Текст книги "Откровенные тетради"

Автор книги: Анатолий Тоболяк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

3

Утром на следующий день Кротов принес готовую корреспонденцию, положил ее на мой стол и удалился. Через полчаса приказом за моей подписью он был зачислен в штат редакции.

Его корреспонденция меня поразила. На четырех восковках Кротов уместил настоящее, прошлое и будущее нашей геологоразведки, словно сам прошагал по глухомани с рюкзаком за спиной.

Я снял трубку и позвонил начальнику экспедиции Морозову.

– Лев Львович, привет. Воронин. У тебя недавно был светловолосый паренек?

– Был такой, – прогудел Морозов. – Замучил меня твой паренек. Настырный, бродяга.

– Послушай, что он сочинил. – Я прочитал корреспонденцию Кротова. – Ты поставишь визу под таким материалом?

Морозов, не отвечая, сопел в трубку.

– Что молчишь, Лев Львович?

– Думаю. Откуда парнишку раздобыл?

– Сам прилетел. И представь себе, с молодой супругой. Так как насчет подписи?

– Толково накатал. Самую суть уловил.

– А знаешь, Лев Львович, – внезапно загордился я, – это ведь его первый материал, представляешь?

Кротова я нашел в фонотеке вместе с Катей. Когда я открыл дверь, они отпрянули друг от друга. Обнимались, конечно.

– Ну, романист, – сказал я. – Прочел твой опус. – Оба замерли. Я выдержал паузу. – Не знаю, как насчет романа, а корреспонденция тебе удалась. Молодец! Принимаю на работу.

Катя тихонько ойкнула. Кротов расстегнул ворот рубахи, словно тот его душил. На лбу у него выступили капельки пота.

– Оклад тебе положен девяносто восемь рублей. Плюс шестьдесят процентов местного коэффициента. Гонорар – сколько заработаешь. Устраивает?

Кротов провел ладонью по вспотевшему лбу.

– Ввиду вашей бедности, – продолжал я, непонятно, чему радуясь, – можете оба получить в бухгалтерии аванс на пропитание. По пятьдесят рублей каждому хватит?

– Ой! – сказала Катя и звонко икнула. – Пожалуйста, извините. Ик!

Сергей шлепнул ее ладонью по спине.

– Это она от счастья, – пояснил он. – Предчувствует новые туфли.

– А ты почему не икаешь?

– Я не слабонервный. Все логично.

– Ну-ну! А где ты думаешь, логик, поселить молодую жену? На раскладушке в гостинице?

Он взъерошил свои светлые мягкие волосы.

– Вообще-то мы думали…

– Ну-ну, это интересно.

– На крайний случай можно построить чум.

– Остроумно.

– Или снять угол.

– Так.

– Или редакция предоставит нам квартиру, – закончил он.

– Блестящая идея. А где ее взять, квартиру?

– Мы не требовательны, Борис Антонович. Какой-нибудь завалящий двухэтажный коттедж нас устроит. Правда, Кать?

– Он шутит, Борис Антонович. Он всегда шутит, – заторопилась она. – Вы его не слушайте. Нам ничего не надо. Вы и так для нас много сделали. Не беспокойтесь, пожалуйста. Мы сами что-нибудь придумаем.

– Думать вам надо, – сказал я. – Через месяц пожалует зима. Походите по поселку, поищите, может быть, кто-нибудь сдаст комнату. Но надежды мало. Здесь не принято пускать квартирантов. Если ничего не найдете, придется поселить вас на время в кабинете.

Они переглянулись. Кротов присвистнул:

– В вашем кабинете?

– Ну уж так прямо в моем! Есть тут у нас одна свободная комната. Не очень комфортабельная, конечно, но лучше, чем ничего. Во всяком случае, близко ходить на работу.

– Не то что в Москве, – подхватила Катя самым счастливым голосом. – А я, знаете, думала, что только в Москве трудности с жильем. Оказывается, здесь тоже.

– Вечная проблема, – изрек Кротов. – Строят много, по мало.

– Ты прав, – сказал я.

Мы поговорили еще об обязанностях фонотекаря; я разрешил им посвятить завтрашний день поискам квартиры и оставил их одних.

Квартиру они не нашли.

Мое ходатайство в райисполком не увенчалось успехом. Раньше весны рассчитывать было не на что.

По моему распоряжению завхоз переоборудовал один из наших кабинетов под жилую комнату. Это было довольно сумрачное и тесное помещение с маленьким окном и грандиозной печкой.

На полученный аванс Кротовы купили кровать – старомодную железяку с высокими спинками, – а стол, шкаф и стулья им достались редакционные.

Меня утешало, что им не придется возить воду и заготавливать дрова, благо под рукой были бочка и поленница.

Так они поселились в редакции.

4

Появление Кротова в редакции не всем пришлось по душе. Иван Иванович Суворов и близкие ему по возрасту творческие работники были открыто недовольны. Смех и грех! Семнадцатилетний юнец без образования, без опыта зачислен в штат. Где это видано? Нет, пускай поживет с наше, наберется ума, пускай его жареный петух клюнет куда нужно – тогда и берется за перо! Борис Антонович проявил непонятный либерализм. Скоро он начнет принимать в штат выпускников детского сада.

Конфликт произошел уже через месяц после начала работы Кротова.

Иван Иванович Суворов написал заметку о любопытном происшествии. На реке Котуй эвенк-проводник Хутокогир в схватке с медведем спас двух молодых геологов. Суворов был чрезвычайно горд, что раздобыл эту маленькую сенсацию. Машинистка перепечатала информацию и передала ее Кротову для дневного выпуска новостей. Вскоре появился Суворов.

Ему сообщили, что информация у Кротова.

Ссутулившись, с хмурыми складками на лбу, Суворов подошел к столу, где работал Кротов. Его желчное лицо нервно подергивалось.

– Заметка у тебя?

Кротов продолжал писать.

– Заметка у тебя, что ли? Чего молчишь?

Кротов поднял затуманенные раздумьем глаза.

– Вы ко мне обращаетесь?

– А к кому же еще? Заметку давай!

Кротов отложил в сторону ручку:

– С каких пор мы с вами на «ты»?

– Давай, давай, подумаешь! – поторопил Суворов.

Кротов протянул ему машинописный листок, переправленный так густо, что за чернильными строками не видно было печатных. Суворов машинально взял листок, взглянул – и лицо его страшно исказилось. Несколько секунд губы старика беззвучно шевелились.

– Это… ты… меня… так?

Кротов безмятежно подтвердил:

– Вот именно. Я.

Суворов весь задрожал. Взгляд его обошел комнату, ничего не видя, уперся в листок.

В полной тишине Кротов проговорил:

– По-моему, информация неплохая. Факт интересный. Только написана убого. Я ее сократил, выделил главное в первый абзац и убрал мишуру. В таком виде она пойдет.

Суворов захрипел:

– Ты… учишь… меня?

– А вы что, господь бог?

– Учишь?.. Меня?.. Ты?.. – Он скомкал бумагу и швырнул ее в лицо Кротову. – Вот тебе! Нос утри своей писаниной!..

Тот поймал на лету бумажный комок, расправил и на всю комнату отчеканил:

– Как говорил Остап Бендер, вам, предводитель, пора лечиться электричеством.

– Молокосос! Сопляк! Ты еще на свет не появился, а я уже печатался!

– Отечественной журналистике это не пошло на пользу.

– Стиляга городская!

Кротов залился своим тонким смехом.

– …Учить меня вздумал! Жизни еще не нюхал, а учить взялся! Я тебе такую учебу покажу, что в штанах мокро станет.

Кротов оборвал смех.

– Не понял, – сказал он. – Это как же?

– А вот тогда увидишь как! На готовенькое, понимаешь, привыкли жить, у папы с мамой за пазухой. Войны не нюхали, жизни не пробовали… уже учить вздумал!

Суворов пошел вразнос. Кротов внимательно слушал, склонив набок голову с рассыпавшимися по плечу светлыми волосами. Наконец выбрал секунду и влепил ответ:

– На курсах ликбеза, дядя, вас явно не учили вежливости.

Суворов кинулся на него. Диктор Голубев схватил Ивана Ивановича за рукав, оттащил. Вмешались другие сотрудники, стали его уговаривать, отпоили водой, увели… Подтянутая сорокалетняя Юлия Павловна Миусова взялась отчитывать Кротова:

– Вы должны были отдать заметку Борису Антоновичу. Борис Антонович сам правит Ивана Ивановича. Вы не имеете морального права этого делать. Мало того, что он опытней вас, он же еще старший редактор… Неужели вы не понимаете? Нужно соблюдать субординацию хотя бы.

– В творчестве субординация? Как это?

– Ах, оставьте, пожалуйста! – разволновалась Миусова. – Вы без года неделю работаете у нас и уже хотите править старшего редактора. Это просто смешно и неэтично, наконец.

Кротов потряс смятым листком.

– Я должен пустить в эфир ахинею? Почитайте! «Капающие слюни медведя»! «Разъяренные клыки»! «Объятые ужасом лица разведчиков недр»!

– Да поймите же, это не ваше дело, не ваше дело. Согласна, вам поручены последние известия, поскольку редактора нет. Но ведь вы всего лишь корреспондент. Есть старшие редакторы, есть, наконец, Борис Антонович.

– А я за что получаю деньги?

– Брось, старик, – миролюбиво вмешался двухметровый диктор Голубев. – Не лезь в бутылку.

– Вы можете править нештатных авторов. Это ваше право. Но старшего редактора с тридцатилетним стажем…

– Понял, – сказал Кротов.

– Слава богу, поняли!

– Надо было не править, а выкинуть в урну.

– Брось, старик, – повторил Голубев, – не зарывайся.

Кротов схватил наушники, яростно нацепил их, спутав волосы, и включил стационарный магнитофон. Через минуту в комнату влетела Катя. Никого не замечая, она встала рядом с мужем и принялась гладить его по плечу…

Об этой семейной сценке и о конфликте с Кротовым Юлия Павловна Миусова рассказала мне, недоуменно вскидывая брови и поджимая губы.

– Вы должны принять меры, Борис Антонович.

Я пообещал.

Взволнованная Миусова удалилась.

После обеда Суворов не появился в редакции. Это меня обеспокоило. Я позвонил ему домой. Жена Ивана Ивановича ответила, что обедать он не приходил.

Я вызвал к себе Кротова.

Он вошел с бобиной пленки в руках, увешанный длинными разноцветными лентами раккордов. Волосы взлохмачены, в руке дымится сигарета.

– Вызывали?

– Вызывал. Ты что, курить начал?

– Пробую.

– Иди выкинь сигарету, сними с себя эти елочные украшения, причешись – тогда приходи. Ты работаешь в редакции или в цирке?

Он безмятежно улыбнулся:

– А разве не одно и то же?

– Хватит острить! Делай, как я сказал. И принеси эту злосчастную заметку.

Он пожал плечами и ушел. Через минуту раздался стук в дверь (обычно ко мне в кабинет не стучат).

– Да!

Заглянула светловолосая голова Кротова.

– Разрешите?

– Входи.

– Разрешите сесть?

– Ты чего паясничаешь?

– Я не паясничаю. Соблюдаю субординацию. Разрешите сесть?

– Садись.

Он бухнулся на стул.

– Можно курить?

– Ты что, действительно курить начал?

– Первый опыт. В школе не пробовал.

– Так ты начнешь пить, чего доброго.

– Точно! Табак, алкоголь, наркотики. Цепочка.

– Довольно балаганить! Где заметка?

Он подал мне измятое, исчерканное произведение Суворова. Я внимательно прочитал оба варианта: машинописный суворовский и рукописный – между строчек – кротовский.

– Так. Все ясно. Теперь слушай внимательно. – Я поднял трубку и попросил телефонистку соединить с редакционной бухгалтерией; она размещалась в соседнем доме. – Клавдия Ильинична? Здравствуйте. Воронин. У нас есть деньги в кассе? Есть! Очень хорошо. Сейчас к вам придет новоиспеченный журналист. Да, да, тот самый, молоденький, но с задатками крупного скандалиста. Так вот. Выпишете ему командировку в Улэкит. На десять дней, начиная с завтрашнего дня. Выдайте денег сколько полагается и гоните его в шею, пока он не успел наговорить вам грубостей. – Я положил трубку и обратился, к Кротову – Иди оформляй командировку, а завтра с утра в аэропорт, и чтобы духу твоего здесь не было. Позднее зайдешь ко мне, получишь задание. Возможно, придется поехать в стадо. Нужны материалы об оленеводах. Увидишь тайгу, развеешь свои детские иллюзии. Все ясно?

Кротов с ошеломленным видом покачал головой.

– Что тебе не ясно?

– Это как… в награду или в наказание?

– Ни то, ни другое, умник. Мы оперативный орган. Нужно – лети без разговоров. Что касается сегодняшней стычки, то совершенно официально тебя предупреждаю: укороти язык.

– Вырезать?

– Укороти, я сказал! И попробуй разобраться, в чем разница между гордостью и гонором, принципиальностью и мальчишеством. Все. Полемики не будет. Укатывай отсюда!

Сергей вылетел из кабинета, страшно обрадованный.

Я снова поднял трубку и вызвал отдел культуры окрисполкома.

– Зина? – узнал я голос секретарши. – Здравствуйте. Воронин. У вас там случайно не появлялся такой мрачный человек с густыми бровями, в очень широких брюках?

– Суворов, что ли? – недолго думала она.

– Он самый.

– Сидит у Вениамина Ивановича в кабинете. Ворвался весь взбудораженный, вбежал к Вениамину Ивановичу, даже пальто не снял.

– Неужели?

– Уже полчаса сидит там… в пальто. Позвать?

– Нет, не надо. Ему вообще лучше не знать, что я звонил. Можно это сделать?

– Конечно.

– Вот спасибо. Всего доброго.

Я повесил трубку и закурил. В аппаратной истошно визжала перекручиваемая через головки магнитофона пленка.

А ведь сколько раз предупреждал операторов, чтобы не перематывали таким образом!

5

Утром Кротов улетел.

В полдень раздался звонок из отдела культуры. Меня и Кротова вызывали к Бухареву.

Вениамин Иванович Бухарев сидел в просторном кабинете с видом на реку. Это был маленький, щуплый человек с черными гладкими волосами, с лицом загорелым, плоским и в отметинах оспин. Он встал со своего места, пожал мне руку и предложил садиться. Узкие глаза Бухарева глянули на меня из-под припухших век.

– Редко заходишь, Воронин. Забыл начальство.

Начало не предвещало ничего хорошего. Я достал сигареты, закурил. Некурящий Бухарев поморщился, но, подумав, пододвинул пепельницу. Довольно миролюбиво он спросил, какие новости в редакции, как идет работа. Я начал рассказывать о новой сетке вещания, о специальном выпуске на эвенкийском языке, поделился ближайшими редакционными планами… Он слушал, скосив глаза, глядя куда-то мимо моего плеча. Лицо его мрачнело. Я напомнил, что в конце октября мы должны подготовить часовую передачу для Москвы, предполагается выступление заведующего отделом культуры.

Бухарев легонько ударил ладонью по столу.

– Не о том говоришь, не о том говоришь!

Я замолчал.

– Самоуправствуешь, Воронин?

Он резко встал из-за стола, маленький, щуплый и опасный, как незакрытый порох. Суворов поработал хорошо, подумал я.

– Либерализм в редакции развел! – выкрикнул Бухарев. – У тебя идеологический орган или заготконтора? Почему нас в известность не ставишь, кого на работу берешь?

– Еще не успел.

– Как так не успел! Кого принял?

– Паренек один приехал, очень способный паренек. У нас вакансии. Я взял.

– На какую должность?

– Корреспондент последних известий.

– Партийный?

– Нет, комсомолец, Вениамин Иванович. Ему всего семнадцать, пареньку.

– Ясли в редакции разводишь! Почему не проконсультировался? Порядка не знаешь?

– Порядок мне известен. Я посчитал, что корреспондента могу принять самостоятельно. Все-таки это не редактор и не старший редактор.

– Хитришь, Воронин. А жену его зачем взял?

– Девочка после десятого класса, приехала вместе с ним. У нас вакансия фонотекаря целый год. Никто не идет из-за маленькой ставки. Она согласилась.

– А почему с Суворовым не ладишь? Обидел его, увольняться хочет. А человек он заслуженный, в нашем округе тридцать лет.

– Знаю. Я его не обижал. Человек он, сами знаете, мнительный и неуживчивый. А если собирается уходить, я его отговаривать не буду. Как журналист он большой ценности не представляет. Стаж у него действительно солидный, но этого мало. В нашем деле, Вениамин Иванович, нужно еще, чтобы человек умел писать, был творчески инициативным. Не знаю, как раньше, а сейчас Суворов дисквалифицировался. Это я с полной ответственностью говорю.

Бухарев не на шутку рассердился.

– Неправильно рассуждаешь! Старые кадры беречь надо. А ты мальчишке позволяешь заслуженного человека обижать. Хорошо делаешь?

– Они поссорились из-за пустяка. Кротова я предупредил, чтобы больше такого не повторялось. Суворову тоже следует быть повежливей.

– Выгораживаешь мальчишку! Почему он не пришел? Я вас вместе вызывал.

– Он в командировке, Вениамин Иванович.

– Когда уехал?

– Сегодня утром. Послал его за материалом об оленеводах.

– Приедет – приведи ко мне. Поговорю с ним.

Бухарев сел, остывая. Лицо его разгладилось. Еще минут пятнадцать мы поговорили о всяких делах, он отпустил меня.

Шагая в редакцию, я думал о том, что нелетная погода не повредила бы ни мне, ни Кротову…

Суворов был на своем месте. Он сидел за столом в сатиновых черных налокотниках, со сдвинутыми на нос очками. Я пригласил его к себе.

Он зашел уже без очков и без налокотников, хмурый, сел, сдвинул к переносице густые брови. Я достал из стола злополучный листок.

– Так вот, Иван Иванович, стало мне известно о вашем конфликте с Кротовым. Я прочитал вашу заметку, ознакомился с его правкой. Считаю, что стилистически она вполне оправданна.

Суворов побагровел и тотчас поднялся.

– В таком случае говорить с вами на эту тему не желаю. Благодарствую!

– Подождите. Правка, повторяю, оправданна. Я сам не посчитаю зазорным отдать ему на корректуру свой материал. Парень чуток к языку, к стилю. Но ваши труды он больше править не будет. Удовлетворены?

– Нет, не удовлетворен! Пускай извинения мне принесет, сопляк.

– Называя его сопляком, вы вряд ли дождетесь извинений.

– Это что ж, я, что ли, перед ним извиняться должен?

– Может быть. Вы не правы.

– Ну как же! Ясное дело! Как я могу быть перед вами прав, если вы его под свое крылышко взяли. В командировку даже отправили, подальше от греха.

– Слушайте, Суворов, – сказал я. – Мы с вами не первый год вместе работаем и друг друга успели изучить. Человек вы трудный. Пишете плохо. Тем не менее я ни разу не предложил вам подать заявление об увольнении. Не вернее ли будет сказать, что под своим крылышком я пригрел вас, а не Кротова? Он работник перспективный. За него любая редакция ухватится после первого материала.

– Знаем таких бойких! Не первый год на свете живем! А заявление мое получите, получите. Я у сопляков в учениках ходить не намерен. Не для того седые волосы наживал, чтобы у сопляков в учениках ходить.

Он схватил листок, двинулся к дверям, но замешкался на выходе.

– Славно поговорили! Знал бы, не приходил лучше…

Я прикрыл за ним дверь и принялся за дела. Была пятница, день суматошный и трудный. После обеда пришлось прочесть и прослушать несколько субботних и воскресных передач, помочь в выпуске новостей, навести порядок в очередности студийных записей, уладить несколько мелких обычных ссор между операторами. В седьмом часу, когда все сотрудники разошлись по домам, я постучал в комнату Кротовых.

Катя сидела в одиночестве за канцелярским столом, подперев голову руками, и разглядывала свое грустное отражение в зеркале. Увидев меня, она растерянно вскочила, кинулась прибирать разобранную постель, разбросанные повсюду книги – засуетилась. Я ее усадил.

– Ну что. Катя? Скучно без Сергея?

Она кивнула с потерянным видом.

– Ну, так нельзя! Теперь вам часто придется разлучаться. Такую уж он работу себе выбрал. Привыкайте, Катя!

Губы ее жалобно дрогнули.

– Знаете, я, наверно, не смогу. Он на час уходит, а я уже начинаю волноваться. Здесь самолеты не падают?

– Что за мысли. Катя!

– Я целый день хожу и думаю: а вдруг самолет свалится? Здесь же тайга, ему сесть некуда. А вдруг на него медведь нападет? А вдруг он заблудится?

– Ну, это уж смешно! Нельзя себя так изводить. Он парень самостоятельный и за себя может постоять.

– Вот именно может! Вот именно! – воскликнула она горячо. – Он никогда не промолчит, ни за что. Мы в поезде ехали до Красноярска в общем вагоне, а там трое хулиганов стали ругаться и шуметь. Все пассажиры молчат, а Сережа с ними связался, чуть до драки не дошло. Он, когда злится, о своей безопасности забывает.

– В этом я уже мог убедиться…

– Вы его еще мало знаете, а я уже три месяца! Он совсем как ребенок бывает. Подавай ему справедливость – и все! Мы вам не говорили… не потому, что не хотели, а просто не успели сказать… мы ведь в Красноярске на всякий случай заходили в редакции, и ого нигде не взяли. Он не умеет разговаривать с людьми. Он всех против себя восстанавливает.

– Да, верно. Тактика у него не из лучших. Вам, Катя, когда он напишет свой роман, надо будет стать его литературным агентом, – пошутил я.

– Ой, что вы! Я такая неумеха. Вот Сережа деловой. Правда, он деньги считать не умеет, а во всем остальном ужасно деловой. Он все помнит, все знает… У него память просто удивительная. Он книгу прочтет, а потом может цитировать целые страницы.

Она разгорячилась и стала очень хорошенькой, с живыми карими глазами, с рассыпавшимися по плечам каштановыми волосами.

– Вы все о Сергее, Катя. Давайте-ка о вас поговорим.

– Вы смеетесь? Что обо мне говорить? Я совершенно, ну совершенно заурядный человек.

– Не скромничайте.

– Нет, правда! Вот Сережа, например, имеет первый разряд по настольному теннису и боксу. А я даже в спорте ничем себя не проявила.

– Вы куда хотели поступать?

– Сережа хотел поступать в институт кинематографии на сценарный факультет.

– Нет, куда вы хотели поступать, Катя?

– Я в медицинский. Даже, вернее, не я, а мама. Сережа говорит, что я сама не знаю чего хочу.

– И что же, он прав?

– Ну конечно! Я действительно очень разбросанная. Сережа говорит, что во мне скрыто много способностей, но все они находятся в рахитичном состоянии. Вот он совершенно точно знает свою цель и никогда не слушает чужие мнения. Он их просто отметает.

– Ну, с Сережей мне все ясно. Вы, значит, собирались поступать в медицинский?

– Да, хотела, то есть мама хотела. Сережа говорит, что моя мама хотела бы жить вместо меня. Он, конечно, шутит. Сережа и мама не поняли друг друга. Сережа считает, что моя мама слишком консервативна. А она его считает хиппи… – Катя рассмеялась, потерла ладонями горящие щеки.

– А сами-то вы где хотели бы учиться?

– До встречи с Сережей?

– Да, да, до встречи с Сережей.

– Я одно время мечтала стать модельером. Сама шила, придумывала модели, просматривала все журналы. Но мама сказала, что я в лучшем случае могу стать закройщицей в ателье. Маме это не по душе. Между прочим, Сережа в этом с ней сходится.

– А он что бы хотел?

– Сережа? Он считает, что я должна стать специалистом по компьютерам.

– Ого!

– Да, видите ли, у меня есть способности к математике. В школе я меньше пятерки не получала. А потом одно время я увлеклась кибернетикой, читала даже Винера и многое понимала. Вот Сережа и агитирует меня.

– И как? Успешно?

Она задумалась, опустила глаза и стала накручивать на руку свои длинные волосы.

– Я не знаю, как у нас сейчас получится… Но вообще-то я думаю, что на математическом факультете я смогла бы учиться. Мне математика больше нравится, чем медицина.

– Что ж, поработаете год – и поступайте.

– Сережа так и думает…

Из дневника Кротова

«Красный свет – неприязнь, испуг.

Желтый – раздумье, колебание.

Зеленый – доверие.

Три раза мигнул светофор в ее глазах. И вот уже держу авоську, как победный трофей преследования.

Почему смолк город? Куда пропали прохожие? Их нет; мы – два космонавта под одним шлемом в безвоздушном пространстве.

На выпускном вечере я целовался в темном углу с Наташей П., толстушкой-одноклассницей. Было любопытно, нестрашно и весело. В паузах между поцелуями я тайком корчил дикие рожи. Она спрашивала: люблю ли я ее? Еще бы, отвечал я, до гробовой доски! Забуду ли я ее? Нет, никогда, никогда? Что самое смешное – она лгала не меньше, чем я. Ей просто-напросто хотелось оставить память о выпускном вечере.

В чем дело сейчас? Почему я гляжу и не нагляжусь? А в ее глазах мое отражение.

– Ты москвичка?

– Да.

– Поступаешь?

– Угу.

– Как тебя зовут?

– Катя. А тебя?

– Сергей.

Мы несем яблоки к ней домой, двадцать минут ходьбы от метро. На лестничной площадке я передаю ей авоську.

– Подожду?

– Подожди, я быстро.

– А тебя отпустят?

– Отпрошусь.

Щелчок замка. Минут через пятнадцать опять щелчок. Она выскочила из квартиры с криком:

– …не беспокойтесь, не беспокойтесь!

На ней короткая клетчатая юбка, зеленая кофточка. Волосы струятся чуть не до пояса. С ума можно сойти!

Два человека живут на противоположных концах земного шара. Случайная встреча потрясает их. Предопределение? Судьба? Незапланированное столкновение атомов? Не знаю.

Йоги верят во множественность жизней. Может, мы встречались уже в предыдущей жизни? Не знаю, не хочу знать!

Мои приятели оглядывали, обмеривали взглядами наших одноклассниц. Но ни одной серьезной школьной любви! Увлечений – тьма. Поцелуи, клятвы, слезы, обещания – непременное школьное многоборье. Я чемпион по многоборью. Я в отличной спортивной форме.

Катя, Ка-тя…

Визг тормозов. Таксист вопит:

– Ослепли! Жить надоело!

А в ее глазах зеленые огоньки: путь открыт.

– Почему ты пошел за мной?

– Это мое хобби. Я преследую всех красивых девушек.

– Ах, всех!

– Всех преследую, но заговорил только с тобой.

– Я подумала, что ты какой-то хулиган.

– А я сразу понял, что ты марсианка. На Земле таких не бывает.

– Вруша и льстец!

– Я чемпион по многоборью.

– Какому такому еще многоборью?

– Вздохи, пожатия рук, нежные слова, клятвы. Знаешь, что это такое? Ничего не будет!

– А что будет?

– Правда. Только правда.

– «Вы обязаны говорить правду, только правду». Так?

– Да, я приведу тебя под присягу. Вот на этой скамейке.

– Она покрашена.

– Тогда на этой. Сядьте! Положите руку на мою ладонь, как на библию. Поклянитесь!

– Обещаю говорить правду и только правду.

– Итак, ваше имя?

– Катя. То есть Екатерина.

– Фамилия?

– Наумова.

– Возраст?

– Семнадцать и еще немножечко.

– Вы не замужем, Катерина Наумова?

Она прыснула.

– Отвечайте! – потребовал я.

– Нет, не замужем.

– Не помолвлены?

– Нет.

– Под судом были?

– Никогда!

– Родственники за границей? Это пропустим… Любите читать, Катерина Наумова?

– Да, очень!

– Ваш любимый писатель?

– Ох, это трудно! Из классиков я люблю Голсуорси, а из современных… пожалуй, Паустовского.

– Достоевский? Михаил Булгаков? Леонов? Фолкнер? Стерн? Эти имена вам о чем-нибудь говорят?

– Да… я читала, но не всех.

– Ваши увлечения?

– Шитье и вязание. И еще… шахматы.

– Как вы относитесь к фильму «Андрей Рублев»?

– Мне понравилось…

– Только-то? Гениальный фильм. Читали Марио Варгаса Льосу?

– Что? Нет, не читала.

– Большой пробел. Бываете на Таганке?

– О, еще бы! Недавно смотрела «Гамлета». Девчонкам не понравилось, а мне очень.

– Лем? Брэдбери? Стругацкие?

– Ничего не читала. Не люблю фантастики.

– Печально. Ну ладно! Я удовлетворен. В каких отношениях вы находитесь с неким Сергеем?

Она рассмеялась, закинув голову.

– Мы знакомы.

– Давно?

– Не очень… А мне кажется, очень давно.

Я положил ладонь поверх ее руки.

– Теперь поменяемся ролями. Клянусь говорить правду и только правду!

Она закусила губу, словно решая трудную задачу.

– Ну-ка отвечайте, как ваша фамилия?

– Кротов, ваша честь.

– Кротов… Кротов… Это такой слепошарый зверек, да?

– Так точно, ваша честь.

– Мне не нравится эта фамилия. Нет, не нравится!

– Ваша честь, я сменю ее ради вас!

– Ну-ка отвечайте, Сережа Кротов, сколько у вас троек в аттестате?

– Ни одной.

– А пятерок?

– Русский язык и литература.

– Ой, самые трудные предметы! А скажите-ка, сколько раз вы сидели с девушками на скамейке?

– Несчетное число, ваша честь.

– Так я и знала. Вы ловелас?

– А как же!

– Ну-ка отпустите мою руку!

– Ни за что.

– Ладно уж. Это ведь не рука, а библия. Скажите-ка лучше; кто ваши мама и папа?

– Родители.

– Да нет же! Какой вы глупый! Кем они работают?

– Отец – строитель, мать – домашняя хозяйка.

Мы прикусили языки: мимо скамейки двигалась, глядя в упор на нас, подозрительная старуха с клюкой. А едва она прошла…

– Катя…

– Что?

– Пойдем куда-нибудь.

– Куда?

– Где нет ни одной живой души.

– Что ты! Таких мест в Москве нет.

– Есть. Я знаю одно».