было ждать априори, что сказалось в некоторых отдельных произведениях, носящих на себе, несомненно, пролетарский характер, написанных либо интеллигентами, находившимися под сильнейшим влиянием пролетариата, либо рабочими-художниками, подтверждается тем более густыми всходами пролетарского искусства и пролетарской эстетики, которые видим мы на весенних, еще под тяжелыми грозами расцветающих лугах российской советской культуры.
Но пролетариат, оказывается, в некотором отношении выявил свое эстетическое лицо через создания некоторых прежних классов и групп. Так, например, буржуазно-инженерный империализм, давший известные поэмы в честь машины и крупной индустрии, вроде Келлермана 3 , приводит нас к пролетарской поэзии в честь машины и производства. Только капиталисты берут машину как машину, и не умеют рассмотреть ее как помощника человечества, как великое орудие построения в царстве справедливости.
В остальном какой-нибудь Келлерман и какой-нибудь Гастев ближе друг к другу, чем тот и другой к представителю поэтического в толстовском толковании этого слова, то есть вкусу к изысканному и старинному, или к мещанину с его мелкотравчатой сентиментальностью, видящему в машине один только ужас, грохот и копоть.
С другой стороны, пролетариат в некоторой степени роднится с анархо-романтической интеллигенцией в революционные эпохи, а иногда и в эпохи реакции. В первом случае группами, во втором единицами интеллигентские художники резко протестовали против действительности, злобно бичевали господствующий класс и часто красноречиво и пылко звали к восстанию.
Но в этих интеллигентских произведениях всегда звучал известный надрыв, известная степень истеричности и оторванного от жизни идеализма.
И тут пролетариат, начиная распевать свои боевые песни, вносит в них больше чего-то жизненного, уверенного, а в горизонты будущего, когда пролетарский поэт раскрывает их, он вносит больше шири, спокойствия и подлинного счастья.
Есть перемычки и между теми интеллигентами-реалистами, которые с беспощадной суровостью, а порою со слезами состраданья рисовали быт бедняков, с пролетарским стремлением рассказать всю правду о себе и своем гнилом житье под тенью капиталистических заводов.
Но в то время как интеллигент то ударяется в объективность натуралиста, идя по стопам Золя, то нюнит над изображаемым им горем, пролетариат и сюда вносит одновременно замечательный объективизм и спокойствие, а вместе с тем своеобразный холодный гнев, сразу характеризующий художника не только как наблюдателя, но и как бойца.
Быть может, наиболее оригинальным для пролетария является коллективистическая нота в его произведениях. Я недаром назвал лучших среди интеллигентов, тип интеллигента-творца, анархо-романтиков. Всегда у интеллигента есть склонность к индивидуализму, рабочий больше чувствует массу по всем понятным причинам. Рабочие-поэты и будут поэтами масс. Они уже начинают запевать свой гимн массам, для масс и через массы.
Всю оригинальность этой черты пролетариат сможет выразить тогда, когда он будет в состоянии сам строить свои дворцы и целые города, записывать фресками неизмеримость стен, населять их народом статуй, заставлять эти свои дворцы звучать новой музыкой, устраивать на площадях своих городов гигантские зрелища, в которых зритель и действующее лицо смешаются в одном празднестве. Тогда черта коллективного творчества, к которому пролетариат воспитался адом капитализма, выявится со всей силой, и все основные черты пролетарского искусства: любовь к науке и технике, широкий взгляд на будущее, боевой пыл, беспощадная правдивость, – приобретут тогда, рисуясь на канве коллективистического восприятия мира и коллективного творчества, неслыханный размах и едва предчувствуемую глубину.
Такова в общих чертах эстетика пролетариата.
