Текст книги "Стартует мужество"

Автор книги: Анатолий Кожевников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)

Отец по-своему, но совершенно правильно толковал взаимовыручку, необходимую в любом бою.

Отпуск пролетел как один день. Дорог родной дом, хорошо в нем, но о товарищах тоже вспоминалось все чаще и чаще.

 – Соскучился, наверное, по друзьям? – спросил перед отъездом отец.

 – Есть и это, – отвечаю ему. Отец улыбнулся:

 – Это хорошо, значит, народ у вас дружный, и служба не в тягость, коль скучать начал.

К вечеру я собрался. Присели на минуту по русскому обычаю – и в дорогу. На прощание отец обнял меня и со слезами на глазах сказал:

 – Служи верой и правдой, не за страх, а за совесть – вот тебе мой наказ.

Долго, не отрываясь, целовала мать. А когда поезд пошел, оба они стояли на платформе, не шелохнувшись, пока скрылся из глаз последний вагон.

На одной из станций к нам сел возвращавшийся из отпуска младший лейтенант – выпускник нашей школы. Разговор, конечно, зашел о летных делах и самолетах. Он рассказывал о своем полку, который стоял на западной границе, о странном поведении фашистской авиации.

 – Не проходит и дня, чтобы их самолеты не нарушили границу. Летают спокойно: у нас приказ – огня не открывать, но принуждать к посадке. А как его принудишь, если догнать можно только на полном газу, и то с потерей высоты.

 – А новые самолеты? – спрашиваю летчика.

 – Новых у нас пока нет, все полки на И-16 летают, – отвечал он разочарованно. – Говорят, весной поедем переучиваться на Як-1. Хорошо бы, если на «яках», говорят, отличная машина. А вот ЛаГГ-3 не хвалят – слишком тяжелый, и маневр хуже. Есть еще МиГ-1. Но он сделан для высоты. Интересная машина: у земли тяжелая, как утюг, а на высоте на редкость маневренная.

Летчик снизил голос до шепота и, оглянувшись, добавил: – Вообще-то дело пахнет керосином. Немцы скоро и с нами воевать начнут. У нас все об этом говорят.

 – А договор, они ведь с нами в дружбе, – возразил я.

 – В дружбе? А зачем они наши укрепленные районы фотографируют, границу нарушают, разве это по-дружески? Я как-то с одним танкистом разговаривал. Его отец, комбриг, однажды признался: если война начнется в этом году, то они не успеют переучиться на новые танки.

Мне вспомнились письма Рогачева. Они не расходились с тем, что говорил младший лейтенант. Но я не давал воли мрачным мыслям, надеялся, что в скором будущем мы переучимся на скоростные машины. О войне многие поговаривали, но никто, кажется, не верил, что она скоро может начаться.

Война

На фронт…

В Донских степях созревает пшеница. Дрожит, переливается волнами нагретый воздух. Хочется в тень, к воде. Но учебная эскадрилья, несмотря на воскресный день, с рассвета на аэродроме. До приезда приемной комиссии надо закончить подготовку курсантов-выпускников.

Истребители непрерывно заходят на посадку. Одни сразу же после пробега снова взлетают, другие заруливают на линию предварительного старта, чтобы уступить машину товарищу.

Все свободные от полетов курсанты и техники находятся в «квадрате» и внимательно следят за взлетом и за посадкой. Попробуй сесть неточно, тебя тут же нарисуют в стартовке верхом на козле. Зато первая колонка стенгазеты полностью отведена отличившимся. Среди них и мой курсант Гучек. Сегодня он заканчивает школьную программу.

Мне нравится этот стройный, широкоплечий парень. С удовольствием смотрю, как он ловко надевает парашют и садится в самолет. Вот он взлетел, набрал заданную высоту и приступил к выполнению задания.

 – Молодец! – не удержался я, наблюдая за ним – Настоящий истребитель.

Закончив последнюю фигуру, Гучек ввел самолет в крутую спираль, снизился и пошел на посадку.

 – Точно! – заметил кто-то из курсантов, оценивая отличный расчет и приземление у посадочного знака.

Гучек срулил машину с полосы, выключил мотор и проворно вылез из кабины. Лицо его светилось радостью. Еще бы: он стал летчиком-истребителем! Скоро наденет форму лейтенанта, съездит в отпуск, а потом начнет новую жизнь в дружной семье боевых летчиков.

Доложив о выполнении задания, Гучек садится в самолет, на котором только что летал, а я – на двухместный УТИ-4, и мы в паре отруливаем машины на ночную стоянку. Полеты окончены.

На «красной» линейке к нам подошел инженер эскадрильи. Он почему-то был с противогазом.

 – Тревога, что ли, товарищ инженер?

 – Тревога. И неизвестно, когда будет отбой. Война! Только что передали по радио: фашистская Германия напала на нашу страну.

Война… Мной овладевает одно желание – немедленно сесть в истребитель и лететь бить врага.

 – Вот как, Гучек, начинается твоя самостоятельная летная жизнь, – говорю я курсанту. – С учебного самолета прямо на боевой.

Он молчит, погруженный в свои думы: его родные живут в деревне близ западной границы. Потом, словно очнувшись, говорит:

 – Разрешите поблагодарить, товарищ инструктор, к сроку вы меня научили. Не подведу Батайскую школу. Мы крепко жмем друг другу руки.

 – Зачехляйте машины – и на митинг, – прервал нас инженер.

Митинг открыл всеобщий любимец батальонный комиссар Малолетков. Высокий, сухощавый, с простым открытым лицом, он стоял в кузове автомобиля и говорил. Рассказывал, как в гражданскую войну Красная Армия громила немцев под Нарвой и на Украине, побеждала полураздетая, голодная, не имея достаточно оружия. Сейчас Красная Армия имеет самолеты и танки, пулеметы и пушки. А наши бойцы все, как один, готовы выполнить свой долг перед Родиной.

 – Сомнений в нашей победе нет, но она сама не придет, ее будете добывать вы, дорогие товарищи. Враг силен, но мы сильнее. Мы победим! – закончил он свое выступление.

Старый комиссар говорил о тяжелых боях и сильном противнике, а мне тогда казалось все гораздо проще. Из головы не выходила одна мысль – поскорее попасть на фронт. Вечером мы с Колей Нестеренко подали рапорты с просьбой отправить нас в действующую армию.

О положении на фронтах поступали противоречивые сведения. Первая официальная сводка не внесла ясности. Сообщалось, что наши войска отходят на заранее подготовленные рубежи. Почему отходят? Значит, наступает фашистская армия?

Окончившие летную программу курсанты с нетерпением ждали экзаменационную комиссию, а мы – ответа на наши рапорты. Летали в те дни много, с рассвета до темноты, сколько хватало сил. Надо было ускорить очередной выпуск, дать фронту побольше летчиков. Работали в две смены, самолеты готовили ночью. Мы с Нестеренко делали в день по семьдесят – восемьдесят посадок.

Война… Всюду – затемнение. Ростов уже не сверкает огнями, как несколько дней назад. Заводы перешли на выпуск военной продукции. «Все для фронта, все для победы!» – призывали плакаты.

Около военкоматов – толпы людей. Бывалые казаки деловито, как на работу, собираются на войну, молодежь старается записаться в первую очередь. Через Ростов и из Ростова уже идут воинские эшелоны.

 – В городе появляться стыдно, – сказал мне однажды Нестеренко. – Люди едут на фронт, а мы в тылу сидим. Ребята, которые с нами кончали школу, сейчас уже дерутся в боевых полках.

Каждый вечер мы ложились спать с надеждой, что завтра утром нас вызовут в штаб и объявят о зачислении в действующую армию. Наконец в первых числах июля пришел приказ – вылететь на фронт. Наша группа состояла из летчиков-инструкторов. Лететь надо было на боевых самолетах, принадлежавших школе. Механики проверяли моторы, оружейники снаряжали патронные ящики, готовили оружие. Эту привычную работу они выполняли сегодня особенно старательно.

Мы с нетерпением ожидали перелета на центральный аэродром. Ведь оттуда наш путь лежал на фронт. Скорее бы!

А с фронта поступали неутешительные вести. Наши войска оставляли город за городом. Люди дрались геройски, но фашисты продолжали лезть вперед. «Наверное, – думали мы, – у нас не хватает сил. Вот прилетит туда наша школа, тысячи других летчиков – и враг будет остановлен».

Воздушные бои с фашистскими истребителями мы представляли себе смутно. Они рисовались нам только победными.

Перед отлетом я зашел к курсантам своей группы. Лица у них были невеселые.

 – Чего приуныли? – спрашиваю.

 – Без инструктора остаемся, не до веселья… – говорит кто-то вполголоса.

 – Вам выделят другого инструктора, с ним и закончите программу. На фронте увидимся.

 – Нехорошо получается, товарищ инструктор, – говорит курсант Жбанков. – Раньше нас улетаете. Уж раз такое дело, надо бы вместе.

 – Что это вы, товарищ Жбанков. Я зашел проститься, а вы ко мне – с упреком. Нет чтобы по-нашему, полетному, пожелать счастливых посадок.

Жбанков виновато улыбнулся, быстро встал и торжественно произнес:

 – Желаем вам удачи, товарищ инструктор. Бейте врага и знайте, что после окончания школы мы будем с вами в одном ряду.

Поблагодарив за доброе слово, я сел за стол. Курсанты тесным кружком обступили меня. Ну что сказать на прощанье этим чудесным ребятам? Почему-то мне припомнился случай, который произошел еще в детстве. Однажды я с друзьями – Ваней и Петей – отправился на рыбалку. Прошли вверх по реке Базайхе километров восемь. Увлекшись ловлей, не заметили, как наступил вечер. Решили возвращаться домой по реке. Наспех смастерили плотик и оттолкнулись от берега. Пенистые воды горной речушки понесли нас с большой скоростью. Мы едва успевали обходить встречные камни. До села оставалось не более двух километров, когда впереди показалось поваленное ветром толстое дерево. Оно лежало поперек реки. Раздумывать было некогда. Я крикнул: «Все в воду!» Петя моментально прыгнул за мной с плота, а Ваня, не желая намочить одежду, решил схватиться за сук и забраться на дерево. Только он приготовился прыгнуть, как плотик обо что-то ударился. Ваня упал. Бурлящий поток потянул его под дерево. Я бросился выручать товарища. Барахтаемся мы с ним в белой пене, а выплыть никак не можем. Тогда и Петя, не задумываясь, кинулся в воду. Помогая друг другу, мы наконец выбрались на берег.

Зачем я рассказал об этом курсантам? Да затем, чтобы они знали: в беде товарища не бросают.

Распрощались мы сердечно. От них я пошел к своему самолету. Взлетев, наше звено взяло курс на Батайск.

После посадки зарулили машины на отведенные нам места. Техники поспешили дозаправить их горючим, а мы направились к группе холостяков, которых, как и нас, никто не провожал. Наконец послышалась команда «Становись!». Начальник училища обошел строй, каждого по-отцовски поцеловал. Потом произнес небольшую речь:

 – На опасное, но святое дело вы идете, товарищи. Надеюсь, что с честью оправдаете доверие нашей великой Родины. Бейте фашистов, дорогие мои истребители, так, чтобы с каждым днем их становилось все меньше. Помните великие слова: «Наше дело правое – враг будет разбит, победа будет за нами». Счастливых вам посадок!..

Раздается команда: «По самолетам!»

Расставленные в ряд машины, казалось, присели перед прыжком.

Надеваю парашют. Механик помогает застегнуть карабины. Накрапывает дождик.

 – Хорошая примета! – говорит механик. И, помолчав, добавляет: – Вы, товарищ командир, и за меня там постреляйте.

 – Сделаю, – отвечаю ему и, пожав руку, вскакиваю на плоскость истребителя.

 – Запускай моторы!

Самолеты с могучим ревом выруливают на старт.

Через пять минут вся наша группа поднялась в воздух и взяла курс на запад. Позади остался школьный аэродром, впереди нас ожидали трудные фронтовые дороги.

Пролетаем над станицей Дружковка. Нестеренко покачал крыльями, посмотрел в мою сторону и показал пальцем сначала на себя, потом вниз. Все понятно: здесь его родной дом. Тут он родился, по этой улице ходил в школу. Отсюда поехал в летное училище.

Мне очень хочется увидеть дом товарища. Но разве различишь его среди множества строений, утопающих в буйной зелени?

Дружковка остается позади. На дорогах все чаще появляются обозы с беженцами. Все тяжелее становится на душе.

Ведущий покачиванием крыльев дал сигнал перестроиться в правый пеленг. Впереди показался полевой аэродром. На нем был только стартер с флажком.

Садимся. Отруливаем машины в указанную сторону и выстраиваем в линию.

Появляется командир полка.

 – Так не пойдет, – говорит он. – Вас, как цыплят, поджарят на ваших же самолетах. Это вам, братцы, не тыл. Здесь того и гляди «мессера» пожалуют.

 – А что же делать? – спрашиваем его.

 – Вы что, с луны свалились? Надо рассредоточить и замаскировать самолеты.

Попробовали бы мы в школе не выравнять самолеты и не обновить белой краской линейку. Такой бы нагоняй от инженера получили!

А здесь – рассредоточить и замаскировать.

Враг наступает

Через два часа после посадки наша группа получила задание. Первый боевой вылет! Я пишу о нем много лет спустя, когда впечатления сильно потускнели. И все же…

Нам поставили задачу – штурмовым ударом с воздуха остановить продвижение колонны вражеских войск. Наскоро изучив маршрут, взлетели. Наше звено возглавляет строй эскадрильи. Хочется поскорее увидеть передний край. Сличив карту с местностью, отмечаю, что мы находимся точно над тем местом, которое у меня отмечено двумя параллельными линиями – синей и красной. Смотрю на землю и вижу только пожарища. Ни танков, ни орудий, ни окопов противника. Неужели прошли в тыл врага, не заметив переднего края?

Перевожу взгляд на небо. Оно теперь особенно опасно. Если фашисты появятся, нам, при таком плотном боевом порядке, будет очень трудно отразить их удар: стеснен маневр.

Ведущий группы покачиванием крыльев извещает о приближении к цели. Проходит еще минута, и внизу, на дороге, мы замечаем большую колонну фашистов – автомашины с пехотой, орудия, бензозаправщики. Машинально проверяю положение гашеток, снимаю их с предохранителя.

Пошло в атаку первое звено, за ним – остальные. В прицеле возникают крытые брезентом автомобили, разбегающиеся люди. Нажимаю на гашетку и слышу сухой треск пулеметов. Струи трассирующих пуль хлещут по колонне.

Выхожу из атаки на бреющем. На бортах автомобилей отчетливо различаю черные с белой каймой кресты. Многие машины горят, взрываются бензоцистерны.

Когда кончились патроны, ведущий подал сигнал сбора. Группа, построившись, ложится на обратный курс. Задача выполнена.

Возвратившись домой, оживленно обсуждаем первый полет на штурмовку. Впечатлений так много, что их, кажется, хватит до утра. Командир умело переводит разговор на уроки и выводы. Почему не стреляли вражеские зенитки? Видимо, потому, что мы появились внезапно. Многие летчики говорят о невыгодности плотного строя, который сковывает маневр.

За первым вылетом последовали второй, третий, четвертый… Иногда их было так много, что день казался сплошным воздушным боем.

Задания выполняли разные: вели разведку, штурмовали колонны мотопехоты, сопровождали бомбардировщиков, которые наносили бомбовые удары по танковым клиньям противника. С рассвета до темноты не уходили с аэродрома – в светлое время летали, а потом вместе с механиками готовили машины.

Линия фронта перемещалась на Восток. Наши войска отступили за Днепр. Штурмуя вражеские переправы, мы делали по восемь-девять вылетов в день. Били, пока хватало сил и патронов. Группа редела: зенитный огонь ежедневно выхватывал то одного, то другого товарища.

В августе был сбит Нестеренко. Это случилось при сопровождении бомбардировщиков. Его самолет загорелся от зенитного снаряда и упал. Был ли Коля убит в воздухе или погиб при взрыве машины на земле, мы так и не узнали. Да и какое это имело значение? Ясно было одно: друга больше нет. Только вчера он получил письмо из дому и, прочитав его, поклялся отомстить за погибшего брата. А сегодня… мне было так горько, что я не находил себе места.

В воздушном бою погиб Миша Круглое. Он сражался один против четырех «мессершмиттов». Дрался умело, упорно, однако силы были неравны. Самолет Круглова загорелся. Миша выбросился с парашютом, но купол попал в полосу пламени и вспыхнул.

К осени в группе осталось лишь два самолета – мой и Филатова. Вдвоем мы приземлились на ростовском аэродроме.

 – Уцелели только мы с тобой. Ты теперь за командира, а я вроде начальника штаба, – горько пошутил Филатов.

 – Да, армия наша небольшая, товарищ начштаба, – ответил я. – Только обязанности свои ты выполняешь слабовато. Где боевая документация? Где летные книжки? Выходит, еще далеко тебе до начальника штаба.

Шутки шутками, а на душе у нас было не спокойно. К горечи потери друзей примешивались опасения: как бы нас опять не направили в школу. Разговоры об этом уже возникали. Мы подумывали, а не присоединиться ли к какой-либо соседней части: прилетим, объясним, возьмут. Но решимости сделать этот, казалось бы, простой шаг у нас не хватило, и случилось то, чего мы больше всего боялись. Штаб округа приказал нам возвратиться в школу на инструкторскую работу.

Мы попробовали упросить командующего оставить нас в действующей армии, но он оказался неумолимым.

 – Немедленно в школу, – коротко распорядился генерал.

 – Выходит, отвоевались, – с горечью сказал Филатов, когда мы вышли из штаба.

Школа жила тревожной жизнью. Фронт с каждым днем подходил все ближе. Стали чаще наведываться вражеские самолеты, вскоре нам приказали эвакуироваться в Закавказье. Меня и Филатова оставили прикрывать уходящие из Батайска эшелоны.

С рассветом по одному или парой мы гонялись за «хейнкелями» и «юнкерсами», отражая их атаки. Фашистские бомбардировщики внезапно появлялись из-за облаков, поэтому перехватывать их было не просто. Однажды мне удалось выпустить по «юнкерсу» прицельную пулеметную очередь. Но он лишь преждевременно сбросил бомбы и скрылся в облаках, не получив серьезных повреждений.

Советские истребители старались изо всех сил защитить с воздуха Ростов и Батайск. И все-таки бомбардировщики противника прорывались через наши патрули, наносили бомбовые удары по аэродромам, железнодорожным станциям, промышленным объектам и жилым домам.

Возвратившись как-то с задания, мы зарулили самолеты на стоянку и решили, пока их заправят, сходить в столовую. Но едва я успел снять парашют, как увидел в воздухе «хейнкеля». Он стремительно приближался к аэродрому. С секунды на секунду должны были открыться его люки. Что делать? Бомбы одна за другой отделились и полетели на стоянку.

 – Эти будут наши! – крикнул я Филатову и бросился в сторону. Мы знали, что за время падения бомбы можно, если хорошо бежать, выскочить из зоны поражения.

Когда бомбы засвистели, мы уже лежали, прижимаясь к земле. Один за другим взметнулись фонтаны взрывов. Мой «ястребок» был разнесен вдребезги.

Я очень боялся оказаться «безлошадным». Теперь это случилось.

 – Ты, Сеня, отныне и командир и начальник штаба, – сказал я Филатову. – А мне дорога – в пехоту. Сейчас, брат, с самолетами туго. Видишь, все заводы на колесах.

Словно в подтверждение сказанного по железной дороге проходил эшелон эвакуируемого авиазавода. На платформах лежали фюзеляжи, крылья, стабилизаторы. Но судьба сжалилась надо мной. Однажды на аэродроме появилась штабная «эмка». Из нее выскочил молоденький адъютант начальника школы и передал мне приказание явиться в штаб.

Мы застали там суматоху. Штабисты уничтожали ненужные документы и упаковывали те, которые подлежали эвакуации.

Начальник штаба, пожилой с седеющей головой подполковник, на минуту оторвался от дел.

 – Полетите к месту эвакуации школы, – сказал он. – Аэродромы, заправочные и конечные пункты будут указаны в полетном листе. Ясно?

 – Нет, товарищ подполковник, – ответил я. – Несколько минут назад разбомбило мой самолет.

 – Знаю. Получите другой. Он в ремонте, но работу скоро закончат. Свяжитесь с инженером.

И начальник штаба склонился над картой, дав понять, что разговор окончен.

В канцелярии нам вручили скрепленные гербовой печатью полетные листы. Там был указан маршрут полета Батайск – Баку.

 – Все в порядке, – сказал Филатов, – осталось только получить карты и разыскать твой самолет. В каком он состоянии?

 – Пусть даже в самом плохом. Важно, что я не «безлошадник».

С помощью инженера мы нашли мою машину. Это был школьный, довольно старый истребитель И-16. В свое время он тоже пострадал от бомбежки. Ремонт его должны были закончить только к утру. Ждать меня Филатов не мог и улетел с одной из эвакуирующихся эскадрилий.

Трудный перелёт

Мы вылетели вместе с младшим лейтенантом Соколовым. Сели сначала в Армавире, затем в Грозном, а к вечеру добрались до аэродрома, расположенного близ Махачкалы.

Ночью погода испортилась. С моря подул холодный ветер, на покрытые осенней грязью городские улицы посыпались снежные хлопья.

Весь следующий день мы провели в общежитии, а ужинать пошли в ресторан. Там увидели летчиков, танкистов, пехотинцев и многих других случайных гостей города. Слышались разговоры о воздушных боях, о танковых атаках, о погибших товарищах.

Отыскав свободный столик, мы с Соколовым сели и стали обсуждать дальнейший маршрут. Место для такого разговора было, правда, не очень подходящим, но перелет так волновал нас, что мы не могли не говорить о нем. Лететь предстояло над незнакомым горным районом.

Извинившись за беспокойство, к нам подсел молодой человек. Он представился летчиком, подбитым во время штурмовки. Долговязый незнакомец был в кожаном пальто, из-под которого виднелась меховая куртка.

 – А на каком самолете вы летали? – спросил я. – Что-то вы мало походите на летчика.

Он сделал вид, что обиделся, но ответил:

 – На новом типе, ИЭЛ-2. Знаете такой?

На слове «новом» незнакомец сделал ударение. Настораживало и его произношение: никто из наших летчиков так не называл самолет Ил-2. Мы обменялись с Соколовым многозначительными взглядами.

Сосед между тем заговорил о нашем маршруте. Как бы невзначай он спросил, где стоят штурмовые полки. Вначале мы просто отмалчивались, а потом резко заявили, что здесь об этом разговаривать не положено.

 – Да что вы такие сверхбдительные? – с улыбкой возразил он. – Ведь тут все свои, вояки, ни одного штатского. Просто мне надо найти свой полк.

Наполнив вином бокалы, незнакомец предложил:

 – Давайте выпьем за дружбу и пойдем ко мне на квартиру. Я с приятелями обосновался тут в одном теплом местечке.

Неожиданно Соколов вскочил и, схватив его за грудь, властно потребовал: – Предъявите документы!

На всякий случай я расстегнул кобуру и достал пистолет. Незнакомец побледнел.

 – Что вы, ребята? Неужели своим не верите? Пусть бы пехота, а то ведь авиация! Я же штурмовик. Вот, смотрите, – и он извлек из кармана целую пачку бумаг.

Через зал к нам торопливо шел мужчина лет сорока пяти. Улыбнувшись во весь рот, он раскинул руки и воскликнул:

 – Петя! Ты здесь? Вот счастье-то… Товарищи, сына встретил. Вы подумайте! Столько не видеться – и вдруг… на тебе. Война идет уже четыре месяца, а от него не было ни одного письма, мы с мамой так волновались…

Неожиданная встреча «отца с сыном» произвела на нас совсем не то впечатление, на которое была рассчитана. Раньше я заметил, что этот «папаша» раз пять проходил мимо нашего столика.

 – Довольно играть, – оборвал я его монолог. Соколов тоже достал пистолет.

 – Отвечайте во имя отца и сына, – зло сказал он, – какой разведке служите?

Нас обступили люди. Кто-то предложил обыскать «родственников». Из их карманов были извлечены новенькие «вальтеры», одинаковые ножи и документы, которым уже никто не верил.

 – Будем кончать гадов, – сказал Соколов. С трудом отговорили его не устраивать самосуд и отвести фашистских шпионов куда следует.

На следующий день погода улучшилась, небо очистилось от облаков. Мы взлетели и взяли курс на Баку. Добравшись до конечного пункта, узнали, что школы здесь уже нет.

Лишь на следующий день нам выписали новые полетные листы. Стали прокладывать маршрут.

 – Давай пойдем через горы, – предложил я. – Хочется посмотреть Кавказ с высоты.

Соколов согласился. Вылетать решили после обеда, несмотря на то что была десятибалльная облачность. Мы даже не подозревали, какие опасности подстерегают нас в пути.

Взлетели и вскоре оказались над районом высоких гор. Сверху нависали облака, а внизу и по сторонам торчали острые скалы.

Что делать?

Неожиданно Соколов с левым креном вошел в облачность, очевидно, решил повернуть обратно. Но мы летели вдоль ущелья, где очень трудно было разворачиваться. Я решил пробивать облака вверх, не изменяя первоначального курса. Набирая высоту, все внимание сосредоточил на приборах. Достигнув пяти с половиной километров, наконец вырвался из облачного плена. Но через некоторое время мне пришлось снова нырнуть в серую муть.

По моим расчетам, я приближался к долине. Сбавив газ, установил нужный угол планирования и вошел в облака.

Каждая минута теперь казалась вечностью. На душе стало тревожно. Ведь неизвестно, что находится внизу – равнина или горы? Высотомер показывал уже тысячу шестьсот метров, а земли не было видно. Может быть, набрать высоту и выброситься с парашютом?.. Нервы напряжены до крайности. В любой момент самолет может врезаться в скалу… Высота – четыреста метров. Облака начали темнеть – первый признак приближения земли. А вот и она.

Подо мной – ровная степь. Где я? Горючего осталось на несколько минут. Как нарочно, нет никаких характерных ориентиров, по которым можно было бы определить курс на аэродром. Решаю, что поскольку ветер дул справа, то я уклонился влево. Разворачиваюсь на юг и выхожу в точку пересечения реки Куры с железной дорогой. Теперь все ясно, через четыре минуты должен показаться аэродром.

Сажусь с ходу. Едва самолет закончил пробег, как винт остановился: бензин кончился. Я вылез из кабины, снял парашют и в изнеможении опустился на землю.

 – Соколов не прилетел? – спросил я у подошедших техников.

 – Нет, – ответил один из них.

Где же он? Ведь в баках его самолета уже не осталось ни капли горючего. Сумел ли он вернуться обратно? Своими сомнениями поделился с товарищами, рассказав им обо всем, что с нами произошло.

А вечером пришла телеграмма: «Летчик младший лейтенант Михаил Соколов погиб, врезавшись в скалу южнее города Шемаха».

Эх, Миша, Миша! Невольно вспомнился разговор с ним перед вылетом. Михаил подошел ко мне без шлема. Поправляя одной рукой непокорные золотистые кудри, он другой протянул флакон одеколона: «На, возьми: у меня может разбиться». Выражение его лица мне показалось странным. Что это? Неужели – предчувствие?

Школа переехала в небольшой азербайджанский городок. Семьи летчиков и техников разместились в зале клуба. Холостяки ночевали в палатках и на чердаках. Но никто не жаловался на неудобства.

Центральный аэродром мог обеспечить работу лишь одной учебной эскадрильи. Перед нами встала задача – найти посадочные площадки.

Начальник школы решил расширить полосу аэродрома, расположенного близ города Нухи. На рассвете мы, захватив топоры и лопаты, выехали туда на автомашинах. По извилистой горной дороге колонна продвигалась медленно. Не имея опыта, водители соблюдали максимум осторожности. Лишь через шесть часов мы прибыли на место.

Первый день ушел на устройство жилья, а на следующее утро взялись за расчистку аэродрома. Трудились до наступления темноты.

Так продолжалось несколько дней. Но вот спилены последние деревья. Уставшие, но довольные одержанной победой, мы стали изучать подходы к аэродрому, чтобы правильно определить направление старта.

В воскресенье мы возвратились в Евлах. Механики встретили нас с радостью. Они давно подготовили машины и тосковали в ожидании перелета. Когда вылет был разрешен, Вовченко подошел ко мне и сказал:

 – Товарищ командир, может быть, бочку сделаете?

Желание механика было вызвано отнюдь не ребячеством. При выполнении сложных фигур пилотажа лучше проверяется качество ее подготовки.

 – Хорошо, сделаю, – пообещал я.

При подходе к Нухе я вышел из строя и одну за другой крутнул две бочки. Потом снизился до бреющего и на огромной скорости прошел над городом. За это самовольство командир эскадрильи не замедлил наложить на меня взыскание.

 – Хорошо, что на гауптвахту не посадил, – утешал меня Вовченко. – А самолет-то вел себя неплохо, товарищ командир…

Я помалкивал. Взыскание мне дали справедливо: не озоруй, не мальчик.

Вскоре начались полеты. Летали целыми днями. Но школьная жизнь все больше становилась мне в тягость. Я понимал, что делаю нужное дело, и все-таки сердцем рвался на фронт. Снова подал рапорт с просьбой направить меня в действующую армию. Не получив ответа, написал письмо в Главное политическое управление.

Однажды во время подготовки самолета к полетам Вовченко подошел ко мне и спросил:

 – Товарищ командир, почему вы невеселы в последнее время?

 – На фронт прошусь. Два рапорта писал, а ответа нет. Теперь вот письмо отправил…

 – А про меня вы в нем не писали? Я тоже с вами поеду, – взмолился механик. – Мне семью вызволять надо. На Украине она осталась.

Через некоторое время меня вызвали наконец в штаб и вручили командировочное предписание. Вместе со мной в действующую армию ехал и Сеня Филатов. Опять мы оказались вместе!

 – Неужели вы без меня поедете? – не отставал Вовченко.

Долго пришлось ему объяснять, что я не вправе решать такие вопросы.

 – Ну ладно, – успокоился он наконец. – Видно, мне, старику, не суждено попасть на фронт.

Расцеловавшись, мы расстались.

Всю ночь я на попутных машинах добирался до Евлаха. Там, в штабе, встретил Филатова. Он торжествующе поднял руку с документами:

 – Вот они, прямо на фронт, тебе тоже выписали. Утром мы сели в поезд и второй раз покинули школу.