Текст книги "Смеющиеся глаза"
Автор книги: Анатолий Марченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)
У ШАХИНШАХА ГОЛУБЫХ ГОР
Не знаю, то ли Туманского убедил Грач, то ли он сам осознал, что геологи могут оказать немалую помощь заставе, то ли было получено указание из отряда, но так или иначе он приказал мне поехать к ним и сформировать добровольную народную дружину.
В лагерь геологической партии я отправился задолго до восхода солнца. Меня сопровождал Теремец. Наши кони неторопливо спустились в Каменистую щель. Здесь было сыро и мрачно, откуда-то сверху то и дело срывались мелкие камни, будто кто-то специально швырял их в нас. Хотелось поскорее выбраться на простор, и поэтому щель казалась нескончаемой. Когда мы наконец поднялись наверх, стало легче дышать.
Горы просыпались. Из далекого теперь села доносился приглушенный крик петухов. Они, наверное, старались пораньше поднять на ноги всех людей. Не хотели молчать и ручьи, через которые мы переезжали. Ручьи спешили породниться с рекой и встречали нас звонким шумом. Вода в них была голубой, как новорожденное небо. Цепкие ветви темно-зеленых урючин шуршали о наши плащи. День обещал быть солнечным и безветренным.
Накануне моего отъезда Туманский поставил мне задачу. Инструктаж его, как всегда, был предельно лаконичен. Грач по поводу такой лаконичности как-то заметил:
– Туманский напоминает мне одного редактора, который не переносил длиннот. Он беспощадно «выжимал» воду и спокойно говорил автору: «Не надо разжевывать. Читатель не дурак. Нужно рассчитывать на умного читателя».
Видимо, Туманский свои взаимоотношения со мной и с Ромкой решил построить на таком же принципе. Он не стал разжевывать, что и как я должен делать у геологов.
– Лейтенант Костров, – сказал он, – дружина называется добровольной. Командовать геологами мы не можем. Найдите общий язык. Организационные вопросы: состав дружины, маршруты, связь с заставой, действия по обстановке. Ясно?
Я оказал, что вопросов нет, но немного погодя, когда Туманский ушел проверять наряды, понял, что мне не так уж все понятно, как казалось вначале. Можно было, конечно, дождаться возвращения Туманского с границы и попросить его растолковать мне задачу более обстоятельно, но я не хотел показать себя беспомощным. Было приятно оттого, что Туманский доверял мне. Ведь мог же он поехать сам, взять меня с собой и учить как несмышленыша. И коль он предоставил мне полную самостоятельность, значит, надеется, что поставленная задача мне по плечу.
Ночью, увидев, что Ромка не спит, я спросил:
– А если бы тебя послали к геологам, с чего бы ты начал?
– Как с чего? – удивился он. – Связался бы по телефону с начальником партии и сказал: организуйте. Надо. Идет геолог в маршрут, заметил что-либо подозрительное – сигнал на заставу. Что и требовалось доказать.
– Чудак ты, – усмехнулся я. – У тебя все как в алгебраической формуле. Люди – не цифры. С ними нужно установить определенные взаимоотношения.
– Кстати, между цифрами тоже устанавливаются определенные взаимоотношения, – заупрямился Ромка. – Но без всякой волокиты. Ты никогда не пытался прикинуть, сколько ценнейшего времени съедают у людей различные условности? Например, вместо того чтобы сказать человеку: «Я тебя люблю», иные романтики напустят туману и полгода угробят на то, чтобы лишь намекнуть на это. А к чему? Они что, думают прожить лет триста? Ведь все равно рано или поздно скажут эти же самые слова, ни черта нового не придумают. А время ушло.
– Ну, это уже другой разговор, – остановил его я. – По-твоему, составил список дружины, призвал к бдительности – и полный порядок? Нет, надо узнать людей, поработать с ними. В маршрутах побывать. Научить разгадывать следы. Метко стрелять. Поговорить с каждым.
– Старо как мир, – заворчал Ромка. – Да сейчас люди знаешь какие пошли? Выросли, а ты им громкую читку. Манную кашку.
– Ну знаешь ли, – рассердился я. – Даже между государственными деятелями нужны личные контакты.
– Вот это – масштаб! – завопил Ромка. – Чрезвычайный и полномочный посол Славка Костров. От имени моего правительства, моего народа и от себя лично…
Так мы с ним ни до чего и не договорились. Конечно, можно было бы поспорить с Ромкой еще, но до моего подъема оставались считанные часы, и я решил, что пора спать.
Лагерь геологов, вопреки моим ожиданиям, оказался небольшим. Старые молчаливые сосны неожиданно расступились перед нами, образовав поляну. Мы остановили коней и осмотрелись. Неподалеку от сосен стояли четыре палатки. Людей возле них не было видно, словно, оборудовав себе жилье, они ушли отсюда, чтобы возвратиться неизвестно когда.
– Нравится? – спросил я Теремца.
Он, как обычно, ответил не сразу. Долго крутил тяжелой массивной головой, приглядывался, принюхивался.
– А чего тут хорошего? – наконец ответил Теремец. – Несерьезное жилье. Мне по душе, когда капитально. Бродячую жизнь не уважаю.
Мы спешились, в поводу подвели лошадей к небольшой деревянной коновязи, расседлали. Невесть откуда подкатилась к нам маленькая, но страшно злющая собачонка. Однако, несмотря на ее истошный лай, никто не выходил нам навстречу.
«Это не то что у нас, – разочарованно подумал я. – А надо, чтобы и здесь была как бы вторая застава».
Теремец отогнал собачонку, а я заглянул в ближайшую палатку. К моей радости, там оказался человек. Он лежал в одежде на походной койке, застланной жестким запыленным одеялом. Услышав мои шаги, человек энергично вскинул голову и посмотрел на меня. Это был молодой парень. Что-то такое светилось в его ярко-синих глазах, и мне подумалось, что люди с таким взглядом непременно должны писать стихи. Был он лохмат, смуглолиц и крутолоб.
– Нарушителей здесь нет, – сказал парень просто и весело. – Или вы, лейтенант, придерживаетесь другого мнения?
Он вскочил с койки, изящным движением застегнул «молнию» на своей коричневой куртке. Когда парень лежал, мне подумалось, что он громоздок и неповоротлив. Но оказалось, что он отлично сложен и, несмотря на свой мощный торс, гибок и подвижен. Пожалуй, любой, самый придирчивый скульптор охотно взял бы его в натурщики. Я поймал себя на мысли о том, что был бы рад, если бы родился с такой внешностью, как он.
Мы познакомились.
– Борис, – назвал он себя. – Выпускник геологоразведочного. Геолог – увлекательнейшая профессия, лейтенант. Пограничникам у нас есть чему поучиться.
– Согласен, – сказал я, заранее радуясь, что знакомство с Борисом завязалось столь просто и непринужденно. – Мы поучимся у вас, а вы – у нас.
– Бесспорно! – воскликнул он, улыбаясь яркими губами. – Но, лейтенант, я голосую за геологов. Иначе и не может быть. Надо любить дело, которому служишь.
Слово «надо» в этой фразе мне не очень понравилось, но стоило ли придираться?
– Сегодня я иждивенец, – будто оправдываясь передо мной, сказал Борис. – Натер ногу. А натура такая – совесть мучает. Все наши ушли в горы. А я вот бездельничаю. Терпеть не могу безделья.
Я подумал, что приехал не очень удачно. Все организационные вопросы мне, разумеется, нужно было решать с начальником партии, а его, как на грех, не оказалось на месте.
Борис, узнав, что я лишь совсем недавно приехал в эти края, забросал меня вопросами. Его интересовало и что нового в городе, и где я учился, и был ли в продаже сборник стихов Вознесенского, и что идет в театрах. Чувствовалось, что он любит город, перемигивания неоновых реклам, шелест тополиных листьев в скверах, веселые перекаты смеха, голубые вспышки в проводах троллейбусных линий.
Я охотно рассказывал ему обо всем, что мне было известно. Мне и самому было очень приятно вспомнить о городе своей юности именно теперь, когда жизнь разлучила меня с ним, когда я очутился вдали от него в этих суровых горах, с которыми еще не успел по-настоящему сдружиться.
– Не будем завидовать горожанам, – сказал Борис. – Все приедается. Нужны контрасты. Хорошее видно на расстоянии. Чтобы оценить город, нужно познать и горы, и болота, и снега. Для старта в большую жизнь необходим трамплин.
Я хотел спросить его, как это он делит жизнь на большую и маленькую, но Борис уже с таким же увлечением заговорил о границе, о военной профессии:
– Когда-то я тоже мечтал о военном училище.. Отец был кадровым военным. Почти полководец. Уверен, что он въехал бы в Берлин на белом коне. Но в сорок первом ему приписали шпионаж в пользу иностранной разведки.
– Шпионаж?
– Да, шпионаж. Не пугайтесь, лейтенант. Отец полностью реабилитирован.
– Я вовсе не пугаюсь. Просто не верится, что такое могло быть.
– Было, лейтенант. И вот я, тогда еще совсем младенец, оказался сыном врага народа. С виду – самый обыкновенный ребенок, которого мать возила в коляске и поила молоком. Но в то же время я был не такой, как все. В институт пробился только после реабилитации отца.
Он начал рассказывать о том, что работает над очень важной диссертацией.
– А все-таки я отвлекся, – неожиданно оборвал он свой рассказ. – Мы начали говорить о военной профессии. Один мой друг совсем недавно ушел из военного училища и сказал, будто чертовски счастлив, что не надел на себя офицерский мундир.
Я насторожился.
– Вы, лейтенант, конечно, спросите почему. И я спрашивал. А он сказал: люблю свободу.
– Но, предположим, стал бы он геологом. Пришлось бы ему подчиняться начальнику партии?
– И я доказывал ему примерно то же. Друг сказал: ты же служил в армии. И разве уже успел позабыть крылатые слова: «приказ не обсуждается», «лети пулей, падай камнем», «начальник приказывает, подчиненный выполняет и радуется»? Где же простор для творчества? И неужели вот так все двадцать пять лет?
– Почему двадцать пять? – спросил я.
– Ну, он имел в виду пенсию.
– А почему не всю жизнь? Ведь если агроном – то на всю? Или учитель – на всю? Или инженер?
– Логично! – воскликнул Борис и одобрительно тронул меня за руку.
Мне показалось, что он сознательно ушел от этого спора, а надо бы продолжить. Я и сам знал, что военная служба – не мед. Но когда меня пытались пугать трудностями, я вспоминал своего отца, начальника пограничной заставы, вспоминал, каким жизнерадостным он всегда был, несмотря на трудности. И мне тоже становилось легко, и я бросался в спор, защищал свою профессию и не допускал, чтобы ее унижали или высмеивали.
– А хотите, я расскажу о работе нашей геологической партии? – предложил Борис. Я охотно согласился.
– Конечно, лейтенант, только в общих чертах, – с достоинством произнес он. – У нас тоже есть свои тайны, не менее важные, чем военные.
Борис заговорил о геологическом строении площади, о контактах гранитных интрузий с вмещающими породами, о зонах тектонических нарушений, являющихся, как он подчеркнул, наиболее перспективными в смысле обнаружения полезных ископаемых и еще о многих, не ясных для меня вещах. Я снова увидел его взволнованным, увлеченным, горячим.
– Мы, лейтенант, выполняем задачу государственного значения, – в глазах его вспыхнула гордость. – И как пограничнику могу сказать – нас особенно интересуют аномальные участки повышенной радиоактивности. Мы ищем один из редчайших минералов, без которого ракетостроение может уподобиться человеку, лишенному хлеба. Кстати, этот минерал еще не имеет названия. Здорово, лейтенант?
– Здорово, – восхищенно проговорил я. – Но разве это не тайна?
– Не забывайте, лейтенант, что люди моего склада не лишены способности фантазировать, – нахмурился Борис. – Но независимо от того, сказал ли я правду или же все это лишь романтическая сказка, заключим джентльменское соглашение: я ничего не говорил, вы ничего не слышали. Идет, лейтенант? Наш легендарный Мурат не переносит фантазий. Он любит ходить по земле.
Борис вдруг уставился на меня горячими, возбужденными глазами, заговорил быстро, мечтательно.
– Вы слыхали о Кембрийском океане, лейтенант? Нет? Но это же гордость геологов! Океан черного золота бушует в глубинах сибирской земли. Ему шестьсот миллионов лет от роду. Представьте себе, лейтенант, после мучительных поисков, после сомнений и разочарований забила скважина. В тихий мартовский деть, пронизанный солнцем. И паренек, помню его имя – Виталий, – был самым первым, кто увидел настоящую кембрийскую нефть. Схватил бутылку, наполнил ее, набрал полные пригоршни нефти, играл с нею, как ребенок. Смеялся и плакал, кричал что-то ошеломляюще-радостное. Его нашли у скважины. Руками он обхватил желоб, по которому текла и текла нефть. Текла, как кровь земли…
– Погиб? – нетерпеливо спросил я.
– Газы. Природа отомстила людям. Тем, что вздумали открыть ее самую заветную тайну. Вот она, лейтенант, судьба геолога. Трагическая. Красивая. Необыкновенная. Хотите в геологи, лейтенант?
«Как красиво он говорит, – подумал я, все больше проникаясь уважением к Борису. – Если бы каждый человек был беспредельно влюблен в свой труд, в свою профессию, земля стала бы еще прекраснее».
Неожиданно послышался лай собачонки, теперь уже веселый и восторженный. Борис проворно вскочил на ноги.
– Шахиншах Голубых гор, – шепнул он мне и выскочил из палатки.
Я вышел вслед за ним. Борис уже подбегал к всаднику, приближавшемуся к палаткам на бойком вороном коне. Борис схватил коня за уздечку. Всадник невесело усмехнулся и пружинисто соскочил на землю.
– Мурат Абдурахманович, – бодро и четко сказал Борис, – к вам лейтенант с пограничной заставы.
Начальник партии обернулся и увидел меня. Длинные черные брови его чайками взметнулись кверху, и мне показалось, что этого короткого, но цепкого взгляда было вполне достаточно для того, чтобы рассмотреть меня, понять цель моего приезда.
Он устремился ко мне навстречу. На нем были запыленные кирзовые сапоги с толстой резиновой подошвой, темно-синяя куртка с петличками, в которых перекрещивались два металлических молоточка, мягкая войлочная шляпа-осетинка. Ковбойка в крупную красно-черную клетку очень шла к его смуглому продолговатому лицу с крепким массивным подбородком. Шаг у него был легкий и стремительный, как у человека, не знающего усталости.
Мы поздоровались. Я коротко рассказал, зачем приехал. Мурат Абдурахманович присел на траву вблизи палатки. Я опустился рядом с ним. Он смотрел на берег реки, где в кустарнике виднелась походная кухня, и молчал.
– Как жизнь? – осведомился я, стараясь завязать разговор.
– Жизнь? – переспросил он и не то фыркнул, не то коротко рассмеялся. – Изумительная, прямо-таки чудесная жизнь! План большой, времени мало, людей пересчитаешь по пальцам, вертолета не дают, завхозу подсунули самых захудалых лошадей. Ничего лучшего желать не надо.
Говорил он сердито, но не угрюмо и нет-нет да и словно радовался тому, что трудностей накопилось много, что все эти трудности связаны одна с другой неразрывными узами и потому не успеешь преодолеть одну, как вторая спешит занять ее место.
Мне сразу же вспомнились бесконечные жалобы Туманского, и я решил показать начальнику партии, что трудно живется не только ему одному.
– Знакомая картина, Мурат Абдурахманович…
– В маршруты посылаю по одному, – будто не расслышав моих слов, ворчал Мурат. – И весь день гадаешь: вернется – не вернется. Девчонки! В руках – молоток, за плечами – рюкзак. Без оружия. А что такое Голубые горы?
«Вот и попробуй тут организовать дружину, – с горечью подумал я. – Прав был Туманский, когда говорил, что геологам не до нас. У них своих забот полон рот».
– У меня в основном практиканты, – горячился Мурат. – Им бы геологов сопровождать в качестве коллекторов. Так в добрых организациях и делается. А у нас все не как у людей.
– Зато – практические навыки, самостоятельность, – вставил Борис. – Быстрее преодолеем детский возраст.
Мурат хмыкнул и не стал спорить.
– Борис прав, – оказал я, вспомнив, как много давала курсантам стажировка на границе.
– А вы знаете, что такое геология? – вдруг обрушился на меня Мурат. – Это одна из самых отстающих наук. Мы поднялись в космос на тысячи километров. Достали до Луны, до Марса, до Венеры. А на сколько километров проникли в глубину Земли? До сих пор толком не знаем, как образовалась нефть. Питаемся гипотезами!
– А все-таки, Мурат Абдурахманович, мы любим свою науку и свою трудную профессию, – с чувством произнес Борис. – Помните, вы сами…
– Соловьиные трели! – воскликнул Мурат. Теперь в его черных, как ягоды переспелого терна, глазах неистово плясали искры злой иронии. – Геолог ищет минерал. Его маршрут – через пропасть. Он упал в нее. Но он смог подняться и снова идет. Потому что иначе не может. Тут все ясно. Тут не надо соловьиных трелей.
Эти слова пришлись мне по душе. Щеки Бориса порозовели, сушено все, что сказал Мурат, относилось к нему.
– Значит, с дружиной ничего не выйдет? – спросил я после непродолжительного молчания.
– Кто сказал – не выйдет? – накинулся на меня Мурат и вдруг улыбнулся озорной мальчишеской улыбкой. – Уже и командир есть.
– Кто? – поспешно спросил Борис.
– Новелла, – спокойно ответил Мурат.
– Новелла? – испуганно встрепенулся Борис.
– Конечно Новелла! – как о чем-то решенном воскликнул Мурат.
– Но у нее очень большой объем работы, трудные маршруты…
– А нарушители как раз и любят трудные маршруты, – засмеялся Мурат, показав чудесные белые зубы.
– И кроме того, у нас есть мужчины, – продолжал гнуть свою линию Борис.
– А ты-то что в адвокаты записываешься? – накинулся на него Мурат. – Боишься, что Новеллу пограничники отобьют?
Борис ничуть не смутился, напротив, лицо его стало еще более красивым и самоуверенным. Однако на вопрос Мурата он так и не ответил.
Мурат пригласил меня перекусить. Я позвал Теремца, и вчетвером мы опустились к реке. Солнце уже хозяйничало в долине. Звонко пела река. Голубые потоки воды весело ударяли в сверкающие на солнце валуны, безуспешно пытаясь сдвинуть их с места.
Молодая миловидная повариха с цветастой косынкой на голове встретила нас не по возрасту сдержанно. Казалось, она была поглощена своими думами и не очень-то обрадовалось, что мы нарушили ее одиночество. И все же она легко и проворно поставила перед нами на расстеленный брезент миски с отварной бараниной, приправленной чесноком. Когда повариха подошла ко мне, я заглянул ей в лицо. Глаза ее были светло-синие, словно девушка долго-долго смотрела в небо и оттого они сделались такими ясными и бездонными.
Пока мы ели и оживленно разговаривали, обсуждая, какие задачи встанут перед добровольной народной дружиной, повариха приготовила крепкий чай, принесла его нам в кружках и отошла к реке. Там она села на камень, спиной к нам и опустила голову. Плечи ее вздрогнули, затряслись.
– Ксюша! – удивленно воскликнул Мурат. – Забыла мои слова? У нас не плачут. У нас только смеются.
То ли шум реки заглушал его слова, то ли он сказал их не очень громко, но Ксюша не отозвалась. Мурат отодвинул кружку, проворно подошел к девушке, осторожно обнял ее за плечи. Кажется, Ксюша всхлипывала и что-то рассказывала ему. Иногда она кивала головой, видимо соглашаясь с его доводами.
Смысл их разговора мне стал понятен лишь вечером, когда одним из первых вернулся с маршрута рабочий геологической партии, высоченный рыжий парень.
– Леонид, – подозвал его к себе Мурат.
Леонид стоял перед начальником партии с сияющим восторженным лицом, будто только что получил премию или услышал радостную весть. Из рукавов грязной брезентовой куртки, готовой вот-вот разползтись по швам (она была ему явно не по размеру), торчали крепкие задубелые руки, поросшие густыми ярко-рыжими волосами. Штанины походных брюк оголяли щиколотки. Разного цвета носки сползали на стоптанные ботинки.
– Когда ты перестанешь приставать к Ксюше? – строго спросил его Мурат.
Крупные обветренные губы Леонида расплылись в улыбке.
– И какое ты имеешь право угрожать ей? – добавил Мурат.
– «Что ты смотришь синими брызгами или в морду хошь?» – вдруг процитировал Леонид, придав словам торжественную интонацию. Голос у него был сиплый, но сильный.
– Ты что мне Есенина цитируешь? – разозлился Мурат.
– А я не вам, – медленно, будто каждое слово приходилось поднимать с земли, проговорил Леонид, – Это – ей.
– Ксюше? – хихикнул Борис.
– Ну да.
– Чего ради? – допытывался Мурат.
– Рассвет был, – все так же медленно, даже лениво ответил Леонид. – Небо – синее. И глазищи у нее – синие.
Оказывается, Ксюша приняла есенинскую строчку как угрозу в свой адрес.
– Вот что, – сказал Мурат, тщетно пытаясь сохранить серьезный вид. – Ступай к ней и объяснись.
Когда Леонид скрылся в кустарнике, Мурат от души рассмеялся.
– Все это было бы смешно, если не было бы грустно, – раздался вдруг веселый девичий голос.
Стоило мне обернуться, я тут же понял: это была Новелла. Именно, такой рисовал ее Грач. Трудно было поверить, что Новелла недавно вернулась с маршрута. Ее изящные куртка и брюки были вычищены, красиво, даже элегантно сидели на худенькой фигурке. Из-под фетровой, с козырьком, шляпы черным пламенем выбивались волосы. Длинные изогнутые ресницы пушистыми пчелками то садились на глаза, то взлетали с них. На груди, словно гранатовый сок, на солнце горели темно-красные крупные бусы.
– Опять критика? – буркнул Мурат.
– Кто же виноват, что она не знает Есенина? – все таким же веселым тоном спросила Новелла. – Конечно мы.
Я пристально посмотрел на нее. Никогда в жизни не приходилось мне видеть таких глаз. Даже когда лицо ее становилось серьезным и задумчивым, в зеленых, как малахит, глазах не потухали искорки жизнерадостного смеха. Это было так необычно и так удивительно, что хотелось неотрывно смотреть в эта счастливые глаза.
– И когда это ты успела принарядиться? – недовольно опросил Борис.
– Я – женщина, – задорно ответила Новелла, лукаво взглянув на меня. – Пора бы уже и привыкнуть.
Мурат познакомил нас. Новелла сказала мне просто, будто давно знала меня:
– Граница всегда напоминает мне юность.
– Старуха! – хохотнул Мурат. – А юность – это, наверное, безусый мальчишка, возомнивший себя героем!
– Мурат, вы кудесник! Шахиншах Голубых гор! – обрадованно воскликнула Новелла.
– А где же мальчишка? – заинтересовался я.
– Уехал в пограничное училище, – ответила Новелла, и я не почувствовал в ее голосе грусти. – Мальчишки не всегда возвращаются домой. Даже если их ждут. Земля – слишком большая планета. Впрочем, – резко, но все так же бедово закончила она, – сегодня не вечер воспоминаний.
Говорила Новелла напевно и мелодично, слово читала стихи. На боку у нее висел маленький портативный приемник «Гауя». Длинным указательным пальцем она повернула рычажок. Послышалась музыка. Снова щелкнул рычажок, и все стихло.
– А какую песню я услышала в маршруте, – восхищенно сказала Новелла. – Это просто чудо.
– Ты выполняешь задание или расширяешь свой музыкальный кругозор? – насторожился Борис.
– Пойдемте, Мурат, – позвала Новелла. – Мне нужно доложить вам о проделанной работе. К тому же нас здесь не понимают.
Я долго смотрел ей вслед.
– Нравится? – перехватил мой взгляд Борис.
– Красивая, – признался я.
– Никогда не женись на девушке-геологе, – наставительно предупредил меня Борис. – Это же все равно что взять в жены фронтовичку: огни, воды и медные трубы. В чем прелесть женщины? В ее женственности. А жизнь в геологических партиях огрубляет. Нужно уметь вьючить лошадь. Часто спать в одной палатке с мужчинами. Слушать ругань и ругаться самой. И женщина становится мужчиной в юбке. Впрочем, спешу внести коррективы: даже юбку приходится забросить. И в итоге формируется женщина, способная грубить, хлестать спирт и рассказывать не совсем приличные анекдоты.
Я хотел тут же возразить ему, сославшись на Новеллу, но он продолжал:
– Пока не добьюсь поставленной цели – начхать мне на женитьбу. Это какой-нибудь лакировщик изобразит на экране семейную идиллию в расчете на легковерных, а сам каждый день дерется с женой и прячет от нее гонорар.
Меня коробило от этих слов. Самое неприятное было то, что в них, в этих словах, правда жизни как-то удивительно ловко сливалась с отрицанием этой же самой правды. Говоря плохо о каком-нибудь одном человеке, Борис незаметно переносил это плохое на других людей, и потому жизнь представлялась неустроенной, безрадостной, полной бессмысленных противоречий. А все мы – Мурат, Туманский, Ромка, Новелла, я, да и сам Борис – должны были принимать жизнь такой, какой она есть, спокойно, как бы со стороны смотреть и на хорошее и на плохое, потому что, сколько ни бейся, хорошего не прибавится, а плохого не будет.
– Нет, я не за то, чтобы быть равнодушным к добру и злу, – возразил Борис, когда я высказал ему свою точку зрения. – Вы что же, хотите оказать, что я циник? Нет, лейтенант, гол не в те ворота. Моя идея: пусть каждый сделает себя лучше.
Я промолчал и подумал о том, что все, о чем Борис говорил перед этим, не вязалось с его выводами.
Вернулся Мурат, и мы прервали наш разговор.
После ужина Мурат собрал, как он выразился, всю свою «заставу». Я рассказал собравшимся об обстановке на границе, о том, как порой нелегко разгадать хитроумные замыслы нарушителей и что мы, пограничники, возлагаем большие надежды на своих собратьев геологов, чьи тропы порой сходятся с нашими. Кажется, я говорил обо всем этом излишне красиво, но слушали меня внимательно. Время от времени я смотрел на Новеллу. В тихом лунном свете все так же радостно и весело горели ее глаза.
Но я думал не только о ней. Передо мной сидели человек пятнадцать – люди, сроднившиеся с теми самыми Голубыми горами, в которых затерялась и наша пограничная застава. У всех у них были, конечно же, свои дела и заботы, но было и то, что нас не просто объединяло, нет, роднило, превращало в единый сплав. Это было чувство негасимой любви к своей родной земле, которую каждый из нас готов был защитить от любого врага.
Командиром дружины единогласно избрали Новеллу. Голосуя вместе со всеми за ее избрание, я еще не знал, какие события в нашей жизни будут связаны с этой девушкой.
