Текст книги "Откровенные тетради"
Автор книги: Анатолий Тоболяк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)
Не помню, сколько дней прошло, – они для меня слились в один. Я перестирала все свои вещички, перегладила, навела порядок в комнате вообще старалась чем-то себя занять. Странное дело: меня не тянуло к приятелям. Даже Федьку Луцишина не хотела видеть, а уж он потащил бы меня куда-нибудь в компанию или на танцы. Успею, говорила я себе, успею!
Я все кляла себя, что отвергла «идею» Максима… Почему, почему?
Ладно, не стоит об этом думать, решила я в очередной раз. Вот завтра пойду устраиваться на работу, и все наладится. Но каждый день откладывала: завтра, завтра… Мысли у меня были какие-то неряшливые, разбросанные.
В воскресенье вечером я собралась к Сонькиным родителям. Только вышла в прихожую, зазвонил телефон – он у нас там стоит на тумбочке. Я подняла трубку, услышала: «Можно позвать Лену?»– и обмерла. Этот голос… негромкий, мягкий… Я сразу его узнала. Но все-таки не поверила.
– Слушаю. Кто говорит?
– Лена, вы? Привет! Помните такого человека по имени Максим? Как бы нам встретиться?
У меня почему-то дыхание перехватило… Я переложила трубку из руки в руку.
– Здравствуйте. – Я не смогла сказать «Максим». – Откуда вы взялись? Чудеса!
Он негромко засмеялся.
– Ничего чудесного. Сам напросился в командировку, только и всего. Так как насчет встречи?
– А где вы сейчас?
– Где я? Постойте, оглянусь. Слева кафе. Называется «Ёшлик». Справа скверик или парк. Сам я в телефонной будке. А вообще-то остановился в гостинице «Турист».
– Знаю, знаю, поняла! Ну, что ж, давайте… давайте встретимся.
– Отлично. Когда? Где?
Я покосилась: мама стояла в дверях кухни с половником в руке.
– Да хоть сейчас! – громко проговорила я. – Стойте на месте, я вас найду.
Максим сказал: отлично, он будет стоять, не шелохнувшись. Он ждет.
– Куда это ты лыжи навострила? Кому это ты свидание назначаешь, интересно знать мне? – как-то певуче спросила мама.
– А ты зачем подслушиваешь? Одному человеку, – ответила я, засовывая ноги в босоножки.
– Лена, пожалей себя. Меня пожалей, пожалуйста. Папа такое устроит, если ты надолго задержишься… Вадим, скажи хоть ты ей! Меня не слушает, – пожаловалась мама. Брат как раз вышел со своей веранды. – На какое-то свидание бежит неизвестно к кому.
– Ну и что? – сразу вскипел Вадим. – Первый раз, что ли? Она с семи лет на свидания носится! Я виноват, что она такая безмозглая? Пускай бежит!
– Сам ты безмозглый, братик… – нежно прошептала я ему и выскользнула из квартиры.
Почему я так обрадовалась? Ну, был какой-то Максим! Был и сплыл. И вот опять появился. Ну и что из этого? Чего я несусь как сумасшедшая, чуть босоножки не теряю?
Наверно, все дело в том, размышляла я на бегу, что он для меня сейчас вроде «скорой помощи». Звонок – «Вы заказывали неотложку?»– прибыла!
На повороте к кафе «Ешлик» я замедлила шаг. Максим стоял около телефонной будки, прислонившись к ней плечом. Издалека увидел меня, махнул рукой и пошел навстречу.
Он показался мне выше, чем в первый раз, и моложе. На нем были джинсы, серая рубашка, зауженная в поясе, с расстегнутым воротом. Легкие русые волосы рассыпались по голове… Бородка слегка взъерошена.
– Привет! Быстро ты. – Опять он перешел на дружеское обращение.
Я беззаботно улыбнулась ему в ответ и сказала, что если обещаю, то никогда не заставляю себя ждать. Максим, усмехнувшись, похвалил такую точность.
– Ну, что будем делать? – приветливо спросил он, приглядываясь ко мне, словно стараясь понять: та ли я, какой была, или уже другая? – Есть несколько вариантов. Можно, например…
– Вы надолго здесь? – перебила я его.
– Не «вы», а «ты».
– Ты надолго здесь? – нервно повторила я.
– Еще не знаю. Приехал заключать договор с вашим трестом. Слышала об АСУ? – Он поморщился. – Это неинтересно.
Зря он так думал, что неинтересно. Я слушала внимательно, даже позавидовала ему: вот есть у человека свое дело. Захотел – и прилетел в командировку. Как хорошо! Вольная птица!
Мы перешли улицу и свернули в глухой переулок.
– Как у тебя дела? – спросил Максим и обнял меня рукой за плечи.
Я не отстранилась, не пискнула. Только сердце сильно стукнуло, даже больно стало.
– Да что я! Собираюсь работать. Пойду в детский сад. Тошно здесь, вот в чем дело! Не смотрела бы ни на что. Я тут родилась, понимаешь? Я, может быть, тысячу раз ходила по этой улице. Тощища!
Его рука крепче сжала мое плечо. Он заглянул мне в лицо, негромко сказал:
– Дело не в городе. Это ерунда. Все города, в сущности, одинаковы. Дело в том, что жизнь вообще тоскливая штука. А бывают такие моменты, хоть вешайся.
– Вот именно! В петлю охота!
Он засмеялся.
– Нет, в самом деле! – разгорячилась я. – Вот училась в школе, все было ясно. А сейчас вдруг какая-то тьма. Ну, поступлю работать, а дальше?
– Потом попробуешь снова в институт.
– Потом в институт, ладно. А дальше? Умру?
– Когда-нибудь, безусловно. Не так скоро. – Он говорил вполне серьезно: почувствовал мое состояние.
– Нет, скоро! Мне уже восемнадцать. Не успею очухаться – старуха. Я. думаю: для чего? Для чего все это учеба, работа, скандалы, радости? Какой в этом смысл? Все равно ведь стану старухой и умру! Да разве только я? Сейчас на земле сколько людей? Больше четырех миллиардов? Через сто лет все до одного… ну, кроме каких-нибудь долгожителей… будут в земле. Все! Это же страшно.
– Нет, просто грустно.
– А мне страшно! Зачем я вообще родилась? Зачем я сейчас иду, разговариваю? Зачем, например, мы с тобой встретились? Все равно ты уедешь. Все равно умрем. Какая-то бессмыслица! – быстро, гневно проговорила я, остановившись.
Максим взял обеими руками меня за плечи, приблизил лицо.
– Послушай… можно я тебя поцелую, пока мы живы?!
– Можно!
С Федькой Луцишиным было по-другому. Еще в девятом классе он завел меня в темную беседку и накинулся, чуть шею не свернул. От него отбиться было непросто, и я прокусила ему губу – лишь тогда отпустил. А тут пальцем не пошевельнула, чтобы освободиться, – и не хотела. Целая вечность прошла, пока он отстранился. Голова у меня слегка кружилась. Я пробормотала: «Ничего себе…»
Мы смотрели друг на друга. У Максима были какие-то странные, тревожные глаза. Мимо проехал с оглушительным треском мопед с двумя парнями, волочащими ноги по земле. В переулке вспыхнули фонари.
Он опять взял меня за плечи и спросил:
– Ты меня вспоминала?
– Да. Много раз.
– Я тоже. И вообще, знаешь, у меня здесь нет никакого дела. Я просто взял отгул и прилетел. Чтобы тебя увидеть. Только ради этого.
Кто бы поверил на моем месте? Я поверила мгновенно. Что угодно думайте – хоть умрите от смеха! – но я и сейчас убеждена: он не врал. Чистейшая, светящаяся правда! Он приехал ради меня.
В одиннадцать ночи я позвонила домой из гостиницы. Хорошо, что не поставлены еще всюду видеотелефоны! А то сколько бы у родителей было преждевременных сердечных приступов!..
– Мама, это я. Сегодня меня не ждите. Я в одной компании и здесь у девчонок переночую.
Максим включил телевизор, чтобы создать иллюзию этой самой компании.
Мама ответила, как полагается в таких случаях:
– Какая еще компания! Ты что, с ума сошла? Немедленно иди домой!
– Нет, я же сказала. Не могу я прийти. Пойми, пожалуйста, и не ругайся.
– Где ты? У кого?
– У Юльки Татарниковой. (Вот вру, вот вру!)
– Где она живет, твоя Юлька?
Ну да, скажи ей, а она, чего доброго, прикатит к Юльке на машине…
– Зачем тебе это, мама? Это не важно. У нее и телефона нет. Я от соседей звоню. Я жива – и все.
Вдруг мама замолчала, и раздался голос отца:
– Ты что это, дочь, домой не собираешься возвращаться? – Он, наверно, вырвал трубку. Голос был трезвый.
– Нет, я приду. Только не сегодня. Сегодня задержусь.
– А кому ты завтра нужна? Кому? – загремел отец. Даже Максим услышал и беспокойно приподнялся на локте. – Если сегодня не придешь, можешь и завтра не являться, поняла?
– Как не понять, папа. Поняла.
– Вот так! – скрепил отец. Пошли частые гудки.
Максим дотянулся до телевизора и выключил его.
Некоторое время мы молчали.
– Смелая ты… – пробормотал он. Обнял меня и поцеловал тихо-тихо, как спящего ребенка.
Я почувствовала такую нежность к нему, даже дыхание перехватило. А страха, раскаяния не было никакого. Только сильная нежность и радость. И что-то будто случилось с глазами: я стала вдруг видеть в темноте. Или темнота превратилась в солнечное, пылающее утро, когда все просто и ясно и легкость духа поднимает над землей?
Максим нашарил на стуле сигареты и спички. Закурил и сказал:
– Послушай… самое время тебе спросить, женат я или нет. – Я молчала, улыбалась в темноте. – Ну, спрашивай! – настаивал он.
– А зачем? Зачем мне это знать?
– Хотя бы из любопытства.
– Хорошо. Ты женат или нет?
– Женат.
В груди у меня что-то оборвалось, хотя именно такого ответа я и ожидала.
– Теперь спроси, есть ли у меня дети, – помолчав, предложил он.
– Нет, не хочу.
– Тогда я сам скажу. У меня мальчишка двух лет.
Я закрыла глаза. Вот теперь стало темно. Не потому, что закрыла глаза, а от его слов. Он продолжал:
– Я не живу с семьей. У моей жены есть другой человек, понимаешь? Я развожусь с ней. У нас была не жизнь, а свинство. Неважно, кто виноват. Наверно, оба. Сына жалко, но ничего не поделаешь…
Когда все случилось, я не вспоминала об отце, и матери. Забыла о них. А сейчас ясно услышала их негодующие голоса: «Дура! Дура!» Даже, кажется, ощутила боль от пощечин… Тряхнула головой, чтобы отогнать это наваждение, и спросила:
– Зачем ты мне это говоришь?
4Утром, часов в десять, когда отец и мать по моим расчетам, были на работе, я пришла домой. Дверь открыл Вадим. Отступил в сторону и вяло, без удивления и радости сказал:
– А, ты…
У него был такой вид, будто он не спал всю ночь. Глаза красные, усталые, лицо помятое. Меня пронзила жалость. Достается ему! Вчера, конечно, был скандал, и он отсиживался на своей веранде, а может быть, и его вовлекли… Называется, приехал отдохнуть!
– Ты уж извини, Вадька… – начала я.
Он скривился, махнул рукой – отстань, мол! – и ушел в ванную комнату. Я сняла босоножки, прошлепала на кухню и стала его ждать. Мне не терпелось выложить ему свои потрясающие новости и увидеть, как он раскроет рот от изумления… Конечно, будь он повнимательнее, сразу бы увидел, что со мной что-то произошло, что вся я сияю, как глазированный пряник.
Наконец он появился. Волосы его были мокрыми. Голову, что ли, держал под водой? Направился было на веранду, но я его остановила:
– Вадька! Мне надо тебе что-то сказать. Это очень важно. А ты, пожалуйста, передай маме и отцу. Так будет лучше. Ну, вот.
– Да говори, не тяни, – поморщился он.
– В общем… – Я сглотнула слюну, улыбнулась. – Ты только, пожалуйста, не пугайся. Я замуж вышла.
Мой брат не испугался – это не то слово и не то состояние. Он просто помертвел. Стал серый-серый, глаза застыли, а без того худые щеки впали. Узкие плечи приподнялись.
Испугалась я. За него. Молчал он, наверно, с минуту, но сказал очень точные слова:
– Когда ты успела?
Вот именно: не «за кого?», а «когда ты успела?» Его потрясла жуткая скоропалительность события, и в этом он открылся весь как на ладони.
Насколько я знаю, единственной Вадькиной пассией была в свое время девчонка-восьмиклассница, которую он, по-моему, и за руку-то ни разу не взял, не говоря уж о поцелуях. Позднее я допытывалась во время его наездов домой, не завел ли он романа в институте, но всегда наталкивалась на болезненную стеснительность и злость: отстань! Что касается моих подруг, то он обходил их, как зачумленных, и называл «глупыми курицами» (несправедливо, кстати, по отношению к Соньке). И вот я ему такое выдала, и он вымолвил: «Когда ты успела?»
– Тебе точное число надо? Вчера. А познакомилась с ним в Ташкенте.
– Вре-ешь!
– Нет, не вру, Вадька. – На него было жалко смотреть: такой он был потрясенный, сбитый с толку.
– Ты что, Ленка… одурела или как?
Я не хотела уклоняться от правды.
– Немножко, конечно, одурела. Даже сильно, Но я не жалею, Вадька! Ты посмотри, какая я счастливая! – Так я ему популярно объяснила.
Брат повернулся и молча пошел на веранду. Я побежала за ним, словно собачонка. Он сел на свой топчан, закурил; глаза зло заблестели, лицо заострилось.
– Ну, давай выкладывай!
– А что тебя интересует? – робко спросила я.
– Все!
– Ему двадцать пять лет. Зовут Максимом. Он программист в научно-исследовательском институте. Живет в Ташкенте. Родители в Ангрене. Что еще? Очень красивый. С бородкой.
– Плевать мне на его красоту и бородку! Как у вас все получилось?
– Да, понимаешь, пошли мы с Сонькой в ресторан отмечать ее поступление…
– Плевать мне на твою Соньку! Я хочу другое знать. Как можно за день выскочить замуж?
– Я еще не вышла замуж. Формально не вышла. А фактически… Дело в том, что он женат. Но с женой уже не живет. И в ближайшие дни разведется. Тогда мы поженимся, понимаешь?
Я сама начинала злиться. В конце концов, кто передо мной – брат мой Вадька, всегда все понимающий и сочувствующий мне, или отец?
– Все получилось быстро и внезапно. Как тебе объяснить? Внезапно и быстро. Это не объяснишь. Я сама еще не все понимаю.
– Втрескалась в него, да? – окрысился Вадим, показывая свои неровные, некрасивые зубы.
– Хочешь сказать – влюбилась? Вначале нет. Так, понравился. А сейчас – да. И он тоже.
– Что «тоже»?
– Понемножку влюбляется… – неуверенно ответила я. И тут же меня ожгла радостная мысль о Максиме: ждет меня, я увижу его снова!
– Почему он не пришел? Где он?
– Где он – неважно. А прийти он хотел. Но я ему сама запретила. И правильно сделала. Если уж ты…
Брат перебил меня:
– Знал, что ты вертихвостка, Ленка, но что такая!.. – Он не успел закончить, как я крикнула:
– Замолчи немедленно! Что ты понимаешь? Ты ни одну девчонку не целовал! Нашелся моралист! Влюбись хоть раз, тогда рассуждай!
– Нужны вы мне! – ответно завопил Вадька. – Все вы глупые курицы! Я вас всех ненавижу! Вам бы только бородку да усы! А потом кудахчете: ах! ах! С животами и без мужей. У нас в институте таких полно! И ты не лучше. Твой хахаль в душе смеется над тобой!
– Не смей называть его хахалем! Не смей говорить, что он смеется! Ты его в глаза не видел!
– Я других видел, подобных. Где ты будешь жить с ним?
– Где-где! В квартире, конечно. Не на улице же. Жена должна вот-вот уехать. А он пока у друзей. Поженимся, тогда я пропишусь. Ясно?
Он весь сморщился, словно от боли. У меня мелькнуло: сейчас заплачет. Черта с два!
– Неужели у тебя нет мозгов, Ленка? Я думал, ты умная, гордая…
– Правильно думал. Я умная, гордая. Я не боюсь жизни, как ты. Максим не первый встречный. Он мой дол-го-ждан-ный! Я, может быть, еще в детстве о нем мечтала. Откуда тебе знать!
– А Федька Луцищин? Тоже долгожданный?
– Ох и простофиля ты! Конечно нет. Он мог бы сто лет вокруг ходить и ничего бы не добился. – И я задумчиво добавила – Максим – это судьба, Вадька. Так уж мне суждено. И ты меня не ругай, пожалуйста.
Он посмотрел с какой-то брезгливостью, даже губы скривил. И сказал медленно, обдумывая:
– С тобой бесполезно говорить. В тебе бушует физиология. Он тебя бросит. Бросит, поняла?
Секунду смотрела я на его скривившиеся губы, повернулась и пошла. Когда он опомнился и закричал: «Ленка!» – уже было поздно, я выскочила из дома.
5Максим ушел за билетом в агентство Аэрофлота. Я приняла душ и вышла на балкон подышать воздухом. Было свежее ясное утро, как всегда осенью. Небо еще нежаркое, в легкой дымке; улицы омыты поливальными машинами. Напротив, в скверике около чайханы, горит хворост в глинобитной печи, где вскоре начнут печь самсу. Киоскерша внизу раскладывает на прилавке газеты и журналы. Продавец в белом халате снимает замок с пивной цистерны. Деревья еще не тронуло желтизной, только в ноябре они завалят листьями арыки.
Кто сказал, что наш городок грязен и некрасив? Ничего подобного. Очень даже славный, уютный городок! Я глубоко вздохнула и увидела, что к газетному киоску подошла Сонька. Да, это была она – низенькая, толстая, в брюках и яркой кофточке.
В две минуты я скатилась вниз по лестнице и вылетела из гостиницы. Сонька уже отошла от киоска, разглядывая журнал мод. Я догнала ее и хлопнула по плечу.
– Приветик!
Она охнула и вся осела от неожиданности.
– Ленка! Ты?
– А кто же? Конечно я. А ты откуда взялась?
– Приехала на пару дней. Нас на хлопок направляют. Ленка, Ленка! Ох и свинья ты! Как тебе не стыдно! Я тут с ума сошла… Ну, как ты? Ну-ка, покажись! Дай посмотрю на тебя!
– Смотри, пожалуйста.
Я отступила на два шага, подбоченилась, отставила в сторону ногу и улыбнулась на все тридцать два зуба, как какая-нибудь кинозвезда. Я знала, что выгляжу отлично, замечательно, одухотворенно. Недаром Сонька восхитилась даже с завистью:
– Какая ты!, Как будто светишься вся… – И туг же ее мимолетная зависть уступила место нестерпимому любопытству, – Ну, как ты? Ну говори же! Ты бы знала, как я переволновалась! Ленка, Ленка! Ты с ума сошла! Ты чокнутая! Ты знаешь, что твой брат к нам приходил?
– Вадька? – поразилась я. – Когда?
– Вчера. Нет, позавчера. Он тебя по всему городу разыскивает. За руку схватил, вот так… – Она больно вцепилась в меня. – Кричит: «Где Ленка?» А я говорю: «Не знаю». Он кричит: «Как не знаешь! Врешь! Говори!» А я ведь правда не знаю. Ленка, Ленка! Он мне все сказал. Неужели это тот?
– Тот.
– С бородкой? Максим?
– Максим.
Сонька отшатнулась, выкатила на меня глаза и рот приоткрыла.
– Очуметь можно… – прошептала она. – Твой брат как сказал, что с бородкой, я сразу поняла кто. Но не поверила. Как я могла поверить, что ты! А он твердит: «Ты должна знать его адрес или место работы». Представляешь?
– Он меня оскорбил… дурачок.
– Знаешь, и меня тоже! Совсем распсиховался. А чем я ему могла помочь, скажи? Ленка, ну как ты? Ну, говори же! Ну! – Она даже ногами засучила от нетерпения, – Замуж вышла?
– Почти.
– Как «почти»?
Минут десять рассказывала я ей о встрече с Максимом. Сонька то замирала, то всплескивала руками, то охала, то вскрикивала – словом, была сама не своя. Под конец она обессилела от переживаний.
– Нет, Ленка, ты просто ненормальная. Он сказал, что ли, что любит? Или как?
– Простофиля ты! Я почувствовала. Понимаешь, почувствовала. Тебя током бьет – ты чувствуешь? Вот так же.
Сонька судорожно глотнула воздух, зябко повела плечами. Может быть, ее никогда не било током, кто знает. Я понимала, какой вопрос висит у нее на языке, но она не осмеливалась задать его напрямую… То откроет рот, то закроет.
– Хочешь знать, когда мы стали близки?
– Да-а…
– В первый день. Здесь.
Она вскрикнула:
– Ой! Как ты могла! Ужасно!
Меня вдруг взбесило это испуганное «ой», это чистоплюйское «ужасно»! Не Сонька ли порывалась – хоть и не совсем в здравом уме – поехать с пошлым Махмудом бог знает куда? Разве она не представляла, что из этого может выйти? Неужели думала, будто тот южанин ограничится галантным поцелуем ее ручки перед дверьми общежития? Не она ли даже институт выбрала специфический? Я подумала: сколько же в человеке скрытого страха перед простой реальностью жизни! Какие жуткие условности, как высокий забор, нас ограждают и не дают взглянуть на белый свет прямо и открыто!
– Вот что я тебе скажу, Сонька. – Я оглянулась: нет ли кого поблизости? – Заруби себе на носу… – Сонька машинально ухватилась за свой огромный нос. – Я себя не позволю осуждать! Ошиблась я или нет – мое дело. Нотации всякий может читать. А любить по-настоящему – раз-два, и обчелся! Ты сто раз отмерищь; прежде чем замуж выйдешь, знаю тебя. Это любовь?
– Да чё ты, Ленка, чё ты… – забормотала она, напуганная моей вспышкой. – Что я такого сказала?
– Я лучше ошибусь, чем безошибочно, как отец с матерью. Безошибочно двадцать два года друг друга мучают. Зато их сватали честь по чести, сами рассказывали. «Ах, на другой день!» Ну и что? Где написано, что это должно случиться на двадцатый день или на сто первый? Меня что-то толкнуло. А ты будешь выбирать и останешься ни с чем. Вот тебе!
Сонька все могла простить, любую обиду, но ее нельзя было лишать надежды на счастливое замужество. Она вся побагровела, запылала.
– Издеваешься, да? Вот ты какая, Ленка! Не знала я, что ты такая! – И пошла решительно прочь.
– Сонька! – закричала я ей в спину. – Я скоро в Ташкенте буду!
Она даже не оглянулась, свернула за угол. Брата я потеряла, теперь рассорилась с подругой…
Мрачная и расстроенная, я дожидалась Максима. Бранила себя и укоряла за резкость, порывалась позвонить и извиниться перед Сонькой, но только еще сильней разозлилась на нее.
Как она посмела меня осудить! Что за мания у людей лезть к тебе в душу с наставлениями! Самый безнадежный неудачник никогда не упустит случая дать совет, как нужно жить. Я слышала, что мой отец внушал однажды за доминошным столом какому-то хмырю: много пить вредно… Мою маму хлебом не корми, дай порассуждать о женском достоинстве и гордости. Это при ее-то рабской зависимости от отца!
Может быть, думала я, таким образом люди стараются лучше выглядеть в своих глазах, рвутся к недоступным им идеалам? Нет уж! Меня не прельщают такие приемы самоусовершенствования. Куда полезней осуждать и казнить саму себя, чем быть моралистом-наставником для других. К черту тебя, Сонька! Испытай с мое!
На следующий день я поехала провожать Максима в аэропорт. Два часа быстрой езды в битком набитом автобусе – жара, чьи-то мешки в ногах, мелькающие мимо хлопковые поля, грязные жгуты занавесок на окнах… Вот что запомнилось. Всю дорогу мы не могли сесть и почти не разговаривали.
Приехали к концу регистрации билетов.
– Послушай! – как-то испуганно сказал вдруг Максим. – Может, это глупость, что ты остаешься?.Где-нибудь устроились бы…
Я покачала головой.
– Нет, пусть будет, как договорились.
А договорились мы так: едва уезжает его жена и освобождается комната, он меня вызывает. Я, конечно, села бы в самолет хоть сейчас, без чемодана, без всего, даже не попрощавшись дома, но не хотела быть ему на первых порах обузой… У меня защипало глаза, дрогнули губы, сердце заныло.
– Максим, ты знай… я тебя люблю.
Первый раз вслух произнесла это слово. Носила его, как тяжкий и сладкий груз, который хотелось и передать ему и оставить себе на веки вечные… Такая уж это ноша: и к земле гнетет, и поднимает над землей, будто крылья. Кто испытал, тот знает.
Глаза у него растроганно блеснули.
– Мы расстаемся самое большее на неделю. Я буду звонить. Я тебя люблю. Белка.
(Только со вчерашнего дня я стала для него Белкой; за живость мою, что ли, он меня так назвал…)
Максим наклонился – его губы коснулись моих, бородка защекотала мне подбородок. Пассажиры уже шли по полю, и он побежал, высокий и стройный, оглядываясь и махая мне рукой.
На обратном пути в автобусе было свободней. Я заняла место, прислонилась головой к стеклу. Закрыла глаза и снова увидела, как он бежит по полю, оглядываясь и махая рукой. Так тяжело стало, невыносимо – хоть вой. Но автобус разогнался, мягко закачался. Я подумала: «Всего неделя» и провалилась в сон.
Проснулась от толчка в плечо. Пассажиры выходили, и соседка, улыбаясь, говорила мне:
– Приехали!
Правда, мы стояли на знакомой площади, по-всегдашнему залитой солнцем. Отсюда было десять минут ходьбы до дома. Я вышла из автобуса, и вдруг ноги отказали. Стою – и не могу двинуться с места. В сторону дома. А в противоположную – пожалуйста, хоть бегом! «Да чего я боюсь?! – прикрикнула я на себя. – Кто они мне, в самом деле, – родные родители или ненавистные враги? Разве я несовершеннолетняя? Какое зло я совершила, какое преступление на моей совести? Что я стою и дрожу? Для кого же светит это солнце, распахнуто это небо, если не для нас, живущих?»
И пошла. Прохожие поглядывали на меня с удивлением: что это с ней? Потому что я шагала, вздернув голову, задрав подбородок, с улыбкой на губах.
Смотрите, пожалуйста! Я живая! Я люблю! Я никого не боюсь! Но я еще не знала, что меня ждет…
В нашем дворе соседка, хромоногая тетя Лида, развешивала белье. Я ее бодро поприветствовала:
– Здравствуйте, тетя Лида!
Она вынула прищепку изо рта, пригляделась ко мне и вскрикнула:
– Ленка! Ты что, ничего не знаешь?
Улыбка слетела у меня с губ.
– Нет… А что?
– Беда же у вас! Твой отец разбился! В аварию попал!
Секунду я стояла, осмысливая ее слова, потом кинулась в подъезд.
