Текст книги "Неоконченный полет (сборник)"
Автор книги: Анатолий Хорунжий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)
1
Молодая елка, которую задел при падении летчик, словно от удивления обронила иней и медленно расправила ветви. Дмитрий, почувствовав под ногами землю и укрытие среди леса, понял, что он спасен от гибели в воздухе и что теперь от него самого зависит, жить ему или нет, как и куда ему направиться. Он вмиг освободился от парашюта, втоптал его в снег и, озираясь, побежал куда глаза глядят, просто подальше от этого места.
Его ноги увязали в глубоком снегу, немели, он задыхался и быстро устал. Увидя впереди среди елок толстую сосну, он с разбегу упал под нее. Выхватил пистолет из кобуры и уже с оружием в руках подумал, что теперь он никому живым не сдастся: у него есть укрытие и полная обойма патронов – все для врагов, а последний – для себя. Он и сейчас, здесь, на земле, в лесу, еще весь дрожал от того огромного душевного напряжения, отчаянной готовности кинуть себя в огонь, стать самому грохочущим взрывом. Он совсем не помышлял, и сейчас, и в воздухе, о самосохранении. Все, что случилось с ним на высоте, во время боя: и загадочное исчезновение Шолоха, и непредвиденное спасение на парашюте, – все эти молниеносные события прошли сквозь его сознание, как обжигающий ток, как поток напряжения, страха, отваги, и оставили в его душе только неотступный холодок готовности к самопожертвованию.
Отдохнув, Дмитрий пополз дальше, в заросли, озираясь и прислушиваясь к каждому звуку.
В эти минуты Дмитрий совсем позабыл, что его окружали знакомые с детства лес и степь, что где-то неподалеку есть село, в котором его помнят; он и в мыслях не держал, что на отторгнутой врагом земле есть люди, есть жизнь. И снег, и деревья и небо, и солнце представлялись ему сейчас в каком-то неестественном свете, чужими, даже враждебными.
Дмитрий опять прилег под густым кустом ольшаника, прислушался:
Сколько так пролежал, не мог определить. Он просто ждал, когда завечереет, ему хотелось что-то услышать, увидеть, пусть даже лесную пичугу, ее щебет, но слышал только шум вершин, над которыми проносился утихающий ветер.
Но вот где-то близко фыркнула лошадь. Дмитрий замер. Да, где-то рядом скрипел снег. В просвете между елками показались сани. На санях во весь рост стоял солдат с автоматом; спереди, ссутулившись, сидел подросток и держал вожжи.
«Немец! – ужаснулся Дмитрий и взвел курок пистолета. – Только спрыгнет с саней, так в него и выстрелю», – думал Дмитрий, не сводя с него взгляда. Сани медленно скрылись за деревьями. Дмитрий все еще лежал не шевелясь. Ему слышалось, что кто-то подкрадывается сзади; он оглядывался, пронятый холодным потом. Поправив воротник, еще больше зарылся в снег и опять прислушался. Где-то совсем близко прозвучал выстрел. Дмитрий быстро пополз в заросли, подальше от санного следа. Останавливался, припадал к снегу виском, который что-то пекло, и полз дальше.
Вскоре прямо руками наткнулся на какие-то разлапистые большие следы. Было похоже, что прошел человек, обутый в унты. Дмитрий ткнулся рукавицами в ямки и оцепенел от неожиданной мысли: «Неужели это след Шолоха? Неужели штурман выпрыгнул с самолета?»
Дмитрий поднялся и пошел по следу. Незаметно для себя все убыстрял и убыстрял шаги, ему прибавляла силы надежда вот-вот увидеть впереди своего товарища.
2
...Бомбардировочный полк, в котором служил лейтенант Заярный, понес большие потери в оборонительных боях на Украине, и его отправили осенью в тыл для пополнения и заодно для освоения новых машин. После фронта летчики вдруг оказались в тихом, не задетом войной задонском городке с песенным названием – Лебединое.
Молодых, бравых офицеров, одетых в короткие меховые куртки, мохнатые унты и кожаные шлемофоны, сразу заметило местное население, а девушек встреча с летчиком на улице приводила в такое замешательство, что они и не знали, как с ним разойтись на узеньких дорожках. Потому не удивительно, что молодые летчики очень быстро перезнакомились с красавицами городка и после полетов рвались с аэродрома, как лошади с привязи. Приезжали на грузовике, стоя в кузове плотной массой, и, только машина останавливалась – выпрыгивали, бежали в казарму бриться, надевать наглаженные галифе, новые, с золотыми крабами фуражки, которые возили с собой как самые дорогие ценности, и, даже забывая про ужин, торопились к клубу, к аккуратным, белым как снег домикам на окраинах, где их ждали, выглядывая из окон, прекрасные девичьи глаза.
Равнодушные ко всяким удобствам и нежностям, суровые и грубоватые на вид, летчики быстро входили в прелести обыкновенной, простой жизни и, видимо, сильнее, нежели до сих пор, любили ее.
Дмитрий ни в чем не был исключением среди других. На нем тоже останавливались любопытные девичьи взгляды, и теперь, возвращаясь с аэродрома, он тоже думал о встрече. Торопливо прихорашивался, обувал сохраненные еще с мирного времени хромовые сапоги, надевал свежую белую рубашку, черный галстук и не последним оставлял, известно по разрешению начальства, казарму. Торопился он к домику на тихой улице, где жила у своих родителей, ничем не прославленных в городишке людей, молодая, пригожая, беззаботная и веселая, словно ребенок, Зоя.
Милые разговоры, вечера, прогулки в лунные, полные очарования ночи, сравниваемые с впечатлениями, полученными на фронте, открыли Дмитрию новый для него мир еще не изведанного счастья. Всего за какой-то месяц пребывания в Лебедином Дмитрий глубоко убедился, что настоящие радости жизни кроются во взаимной любви. Теперь он спрашивал сам себя, почему до сих пор не понимал, не ценил прелестей спокойной, мирной жизни? Сколько дней он провел даром, по-пустому, пренебрегая тем, чем вокруг наслаждались люди, – не любил, не слушал советов родителей о женитьбе (они до войны не раз намекали ему на это в письмах), никогда не задумывался над простым и страшным вопросом: «Кого оставлю после себя?»
Такие размышления логично подвели Дмитрия к соответствующим поступкам. На нескольких материках мира и на нашей земле шла жестокая война, которой не было видно конца-краю, на фронтах от Черного до Белого моря ежедневно умирали воины, на поле битвы мог быть брошен каждый, способный держать оружие, а молодой летчик, оказавшись на короткое время в тыловом городишке, влюбился без памяти и решил жениться. Убежденная Дмитрием в его нерушимой супружеской верности, влюбленная Зоя восстала против воли родителей: согласилась выйти замуж, покинуть Лебединое, податься вместе со своим избранником хоть в самое пекло.
Скороспелое семейство, еще не зарегистрировавшись, наняло небольшую комнату и поселилось отдельно от родителей. Все местечко узнало об этой истории и только и говорило о ней: одни осуждали, другие одобряли молодоженов, а те, кто видел их вдвоем, пригожих, счастливых и независимых, любовались ими и, вздыхая, вспоминали свои лучшие годы.
Первые дни пребывания в Лебедином были для Дмитрия такими нетерпимыми, что он даже было попросился отпустить его на фронт в действующую армию, но через месяц, прожитый здесь, он уже часто задумывался над тем, как бы ему подольше задержаться в городишке. Время теперь не шло – летело. Вот уже подоспела пора ехать на Урал за новыми машинами, а там и на фронт.
Как раз в эти дни, когда в полку уже начались разговоры о перебазировании, в Лебединое прилетела разведывательная эскадрилья. Случайная встреча Дмитрия со штурманом этой эскадрильи Шолохом и решила судьбу затаенных намерений Дмитрия.
Однажды Дмитрий пошел к местному часовому мастеру. В двери он столкнулся с незнакомым летчиком. Человек, старше его по возрасту, со шрамами на лице, почему-то так приковал к себе внимание, что Дмитрий даже загляделся на него. Открыв дверь, Дмитрий задержался, чтобы пропустить впереди себя незнакомца. В тесной, жарко натопленной мастерской они почти одновременно протянули на ладонях мастеру, низенькому горбуну, свои часы: один – наручный золотой «кирпичик» ЗИФ, другой – обыкновенную карманную «луковицу».
Мастер взял с ладоней двое часов и приложил их к ушам. Летчики улыбнулись друг другу. И те и другие часы стояли.
– Мне стекло, – сказал незнакомец.
– А моим, кажется, два камня, – сказал Дмитрий.
Летчики опять улыбнулись.
– Все вижу, все слышу. – Мастер перевел свои внимательные, застывшие, словно незрячие, глаза с «кирпичика» на старшего. – Зайдите завтра... А вы... – Он отколупнул на часах Дмитрия нижнюю крышку, хрупнув при этом ножичком. – Да... рычажок... ось... А вы, молодой человек, зайдите... после войны.
– Да что вы, отец!.. Мне без часов...
– Как без рук. Так все говорят. – Горбун еще раз посмотрел на Дмитрия из-под лохматых бровей.
– Летчику без часов... конечно, никак нельзя, – промолвил незнакомец приятным голосом.
– А летчику, да еще кавалеру, – тем более. Я вас часто вижу на этой улице. – Часовой мастер ласково посмотрел на летчика и с намеком подморгнул.
Дмитрий покраснел.
– Старожилы, вижу, устроились основательно, – сказал густым сильным голосом незнакомый, надевая добротные меховые рукавицы и добродушно улыбаясь.
Летчики вдвоем упросили горбуна оставить у себя часы лейтенанта и довольные этой победой вместе вышли на улицу. Они, беседуя, прошли несколько кварталов и расстались почти друзьями.
Вечером в фойе кинотеатра Дмитрий издали заметил Шолоха и обрадовался ему. Лейтенант познакомил капитана с Зоей. Уже втроем они прохаживались среди толпы, вместе смотрели кино. Шолох, оказалось, был родом с Черниговщины; о своей семье, которая жила в Конотопе, не имел никаких известий. Веселая Зоя, в зеленой шерстяной кофте с помпонами на груди, так волнующе напомнила капитану о его жене, что он весь вечер был растроганный, молчаливый и особенно предупредительный с женщинами.
Став другом Заярного, Шолох подал ему мысль перейти в разведчики и, когда тот сразу же ухватился за это, помог ему осуществить нелегкое намерение.
Кое-кто из однополчан Дмитрия объяснял этот неожиданный переход лейтенанта из своего родного полка в чужую эскадрилью весьма невыгодными для боевого летчика мотивами.
– Что это Заярного потянуло на романтику разведки? – спрашивал кто-нибудь.
– А кому это не понятно! Романтики высоко летают... Их реже достают зенитки, – отвечал другой.
– Разведчиков тоже частенько выслеживают «мессеры».
– Ну нет! У кого голова не пуста, тот всю жизнь пролетает в разведке без единой царапины.
Так Дмитрий оставил свой родной полк, в котором прослужил около трех лет. Его поступок удивил особенно тех, кто не понимал, почему именно Дмитрий старался подольше задержаться в Лебедином. Кто знал Заярного ближе, тот понимал и другие мотивы, по которым бомбардировщик решил стать разведчиком: энергичный, впечатлительный, честолюбивый человек удовлетворял этим свое стремление быть заметным, а в своих действиях как можно меньше подчиняться воле других. Ему уже надоело на земле и в воздухе быть тем, кого ведут, надоело летать только в группе и кидать бомбы только по команде ведущего. Он, казалось ему, способен на что-то большее, чем то, что он до сих пор делал. Любовь, пришедшая к нему, подсказывала это. Полеты разведчика, в которых, как казалось Дмитрию, все зависело только от умения и отваги самого экипажа, наилучшим образом отвечали его ожиданиям.
Вот после каких событий лейтенант Заярный отправился в первый разведывательный полет со своим другом Шолохом.
3
Обессиленный, проголодавшийся, в обмерзлом комбинезоне, с засохшими на лице кровоподтеками, Дмитрий под вечер добрался до большого леса. Только присел под корнем вывернутого бомбой вяза, как в тот же миг задремал. Много думал о том, чтобы на таком лютом морозе не поддаваться сну, но, стоило только забраться в укрытие – сразу, обмяк.
Снилось или бредилось... Летит он на пылающем самолете над черным, недавно вспаханным полем и выбирает место, где сесть. Вот он приземлился, выпрыгнул из кабины и побежал по черному полю куда глаза глядят. За ним гонятся немецкие солдаты. Их было двое, затем стало пять, десять, двадцать. У него никакого оружия. Куда ему деваться? Вот-вот настигнут его, схватят руками... Впереди вдруг с грохотом провалилась земля.
«Гу-гу-гу!»
Дмитрий проснулся. Где-то неподалеку грохотали взрывы. Вскочил на ноги. Взрывы повторились – показалось, покачнулась земля.
«Неужели наши?.. Разве Шолох успел передать по радио про аэродром?..» Дмитрий стоял в яме, крепко сжимал пистолет и всматривался в небо. Ожидал чего-то могучего, что разнесло бы незримую стену, которая встала между ним и далеким задонским городком.
Где-то высоко прогудели самолеты, и все утихло.
Дул ветер, шумели вязы. Закатывалось за лес красное солнце. Густели тени. Внизу, в долине, где лежало село, показались огоньки.
Дмитрий снял рукавицы, расстегнул на груди комбинезон, достал из кармана гимнастерки партийный билет. Подержал в руках, затем наклонился и глубоко запихнул его за кожу рваного унта. Так, вспомнил, делали все, кому выпадала подобная судьба и кто возвращался в полк. Возвращался... Дмитрий тяжело вздохнул. Перед его воображением на миг предстали Лебединое, друзья, Зоя. Тоска стиснула его сердце. Шум леса тут же развеял видение. Дмитрий кинул за плечо планшет и двинулся напрямик, в направлении далеких огоньков.
Холодный ветер бил в грудь и лицо.
Зоя1
Ясная полная луна лила на землю голубовато-серебристый свет, воздух играл мириадами блесток, словно кипел от мороза; покой и сияние, казалось, властвуют во всем мире.
Зоя бежала по железнодорожной насыпи, не замечая ни луны, ни мороза, ни звонкого снега под сапогами. С той минуты, как услышала «не возвратились», для нее все перестало существовать в том значении, в котором существовало до сих пор.
Раньше, до этого тяжкого дня, случалось, что она вдруг спрашивала себя: «А если придет страшная весть, что будет со мной?» Перехватывало дыхание, она застывала и стояла так какое-то время, позабыв, что делала, куда торопилась. Гнала от себя мысль, и ей хотелось тот же час увидеть Дмитрия, услышать его голос.
Спустилась по крутой насыпи, миновала какой-то черный столбик, нисколько не пугаясь, услышала, как возбужденно гудели провода, пошла утоптанной дорожкой. На белом поле негустым рядком стояли самолеты. Зоя искала место, где бы не было самолета, и не находила его. Она вдруг подумала, что, возможно, Дмитрий и Алексей возвратились перед самым заходом солнца... а возможно, кто-то жестоко пошутил над ней и там, в землянке, Дмитрий встретит ее, смеясь и обнимая.
– Стой! Кто идет?
Зоя остановилась. От автомашины неожиданно шагнул часовой с винтовкой, в длинной шубе.
Из штабной землянки вышел офицер, запахивая на ходу накинутую на плечи шинель. Зоя узнала его. Это был один из друзей Шолоха, знакомый Дмитрию и Зое, штабной офицер и знаменитый декламатор Антон Гук.
Увидя его, Зоя еле сдержала себя, чтобы не разрыдаться. Еще вчера они вчетвером допоздна играли у Дмитрия в домино. Она схватила Антона за руки.
– Что с ними?! Где они?
Антон взял женщину за руку и сквозь рукавичку вмиг ощутил ее тепло и дрожь. Зоя поднесла к глазам платочек, ярко забелевший при лунном свете.
– Это ты напрасно, напрасно, – красивым, спокойно рокочущим голосом заговорил Гук. – Никаких для этого оснований... Ну, заблудились ребята.
– Они сбились с маршрута? – Такая мысль ей пока не приходила в голову. – Вы что-то получили от них?
Антон вел Зою в штабную землянку. Стройная, высокая, почти такого же роста, как и он, она шла с ним плечо в плечо, и ему было приятно вести ее под руку. Он никогда не мог спокойно смотреть на эту красивую молодую женщину. Бывая у Дмитрия, Антон своими внимательными взглядами всегда отыскивал в Зое новые привлекательные черты. И сейчас, думая о Дмитрии и Шолохе, он не сводил глаз с милого Зонного личика. Пропустил ее впереди себя на темные ступеньки и, поддерживая, низко наклонялся над нею. Ему было приятно притрагиваться к ее одежде. Ее близость гнала из головы мысли о случившемся, что и привело сюда Зою, и он в эти минуты с лихорадочной быстротой прикидывал в уме, как ему вести себя с ней сейчас, сегодня, завтра...
В полутемной землянке, обшитой свежим тесом и заставленной столами, было чадно от керосиновой коптилки. Антон предложил Зое присесть на ящик, что стоял у двери, и опустил брезентовый полог над другим входом, который был поглубже.
– Сообщений, Зоенька, нет, – вспомнил он о ее вопросе и тоже присел на табуретку у стола. – Но была радиограмма.
– Была? Какая? – Зоя смотрела на Антона застывшими, полными ужаса глазами.
– Это, конечно, военные дела, Зоенька...
– Хорошо, хорошо, Антон, – стушевалась Зоя, – я понимаю. У них все благополучно?
Антон входил в свою роль. Положив ногу на ногу, он с важностью сказал, что во время полета разведчики передавали важное донесение, которое подтверждает, что они уже были на обратном пути. Он умолчал, однако, о том, что донесение вдруг оборвалось и что самолет в то время находился еще в глубоком тылу; он смотрел в лицо Зои, на ее припухлые, покусанные губы, и ему захотелось чем-нибудь ее рассмешить: Зоина улыбка очень нравилась ему.
– На фронте, Зоенька, это обыкновенный карамболь. Всю войну сижу на разведке, сам спасался на зонтике. Вот так – фр-р... Район, понимаешь, надо изучить пешочком, тогда и с неба все увидишь. Хаживали!.. Спрячь платочек. – Отвел Зоину руку от ее покрасневших глаз. – Причапают обязательно. А вообще обстановочка выяснится завтра.
– Антон, я не могу... Как же мне до завтра... без него?.. – Зоя спрятала лицо в ладони, снова заплакала.
Антон не знал, что еще сказать. Встал, прошелся, прикурил папиросу. Поднял на Зою глаза и вдруг заметил, какие прекрасные у нее золотистые, волнистые волосы; они выбились из-под платка и легли на руки. Антону захотелось дотронуться до них.
В соседней комнате кто-то громко всхрапнул. Зоя подняла голову, поправила платок.
– Разреши мне прийти сюда рано утром? – сквозь слезы вымолвила Зоя.
– С первой же новостью я прилечу к тебе.
– Не беспокойся, Антон, я приду сама. – Зоя протянула ему руку.
– Я провожу тебя.
– Мне теперь ничего не страшно.
– У меня есть время, Зоенька.
– Спасибо, не надо, – сказала она.
Антон уже без энтузиазма поднимался вслед за нею и остановился сразу за дверью.
Антоновы слова о донесении с самолета Зоя восприняла так, словно бы услышала живой голос Дмитрия. Очутившись на тропке, вспомнила вечерние прогулки с Дмитрием и забыла о разговоре с Антоном, о надеждах. Слезы набежали на глаза и затуманили весь этот очарованный мир, сияющий под ясной полной луной.
Дома, в комнате Зои, дочку ждала Ирина Протасовна.
2
Отношения между двумя этими женщинами, матерью и дочкой, сложились немного странно.
Ирина Протасовна, будучи еще совсем молодой, пригожей девушкой, на которую засматривались все парни городка, вышла замуж за лысого учителя Тронова, который был намного старше ее. Малограмотная, простая девушка поддалась тогда на уговоры престарелого жениха и своих родителей, а теперь жила с ним без любви. Родив дочь, стала еще пригожей, засматривалась на молодых, крепких мужчин и открыто, при посторонних, посмеивалась над своим мужем. С чувством обязанности перед ребенком прожили супруги два десятка лет в пререканиях, ссорах и неладах. В памятные нам годы честного Тронова обвинили в недозволенных связях и репрессировали. Ирине Протасовне пришлось самой содержать семью, и она занялась перепродажей ходовых товаров. Ездила в большие города, возвращалась с корзинами, тюками, продавала из-под полы и опять ехала. Этим сама перебивалась, еще и мужу возила передачи.
Зоя, милый, сероглазый подросток, училась в ту пору уже в семилетке и жадно вбирала в себя вычитанное из книг и то, что видела собственными глазами дома. А дома мать устраивала пьянки с такими же, как и она сама, бабами-спекулянтками; пьянея, она проклинала своих родителей, своего мужа, что взялся где-то на ее голову и поломал ей всю жизнь.
Тронова вскоре выпустили. Он вошел в свой дом как чужой, постаревший, молчаливый и робкий, держал себя как запуганный ребенок.
Зоя между тем уже была зрелой девушкой. В школе она училась без увлечения; под раскрытым учебником у нее всегда был спрятан роман, а за танцы на площадке в парке железнодорожников она могла бы отдать все на свете. Когда началась война, Зоя как-то вдруг стала серьезнее и, не посоветовавшись с родителями, сама записалась на курсы медицинских сестер. Первые раненые, которые прибыли с фронта-в тихий городок Лебединое, так взволновали девушку, что она проплакала дома весь вечер, но курсы посещала и на практических занятиях была чуть ли не самой внимательной.
С появлением Тронова в семье начались новые раздоры. Тронов относился к Зое с чрезмерной строгостью: требовал от нее, чтобы нигде и никогда не ходила с парнями, устраивал засады в парке, простаивал допоздна у своего дома под грушей, подглядывая за дочерью. Ирина Протасовна на все это смотрела по-своему. «Что нравится девушке, пусть того и добивается, – говорила она Тронову при Зое. – Хватит и того, что я мучилась да горько каялась. Послушала тебя, дурака...»
Зою еще в школе полюбил соседский паренек. Это нравилось Ирине Протасовне. Она начала открыто родниться с его родителями и каждый разговор с женщинами завершала похвалами в адрес своей дочери и будущего зятя. Тронов злился и негодовал, когда жена ставила рядом с именем Зои имя Аркадия. В начале войны Аркадия призвали в армию, направили на Черноморский флот. Молодой моряк не успел даже прислать фотокарточку в форме матроса, как был убит. Зоя тяжело пережила эту потерю. А через некоторое время в Лебединое перебазировался фронтовой авиационный полк, и Зоя влюбилась в летчика. Он летал в грозном военном небе, носил на груди боевой орден и был очень ласковым с девушкой.
Когда однажды вечером Тронов увидел, что Зою ожидает под грушей летчик в шинели и шлеме, а она, торопливо одеваясь, взялась было за пудреницу, он набросился на нее, разбил настольное зеркало, потоптал его сапогами на мелкие осколки и не выпустил дочь из дому.
С того вечера Ирина Протасовна стала целиком на сторону дочери. Однако мать внимательно следила за тем, чтобы отношения дочери с Дмитрием не заходили далеко; она наставляла ее прямо и грубо, как зрелую женщину. Это как раз и разжигало воображение девушки. Она отдалась Дмитрию наивно и доверчиво. Мать узнала об этом очень скоро, выругала дочь и даже надавала ей по щекам. А Зоя тогда же вдруг объявила, что у нее нет никого дороже Дмитрия и что она пойдет с ним хоть на край света.
После того решительного шага Зоя просто-напросто ушла из отцовского дома. Она, не без советов Дмитрия, сняла комнатку, и стали они жить вдвоем, бесконечно счастливые, просиживая вечера дома и только изредка показываясь на люди.
Тронов реагировал на все это с болезненно-тяжелым равнодушием. Зайдя в военкомат, он попросил направить его, нестроевика, на фронт.
В тот вечер, когда Дмитрий не вернулся с полета, Тронов получил вызов в военкомат. Ирина Протасовна в один день узнала два этих ошеломляющих известия и, злая и растерянная, подалась к Зое.
3
Увидя у себя в комнате за столом по-домашнему одетую мать, Зоя и обрадовалась ей, и испугалась. Все, что было ее настоящим, теперешним, бытием – любовь, наслаждение жизнью, радость домашних забот, – все это вдруг потухло перед сухим, сердитым и пронизывающим взглядом матери.
Да, Ирина Протасовна и сегодня шла сюда с готовыми словами, исполненными горечи и гнева. Не застав дочери дома, она начала наводить порядок в комнате. Увидела, что все приготовлено к обеду – чистые тарелки, ложки, нарезанный хлеб, – и чуть не расплакалась от жалости. Услыша дочкины шаги, вспомнила, зачем сюда пришла, но злость ее уже была притворной.
– Где так поздно шляешься? – спросила она так, как когда-то спрашивала ее, еще девчонку.
– Садись, мама, я приготовлю чай, – сказала Зоя сдержанно. Ирина Протасовна покорилась, проводив дочь из комнаты тем же неприветливым взглядом.
Звякнул чайник, щелкнули дверцы, загудел с потрескиванием огонь.
Зоя возвратилась с чашками, блюдцами и посудным полотенцем, переброшенным через плечо. Спокойно, неторопливо поставила перед матерью чашку, положила ложечку, пододвинула варенье и ласково посмотрела на нее. Ирина Протасовна внимательно следила за ее проворными, еще недавно неумелыми руками.
– Угощать будешь... Ты уже меня хорошо угостила, дочь моя, хватит с меня.
Зоя не подняла на нее глаз.
– Отец вон из-за тебя идет в армию...
– Папа? В армию? Почему из-за меня, мама? – Зоя спросили растроганно, и это задело материнское сердце.
– И тебе жаль отца? – Ирина Протасовна отодвинула от себя чашку, поставила на стол локти и впилась в дочь пронизывающим взглядом. – Сам попросился на смертное дело. А к чему он там способен со своими болячками? Первая пуля убьет такого беспомощного... Надоело ему так жить с нами... молча. Идет искать теплоты среди чужих людей. Я на него всю жизнь лаяла, как собака, и ты в восемнадцать лет вон губы подкрасила и махнула на нас рукой. Научилась! Отец идет на фронт и думает, что ты все-таки при муже остаешься. Боже мой, если он узнает, что случилось с твоим соколом, я не представляю, как он это перенесет!
Мать была недовольна тем, что ее слова не производили на дочь должного впечатления. Она ведь пришла, чтобы сорвать на дочери свою злость, все, что накопилось на сердце, высказать свои обиды и, растревожив упреками, возможно, сегодня же, сейчас же, забрать дочь в свой дом.
Зоя сидела напротив нее, сложив руки на груди, думала об отце, о Дмитрии и ждала, пока мать выговорится. Зоя пока не верила ее словам о том, что отца завтра же возьмут в армию, и смотрела на нее тем заученным долгим взглядом из-под бровей, который всегда превращал гнев матери в милость. Лишь когда мать так жестоко бросила ей уничтожающее «твоим соколом», на глаза ее набежали слезы. «Почему она для меня такая чужая? Почему она не понимает, что у меня сейчас на душе, как мне тяжело?» – с болью сказала сама себе Зоя и, не ответив матери, пошла за чайником. Возвратясь, наливала в чашки кипяток, смотрела на суетливые материнские руки, на пожелтевшее, в мелких морщинках лицо. «Нет, мама, так, как ты, я жить не буду, – думала она. – Буду жить по-иному, по-иному, по-своему».
– Клади варенья. И папе дадим такого же.
Зоина выдержка и горячий пахучий чай заметно успокоили Ирину Протасовну. Она пила, прихлебывая, с умилением осматривала опрятную, уютную комнату. И никак не могла решиться, чтобы сказать, ради чего она сюда пришла.
В тишину задонской лунной ночи просочилось переливчатое гудение. Одинокий немецкий разведчик впервые проходил над Лебединым.
Ирина Протасовна, услыхав неожиданный высокий гул, опустила перед собой блюдце. Зоя вскочила с места. Глядели в темную бесконечность глазами, полными испуга. То, что их разделяло, забылось. Молча кинулись одна к другой и обнялись.
Близкая неизвестность тяжелым грузом нависала над ними.
