Текст книги "Стартует мужество"

Автор книги: Анатолий Кожевников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)

Порядок будет

В три часа дня начальник штаба доложил, что руководящий состав собран на совещание. Нужно было терпеливо и внимательно выслушать каждого командира и начальника. Большинство из них сами прекрасно видели все недостатки в организации полетов и в жизни гарнизона, но считали, что они в этом не виноваты. Мол, прибыли сюда недавно и еще не успели устроиться. Доля правды была в их оправдании. Боевые полки действительно перебазировались сюда лишь полгода назад. Прошло всего несколько месяцев, как они получили реактивную технику, и только теперь начали ее по-настоящему осваивать. В соединении лишь одна эскадрилья была укомплектована летчиками первого класса, остальные летали только днем в простых метеорологических условиях.

Командир базы в своем выступлении усиленно нажимал на ущерб, нанесенный войной. Этим он оправдывал и неудовлетворительное состояние аэродрома, и неустроенность столовой, и запущенный вид гарнизона. Слушая его, многие иронически улыбались. А Соколов не сдержался и бросил реплику: «Хозяина не было, оттого и беспорядок».

«Поддержат, – решил я. – Большинство, если не все, поддержат борьбу за порядок в гарнизоне. И чем решительнее я начну, тем лучше…»

 – Первым долгом, – сказал я, – надо позаботиться о чистоте и благоустройстве гарнизона. Давайте поднимем людей, а тон пусть зададут коммунисты и комсомольцы. Если дружно возьмемся, добьемся своего, уверяю вас, товарищи…

 – В этом соединении порядка не будет, – бросил кто-то реплику.

 – Будет порядок в нашей дивизии, – сказал я, нажимая на слово «нашей». – И не один я буду за него бороться, а весь личный состав во главе с коммунистами… Надо установить тесный контакт с местным населением, устраивать вечера встреч. Дружить с ними нужно. И начнем мы, пожалуй, с художественной самодеятельности.

 – В этой дивизии не было самодеятельности и не будет, – послышался все тот же голос.

 – Не в этой дивизии, а в нашей дивизии, – настойчиво повторил я. – Если не было – плохо, но в том, что будет, – не сомневаюсь.

Первоочередные задачи на неделю я сформулировал таким образом: навести порядок в гарнизонах, поправить дороги и сделать выборочный ремонт взлетно-посадочной полосы. Командирам полков приказал составить планы подготовки инструкторов для обучения летчиков в сложных метеоусловиях.

 – Разрешите? – поднялся Соколов. – Задачи ясны, за исключением одной: кто будет готовить инструкторов, у меня в полку нет ни одного человека, который бы летал ночью.

 – Сам буду возить, – ответил я. – Составьте группу из пяти человек, сначала подготовим их, а они потом будут учить остальных.

 – У меня вопрос, – неуклюже поднялся командир базы. – Задачи, которые вы поставили, мы за неделю не выполним, не хватит сил.

Стараясь быть спокойным, отвечаю:

 – Прежде чем отдать какое-либо распоряжение, я всегда его обдумываю. Советую и вам так же поступать, когда вы собираетесь возражать… – И уже всем говорю: – Совещание считаю законченным, поезжайте в свои части. Завтра утром уже нужно взяться за работу. В субботу проверю, что и как сделано.

 – Выполнят, товарищ командир, – уверенно сказал начальник штаба, когда офицеры вышли из кабинета.

А вскоре удалился и он. Оставшись наедине, я задумался. Перед глазами, как наяву, встала московская квартира. Жена, наверное, уже давно пришла с работы и сейчас занимается детьми.

Я заказал Москву и вскоре услышал в телефонной трубке тревожный голос Тамары. Она спрашивала, как устроился, как здоровье, не найдется ли и для нее должности в нашем гарнизоне.

 – Должность-то есть, – говорю жене, – но в подчинении мужа тебе работать нельзя. Будем думать о твоей демобилизации.

 – А что же я буду тогда делать? – уныло спрашивает она.

 – Воспитывать детей.

Тамара некоторое время молчит, потом со вздохом отвечает:

 – Что ж, ничего не поделаешь. Не жить же нам порознь. Поговорю с начальством. Ребята скучают, может быть, в воскресенье прилетишь?

Как объяснить ей, что в воскресенье, как и сегодня, мне не хватит двадцати четырех часов. Она спрашивает, как дела. Хочется поделиться с ней своими мыслями, планами, но разве по телефону об этом скажешь?

Попрощались. И сразу мыслями овладели новые заботы. Семья далеко, а части, которые принял вчера, – вот они, рядом. Когда в Москве меня назначали на эту должность, один майор из отдела кадров говорил, что я слишком молод, что у меня мало командного опыта. На фронте, мол, одно, а в мирное время – другое. Может, и прав был тот майор? Может быть, не по силам мне вытащить из репейника этот гарнизон? Нет, не прав! Есть у меня и сила, и желание, и вера в людей, с которыми придется работать. Они тоже поверят мне и помогут. Только так!

Штурмовая неделя подходила к концу. За это время разные слова приходилось слышать в свой адрес – и добрые и недобрые. В субботу начали поступать первые доклады. Они радовали: сделано было немало. В гарнизонах стало светлее и уютнее. Люди испытывали чувство гордости от сознания, что выполнили приказ, который кое-кому казался нереальным.

На металлической взлетно-посадочной полосе убрали задиры, изношенные плиты заменили новыми. Я похвалил командира базы, и он обрадовался, как ребенок.

 – Овраг тоже начали планировать, еще недели две, л все будет в порядке, – докладывал он с сияющим лицом. – Только мы сначала взялись за ближний, по курсу посадки, а потом примемся и за тот, что по курсу взлета.

 – Ну вот, а говорили, что невозможно сделать.

 – Сделать можно все, и работа будет спориться, если твоим трудом интересуются, – ответил командир базы. – Горы можно перевернуть.

 – В этом году не успеем, – улыбнулся я, – а на следующий готовьтесь переворачивать горы: если не оба, то один из оврагов засыплем, и будет у нас настоящий аэродром.

 – Только бы машины добыть, лопатами не засыплешь, – сказал командир базы.

 – Кто засыплет эти овраги, тот памятник себе при жизни воздвигнет, – заметил ранее молчавший Соколов. – Ведь при каждой посадке бессмысленно рискуем.

 – Вы дежурный домик не смотрели? – спросил командир базы.

Мы направились к щитовому домику дежурного звена.

 – Вот и «зубы дракона» убрали, – показывая на выправленные углы плит, с укором сказал командиру базы Соколов, – а ведь сколько раз я говорил вам, что надо ремонтировать полосу.

Упрек был горьким. Но и он не испортил командиру базы хорошего настроения.

На границе аэродрома стояли в готовности к взлету истребители дежурного звена. В расположенном рядом щитовом домике было светло и уютно. Видно, Соколов держал его под личным контролем.

Командир дежурного звена доложил мне, что вверенное ему подразделение к выполнению боевого задания готово.

 – А где ваши механики, почему их нет у самолетов? – спросил я.

 – Механики на завтраке, товарищ гвардии полковник, – ответил командир дежурного звена.

Это непорядок, надо привозить им завтрак на аэродром.

 – Будет порядок, – ответил Соколов, покосившись на командира базы.

Сейчас и я был твердо убежден, что в нашем соединении будет порядок. Люди хотели этого.

Подсказано жизнью

Подводя итоги летного дня в полку, я вынужден был написать приказ, выдержанный отнюдь не в розовых тонах. Общий налет оказался позорно мизерным. На двух самолетах были выявлены дефекты перед самым стартом. Машины, не сделавшие ни одного вылета, пришлось отбуксировать на стоянку.

Мы провели партийное собрание и на нем обсудили меры по улучшению организации летного дня. Коммунисты в один голос утверждали, что за шесть часов стартового времени они могут налетать в три раза больше, чем сейчас за целый день. Нужно только сократить перерывы между вылетами. А это можно сделать. В плановой таблице необходимо точно указывать время взлета каждого самолета. И если он по вине техника или летчика не вылетит в срок, отставлять его от полетов. Собрание затянулось до позднего вечера. Люди с интересом обсуждали все вопросы и вносили ценные предложения.

 – Эти предложения родились у нас не сегодня, – сказал Соколов после собрания. – Но для того чтобы уплотнить плановую таблицу, надо было кому-то взять на себя ответственность. Сами знаете: в авиации всякое бывает. Случись что-либо, пусть даже не по нашей вине, и поверяющие сразу же уцепятся за это «новшество». А тогда уж несдобровать.

Что ж, теперь было кому брать на себя ответственность. На другой день мы составили новую плановую таблицу. Еще один день Соколов затратил на то, чтобы довести ее до личного состава, и на организацию предстоящих полетов. Люди с интересом отнеслись к новшеству и по-боевому настроились на выполнение поставленных задач.

Полеты планировалось начать в шесть часов утра и закончить в двенадцать дня. Получалось, что завтра, пробыв на аэродроме не более восьми часов, люди придут домой после обеда. Кто же станет возражать против такого уплотнения рабочего дня? Поэтому каждый стремился заранее продумать свои действия, чтобы потом не потерять ни минуты и доказать возможность выполнения плана с большим налетом в короткое время.

Еще до восхода солнца мы с Соколовым заглянули на метеостанцию. Метеоролог доложил, что изменений погоды не ожидается. Соколов взглянул на часы, потом на стоянку и, размышляя вслух, сказал:

 – Вот-вот начнут прибывать техники и механики.

 – Пойдем, будем смотреть, как с самого начала дела пойдут, – сказал я командиру полка. – Если хорошо начнем, то не хуже и закончим.

В назначенное время к стоянке строем подошел технический состав. Из автопарка выезжали автомашины.

Послышалась команда инженера:

 – Надеть комбинезоны!

Соколов смотрел на все это с чуть заметной улыбкой удовлетворения.

Экипажи разошлись по самолетам, и механики стали «раздевать» машины, скатывая чехлы в аккуратные рулоны. Включились в работу автотягачи. Пока они вытаскивали самолеты со стоянки, дежурный проинструктировал стартовый наряд, а руководитель полетов осмотрел взлетно-посадочную полосу.

Но вот все подготовительные работы закончились. Два наиболее подготовленных летчика, получив указания командира полка, вылетают на разведку погоды. А остальные поэскадрильно уточняют полетные задания.

Особенно тщательно идет подготовка к контрольным полетам на выполнение штопора. На самолете со стреловидным крылом, а тем более на «спарке» делать ее трудно и небезопасно. Были случаи, когда введенная в штопор машина не подчинялась воле человека. Летчики неохотно выполняли эту фигуру, поскольку она не входила в боевой комплекс. И все-таки надо было им потренироваться, чтобы они в случае необходимости могли легко выйти из штопора.

В назначенный срок вернулись разведчики погоды. Летчики построились, чтобы выслушать последние указания командира, метеоролога и штурмана. Это заняло двадцать минут.

В шесть часов над стартовым командным пунктом взвился авиационный флаг – полеты начались. Самолеты ежеминутно взлетают и садятся, тягачи едва успевают буксировать их на заправку.

 – Вот это работа! – кричит Скрипник. – Настоящая, боевая!

Полеты шли строго по плану. Было видно, что мы не ошиблись в расчетах.

Секретарь комсомольской организации успел побывать на всех ответственных участках и теперь заканчивал выпуск боевого листка. В нем говорилось о положительном опыте и недостатках. Кое-кому придется полюбоваться на свою карикатуру.

Подошло время моего вылета.

 – Товарищ командир, самолет к полету подготовлен, – доложил старшина сверхсрочной службы Ткачук.

Самолет «надраен» до блеска, даже кое-где подкрашен. В такую машину приятно садиться, и летишь в ней будто вдвоем с техником.

Набрасываю лямки парашюта, застегиваю привязные ремни и включаю тумблеры на левой и правой панелях кабины. В наушниках послышались знакомый шумок и команды руководителя полетов. Стрелка настроенного радиокомпаса, сделав оборот, остановилась в направлении дальней приводной радиостанции. Запускаю двигатель. Опытный Ткачук, прильнув к борту кабины, внимательно следит за моими действиями.

Двигатель ровно вышел на обороты, и механик, спрыгнув с плоскости, убрал трап. Закрываю фонарь, герметизирую кабину и, опробовав двигатель, выруливаю на полосу.

Сейчас за моим самолетом следят все, кто находится на аэродроме. Прибавив обороты двигателю, отпускаю тормоза, и машина начинает разбег… Убедившись, что небо над аэродромом свободно, делаю круг, набираю скорость и снижаюсь до бреющего полета. На минимальной высоте прохожу вдоль полосы. В конце ее круто ухожу вверх и начинаю заранее намеченный комплекс пилотажа.

Я знаю, что сейчас за мной следят все, и вкладываю в полет все свое умение, каждую фигуру выполняю с особой тщательностью. От этого будет зависеть мой авторитет и как летчика и как командира.

Посадку произвожу точно в определенное время. Радостный Ткачук бежит меня встречать, показывая жестами путь руления.

 – Разрешите получить замечания о работе матчасти, – обращается он, когда я, выключив двигатель, открыл фонарь кабины.

Намеченный на день план полк выполнил. Когда руководитель спустил флаг и дал сигнальную ракету, возвестившую о прекращении полетов, люди, кажется, не хотели уходить с аэродрома. У них было желание работать еще и еще.

 – Товарищ командир, полеты закончены, план выполнен полностью, – доложил Соколов.

 – Поздравляю. Вот так и будем работать.

 – Теперь пойдет, главное – люди убедились, на что они способны, – заверил Соколов.

А тягачи уже увозили самолеты. Пройдет еще полчаса, и на стоянке останется только часовой.

 – В этом полку теперь все будет в порядке. Соколов – командир способный, на него можно положиться, – уверенно сказал Скрипник.

 – Завтра полечу к Королеву, займемся его хозяйством.

 – Там, наверное, придется потруднее.

 – Если учить с толком, вряд ли Королев станет упираться, – возразил я, – как только он узнает, что сегодня Соколов налетал за шесть часов стартового времени больше, чем за всю прошедшую неделю, он места себе не найдет.

Так оно и получилось. Правда, Королев уверовал в новую организацию не сразу. Когда я прилетел к нему в полк и поставил задачу на подготовку к показательным полетам, он выслушал меня внимательно, но восторга не высказал. Однако, разобравшись во всем пообстоятельней и уловив смысл нового планирования, он осторожно сказал:

 – Разрешите, я сам спланирую, а вы проверите. Этого-то я и добивался.

К вечеру плановая таблица была готова. Намечалось налетать часов больше, чем обычно.

 – Выжал, товарищ командир, все что можно, – торжественно доложил Королев.

Но когда я, проверив план, немного увеличил налет, он тихо сказал:

 – Если мы его выполним, бороду сбрею.

 – Считай, что бороды у тебя уже нет, – ответил я, – твои гвардейцы и на большее способны.

Весь следующий день мы занимались подготовкой к полетам, добиваясь глубокого усвоения задания каждым летчиком, техником и водителем. Опытный инженер полка Журавлев вникал буквально во все подробности, строго контролируя работу каждого специалиста.

Тщательная предварительная подготовка дала отличные результаты. План полетов полк выполнил. Но Королев упросил оставить ему бороду, обещая добиться еще больших успехов.

Самолёт в овраге

Полк готовился к ночным полетам. Ненасытный Королев готов был летать круглые сутки без передышки, себя не щадил и другим спуску не давал. Не нравилось ему, когда врач отстранял кого-либо из летчиков от полетов. Из-за этого он не однажды спорил со спокойным, уравновешенным замполитом Микиным. Вот и теперь на этой почве между ними произошла стычка.

 – Товарищ полковник, – обратился ко мне Микин, – летчик Погорелов вышел на полеты с температурой, врач запрещает, а командир полка разрешает ему летать.

Мне понравилась принципиальность замполита и то, что о неправильных действиях Королева он докладывал при нем же.

 – Товарищ командир, – оправдывался Королев, – Погорелов на здоровье не жалуется.

 – А когда летчик жалуется или отказывается от полетов?

 – Таких в нашем гвардейском полку нет, – гордо ответил Королев.

 – Вот потому-то и не допускайте сегодня Погорелова к полетам.

 – Есть, не допускать.

Над аэродромом опускалась тихая ночь. Очертания черневшего вдали ельника постепенно сливались с темнотой. Пахло луговой сыростью. Над стартом взвилась ракета, возвестив начало полетов. По обе стороны взлетно-посадочной полосы вспыхнули огоньки, и сумерки за ее пределами сразу сгустились.

Один за другим выруливают истребители, берут разбег и неудержимо рвутся в небо. Время от времени темноту вспарывает луч прожектора, выхватывая оттуда серебристый, словно светящийся самолет. На рулежных дорожках и на заправочной линии работают техники, механики, шоферы буксировочных автомобилей.

Королев руководит полетами со свойственной ему энергией. Он, кажется, в темноте видит каждого человека, дает четкие команды по селектору, называя фамилии техников, одним делает замечания, других награждает похвалой.

Сейчас летает эскадрилья Пискунова. Здесь все летчики имеют первый класс, пилотируют истребитель в любых метеорологических условиях. А утром на аэродром придут другие эскадрильи, укомплектованные молодыми летчиками, и снова командир полка будет на старте руководить их действиями на земле и в воздухе.

И вот плановая таблица ночных полетов выполнена. Светает. Над низиной, заросшей густой осокой, висит тонкая пелена тумана. Тяжелой росой набухла трава. Мы идем с Королевым по тропинке, извивающейся между густыми зарослями, и наслаждаемся соловьиными трелями.

 – Этого соловья я по голосу узнаю, лучше всех поет, – тоном хозяина говорит Королев.

Прислушиваюсь и я. Прав Королев: по переходам, или, как говорят, коленам, песня у «его» соловья богаче, чем у других.

 – Наш инженер Журавлев готов часами его слушать, – продолжает Королев.

 – А работает он как?

 – Отличный инженер, из техников вырос, вся его жизнь связана с самолетами. И подчиненных учит работать не за страх, а за совесть. Он говорит им так: «Пока не уверен в полной готовности самолета, не имеешь морального права уйти с аэродрома». Ему в первую очередь полк обязан своей безаварийной работой.

 – А по чьей вине в прошлом году горел Воскобойников?

 – На его самолете производственный дефект оказался – прогар камеры сгорания.

 – Производственные дефекты тоже надо уметь вовремя находить.

В ответ Королев начинает горячо доказывать, что этот дефект вообще невозможно было найти.

 – Самолет сделан так, – убеждает он, – что, пока не расстыкуешь, никаким способом не осмотришь камеру сгорания.

 – Давно не навещали Воскобойникова? – спрашиваю я.

 – Порядочно. Некогда все, – отвечает он. – Да, залежался он в госпитале.

 – Вот скоро на совещание поедем и обязательно зайдем к нему.

Мы дошли до полковой гостиницы. В комнате, где я жил, было неуютно и холодно. Рядом с моей стояли еще две солдатские кровати.

Посмотрев на часы, командир полка решил тоже здесь подремать до начала дневных полетов.

 – А жена не будет беспокоиться? – спросил я у Королева.

 – Я ей сейчас позвоню.

 – Передай командиру базы, – укладываясь, сказал я Королеву, – если он как следует не оборудует гостиницу, сам будет тут ночевать. В порядке изучения бытовых нужд…

Проснулись мы одновременно. В окна уже светило солнце, и в комнате потеплело.

Полеты начались с воздушных стрельб. Все летчики действовали четко и упражнение выполняли успешно. В назначенное время инженер полка Журавлев доложил, что моя машина подготовлена.

 – Вылет через десять минут, после посадки последнего самолета, – говорю инженеру.

 – Приглашаю пообедать, товарищ командир, потом и полетите, – предлагает Королев.

Я поблагодарил, но отказался. Через десять минут был уже в воздухе. Зона, стрельба – и разворот на обратный курс. Иду на малой высоте. Нет ничего увлекательнее бреющего полета, когда самолет проносится над землей подобно снаряду.

Впереди по курсу показались заводские трубы города, а вот и аэродром с вытянутым прямоугольником взлетно-посадочной полосы. Но почему там, за ней, собралась толпа народа? Накренив самолет, вижу: в овраге дымится изуродованный истребитель. Не хочется верить глазам. Об одном думаю с надеждой – хотя бы летчик остался живым…

Сажусь, выруливаю самолет на стоянку и, выскочив из кабины, спрашиваю у Ткачука:

 – Кто?

 – Провоторов, – унылым голосом отвечает механик.

Провоторов – это инспектор по технике пилотирования, голубоглазый красавец атлетического сложения. Только вчера мы разговаривали с ним. Он предлагал мне лететь на его только что отремонтированном самолете. Я отказался, заметив, что, хотя на моей машине и старый двигатель, но пока работает безотказно.

Взволнованный, бегу к оврагу.

 – Летчик жив? – спрашиваю у Соколова.

 – Когда увозили в госпиталь, был жив, – отвечает он.

 – Кто видел разбег? – обращаюсь уже ко всем офицерам.

 – Я, товарищ командир, – выходит вперед уже немолодой техник. – Ожидал в первой зоне посадки своего самолета. Как раз в это время шестьдесят второй начал взлетать. Едва успел он отделиться от земли, как двигатель у него заглох. Самолет снова опустился на полосу и по инерции понесся вперед. Летчик попытался затормозить, но не смог. Машина скатилась в овраг, ударилась в обратный склон и загорелась. Летчик выскочил из кабины…

У меня сразу отлегло от сердца: жив, сам вылез из самолета. Приглашаю Соколова, и мы вместе мчимся на автомашине в госпиталь. Вот и госпитальное здание. Надо срочно узнать, в какую палату положили Провоторова. Навстречу выходит дивизионный врач Шеянов и, понурив голову, говорит:

 – Только что скончался…

 – Не может быть. Он же сам выскочил из самолета!

 – Вгорячах. А удар был очень сильный. Умирал Провоторов в полном сознании.

Эту катастрофу тяжело переживал весь гарнизон. Одно дело, когда летчик погибает из-за собственной ошибки. Горько, обидно бывает, но смерть его не надламывает волю остальных. И совсем другое дело, если виной всему отказ материальной части. Даже у опытных летчиков такие случаи подрывают веру в надежность самолета или двигателя. Человек есть человек.

Нужно было срочно найти причину отказа двигателя. Срочно – до возобновления полетов. И не только для того, чтобы избежать повторения подобных случаев. Требовалось сделать все для морального успокоения летчиков, особенно молодых.

Инженеры и техники тщательно обследовали разбитую машину и нашли в камере топливного насоса крохотную дюралевую стружку. Видимо, она случайно попала туда при сборке. И случилось так, что стружка заклинила поршень насоса в такой момент, когда летчик не имел никакой возможности что-либо предпринять для своего спасения.

После этой катастрофы мы обязали технический состав перед полетами проверять все агрегаты самолета в рабочем состоянии. Летчикам было приказано длительно и на полных оборотах пробовать двигатель непосредственно перед взлетом.

Во всех подразделениях состоялись партийные и комсомольские собрания, на которых обсуждались меры по предупреждению летных происшествий.

Казалось, сделано было все, чтобы печальные случаи не повторялись. И все-таки одна заноза не давала мне покоя. Если б в конце взлетной полосы не было оврага, Провоторов, возможно, остался бы жив. Что делать? Засыпать его у нас не хватало ни времени, ни сил.

 – Вот что, – сказал я Соколову, – поеду к секретарю обкома и приглашу его на аэродром. Пусть сам убедится, что этот овраг больше терпеть нельзя. А потом вместе с ним напишем письмо министру, колесо наверняка закрутится.

На следующий день секретарь обкома приехал. Поздоровавшись с летчиками, которые стояли в строю, он стал осматривать аэродром и самолеты. Посидел даже в кабине.

Потом мы показали гостю полет. Взлетел командир эскадрильи.

Красиво выполнив несколько фигур пилотажа, он пошел на посадку. Самолет приземлился в начале полосы, а закончил пробег у самого оврага.

 – Пусть летчик не трогает машину с места, пока мы не подъедем, – попросил секретарь обкома.

И тут он, даже не будучи знакомым с авиацией, сразу понял, какая опасность угрожала летчику в случае отказа тормозов самолета. Через день состоялся пленум обкома. На пленуме обсуждался вопрос о помощи нашей дивизии в оборудовании аэродрома. Пленум обязал ряд заводов и строительных организаций города выделить нам землеройные машины и помочь людьми, особенно специалистами.

Судьба оврага была решена.