Текст книги "Откровенные тетради"
Автор книги: Анатолий Тоболяк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)
Я пересекла дорогу, оставив позади тихую «маслянку», и по пыльному тротуару, вдоль бетонного забора вышла к проходной маминого комбината. Мне и раньше приходилось иной раз вызывать маму по телефону (ее бухгалтерия размещалась в цеховом корпусе), но никогда она не прибегала так быстро, взволнованная и запыхавшаяся.
– Что стряслось? – крикнула она еще по ту сторону металлической вертушки.
– Выйдем отсюда…
Думаю, она сразу догадалась. Но ей не хотелось верить до последней минуты.
– Ну, что, что? Ну, не тяни!
– Мама, я была в консультации. То, о чем мы говорили, подтвердилось.
– Что подтвердилось? Что? – Она цеплялась за какую-то несуществующую соломинку.
– Ты же понимаешь что. Я беременна. Уже два месяца.
Мама ахнула и стиснула руки на груди.
– Так я и знала! Господи! Да что ж это такое! – воскликнула она с неподдельным отчаянием. – За что мне такое наказание?
– Послушай, мама…
– Что я такого сделала? В чем провинилась? За что вы все меня мытарите? Сведете вы меня в могилу!
Когда она так причитает, мне хочется заткнуть уши и бежать без оглядки куда попало. В давнее время, когда был спрос на кликуш, моя мама стала бы незаменимым человеком… Закусив губу, я ждала. Старуха вахтерша поглядывала на нас через окошечко с жадным любопытством.
– Ложилась до позора, господи! Как теперь людям в глаза смотреть?
– Какой позор, мама? Успокойся, не кричи. Да не кричи же! – сказала я с закипающим раздражением. – Что ты, в самом деле… Ты же сама была в таком положении.
– Я? Ты мне это говоришь? Бессовестная! Как тебе не стыдно? Разве я вас на стороне нагуляла? Мы в законном браке с отцом были! Ох господи! Да лучше бы я тебя такую не рожала! – вырвалось у нее.
– Ну что ж, убей, – сказала я с какой-то незнакомой мне брезгливостью к ее страдальческому лицу и голосу.
– Отец тебя убьет, отец! Ты лучше не говори ему, дуреха несчастная. Молчи, не смей говорить! Господи, господи! Чуяло мое сердце! Два месяца, это точно? – уже спокойней спросила она.
– Да.
– Добегалась, догулялась! Слушай, что я тебе скажу. Отцу ни слова, а то беда будет. Потом узнает, бог с ним – возьму на себя. Всю жизнь из-за вас страдаю… – Она жалобно сморщилась. – Сегодня пойдем к Розе Яковлевне договариваться. Ты думаешь, это просто? Там такая очередь, что, пока дождешься, будет поздно. Ох господи! Стыд-то какой!
– Мама…
– Рублей в пятьдесят обойдется, чтобы без очереди. Да еще тридцать… – лихорадочно соображала она. – Роза Яковлевна устроит. Должна устроить. Я ей тоже услуги оказывала.
Я засмеялась.
– Знаешь, мама, тебе не придется тратиться. Я буду бесплатно рожать.
– Замолчи, дуреха! – отмахнулась она. – Плакать надо, а она гогочет. В кого ты такая пошла?
В самом деле, в кого мы такие пошли? Почему мы так часто не походим на своих родителей, а если замечаем вдруг сходство, то пугаемся и в страхе думаем: нет, нет, ни за что!
– Я буду рожать, понимаешь? Ты слышишь меня: я бу-ду ро-жать!
Пока мама переваривала этот новый ужас, дверь проходной распахнулась и высунулась вахтерша.
– Чаво ты, Нина Алексеевна, дочке рожать запрещаешь? – елейно запела она. – Да рази ж так можно? Пущай рожает!
Всё! Теперь весь масложиркомбинат знал, что у Нины Алексеевны Соломиной («Ну, эта бухгалтерша, знаешь?») безмужняя дочь ждет ребенка. Бедная мама!..
Она шла за мной по пятам до самого дома: то угрожала, то плакала, то умоляла. Уже в нашем дворе я не выдержала, остановилась и сказала:
– Мама, помолчи минутку. Я тебе сейчас все объясню. И не будем больше об этом говорить. Ребенок не виноват, что все так получилось. Это раз. Виновата я. Это два.
– Есть еще и три, полоумная?
– Есть и три. Я его люблю.
– Кого? – вскрикнула она. – Да там ничего еще нет!
– Я говорю о Максиме, мама. Все не так просто, как ты думаешь. Я хочу, чтобы его ребенок остался жив.
Мама онемела.
– Так он же тебя… бросил! – вымолвила она наконец.
– Ну и что? А я не могу выкинуть его из памяти. И мстить ему ребенком не желаю. И вообще, мама, я не могу жить так, как раньше, пойми!
– Да ты ж погубишь себя, погубишь! – взмолилась она. – Какой дурак тебя замуж возьмет с ребенком?
– Я не собираюсь замуж. Все! Хватит!
Так мы и вошли в нашу квартиру: я впереди с прямой спиной и злым, напряженным лицом, а мама следом, будто побирушка, умоляющая о милостыни.
Отец сидел на кухне перед бутылкой вина и тарелкой с супом.
– А-а! – заулыбался он всеми своими шрамами. – Явились – не запылились! Мать, я тебе звонил, слушай, я машину загнал Юрьеву. Нет, честное пионерское! За сколько, думаешь?
Мать жестко ухватила меня рукой за плечо и быстрым сбивчивым голосом заговорила:
– Нет, ты погоди убегать, погоди! Натворила и убегать. Нет, ты теперь погоди…
Удивленный отец опустил ложку в суп и выкатил глаза.
– Говори отцу! Говори, раз ты такая смелая, говори!
– Да чего такое? – заревел отец, вскакивая.
– Отпусти меня, – сказала я маме, дернув плечом. – А ты, отец, не вздумай руки распускать, как однажды было. Лучше порадуйся. Ты через семь месяцев станешь дедом.
– Как? – каркнул он, большой и нелепый.
– Да вот так.
В полном молчании отец налил себе стакан вина, выпил и двинулся к нам. Я стояла, подняв лицо, со сжатыми кулаками. Мама была бледная, темные глаза мучительно напряжены, губы приоткрыты…
– Та-ак, – сказал отец. Он подвигал челюстями. – Ну что ж, доченька любимая. Спасибо тебе за хорошую новость, за подарок. Сумела нашкодить – умей и отвечать. Себя опозорила – нашу честь спасай. Так в народе говорят.
– Никто так в народе не говорит. А вашу честь… что ж, спасу. Сейчас соберу чемодан и уйду.
Мама всплеснула руками.
– Ты досмотри, посмотри на нее, бесстыдницу! Она еще и грозит нам!
Отец подшагнул ближе. Он был спокоен, только угол рта слегка подергивался.
– Нет, ты не уходи. Мы тебя не гоним. Живи, пожалуйста! Мы не изверги. Только пащенка в дом не принесешь. Нет, пащенка нам не надо. Что нет, то нет.
– Договорились, папа. Не принесу. Будете просить – и то не принесу.
– Господи, господи! Что говорит!
– Стой, подожди! – удержал меня отец. – Ты мое слово знаешь. Я уж если скажу, то точка! Я слов на ветер не бросаю. – (Это заявление на фоне допитой бутылки меня даже развеселило на миг.) – Так вот, я тебе авторитетно говорю, – продолжал отец, с каждым словом мрачнея и наливаясь кровью. – Уйдешь – на нас не рассчитывай. Никакой помощи не получишь. Ни-ка-кой! С голоду будешь помирать, не жди помощи. Поняла?
– Помощи не ждать. Поняла. – Я его едва видела, глаза заплыли злыми слезами…
– Все! – скрепил отец. – Разговор окончен. Иди думай. Срок до завтра. – Так он, наверное, давал приказания на своих стройках.
– Хорошенько думай, хорошенько! – подхалимски подпела ему напоследок мама.
3К вечеру отец ушел под фонарь во двор лупить костяшками по столу. Мама убежала в соседний дом к знакомой с комбината. Я дождалась своей минуты, чтобы улизнуть без нового скандала.
Чемодан давно уже был собран. Пальто я перекинула через руку. Оглядела в последний раз свою комнату и вышла из квартиры. Дверь не закрыла, никакой записки не оставила. Зачем?
Странно было идти по знакомым вечерним улицам с чемоданом. Пустынно, тихо, в домах горят огни, уличные фонари освещают желтую листву, и сверху, из немыслимой дали бесстрастно взирают звезды. Вот большое, с манекенами в витринах здание универмага; вот кафе «Ешлик», где на веранде мы часто ели мороженое и пили сладкую шипучку. А вот и тихий двор, отделенный от улицы железными воротами.
Этот дом из белого кирпича, с широкими окнами и просторными лоджиями у нас называют «правительственным». Здесь живут ответственные работники, вроде Сонькиного отца. Чужие машины не въезжают во двор, белье не сушится на веревках, беседки увиты виноградом, цветочные клумбы не вытаптываются ребячьими ногами. Тут мне всегда нравилось, как и в квартире Соньки, где тебя, едва переступаешь порог, прямо обволакивает домашним уютом и покоем. Сколько раз я здесь была – не сосчитать! А сейчас стояла перед дверью, обитой желтой кожей, и все никак не решалась нажать кнопку звонка. Наконец собралась с духом и позвонила. Шагов я не слышала. Дверь сразу бесшумно открылась.
На пороге показался Сонькин отец, Михаил Борисович, толстый и низенький, в домашнем халате, с книгой в руках и очками, поднятыми на лоб.
– Вот те на! – удивился он, увидев меня.
– Здравствуйте, Михаил Борисович. Это я.
– Маша! – закричал одышливый Сонькин отец в глубину квартиры. – Иди сюда быстрей! Тут такой гость!
В прихожую поспешно вышла Мария Афанасьевна, тоже в халате.
– Е-елки-моталки! – своим молодым, радостным голосом протянула она. – Лена!
Через минуту я уже сидела в кресле, а они напротив на широкой тахте с подушками, где, наверно, только что читали. Михаил Борисович тяжело, со свистом дышал (его мучила астма), лысая голова его блестела в свете люстры, мясистый нос воинственно торчал на полном лице. Рядом с ним Мария Афанасьевна выглядела совсем девчонкой, да она и была на десять лет моложе мужа. В ее густых темных волосах уже пробивалась седина, но на белом лице ни единой морщинки; глаза смотрят весело и живо, и вся она подвижная, как зверек.
Они ждали. Я сглотнула слюну. Как, оказывается, трудно начать! И начала:
– Сонька давно уехала?
– Сонька давно уехала, – быстро сказала Мария Афанасьевна.
Опять наступило молчание.
– Ну, а я… Я уже давно приехала. Все не могла собраться зайти к вам. Извините.
– Ерунда! – так же быстро отвергла мои извинения Мария Афанасьевна. Улыбка исчезла с ее губ.
Михаил Борисович задышал тяжелей.
– Можно я у вас сегодня переночую? – с отчаянием спросила я.
Они как будто ждали именно этого.
– Что за вопрос? Разумеется, ночуй, – мгновенно откликнулась Сонькина мать.
Михаил Борисович лишь кивнул, что означало: согласен, вопрос дурацкий.
– Мне только на одну ночь, не беспокойтесь. Завтра я уйду.
– Черт возьми, Лена, с каких пор ты стала такой стеснительной? Душ принять хочешь? Есть хочешь?
– Ничего я не хочу, Мария Афанасьевна. Я сейчас ушла из дома и завтра уеду. Сейчас поездов нет, и вообще… Сонька вам, наверно, рассказывала, что я замуж собиралась. Это правда. Но у меня ничего не получилось. А сейчас я в положении… ну, беременна, понимаете? И вообще… – Я глотнула воздуху и разрыдалась.
Михаил Борисович присвистнул длинно и удивленно. Мария Афанасьевна вскочила с тахты, быстро подошла ко мне и сильно тряхнула за плечо.
– Это что еще за фокусы? Ну-ка не реви!
– Я не реву…
– Она не ревет, Маша, что ты! – одышливо заговорил Сонькин отец. – Она хохочет, не видишь, что ли? Это вообще не Ленка Соломина. Та могла танцевать так, что посуда с полок сыпалась и соседи жалобы писали. Помнишь, как она тут верховодила всей шайкой-лейкой? А эта пришла в гости и сто раз извинилась, что зашла. Да еще ковер слезами портит. К тому же у меня идиосинкразия к женским слезам, тоже могла бы знать.
– Слышишь, что Михаил Борисович говорит?
– Слы-ышу…
– Вот и замолчи! Не изображай из себя садовую лейку! – Она щипнула меня за плечо. – Сейчас я тебя кормить буду. Потом решим: жить тебе дальше или лезть в петлю.
Я вытерла слезы платком, просморкалась. Тем временем Мария Афанасьевна расставила прямо на журнальном столике блюдечки, чашки, термос с кипятком, банку кофе и вазу с домашним печеньем.
– Омлет будешь? – спросила она.
– Бу-уду.
В комнате запахло пряно и дурманно – это Михаил Борисович закурил свою ароматическую папироску. Быстро появился шипящий омлет.
– Ешь прямо со сковородки. Вкусней. Ладно?
– Ла-адно…
Мария Афанасьевна присела на маленькую скамейку (наверно, реликвию Сонькиного детства).
– Ну, вот что, Лена. Почему ты ушла из дома, можешь не рассказывать. Нас интересуют твои планы. Это не секрет?
Я помотала головой.
– Тогда выкладывай.
Как просто! Выкладывай! Знали бы они, сколько я передумала только за сегодняшний день…
– Видите ли, у меня есть тетка по матери. Она живет в Крыму. Но не хватает денег. – Так я начала, все еще пошмыгивая носом.
– У кого не хватает денег? У тебя или у тетки?
– У меня. У тетки всего хватает. У нее свой дом, и сад, и все такое. Она живет одна, дети уже взрослые. Правда, я ее всего один раз видела, она к нам приезжала в гости. Мне она понравилась. Ничего тетка. Рослая такая, с усами, – задумчиво сказала я.
Мария Афанасьевна прикрыла рот ладонью, а ее муж фыркнул.
– Но это неважно, – продолжала я. – Мне нужно рублей пятьдесят на дорогу и на первое время. Вы займете? Я обязательно верну. Заработаю и верну.
– Нет, мы не верим, что ты вернешь! А зачем тебе ехать к тетке? Ты с ней списалась, созвонилась?
Я опять помотала головой:
– Не выгонит же она меня… Сама приглашала в гости.
– Одно дело в гости, другое – насовсем. Есть разница. Как ты считаешь, Михаил?
– Я считаю… – пыхнул папироской Сонькин отец, и нос его нацелился в меня, – что тетка… хоть она и с усами… не оптимальный вариант.
– Я тоже так считаю, Лена. Тем более что ты поедешь не одна.
– Как не одна? А с кем же?
– Да ты вроде сказала, что ждешь ребенка… Или я неправильно поняла?
Я покраснела, даже уши зажгло.
– Да… конечно. Но это будет не скоро. К тому времени я что-нибудь придумаю. Может, квартиру получу.
– Михаил, как ты считаешь, получит она квартиру? – деловито обратилась Мария Афанасьевна к мужу.
– Я считаю… что шансы… равны нулю, – пропыхтел Сонькин отец.
– И я тоже, – скрепила Сонькина мать, быстрым движением поправляя волосы. – Скажи, Лена, а зачем все усложнять? Зачем куда-то в Крым к неведомой тетке? Ты рассорилась с родителями. Ладно! Но со всем городом ты, полагаю, еще не разругалась? Это было бы слишком даже для тебя!
– Семьдесят две тысячи душ по переписи десятилетней давности, – провозгласил Сонькин отец, гася в пепельнице папироску. – Сейчас, считай, все сто. Пять крупных предприятий, куча всяких организаций и учреждений. Неужели заместитель председателя горисполкома не найдет работу и какую-нибудь комнатуху в общежитии для лучшей подруги своей дочери? Пфф! – фыркнул он презрительно. – На кой его тогда держат?
Они обступали меня, теснили с двух сторон, как прекрасно согласованные, напористые силы. Все мои проблемы они раскусили в пять минут, и достаточно им было переглянуться, чтобы стать одним языком, одним умом.
– Отвечай Михаилу Борисовичу, Лена! Он терпеть не может, когда мямлят. Где в нашем городе ты хочешь работать?
Я сказала то, что давно обдумала.
Сонькин отец встал, одернул халат, подошел ко мне и пухлой белой ладонью погладил по голове.
– Умница! Освобождаешь зампреда от лишних хлопот. Я уж думал, ты запросишь должность вроде моей… Считай, что работаешь.
В эту ночь я спала как мертвая.
4Ворота ярко-голубые, как наше небо. Забор тоже голубой. Желтое рисованное солнце с глазами и ртом улыбается всяк входящему. Внутри на территории цветочные клумбы, маленькие качели, песочницы, деревянные горки.
Было часа два, время сна. Игровые площадки и веранды пустовали, и все одноэтажное ладное здание, тоже голубое, казалось необитаемым.
Я неуверенно поднялась на крылечко, дернула дверь: заперто.
– Вам кого нужно? – раздалось у меня за спиной. Оглянулась: стоит невдалеке молодая светловолосая женщина в строгом шерстяном костюме и держит за ногу безголовую куклу. Я объяснила, что мне нужна заведующая.
– Пойдемте со мной!
Она направилась в глубину территории; я за ней, пожав плечами. Подошли к деревянному домику с двумя окнами. Оттуда навстречу нам вышла, позевывая, полная женщина в белом халате и шлепанцах.
– А, Зоя Николаевна, – сухо сказала моя провожатая. – Вас-то мне и нужно. Посмотрите, что это такое? – Она протянула безголовую куклу.
Полная неряшливая женщина взяла куклу, повертела ей туда-сюда ноги, равнодушно определила;
– Танька это!
– А вы знаете, где я ее подобрала? Около ворот, чуть ли не на улице. Я уже не говорю о том, что она инвалидка.
Полная прикрыла ладонью зевок.
– Ох, беда какая! Нашли из-за чего волноваться… И голова где-нибудь валяется.
– Вот именно «валяется»! – У моей провожатой на щеках вспыхнули красные пятна. – Все «валяется»! Все «где-нибудь»! Скоро мы вообще останемся ни с чем.
– Да ладно вам… – пробормотала полная, морщась.
– Не ладно, а имейте в виду.
«Да это же заведующая!»– испуганно мелькнуло у меня.
Полная Зоя Николаевна ушла, позевывая, словно не получила выговор. Из-под белого халата у нее неопрятно торчала юбка.
Мы прошли в кабинет, маленькую комнатенку с цветочными горшками на подоконнике и письменным столом. В одном углу, в ящике, были грудой навалены сломанные игрушки, в другом стояло свернутое знамя.
– Садитесь.
Я села на стул, она за стол. Побарабанила пальцами по краю стола, глядя в окно.
«Двадцать три, двадцать четыре, не больше, – мысленно определила я возраст заведующей. – Красивая какая…»
– Нет, это черт знает что такое! – вдруг воскликнула она, шлепнув ладонью по столу. – Посмотрите, сколько они наломали за последнюю неделю. Я не говорю, что игрушки должны быть вечны. Но нельзя же потакать детскому варварству. А, да что говорить! – Она обреченно махнула рукой. – Вы Соломина?
– Да-а…
– Так я сразу и подумала. Маневич довольно точно описал вас по телефону. Как вас зовут?
– Лена.
– Моя фамилия Гаршина. Ирина Анатольевна. Трудовой книжки у вас, конечно, нет?
– Нет.
– Паспорт, медицинскую справку принесли?
– Да, вот… пожалуйста.
Из своей холщовой сумки я вынула документы и положила на стол. Гаршина даже не взглянула. Потерла ладонью высокий крутой лоб, спросила:
– Когда приступите к работе – сегодня или завтра?
– Могу сегодня.
– Знаете, сколько будете получать?
– Ничего не знаю! – Я вдруг рассердилась на ее сухой, казенный тон.
– Семьдесят пять рублей. Ваша должность – няня. Кроме вас есть еще одна няня. Но вы очень-то на нее не рассчитывайте. Старуха, к тому же ленивая. Что поделаешь! Няни – дефицит! Вот вы обживетесь, начнете капризничать, бунтовать, склочничать, а я даже не смогу вас выгнать. Не понимаю, зачем вам понадобилась помощь Маневича?
Я промолчала. Гаршина пригорюнилась, глядя в окно. Светлое, чистое лицо, крутой лоб, светлые гладкие волосы стянуты в тугой узел на затылке… «Интересно, замужем?»– подумала я.
– А почему вы выбрали детский сад? – неожиданно спросила Гаршина. – Есть работа и полегче.
Что ей ответить? Не станешь же рассказывать, как вечно возилась в нашем дворе с малышами, как они иной раз вызывали меня хором из дома… как всегда было весело, если вокруг носились счастливые, самозабвенные мордахи…
– Сама не знаю, – скучно соврала я.
Гаршина лишь пожала прямыми плечами, встала из-за стола и повела меня знакомить с персоналом.
Неудачи идут полосой, всем известно, а уж если повезет и жар-птица присядет к вам на плечо, постарайтесь ее не спугнуть!
У меня появился свой дом. Да, да, не свой угол, не своя комната, а именно свой дом. И не какой-нибудь: из трех просторных комнат, прекрасно обставленных. И свой сад, окруженный бетонным забором, с персиковыми и айвовыми деревьями. И даже свой маленький бассейн в саду.
Все это чудо сотворили Маневичи. Они привезли меня сюда вместе с моим чемоданом и вручили ключи: один от железной калитки, второй от парадной двери, третий от черного хода с веранды и четвертый от летней кухни в глубине сада – целую связку.
Пока мы ехали сюда, они не сказали ни слова, лишь загадочно переглядывались, и я, как ни фантазировала, не могла вообразить ничего лучше «комнатухи» в каком-нибудь заводском общежитии, которую удалось раздобыть Михаилу Борисовичу.
Когда мы вошли в этот дом, я подумала, что Маневичи подыскали для меня угол у каких-то своих знакомых, и лишь недоумевала, где же хозяева.
Когда они вручили мне ключи и сказали, что вся эта резиденция моя, я невесело засмеялась этой шутке. Тогда Мария Афанасьевна объяснила мне что к чему.
Когда они ушли, я недоверчиво, как кошка, подброшенная в чужой дом, обошла комнаты, заглядывая во все углы и принюхиваясь к незнакомым запахам.
В спальне, где стояли две широченные деревянные кровати, я подняла телефонную трубку и набрала домашний номер.
Ответил отец. Едва прозвучал его голос, как я поняла, что он пьян.
– Позови маму, – твердо попросила я.
– А! Доченька любимая! – шумно приветствовал он меня, – Явилась – не запылилась! А мы уж решили – уехала. Раздумала, значит? Молодец!
– Позови маму, слышишь?
– Со мной, значит, уже и говорить не хочешь? Отец тебе не собеседник? А я вот настроен с тобой потолковать. Где ночуешь, дочь? Под забором?
– Ты позовешь маму или нет?
– Нет твоей матери! – заревел отец. – Шляется где-то, как ты! Сочувствия у людей ищет!
– Тогда слушай, что я тебе скажу, и передай ей. Я никуда не уеду. Я нашла работу и квартиру. Уже работаю. И крыша над головой есть, понял? К вам, не вернусь. Не ищите меня и… не беспокойтесь обо мне.
– А кто о тебе беспокоится, кто?
– Ну, тем более! Тогда забудьте обо мне. – Я хотела повесить трубку.
– Эй, Ленка! – заорал отец.
– Чего тебе еще?
– Где это ты, хотел бы я знать, работу нашла? И квартиру? Врешь ты все! Помыкаешься и явишься домой. Приходи, дочь! Мы тебя примем, не думай. Только помни условие.
Ну вот и все. Еще надо было написать письма Вадиму и Соньке.
Опять я обошла весь дом и вновь пережила радость доброго чуда. Девять месяцев! Значит, я уже рожу, когда хозяева вернутся из своей заграничной командировки. Достанется, наверно, Маневичам за самоуправство. Да нет, вряд ли. Мария Афанасьевна говорила так убедительно:
– Перестань мудрить, Лена! Заплатишь им за электричество – и все. А может, и этого не понадобится. Главная твоя забота – не спалить дом. Живи! А приедут, придумаем что-нибудь еще.
Перед этим Маневичи предложили пожить у них, но я, конечно, отказалась.
Кроме спальни и гостиной в доме был рабочий кабинет с замечательным письменным столом. Что меня порадовало – книги! Полки ломились от них. Хотя здесь было много всякой технической литературы – в основном по нефтехимии, – на мою долю все равно оставалось, читать – не перечитать!
Я вышла во двор и закрыла на засов калитку. Вернулась в дом и заперла изнутри парадную дверь. Закупорила себя в этом удивительном жилище, где стояла такая тишина, будто оно повисло между небом и землей, вдали от вечернего города. Потом прошлась по комнатам и всюду выключила свет (надо экономить!), оставила гореть лишь лампу в кабинете. Уселась за хозяйский стол, чтобы написать письма.
Вот тут-то меня охватил страх, да какой! Сердце замерло, сжало горло.
Что же я делаю? В своем ли я уме? Через семь месяцев… уже в мае, а то и раньше… у меня появится ребенок. Не успеешь опомниться, а он уже кричит – живой, настоящий! Как я справлюсь с ним одна? Надо же еще зарабатывать деньги и учиться тоже. А как же он?
Я сидела испуганная и потрясенная. Пока я ссорилась с матерью и отцом, пока с пылу-жару собирала чемодан, да и потом, – эти простые вопросы не приходили мне в голову. Я защищала себя, дралась за свои права и думала о нем и себе, как о чем-то неразрывном. Но он – это не я. Он не может надеяться на «авось проживу», Я буду отвечать не только за себя, как сейчас, но и за его жизнь, такую уязвимую! И тут уж не обойдешься, Ленка, одними благородными чувствами. Он станет плотью и кровью, криками и слезами… и что же ты будешь делать?
Я приложила ладони к животу и сидела, не дыша и не шевелясь. Закололо в груди, на лбу выступил пот. Мне почудился тонкий, умоляющий голос. Он повторял: «Мама, мама!» В этом пустом доме я была не одна.
В воскресенье, часов в одиннадцать, ко мне пришла Мария Афанасьевна. Почти всю ночь я не спала. Она сразу спросила:
– Ты не больна, Лена?
– Да нет, так, ничего… – пробормотала я.
– Тошнит, наверно? – сразу определила она мой недуг.
Я кивнула, но дело, конечно, было не в этом, хотя ночью меня неожиданно вырвало.
Мы прошли в роскошную гостиную и устроились в креслах. Мария Афанасьевна была в брючном костюме вишневого цвета. Он ловко сидел на ее маленькой, стройной фигуре. Темные пышные волосы… сухое лицо с яркими, живыми глазами… Жаль, что Сонька пошла не в нее.
– А я иду с базара, думаю – дай загляну, – как-то рассеянно начала она. Тут же тряхнула головой и засмеялась – Вру! Собралась я к тебе, а потом решила заодно заглянуть и на базар. Ты курила здесь?
– Да, одну сигарету.
– Интересно, а Сонька курит?
– Я не видела. Нет, наверно.
– Скорее да, чем нет. Тебе-то не стоит увлекаться. Какой месяц?
– Уже два, – помедлив, ответила я.
– Еще два. Так будет точнее. Плохо переносишь?
– Да нет… ничего. А как это – плохо?
– Плохо – это когда тошнит все время, головокружения, слабость, дурнота. Хочется лечь и не вставать. Противно смотреть на пищу. Да уж если плохо, то сразу понимаешь, что плохо!
– Значит, еще не очень плохо… – неуверенно улыбнулась я.
– Значит, счастливая! А вот я, когда носила Соньку, то была человеконенавистницей. Серьезно! Сонька дала мне жару.
Я не знала, что ей сказать. Молчала.
– Ты жалеешь, что все так получилось? – осторожно спросила Мария Афанасьевна.
Я быстро вскинула голову.
– Нет!
– Совсем нет?
– Совсем нет.
– Ну этого быть не может! – не поверила она и подняла тонкие брови.
– А я вот говорю: нет! Ни одной минуты не жалею. Это правда. Я только думаю… Ох, Мария Афанасьевна!
– Что? – живо спросила она, подавшись вперед.
– Хоть бы вы мне сказали, что мне делать! Я совсем запуталась.
– В чем?
– Не знаю. В самой себе, наверно.
– Боишься рожать?
– Не рожать, нет! Я даже умереть не боюсь.
– Я неправильно выразилась. Боишься за ребенка? За его будущее?
– Да.
Она помолчала, покусывая губы.
– Что ж, Лена, выхода всего два. Обычно в жизни бывает куча вариантов – только выбирай. А тут два.
– Вот именно – два! И оба страшные.
– Не настолько, как тебе кажется. Большинство женщин так или иначе попадает в твое положение. Многие решаются на хирургическое вмешательство. В конце концов это апробированная операция, – безмятежно проговорила Мария Афанасьевна, но на лбу у нее вспухла жесткая морщинка.
– Вы мне советуете…
– Нет, я тебя посвящаю. Решившись на аборт, может быть, совершаешь благое дело: освобождаешь своего ребенка от тягот жизни… Да и самой проще. Свободная, веселая, деятельная! Снова влюбляйся, бегай на танцульки, выходи замуж.
– Я не хочу снова влюбляться, бегать на танцульки, выходить замуж.
Мария Афанасьевна встала и быстро заходила по ковру туда-сюда.
– Ерунда! Фу, какая ерунда! Время – лекарь, вылечивает. Да потом у тебя все впереди. Захочешь иметь ребенка – будет ребенок. Природа милостива.
– Как вы говорите…
– Как я говорю?
– Цинично.
– Да? Ты думаешь? – быстро спросила Сонькина мать, снова останавливаясь. – А может быть, логично? Молодость-то у тебя одна. Потратишь на пеленки – не останется для себя. Рожать – это такое самопожертвование, что за него даже медали дают, как на фронте! А спрашивается: во имя чего такой подвиг? Никакой гарантии, что твой ребенок отплатит тебе любовью.
Я тяжело задышала через нос. Смотрела на Марию Афанасьевну во все глаза: неужели она это всерьез?
– Нет, Лена, благоразумие и благополучие куда лучше! Сердце не изнашивается, морщин меньше, сил больше. Одна беда, что от погоста все равно не убережешься. Ну да ведь и умереть можно благоразумно: не от тревоги, не от волнения – от обычной старости. Согласна?
– Мне противно то, что вы говорите. И я… не верю, что вы так думаете. Не надо мне таких советов!
Мы некоторое время мерились взглядами.
– Раз. так, Лена, значит, останется только один выход. Да ты, по-моему, его уже сделала.
– Теперь – да. После ваших слов.
Мария Афанасьевна вдруг подбежала ко мне и порывисто поцеловала в щеку.
Потом мы пили чай и разговаривали о Соньке.
