Текст книги "Неоконченный полет (сборник)"
Автор книги: Анатолий Хорунжий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)
Но Сергей все-таки натворил. Когда они забрались по узкой дороге глубоко в лес и солдат, заметив следы, что уходили в сторону, спрыгнул с саней, Сергей подался за ним. Пригибаясь, как охотник, и от радости что-то приговаривая, солдат полез в заросли. Сергея кинуло в жар от страшной мысли: «Найдет!» Это он, Сергей, будет сейчас везти на своих санях пристреленного советского летчика. В какой-то миг Сергей решил, как ему поступить, и уже не мог сдержать себя никакими размышлениями о том, что будет после. Сергей полз вслед за солдатом и, когда тот, разгребая кусты и еще слышнее бубня что-то про себя, пробирался дальше и дальше, выстрелил ему в спину из пистолета.
Дрожа, как в лихорадке, Сергей вытащил из-под тяжелого тела солдата автомат, прибежал к саням, положил его в солому и погнал коня. Выехав на дорогу, он почему-то повернул в сторону аэродрома: там, среди других, была девушка, которую он хотел бы увидеть. Но на пути спохватился и повернул коня обратно. Сидел на соломе и все время думал о том, что под ним лежит автомат. В поскрипывании снега, в позвякивании упряжки ему то и дело слышалось, будто его кто-то окликает. Сергей оглядывался, и казалось, что далеко на дороге кто-то стоит или бежит вслед за ним...
Чтобы лучше разглядеть свою постель, Сергей отвел немножко занавеску на окне. Лунный свет упал на лавку и блеснул по планшету. Сергей впился глазами в карту, в компас, что лежал в уголке под целлулоидом.
«Летчик!» Сердце торопливо застучало в груди.
Пригнувшись, на цыпочках, Сергей подошел к постели сестры.
– Тот, которого искали немцы?
– Он... Завтра отвезешь в Гутку, к Марии.
Сергей вернулся к лавке, постоял и, не переводя дыхания, отошел. Ему не хватало воздуха, что-то сдавливало грудь. Осторожно присел на постель, посидел немного, потом лег. Он долго не мог заснуть, беспокойно ворочался. Урывками припоминал то, что видел сегодня в небе, следы на снегу, солдата. Представил, как завтра будет ехать вдвоем с летчиком. Широко открытыми глазами смотрел в темный потолок, но темноты не замечал – видел что-то свое, далекое, заманчивое. В висках гудело, словно он бежал и бежал куда-то, повторяясь многократно, звенело в голове: «Завтра... завтра... завтра...»
Да, завтра он сделает то, о чем давно мечтает.
Завтра он начнет жить по-своему.
Завтра он навсегда перестанет слушаться Петра.
Метель1
Ночь тянулась очень долго. Ее было достаточно для того, чтобы выспаться, кому спалось, и чтобы передумать свои думы, кому они не давали сомкнуть глаз, и чтобы кто-то смог закончить свое тайное дело, и чтобы измениться погоде.
На рассвете холодный северо-восточный ветер совсем утих, с юго-запада надвинулась оттепель, с которой после морозов всегда приходят на Сумщину то стонущие метели, то чуткие тихие вечера и утренние зори с шумным чириканьем воробьев на стогах, запахами отсыревшей хвои и предчувствием весны.
Сергей проснулся с первым криком горластого петуха и, еще не понимая, где он и почему спит на полу, вскочил с постели. Впечатления вчерашнего дня тут же вернулись к нему. Он подошел к окну и отдернул занавеску. Серое пасмурное утро наполнило хату скупым светом.
Марфа подняла голову с подушки, отозвалась тихим, несонным голосом:
– Ты чего, Сергей?
Брат торопливо одевался, кое-как наматывая на ногу загрубевшие сухие онучи.
– Пойду за лошадью, – не понижая голоса, смело ответил Сергей.
– Так тебе и дадут.
– Говорили вчера, чтобы дров привез в школу...
«По дрова тебя так рано и батогом не поднять», – подумала Марфа и начала снова вспоминать о том, что не давало ей уснуть всю ночь. Сергей повезет летчика к Марии, только к ней. Только бы никто их не увидел, только бы... Надо Марии передать какой-нибудь гостинец.
Сергей плеснул в лицо горсть воды и вытерся одним махом.
– Прихвати сена с артельного двора... дома сбросишь.
– Ладно.
Провел пятерней по волосам, расчесав и пригладив их одновременно, надел кожушок и шапку, которую никогда не завязывал на подбородке, и вышел. Загремел чем-то за дверью в сенях и прошмыгнул мимо окна.
Марфа зевнула, натянула на оголенные плечи одеяло, поправила его за спиной девочки, что прилипла к теплому материнскому боку, и снова подумала о Сергее. Как проворно пошагал он. Давно не был таким.
Если бы она, Марфа, не сказала ему вчера, кто спит на лавке, ни за что бы сам не проснулся. Только бы все обошлось благополучно. Дороги теперь занесло, мороз... А страшнее всего ненавистные глаза: подглядывают они из окон да из-за углов, все замечают, собирают для кого-то. новинки. Как переменилась жизнь! Тревожно, неуверенно как-то в Белице. Было прошли партизаны через село, кажется держа путь куда-то в Хинельские или в Брянские леса. Вслед за ними немцы повалили. Вламывались в каждую хату, пожирая всех блеклыми от мороза глазами. Стук-стук! «У кого останавливались партизаны?» «Кто ушел с ними?» Кто-то все выслеживал и доносил... Взяли некоторых, и, видимо, уже не вернутся они обратно. А не так давно сделали немцы за ярами в лесу аэродром... И опять наезды, беготня, стрельба... А что, если выследят летчика? Боже! Марфа вздохнула и посмотрела на доченьку. Розовое личико с закрытыми глазами было спокойным. Марфа дотронулась до него губами, почувствовала его пахучее тепло и успокоилась. «Догадливый Сергей, – подумала о брате снова. – Рано выедет из села – никакая собака не увидит».
Когда в печи уже горел огонь, а мужчины умывались и одевались, напротив окна остановился конь. В хате сразу потемнело.
Неожиданная тень испугала всех: Дмитрий, причесываясь перед настенным зеркалом, бросился от окна. Петре, резко скрипнув протезом, подался к двери, а Марфа замерла на месте со сковородкой в руках.
Сергей вбежал в хату так быстро, словно за ним кто-то гнался. Веселыми, быстрыми глазами впился в Дмитрия и заговорил слишком возбужденно:
– Здравия желаю, товарищ лейтенант! Мне все известно. На бригадном дворе о вас только и разговоры. Едем!
– Куда едем? Разорался! – оборвал его Петро, и злость, а которой он вымолвил эти слова, сразу состарила его лицо. – Не спрося, как и что сделать, прешься с конем под окна, тянешь след к самой двери. Тебе, только бы ехать... Если нет своего ума – займи у других.
Одетый в длинное, серое, без воротника пальто, в рукавицах, Петро ходил по хате, переворачивал все на лавках, на лежанке: искал шапку. Его ворчливый, сердитый голос угнетал всех, в хате всем стало тесно. Дмитрий стоял посреди хаты и смотрел на Сергея, как на своего спасителя. «Быстрей, быстрей отсюда, – думал он. – Какое, счастье для меня этот парняга. Какое счастье!..»
Сергей не обращал внимания на то, о чем говорил сестрин муж, и вел себя так, словно бы последнего и вовсе не было в хате. Ему уже вот как надоели Петровы поучения да запугивания, а при таком человеке, как советский летчик, он и вовсе может его не слушать. Что скажет, что передаст сестре Марфа – больше ему нечего здесь ждать. Он остановился напротив печи и, озаренный светом пламени, стоял напружиненный, просто обалдевший от радости.
– Чтоб ты сгорела! – выругал Петро шапку и снова напустился на Сергея. – К примеру, посылают тебя за дровами. Хорошо, согласен. Зачем же заезжать во двор. Ехал бы себе в лес. А человек пошел бы следом, догнал бы, а ты «садитесь, будьте добры, подвезу». Осторожность не только для тебя нужна, но и для нас, остолоп ты недопеченный. Уезжаешь из дому – думай, как вернуться. Считаешь, тебя никто не спросит, кто с тобой был в санях? Доносишься с пистолетом, пока этот твой зеленый арбуз не полетит с плеч да в снег.
– Да не грызи хоть при чужом человеке!.. Начался день... – Умоляюще посмотрела на мужа Марфа, неся к столу тарелки с едой.
Петро недовольно глянул на жену от порога, еще раз поправил шапку на голове и, ссутулясь, словно боясь удара, вышел. В комнате вроде посветлело. Марфа пригласила позавтракать.
– Ешьте, хлопцы... А вот это передашь Марии гостинец. – Положила сверток в карман братнина кожушка. – Да не заезжай во двор, Петра послушайся.
Дмитрий выбирал мелкие кусочки яичницы, ел без аппетита, – в эту раннюю пору, перед первым вылетом, он и на аэродроме всегда ел плохо.
Марфа положила возле Дмитрия приготовленные ему стеганку, старую солдатскую шинель, подшитые валенки.
Посмотрел лейтенант на кучу рванья – в горле застрял комок. Сергей поднял настроение. Он первым взял шинель, помог надеть, одернул, вложил стельки в валенки. Суетился около Дмитрия, расспрашивал про самолеты, про пушки и пулеметы, совсем не замечая, как менялся внешний облик Дмитрия в этой с чужого плеча одежде. Летчик был для него живым примером отваги, самостоятельности, твердой воли. Вот он, ничего не боясь, идет в холодные леса, на хутора искать партизан. Сергей не сводил с Дмитрия своего влюбленного, сияющего взгляда.
Вошел Петро, посиневший, ссутуленный.
– Скажи-ка ему, – обратился он к Марфе, – пусть не увозит сено со двора... Сидеть можно и на соломе.
– Я сам сброшу, сейчас сброшу. – Сергей шмыгнул из хаты.
– Топор да пилу не забудь взять! Маскировщик из тебя, – буркнул вдогонку Петро.
Дмитрий приблизился к девочке, хотел было взять ее за подбородочек, но та вскрикнула и спряталась под дерюжку.
Вышли во двор. Дмитрию показалось, этими несколькими шагами он вошел в иной мир, в другую жизнь. Теперь он уже не летчик. Переодеваясь, он подтрунивал сам над собою, а теперь примолк и загрустил. В куцей, помятой, старой шинели, в коротких чиненых валенках и рваных штанах, в облезлой шапке, он ничем не напоминал вчерашнего лейтенанта. Смотрел сам на себя как бы со стороны и знал, что был схож с теми жалкими внешне военнопленными, которые уже не принадлежали себе. Он на какой-то миг вспомнил о своих друзьях-летчиках, которые как раз выезжают на аэродром, вспомнил Зою, уютную комнатку, недочитанную книгу на этажерке... Да, отныне он тоже не принадлежит себе. И не только он! Она, Зоя, их жизнь, в которую они поверили, которую они увидели вместе, – счастливая, прекрасная жизнь, та, которая пришла к ним, и та, которая еще должна была прийти. Неужели он теперь не распоряжается своей судьбой? Неужели придется ей, его судьбе, бродить здесь по этой холодной, когда-то родной земле, бродить одетой в эти лохмотья?..
Дмитрий остановился за порогом и стоял до тех пор, пока не услышал голос Сергея?
– Садись.
Они уселись на санях друг возле друга.
Марфа положила возле их ног мешок с одеждой Дмитрия. Конь тронулся. За воротами они оглянулись. Дмитрий поднял над собой руку.
Марфа стояла посередине двора в одной кофточке. Дернула было рукой, хотела помахать вслед, но ощутила, как жалость вдруг затеплилась в ее глазах, и подняла фартук, чтобы вытереть слезы.
– Только бы ни с кем не встретились.
– А что им кто-то? Твой братец никого не боится. Запасся автоматом, – насмешливо промолвил Петро.
– Автоматом? Горенько ж ты мое! – страшно вздохнула Марфа. – Накличет беду на наши головы.
– Думает он как раз о наших головах.
– О ком же ему еще думать? – Марфа побежала прямо через рыхлый, разбитый конем сугроб. Снег набирался в черевики, прилипал к белым круглым икрам.
Задержать бы Сергея, пригрозить бы ему.
Остановилась за воротами, встревоженная, решительная и гневная. Позвать бы, крикнуть вдогонку. «Автомат», – прошептала слабыми губами.
Сани уже скрылись в балочке.
2
Над вершинами деревьев шумел ветер, кружился снег, а в лесу стояла удивительная тишина. Густые, разлапистые снежинки лениво опускались на землю. Лишь изредка порывистый ветер, заплутавшись в раскидистых ветвях, проносился по просеке, поднимал метелицу.
Облепленные, обсыпанные снегом, наши ездоки не торопились на своем тревожном пути. Сергей хорошо знал, что делает.
...Группа мужчин из лесных хуторов еще летом собралась в небольшой партизанский отряд. Возглавил его ямпольский, высокого роста, толстый, одетый в кубанку и фетровые бурки, мужчина. Кое-кто из бельчан видел его в селе, когда он появился здесь перед самым вступлением оккупантов. Он разговаривал только с доверенными лицами, давал им определенные задания: куда сносить подобранное оружие, где прятать продукты, где собираться. Однажды, в конце лета, Сергей с такими же, как и он, молоденькими парубками отвозил из Белицы в Гутку взятые из колхозных амбаров мешки с мукой. Ехали этим же лесом, по этой же дороге. Везли, как им было велено, «тому, кто их встретит». И их встретили. Здоровенный мужчина, выступив в лесу из-за дерева, сел на бричку и только кинул: «Трогай!» В Гутке он приказал завернуть во двор Сергеевой сестры Марии, учительницы хуторской школы, муж которой с первого дня войны на фронте. Мария в последнее время чуть ли не ежедневно бывала в Белице, у Марфы, и вела себя как-то совсем загадочно: выходила ночью из хаты на чей-то стук в окно, зачем-то часто ездила в Ямполь. Сергей тогда не понимал, что происходило в Белице, Гутке, Ямполе, но со временем ему все стало ясно. Родной дядя, колхозный конюх, послал его однажды с арбой сена в лес, аж за Гутку, по такому же адресу: «Кто встретит». Сергей привез тогда сено в небольшой табор, что вдруг вырос перед его глазами. Табор с вооруженной охраной, землянками, возами, лошадьми и стираным бельем на веревке...
Возвратись домой со строгим предупреждением молчать, Сергей совсем перестал слушать Петра. С Марфой тоже спорил, а когда она особенно наседала на него, упрекая тем, что он «ест и ничего не делает», уходил на несколько дней к Марии. Мария и теперь была вроде бы чужая, к ней частенько приходили какие-то мужчины и женщины, о чем-то шептались, что-то брали, что-то приносили. Сергей с жадностью следил за всем своими зелеными ястребиными глазами и безошибочно угадал: Мария что-то знает. Но сестра ничем не утешила Сергея. Тогда он как-то вечером, что называется, на ночь глядя, подался пешим ходом по знакомому пути к табору. Хлопца остановили часовые. Высокий человек в землянке устроил ему допрос и, узнав, кто его родня, сказал прямо: «Раздобудь оружие и приходи. Но только умей держать, это дело, язык за зубами». Все же Сергей открыл свою тайну Марфе. Она испугалась его слов, может, на самом деле, может, притворно, и очень просила, чтобы, сохрани господь, не сказал, этого Петру. С того дня у Сергея появилась обособленная жизнь, с Белицей его связывала только девушка, которую он любил. Девушка, которую недавно схватили немцы, увезли куда-то в Ямполь, на аэродром, и заставили там работать. Сергей жил у родственников, иногда спал на конюшне – это случалось во время дядиного дежурства, – все время расспрашивал людей об Оксане, не убежала ли она из Ямполя, не появилась ли дома... Жил впроголодь, словно одичалый, и был сосредоточен на какой-то своей тайной задумке...
Сейчас, на пути, Сергей сказал Дмитрию только о том, что Мария бывает весь день в школе, потому им лучше не торопиться, а приехать под вечер. Тогда можно будет и во двор въехать, и коня в затишок поставить, да и накормить его заодно.
Сидя в санях, Сергей то и дело посматривал по сторонам, к чему-то прислушивался (это даже Дмитрий заметил), а его зеленые глаза, когда он заговаривал с летчиком, быстро бегали. Сергею было чего беспокоиться. Он знал, что связные приезжают к Марии только ночью, так что можно будет все устроить, но он так много думал о том часе, когда предстанет перед командиром отряда с оружием в руках, так отчетливо представлял свою жизнь в лесу, в окружении мужественных людей, что сейчас все это, близкое к осуществлению, стало ему непередаваемо дорогим. Когда он хоть на миг допускал, что этой ночью все задуманное не сбудется, – он ужасался.
Уверенно шагает конь, неся на спине шапку снега; шумят с гудящим стоном деревья, отодвигаясь назад, закрывают одно другое, сливаясь в единую темную стену.
– Карабаба теперь чешет в затылке, – отозвался Сергей, которому непосильно было дальше думать о своих заботах.
– Какой Карабаба?
– А тот, дискант, которого цепом побили.
– А-а.
Как только выехали из Белицы, Сергей рассказал про Карабабу: его единственного они встретили на улице. Уже куда-то плелся в такую раннюю пору. Сергей, увидя встречного, отвернулся, чтобы тот не признал его, а Дмитрий, беспечно проводив Карабабу глазами, даже кивнул ему в ответ на его слишком подчеркнутое «здравствуйте», Сергей тут же заговорил о нем. Сказывают, Карабаба доносит коменданту обо всем, что творится в Белице. Может быть, и не так, но то, что он подносил хлеб-соль немецкому офицеру, это Сергей лично видел. Карабаба хлопотал, чтобы открыли церковь в Белице, – и ее открыли. Теперь он продает при входе свечки, попу на клиросе подпевает. Его давно по-уличному зовут дискантом, он и раньше, при батюшке, пел на похоронах.
Гнется перед немцами Карабаба, надеется заслужить у них почести, но они о ним не очень-то почтительны. Однажды пришли немецкие солдаты с приказом, чтобы возил хлеб на станцию из артельного амбара. Карабаба в амбаре молотил цепом ячмень – он порядочно запасся немолоченым еще летом. Один из солдат взял цеп в руки, хотел попробовать, как это выбивают снопы, ну и трахнул не умеючи себя по голове. Со злости немец тут же изломал цеп в щепы. Карабаба ощерился на солдата: «Я служу великой Германии, как и ты служишь». И схватил второй цеп, чтобы не сломали и этот. Солдатам показалось, что он им угрожает. Они и дали ему – и сапогами, и цепом. Ко всему на второй день вывезли весь его хлеб со двора. «Не думал, не думал я, чтобы верующие люди ни за что ни про что молотили цепом такого же верующего...» – жаловался людям Карабаба.
– А сейчас он знается с комендантом? – спросил тогда Дмитрий парня, выслушав рассказ до конца.
– Говорят, нет. Разве что нашепчет на кого старосте, кто теленка зарежет.
– Нельзя, значит, резать?
– У-у, ферботен!
«Борьба... И тут борьба, – размышлял Дмитрий, пряча руки в рукава, сутулясь от холода. – И зачем мне все это: кто «за», кто «против», черт его тут разберет. Все перепуталось. Вот бы встретить одного такого шептуна, или старосту, или полицая, и посмотреть ему в глаза. «Продажная шкура!» – сказать бы ему и пристрелить паскуду на месте. Хотя бы одного... Чтобы недаром здесь плутать. И партизан мне разыскивать ни к чему... Зачем влезать в трясину всех этих взаимоотношений, которые тут сложились сейчас? Кто на кого доносит, кто и почему засиделся дома – во всем этом разберется наша власть. Мне бы найти человека, с которым бы податься к линии фронта. В отряде такой непременно отыщется. Военный бы, обстрелянный... Мы бы в такой экипировке где угодно пролезли. Эх, Лебединое, Лебединое! Если бы, как в сказке, стать вдруг Телесиком, и – крылья, хотя бы какие-нибудь крылья! Земля вокруг родная, но не видеть бы ее такой, не плутать бы по ее холодным дорогам. Бить, бить надо на ней врагов бомбами, уничтожать до тех пор... Ты, Сергей, не задумываешься над этим – выручишь меня, а там вернешься домой и будешь возить немецких солдат, куда тебе прикажут».
Дмитрий внимательно посмотрел на Сергея. Хмурый, с заснеженными бровями и ресницами, он сидел неподвижно, грустил. Старый кожушок, ничем не повязанная, голая шея, красное припухлое ухо, намокшая прядь светлых волос, пушок с росинками на щеке – все, что видел Дмитрий в этот час, будило в нем жалость к Сергею. Вот такие же во время летнего отступления просились на машины, просили, чтобы их взяли, не оставляли у немцев. Просились, а мы отгоняли их, вытаскивали из кузовов. Теперь они должны возить немцев, которые ищут в лесу советских летчиков. А что, если бы и я вот так же?
– Сережа, как тебе живется у сестры? – вдруг спросил Дмитрий.
– А я к ним больше не вернусь, – ответил Сергей.
– Как это «не вернусь»?
– Да так... Пойду в партизаны, – бухнул Сергей и осмотрелся по сторонам.
– В партизаны?
– А что такого? Я уже был у них.
– Ты?
– Ну, да. Я там всех знаю. Командир меня не взял, потому что я приходил к ним с голыми руками. А теперь – вот! – Сергей, наклонился, быстро разгреб до самого дна саней солому, перемешанную со снегом.
– Автомат?
– А тут пистолет. – Сергей похлопал себя по груди.
Дмитрий от восхищения аж приподнялся на колени.
– Серега! Да ты же золотой парень, настоящий патриот. Понимаешь ли ты это? – торжественно произнес он.
Сергей смутился тем, что так неожиданно сказал сам и что услышал от летчика, наклонил голову.
– Быть другим – биография не позволяет. Я в Осоавиахиме был активистом, изучал все по макетам... А теперь забыть?.. Нет.
Дмитрий всем этим был и удивлен, и растроган, и даже чуть напуган. Сидит себе вот такой парень, шмыгает носом, а под ним новенький немецкий автомат с диском, пистолет за пазухой. Вот это война!
– Ну, давай, браток, полный вперед! Гони веселее, – сказал Дмитрий и повалился на солому.
– Нам торопиться не следует, – спокойно ответил Сергей, но все же дернул вожжи, и конь затрусил.
Уже темнело, когда они выехали из лесу и увидели рядок занесенных снегом домов.
– Гутка?
– Она.
Огородами, выбирая, где поменьше снегу, подъехали к стогу. Сергей разнуздал и накрыл коня, а Дмитрий тщательно отряхнулся и обобрал на шинели солому.
Где-то в хате топилось, потому что и ветер, и снег, и весь воздух пахли знакомой Дмитрию с детства вечерней уварившейся юшкой.
3
Солдата, который почему-то так долго не возвращался в Ямполь, кинулись разыскивать еще с вечера. Утром комендант послал наряд в Белицу, чтобы немедленно доставили возницу, а сам с целым отрядом подался в лес по вчерашним следам ловить советских авиаразведчиков.
Около полудня собака коменданта, обнюхивая тропу, вдруг наткнулась на припорошенный снегом труп. Стоя над убитым солдатом комендант перекрестился, в беспамятстве прошептал посинелыми губами несколько раз «Майн гот» и поклялся разыскать убийцу. Он перевернул застывший в муках агонии труп, установил, что взято только оружие, осмотрел всю местность и, отправив солдат на аэродром, один с собакой подался в Белицу.
Первые же расспросы повели его к хате Петра Глухенького, в которой сидел наряд солдат. Солдаты, сбив ворота и переехав их санями, с возгласами и топотом ворвались сюда, на подворье, еще утром.
С утра, когда под окнами по улице промелькнули фигуры немцев, Марфа, натопив печь и управившись по дому, сидела за прялкой. Петро пошел, как всегда, на мельницу: если есть что молоть, будет молоть, а нет – просто увидится с людьми, узнает, что творится вокруг. Услыша крики и треск, Марфа обмерла: руки упали ей на колени, колесо прялки сделало круг и остановилось, нитка оборвалась. Глазами, полными ужаса, Марфа прежде всего посмотрела на девочку. Дочь тоже услышала топот возле хаты и кинулась к матери, Марфа прижала ребенка к своим ногам, усыпанным мелкой кострой, но встать и поглядеть за окно у нее не хватило сил.
Заметенные снегом, обмотанные до глаз шарфами и платками, вражеские солдаты, переступив порог, сразу накинулись на Марфу с одним-единственным вопросом: где Сергей? В душе у Марфы все похолодело. Она смотрела на обезображенные холодом лица, которые,ей казались во всем одинаковыми, и спрашивала сама себя: «Что же это он натворил?.. Как отвечать?» Смотрела на них, слышала их, растерянно молчала, ощущая возле себя горячее тельце девочки.
– Сергей?.. – собралась с духом. – Поехал в лес за дровами.
– Какой дрова? Почему лес? – пристал широколицый, в очках, с маленькими глазками толстяк, который понимал немного по-украински.
– Дрова для школы... Он скоро вернется.
«Дрова», «лес», «вернется» – эти слова солдаты быстро перемололи на своем языке, и они, видимо, целиком их удовлетворили. Один из них все же приблизился к Марфе, погрозился сердито и даже занес над ее головой автомат, отчего девочка вскрикнула на весь дом. Остальные солдаты уже шарили по комнате: открывали шкафчик, заглядывали в посудный шкаф, на полку, крутились у горшков, к чему-то принюхивались, некоторые уже чавкали, что-то поедая, и гоготали от удовольствия. Влазили сапогами на лавку и совали руки за образа, становились на колени и заглядывали под полати; один даже открыл заслонку и засунул голову в печь. По хате, пошел чадный дух.
Марфа не впервые видела оккупантов в своем доме и знала, что, если солдаты переставали допрашивать и начинали заглядывать в горшки, их надо накормить, напоить, и они забудут о том, ради чего сюда пришли.
– Солдат хочет эссен? Эссен? Сейчас дам. – Марфа вскочила с лавки, – Есть шпиг и яйки, есть шнапс, есть, – сыпала Марфа известными всему селу словами и носилась по хате, еще дрожа и боясь дотронуться до кого-нибудь.
Солдаты, присмирев, начали разматывать свои закутанные головы, глаза их заблестели от удовольствия.
– Яйки – гут!
– Шнапс – гут!
– Самогонка – зер гут!
Все харчи, которые были в доме, Марфа быстро навалом положила на стол, моля о быстрейшем возвращении Петра. Духовитая, испускающая парок еда и полные бутылки изменили настроение солдат. Они еще разок заглянули сюда-туда, затем, раздеваясь и сбрасывая все вперемешку, одежду и оружие, на лавку, приступали к еде. Они поверили женщине, что ее брат действительно вскоре вернется из лесу, так же, как и Марфа верила в это, хотя знала, что это будет только вечером. Сперва каждый про себя, затем и вслух начали осуждать коменданта, этого дурака и карьериста, который старается выслужиться перед начальством и нисколько не жалеет солдат.
И действительно, зачем он погнал их в такую непогоду в Белицу? Искать того толстяка-эльзасца? Вчера они видели на колхозном дворе того, кто возил его в лес. Мальчик. Он, конечно, ничегошеньки не смыслит в таких делах. Если, возможно, парень услышал, как где-то там, в зарослях, куда полез солдат, кто-то выстрелил, то что же он мог видеть, а тем более – что мог предпринять? Убежал домой, и все тут... Они вчера тоже искали советского летчика. И что же, никто из них не лез туда, где что-то наводило на его след. Кто же полезет на вооруженного, готового ко всему, невидимого человека?.. Если Сергей что-нибудь видел, он сознается во всем, как только ему покажут зажигалку или, скажем, сигаретку. Возвратится он, и все выяснится здесь, в хате.
А пока, гей, камрад, наливай! Кому из фронтовиков не хочется выпить в такую непогоду, да еще когда в этой чужой, злобной стороне встретишь такую приветливую хозяйку!
Однако же солдатам не удалось попировать вволю. Вскоре под окном промелькнуло несколько фигур, и среди них все узнали коменданта. У двери залаяла овчарка. Солдаты вскочили, словно ошпаренные, натягивали на себя одежду, хватали в руки оружие. Кто-то одним движением руки смахнул со стола миски, ложки, стаканы, хлеб. Звон битой посуды не произвел ни на кого впечатления, потому что как раз в это время открылась дверь и в темном проеме вырос комендант.
Видно было, что пришел он сюда не прямо с дороги: картуз с большим лаковым козырьком не был обвязан сверху, на ушах, шарфом, а по раскрасневшемуся лицу с темноватым загаром от морозного ветра можно было понять, что комендант уже хорошо позавтракал. Парадный, в своей темно-зеленой шинели, подогнанной по фигуре, в фуражке с высоко задранной тульей, комендант возле темного зева печи, рогачей, лавки, заставленной мисками, выглядел свеженарисованной пышной картиной. Рядом с ним у порога с одной стороны стоял переводчик, молодой, плотный мужчина в черном осеннем узком пальто, с теплым платком на шее, в простых рукавицах, сшитых из шубы, и в фуражке с наушниками из телячьей шкурки; по другую сторону – огромная серая собака, которую комендант держал на ремне и которая прижималась к его буркам, настораживала длинные острые уши и тихонько поскуливала от нетерпения.
За спинами, не высовываясь, изгибался почти невидимый, маленького роста, сощурившийся Карабаба.
Комендант сделал несколько шагов от порога, вытягивая вперед острое, с удлиненным подбородком лицо будто принюхиваясь к чему-то, и остановился посреди хаты.
– Мои солдатики, вижу, уже успели погреть свои животы, – проговорил комендант по-немецки и окинул глазами солдат и стол. Он всего лишь дотронулся взглядом до Марфы – и она вздрогнула, затем посмотрел на лавку, где стояли наполненные через край миски с белой квашеной капустой и красными солеными помидорами. Сглотнув слюну, комендант промолвил таким же тихим, даже угодливым голосом:
– О, госпожа Глухенька гостеприимная хозяйка.
В хате никто не пошевельнулся, не дохнул. Комендант прошел к столу, вернулся к порогу, потирая руки и не выпуская ремешка. И, вдруг обернувшись, гаркнул во всю силу своих легких и горла:
– Пферфлюхте швайн!
Он кинулся к Марфе – она стояла около кровати с ребенком на руках, бледная, не чуя ни ног, ни рук, только ощущала теплое тельце девочки – и с размаху ударил ее ладонью по щеке.
Собака гавкнула и тихонько, жалобно заскулила; девчушка дернулась у матери на руках и обхватила ее голову ручонками, сдвинув на ней платок.
Марфа ойкнула, всхлипнула широко открытым ртом, будто набрала воздуху для того, чтобы закричать, но вдруг сдержалась и только посмотрела на коменданта большими карими горящими глазами.
Комендант теперь стоял перед ней вплотную, широко расставив ноги и заложив руки за спину. В такой позе он чувствовал себя очень сильным и уверенным в своем превосходстве. Он пожирал Марфу своими прозрачными, совсем белыми и пустыми от бешенства, неживыми глазами и, захлебываясь, говорил что-то по-немецки. Изо рта брызгала слюна, на губах закипала белая пена.
Марфа по-прежнему глядела ему в глаза, в страхе думая только о том, что теперь будет с ней и ребенком, моля о возвращении Петра. Коменданта просто обжигал этот твердый взгляд карих Марфиных глаз, и он, видя, что его слова, его взгляд, его вид не производят впечатления на женщину, выхватил парабеллум и ударил ее рукояткой в скулу.
Марфа покачнулась, вскрикнула, в глазах у нее потемнело, ей показалось, что она куда-то проваливается; покрепче прижала к себе ребенка, чтобы не выпустить его из рук.
Собака заскулила и потерлась мордой о голенище бурок.
Карабаба, который занял у порога место коменданта, после, женского вскрика наклонился еще ниже и подался назад, за спину переводчика.
Солдаты, все трое, стояли в окаменевших позах, в том положении, в котором их и застал комендант, ничем не выдавая своего отношения ко всему происходящему. Каждый из них чувствовал себя так, будто он один стоял перед этой женщиной с ребенком на руках и комендантом, понимая, что гнев и лютость начальника с таким же правом могли быть обрушены на него, как и на женщину.
Комендант схватил Марфу за плечо, встряхнул ее и, синея лицом, зашипел сквозь стиснутые зубы:
– Сестра – партизан, брат – партизан! Кто ночевайт? Кого повез Сергей?
Услыхав это, солдаты переглянулись между собой, и теперь все их чувство ненависти и страха сосредоточилось на этой женщине, которая стояла с окровавленной щекой и прижимала к себе ребенка. Они кое-что поняли сейчас и тоже были готовы накинуться на хозяйку дома.
