Текст книги "Стартует мужество"

Автор книги: Анатолий Кожевников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 28 страниц)

А. Л. Кожевников
Стартует мужество

Дорога в небо

В группу крылатых

Морозный туман окутал город, на улице холодно, потрескивает промерзшая земля. В бывшей кирхе, где разместился наш топографический отряд, пахнет тушью и старой чертежной бумагой. Топографы-полевики, склонясь над планшетами, отрабатывают летнюю мензульную съемку, «поднимая» исхоженные за лето поля и горы. Бурые горизонтали и голубые штрихи болот воскрешают в памяти утренние зори, росистые травы, переходы через бурные реки и бездонные трясины.

Быстро пролетело короткое сибирское лето. А зима тянется мучительно долго – надоели камеральные работы.

 – Давай подадимся куда-нибудь на стройку, – сказал я однажды своему приятелю Михаилу Толстихину.

Тот отложил рейсфедер, внимательно посмотрел на меня и задумчиво ответил:

 – Мне тоже надоело здесь сидеть. Знаешь, какая идея пришла мне в голову?

 – Какая?

 – Давай поступим в аэроклуб. За зиму изучим теорию, а летом будем летать. Я немного опешил.

 – Ну как? – испытующе посмотрел на меня Толстихин.

 – А что, – согласился я, – давай поступим…

Раньше я не думал об авиации, но теперь вдруг решил: а почему бы и в самом деле не стать летчиком. Это же интересно!

 – Сегодня, сразу после работы, пойдем в аэроклуб и узнаем правила, – обрадованно заключил Толстихин.

Закончив рабочий день, мы, не задерживаясь, направились в аэроклуб. По дороге я с интересом рассматривал плакаты, на которые раньше мало обращал внимания. Они звали молодежь на самолеты.

В просторном зале аэроклуба мы увидели группу молодых ребят, склонившихся над расшитой плоскостью самолета.

 – Скажите, пожалуйста, – обратился я к одному из них, – у кого можно узнать, как поступить в аэроклуб?

 – Зайдите к начальнику, он у себя, – кивнул парень на одну из дверей и опять углубился в работу.

 – Пойдем, – сказал Толстихин.

Начальник аэроклуба, одетый в форму военного летчика, разбирал какие-то документы. На столе, рядом с кипой бумаг, лежал кожаный шлем с летными очками, а ближе к краю стоял перевернутый поршень авиационного мотора, заменявший пепельницу. Все для нас здесь было необычным, даже запах эмалита, приятно щекотавший ноздри.

 – Мы хотим поступить в аэроклуб, – начал Толстихин.

 – Очень хорошо, поступайте. В какую группу хотите: в техническую или летную? – улыбаясь, спросил летчик, измерив взглядом огромную фигуру Толстихина.

Мы на минуту задумались. Откуда нам знать, какая разница между технической и летной группами.

 – Мы хотим научиться летать, – ответил я.

 – Тогда в летную. Вам надо принести документы о состоянии здоровья, характеристику с работы, справку об образовании и метрики. Ребята вы здоровые, надеюсь, пройдете медицинскую комиссию.

Из кабинета начальника мы вышли окрыленные надеждой.

 – Начало положено, – вырвалось у меня.

 – Будет положено, когда вылетим на самолете, – остудил мой пыл товарищ. – Прежде надо поступить.

К тому же не все, кто поступает, кончают аэроклуб. Один парень рассказывал мне, что к этому способности надо иметь. Да и на медицинской комиссии можно споткнуться.

Мне тоже вспомнился случайно услышанный рассказ о том, как испытывают человека, определяя его годность к летной учебе. Воображение нарисовало таинственные темные комнаты и лабиринты, напоминающие сказочное подземелье Кощея. Настроение упало.

Но, к нашему удивлению, мы проходили медицинскую комиссию в обычной больнице, и, надо признаться, я испытывал некоторое разочарование: никаких лабиринтов и темных комнат не было. Обыкновенные врачи остукали и ослушали нас, покрутили в специальном кресле и признали годными.

Нас зачислили в летную группу, укомплектованную в основном ребятами с заводов и школьниками. Были в группе и девушки, которые до смешного старались во всем походить на мальчишек.

Начались занятия. Теперь сразу же после работы мы спешили в аэроклуб. Изучали устройство самолета и двигателя, аэронавигацию и аэродинамику, топографию и наставление по производству полетов. По воскресеньям работали на материальной части, практически знакомясь с самолетом и двигателем.

Так продолжалось два месяца. В феврале Толстихина призвали в Красную Армию, и мы расстались с ним на многие годы. Ему так и не суждено было стать летчиком, воевал он в артиллерии и, демобилизовавшись, вернулся к старой профессии топографа.

Проводив друга, я расстался и с топографическим отрядом, поступив на строительство деревообделочного комбината. Эта стройка запомнилась мне на всю жизнь: коллектив был дружный, работалось хорошо. Правда, порой нам приходилось нелегко, особенно когда отрывали котлованы. Землеройных машин в то время не было, главными инструментами служили кирка, ломик и лопата. В авральные дни все рабочие и служащие выходили на штурм промерзшей земли. И не было случая, чтобы кто-то захныкал или увильнул от дела.

Люди ожесточенно долбили покожую на гранит землю. Машинистки, конторщицы в туфельках, некоторые в осеннем пальто, на сорокаградусном морозе и ветре работали вместе со всеми. Им было труднее, чем другим, но и они не уходили. Даже подшучивали над собой, смеялись, как смеются счастливые люди.

А после работы начиналась учеба. Учились все настойчиво и упорно, кто автомобильному делу, кто на курсах десятников. Были и такие, которым пришлось взяться за азы грамоты. Я продолжал ходить в аэроклуб. На стройке была целая группа учлетов. Мы собирались после работы около проходной и отправлялись на занятия. Рабочие относились к нам с уважением и гордились нами, считая нас своими посланцами в авиацию.

На комсомольские собрания к нам часто приходили товарищи из парткома. Бывал и старший инженер строительства Богомолов – крепкий старик с густой седой бородой и пожелтевшими от курева усами. Влюбленный в свою профессию, он видел в нас, молодых строителях, продолжателей того дела, которому посвятил всю свою жизнь.

Запомнилось мне комсомольское собрание, на котором обсуждался ход строительства водозаборной станции. Ее надо было ввести в строй до начала ледохода, а времени у нас оставалось в обрез.

Комсомольцы в своих выступлениях оценивали работу каждой бригады. Возникали горячие споры. В первом ряду с краю сидел старший инженер, слушал и делал пометки в записной книжке. А за стенами холодного, наспех сшитого из горбылей барака, служившего нам клубом, надрывалась февральская вьюга.

Но вот слово взял Богомолов.

 – Товарищи молодые строители, – начал он, – я не был комсомольцем, жалею об этом и завидую вам…

Он говорил о том, что на наши молодые плечи этой весной ляжет основная тяжесть.

 – Судя по приметам, – сказал Богомолов, – весна в этом году должна быть ранней и бурной. Если мы не закончим водозаборную, разлив может затопить ее, тогда весь наш труд унесет Енисей. Чтобы этого не случилось, я призываю работать в три смены и прошу комсомольцев поддержать мое предложение.

Инженер сел, запахнув полы мехового потертого пальто, и насторожился в ожидании отзывов на его предложение.

Первым поднялся молчавший до этого богатырского сложения парень. В полушубке и ватных брюках, заправленных в валенки с отворотами, он стоял перед нами огромный, не зная, куда деть свои могучие руки.

 – Я говорить не умею, скажу только одно, – парень рубил ладонью воздух, – разве можно допустить, чтобы такая работа пропала даром? А мы зачем здесь? Строить приехали, – значит, и должны строить. Переводите всю нашу бригаду на водозабор и в ночную смену, пока не закончим, не уйдем. Мы не за длинным рублем приехали.

Собрание приняло решение: просить начальника строительства, чтобы самые тяжелые и ответственные объекты поручали комсомольским бригадам.

Через два дня работа на заборной уже шла в три смены. Наверху бетонировали закутанный в тепляк колодец, а в шахте из-под «ножа» выбирали скалу, и железобетонное тело колодца медленно спускалось, приближаясь к проектной отметке. Рыли траншеи, закладывая в них трубы. Работы подходили к концу, но и весна не медлила.

Старый инженер не ошибся. Дружная весна погнала мутные потоки Енисея. Вода прибывала, начал отставать от берегов лед: первые признаки близкого ледохода. Теперь все силы были брошены на водозабор. Люди работали, забывая об отдыхе.

Богомолов сутками не уходил с берега. Он был похож на полководца, который следит за сражением.

Наконец уложена последняя тачка бетона – и мощное победное «Ура!» раскатилось над ледяным полем реки. Ребята торжествовали, а инженер по-прежнему был озабочен и не разделял всеобщей радости.

 – Рано ликовать, – предупреждал Богомолов. – Енисей так легко не отступит.

 – Теперь он нам не страшен, – сказал я инженеру.

 – Будет не страшен через двадцать три часа, – ответил он, не глядя в мою сторону.

Старик был прав: только что уложенный бетон не имел прочности, и если вода поднимется, то быстро размоет его, сооружение погибнет.

Тревога опытного инженера передалась и нам. Никто не покинул своего рабочего места: ждали команды. Стоявший на крутом обрыве Богомолов наконец отвернулся от реки и сказал:

 – Время, товарищи, терять нельзя, вода прибывает. Надо защитить сооружение дамбой. Мы дружно взялись за работу.

 – Землю, камень давайте, – уверенно распоряжался Богомолов.

На помощь второй дежурившей смене пришли первая и третья. Трудились все, кто мог держать лопату.

С наступлением сумерек подул пронизывающий ветер, а мы работали в одних рубашках, не ощущая холода.

 – Пошел, – глядя на реку, вдруг сказал старший инженер.

От берега доносился нарастающий шум: лед двигался сплошным полем, медленно набирая скорость. Так длилось минут пять – десять. Потом раздался обвальный грохот. Лед треснул, и из трещин, бурля, хлынула темная вода. Полутораметровые льдины, наползая одна на другую, громоздились причудливыми торосами. Река выходила из берегов, заливала низины, подступая все ближе к нашему сооружению.

 – Комсомольцы, вперед! – командовал инженер. – Нажмем, ребята!

То была тяжелая оборона. Усталые, голодные – некогда было и поесть, – выпачканные в глине, мы катали тачки, укладывали тяжелые камни, забивали сваи, укрепляя дамбу.

В полночь пошел дождь, все сделалось зыбким и скользким. А вокруг – темень, хоть глаз выколи. Разбушевавшийся Енисей, казалось, специально направлял льдины на крохотный островок, окаймленный небольшой дамбой. Работа не прекращалась ни на минуту, силы оставляли нас, люди спотыкались и падали, но снова вставали и катили тяжелые тачки.

 – Хватит, черт с ней, с насосной, – раздался в темноте чей-то надорванный голос.

 – Если бросишь – уходи отсюда совсем, – ответил кто-то на истерический выкрик. На секунду все остановились.

 – Чего кричишь, вот глотка, – виновато пробормотал первый.

И тачки ушли в темноту.

 – Вот так-то лучше, – тихо сказал Богомолов.

А вода все прибывала. Теперь в дамбе было спасение не только водозаборной станции, но и тех, кто здесь находился: река отрезала все пути отступления.

 – У острова ледяной затор, – сообщил инженер, – будем надеяться, что вода прорвет его раньше, чем размоет нашу дамбу.

 – А когда же прорвет? – спросил кто-то усталым голосом.

 – Надо продержаться до рассвета. Я уверен, что, как только развиднеет, военные саперы подорвут затор. Они уже наготове.

Время тянулось невыносимо медленно. Казалось, никогда не наступит рассвет, никогда не перестанет прибывать вода. Отяжелели руки, непослушно скользили усталые ноги, непомерным грузом казалась даже пустая тачка.

Наконец из темноты стали едва заметно выступать ближние предметы.

 – Светает, ребята, – громко сказал Богомолов. В его голосе мы уловили нотки надежды.

Через несколько минут ночная мгла рассеялась и перед нами раскрылась картина торжествующей стихии Вниз по течению с грохотом неслись вереницы льдин, а водное пространство между нашим островком и основной территорией стройки было забито досками, бревнами и разным хламом. То и дело повторялись тревожные гудки завода.

Прошло еще часа два. Наконец почти одновременно ухнуло несколько взрывов и вода начала постепенно отступать от дамбы, оставив на ее глиняном откосе белую пенистую полоску.

 – Ура! – закричали мы, бросая лопаты и тачки.

 – Что, разбойник, отходишь?! – погрозил инженер в сторону Енисея.

Да, избавленная от затора река отходила, оставляя на берегу грязную пену и тяжелые зеленоватые льдины.

 – Шабаш, друзья, – скомандовал инженер, – по домам.

Но уходить не хотелось. Усталые, в наброшенных на плечи фуфайках, мы стояли на высокой, теперь уже ненужной дамбе и любовались могучей рекой.

 – Всем два дня отдыхать! – торжественно, словно вручая награду, объявил Богомолов.

 – Одного хватит, – ответил за всех пожилой рабочий. – Мы ведь, товарищ инженер, не на подряде.

 – Извините, товарищ, вы меня не так поняли. Пожалуйста, как хотите, только отдохнуть-то вам непременно надо.

Налюбовавшись рекой, мы оставили дамбу и, хлюпая размокшими сапогами, начали пробираться на основную территорию. Ветер уносил тяжелые тучи, больно бросаясь каплями холодного дождя.

Отсюда стартуют в небо

Летное поле аэроклуба с единственным ангаром находилось в восьми километрах от нашей стройки, около деревни Торгашино, той самой деревни, где родился знаменитый русский художник Суриков.

Как только, наступили теплые дни, занятия учлетов были перенесены на аэродром. Здесь мы штудировали инструкцию по эксплуатации летного поля и наставление по производству полетов, учились правильно разбивать старт и выполнять обязанности лиц стартового наряда.

Однажды после зачетов нам объявили, что завтра нас распределят по летным группам. Домой мы возвращались в приподнятом настроении, без конца говорили о предстоящем дне и о первых полетах.

В воскресенье аэроклуб начинал работу с утра. Мы пришли раньше обычного и с нетерпением ожидали приезда инструкторов. Прибыли какие-то незнакомые ребята. По их поведению можно было догадаться, что они на аэродроме не новички.

 – Кто эти ребята? – поинтересовались мы у комсорга, окончившего аэроклуб еще в прошлом году.

 – Инструкторы-общественники, – ответил он, – будут помогать основным.

Вскоре на голубом автобусе приехал начальник аэроклуба с группой инструкторов. Из машины, поблескивая на солнце кожаными регланами, вышли настоящие летчики. Околыши их фуражек соперничали голубизной с небом.

Мы не спускали глаз с летчиков, следили за каждым их движением. Я пытался представить себя в летящем самолете и не мог. А они, можно сказать, уже сроднились с небом. Поистине необыкновенные люди!

 – Становись! – оборвала мои размышления команда начлета. Инструкторы-общественники заняли место на правом фланге, а мы старательно выравнялись по старшим товарищам.

 – Смирно-о, слушай приказ!

Начлет назвал номер группы, фамилию инструктора и перечислил его будущих учеников. Каждый из нас с замиранием ждал, когда назовут его фамилию. Наконец приказ был дочитан. Я попал во вторую группу к инструктору Тюрикову и сгорал от нетерпения увидеть человека, который будет учить меня летать.

 – По летным группам – становись!

Летчики, построившись в затылок по одному, шли неторопливым, уверенным шагом, ощущая на себе наши любопытные взгляды. Возле первой группы остановился молодой стройный красавец Ефимов. Не трудно было догадаться, что следующий за ним летчик – наш инструктор. Тюриков выглядел старше других, на его полном добродушном лице золотились веснушки. Он шел спокойно, придерживая летный планшет, спущенный на длинном ремне до колена.

Когда инструкторы заняли свои места, перед строем с напутственной речью выступил начальник аэроклуба. Он говорил о том, что летчик должен быть знающим, мужественным человеком, готовиться к каждому полету так, чтобы не допустить в воздухе ошибок. Особое внимание начальник обратил на взаимоотношения учлета с инструктором.

 – С любым неясным вопросом, – говорил он, – обращайтесь к инструктору. Только он даст вам правильный ответ. Во время обучения самое страшное – это советы малоопытных учлетов.

Начальник подробно говорил и о значении дисциплины, предупредил, что без этого драгоценного качества немыслим ни один полет.

 – Желаю вам стать замечательными летчиками, способными прославить нашу Родину, – закончил он душевно, по-отцовски.

 – Инструкторам приступить к занятиям, – последовала команда начлета.

Наш инструктор подробно познакомился с каждым из нас. Когда дело дошло до назначения старшины группы, Тюриков назвал мою фамилию. Я, разумеется, понятия не имел, что должен делать старшина. Инструктор заметил мое замешательство, но даже бровью не повел.

 – Товарищ старшина, выйдите из строя. Ведите группу в ангар, – приказал он и, повернувшись, зашагал по дороге.

Я вышел из строя, но что делать дальше, не знал. Стал вспоминать, как поступал в таких случаях старшина первой группы, у него все получалось ловко и непринужденно. А ребята смотрели на меня и ждали.

 – Становись! – вдруг крикнул я и осекся: группа была построена. Всезнайка Рысаков ехидно улыбнулся, многие опустили глаза.

 – За мной, к ангару, – наконец, сказал я ребятам, а когда группа поравнялась с ожидавшим нас Тюриковым, так же просто выкрикнул:

 – Остановитесь!

Инструктор добродушно улыбнулся, приказал нам разойтись и находиться у самолета с цифрой «2». Это была наша учебная машина. Меня Тюриков отозвал в сторону.

 – Не огорчайтесь первыми неудачами, – сказал он, – просто ничего не делается, опыт потом приходит. Почитайте строевой устав, изучите команды, и дело у вас пойдет. А теперь – к самолету.

После этого разговора инструктор стал для меня самым близким и верным человеком. За ним я готов был идти, что называется, в огонь и в воду.

Наша группа состояла из семи человек: двух девушек – учениц девятого класса – и пятерых ребят с разных заводов.

Весь день Тюриков тренировал нас в кабине самолета. Показывал, как проектируется горизонт на различных режимах полета, как добиться при пилотировании координированных движений рулями.

Всю следующую неделю мы учились управлять самолетом. Машину устанавливали на вращающуюся цапфу, кем-то названную штырем. Это нехитрое устройство давало возможность создавать крены, разворачивать самолет в указанную инструктором сторону. Тренажи продолжались до тех пор, пока мы не научились выполнять «полет» по кругу без замечаний. Одновременно осваивали порядок предполетного и послеполетного осмотра самолета, заправку его бензином и маслом. Ко второму воскресенью мая программа наземной подготовки была закончена.

Первый летный день! С нетерпением ждем начала полетов. Самолеты проверены и заправлены. Учлеты в новеньких синих комбинезонах выглядят, как на параде.

 – Для встречи – становись!

Группы выстроились каждая против своего самолета. Инструкторы и техники стали впереди.

 – Как интересно, – шепчет Зина Близневская, – у меня, наверное, сердце выскочит из груди.

Ей никто не ответил, хотя у каждого было такое же состояние.

Начальник аэроклуба принял рапорт начлета и, собрав инструкторов, дал им последние указания.

 – По самолетам! – раздалась его короткая команда.

До начала полетов считанные минуты. Как они долго тянутся! Скорей бы!

Сегодня инструктор сделает по одному ознакомительному полету, чтобы составить о нас первое впечатление. Каковы-то они будут?

Тюриков садится в инструкторскую кабину, а во вторую – учлет Аксенов, лекальщик судостроительного завода. Мы немного завидуем товарищу: ему первому посчастливилось подняться в воздух. Все его действия строго контролирует техник: проверяет правильность посадки, помогает привязаться наплечными ремнями. Только после этого он становится рядом с винтом самолета.

 – Запускай моторы! – подает команду начлет.

 – Выключено! – глядя на техника, спокойно произносит инструктор. – Зальем!

 – Есть, зальем! – отвечает техник и начинает проворачивать винт, с улыбкой посматривая в нашу сторону: смотрите, мол, учитесь, все это вы сами должны уметь делать.

 – К запуску!

 – Есть, к запуску!

 – От винта!

 – Есть, от винта! – Техник сильно дергает лопасть, срывая компрессию, и делает два шага в сторону.

Мотор взревел, выбрасывая чуть заметный дымок, винт превратился в прозрачный диск. Гул двенадцати самолетов заполнил аэродром. Теперь все команды подавались только сигналами.

Вот Тюриков развел руки в стороны, приказывая убрать из-под колес колодки. Осмотревшись, он увеличил обороты мотора. Самолет двинулся с места и, плавно покачиваясь, порулил к старту.

Аксенов оглянулся на группу и смущенно улыбнулся. Он как бы извинился перед нами за то, что его первого поднимают в воздух.

У техника свои переживания. Провожая взглядом самолет, он не без хвастовства говорит:

 – Вот это мотор, с полоборота запускается. А как работает – музыка…

Невысокого роста, расторопный и аккуратный, наш техник Павлючков пользуется большим авторитетом. По его указанию мы забираем инструментальную сумку, заправочные средства и строем идем в «квадрат» – место на аэродроме, где учлеты ожидают своей очереди на вылет. На старте остаются лишь финишер и стартер.

Не отрываясь, следим мы за полетом своего самолета. Вот он, сделав несколько кругов, садится.

Хочется бежать к нему и встретить Аксенова, но по правилам выйти из «квадрата» имеет право только очередной готовый к полету учлет.

Наконец Аксенов рядом с нами. Мы засыпаем его вопросами. Возбужденный, он в первые минуты не может ничего ответить: ему хочется, наверное, рассказать о многом, но он выпаливает только два слова: – Начало сделано…

 – Да ты расскажи, как летал? – пристает Зина Близневская.

 – Как летал? Сидел в кабине и смотрел. Полетишь – увидишь, – отвечает Аксенов.

 – И рассказать не хочет, – обижается Зина.

Любопытство разгорается с каждым новым полетом. Моя очередь приближается мучительно медленно, а товарищи, как нарочно, делятся впечатлениями скупо. Только Зина, приземлившись, дает волю своим чувствам, захлебывается от восторга.

 – Как хорошо! И ничуть не страшно, – повторяет она.

 – Так-таки и ничуть? – язвит Рысаков.

 – Волновалась, конечно, но, честное слово, совсем немного. С высоты все вокруг видно как на ладони, даже наша Базайха будто ближе стала, – тараторит Зина.

Каждый переживал по-своему.

Тася, другая девушка из нашей группы, после полета сосредоточенно помалкивала. Рысаков по-мальчишески храбрился и старался показать, что полет для него дело вовсе не диковинное.

Наконец и я у самолета.

 – Разрешите садиться? – обращаюсь к инструктору.

Тюриков согласно кивает головой. Стараюсь не спешить, чтоб не выдать волнения. А как тут не волноваться, если все – необычно и прекрасно. Даже запах выхлопных газов для меня сейчас приятнее самых благоуханных духов.

 – Готов? – спрашивает инструктор, наблюдая за мной в зеркало.

 – Готов! – силюсь перекричать гул мотора.

 – Даю газ, старайтесь запомнить направление взлета.

Струя прохладного воздуха треплет рукава комбинезона.

 – Взлетаю, – снова слышу уверенный голос инструктора.

Я стараюсь заметить направление, распределяю внимание так, как учили во время занятий на тренажере. Но у меня ничего не получается. Хочется остановиться и подумать, но самолет летит, ежесекундно готовя новые сюрпризы.

 – Замечайте ориентир, здесь первый разворот, – слышится в наушниках.

Под нами железнодорожный переезд. Самолет накренился и, развернувшись на девяносто градусов, снова стал набирать высоту.

 – А вот здесь второй разворот, запоминайте!

Под самолетом бесформенным красным пятном проплыл каменный карьер. Снова разворот – и опять холодок подкатился к сердцу, а руки потянулись к бортам. Но я подавляю это желание, зная, что инструктор следит за мной через зеркало.

 – Летим по прямой, берите управление, – приказал инструктор.

Этой команды я не ожидал, однако, польщенный доверием, беру управление. Летевший по горизонту самолет вдруг начал набирать высоту. Резко отдаю ручку от себя, капот машины опускается, возникает крен. Стараюсь все делать так, как недавно на тренажере, но здесь, в воздухе, все получается почему-то иначе. Беру ручку на себя – и капот взмывает выше горизонта. Вывожу машину из крена, а линия горизонта вдруг оказывается выше капота. Мне и совестно, и страшно, но не за свою жизнь, нет, а от ощущения собственной беспомощности, полного неумения управлять самолетом.

Прошла, кажется, целая вечность, прежде чем инструктор снова взял управление. Самолет сразу «успокоился», все стало на свои места. Как легко это удалось Тюрикову! Меня охватило отчаяние: рушилась надежда стать летчиком.

А Тюриков как ни в чем не бывало спокойно сообщает о начале третьего разворота. Бросаю взгляд на землю, вижу кирпичный завод. Закончив разворот, инструктор убирает газ. В кабине становится тише.

 – Четвертый, – слышу в наушниках. Машина со снижением входит в крен.

Внизу впереди, на ровном зеленом поле, вижу выложенный из белых полотнищ посадочный знак «Т». Самолет проносится над аэродромом и плавно опускается на три точки.

 – Вот и все, – говорит Тюриков. – Теперь порулим на стоянку.

«Не для меня это все, – думаю я с тоской. – Отчислят по неспособности. Ребята после полета выходили из кабины довольные, значит, у них все получалось хорошо, а у меня…» Хочется только одного: чтобы никто не знал о моей неудаче.

Самолет, управляемый инструктором, легко катится к стоянке. А у меня на душе кошки скребут. По взгляду учлета Утенкова догадываюсь, что он мне сочувствует.

Поставив машину на место, Тюриков выключил мотор и привычно скомандовал:

 – Выключено!

Потом отстегнул ремни и вылез из кабины.

 – Разрешите получить замечания, – обращаюсь я к Тюрикову, когда Утенков отошел от самолета. Не хочется, чтобы мой позор стал известен товарищам.

 – Назовите все ориентиры, над которыми выполнялись развороты.

Задача эта нетрудная. Ориентиры накрепко врезались мне в память, и я перечисляю их все до единого.

 – Какие трудности испытал при пилотировании? – последовал очередной вопрос.

Не знаю, что ответить. В отчаянии выпаливаю:

 – Ничего у меня не вышло.

Тюриков добродушно улыбается и говорит:

 – А у кого же сразу выходит? Ориентиры вы нашали правильно. На первый раз и этого достаточно.

У меня словно гора сваливается с плеч. Нет, день не так уж плох, как мне показалось. Просто великолепный сегодня день…

Подошли товарищи из нашей группы. Все веселы, возбуждены. Только Аксенов почему-то хмурится. Что с ним?

 – Можно сесть, – сказал инструктор.

Начался разбор полетов. Каждому, конечно, не терпелось узнать, какое он впечатление произвел на инструктора.

 – Ну вот и полетали, начало сделано, – спокойно говорит Тюриков. – Двоим я пробовал давать управление, остальные вели себя слишком возбужденно.

После этих слов у меня окончательно пропало чувство подавленности. Гляжу, улыбнулся и Аксенов.

 – Запомните, товарищи, – продолжает Тюриков, – чтобы уверенно летать, надо прежде всего научиться работать в непривычных для человека условиях. Нужно избавиться от напряженности и привыкнуть к самолету. Чем свободнее вы будете вести себя в воздухе, тем быстрее освоите технику пилотирования.

После общих замечаний Тюриков разобрал наши индивидуальные ошибки. Каждому из нас он дал полезные рекомендации.

Потом мы старательно мыли свой самолет и протирали мотор. Аэродром покинули перед заходом солнца.

На обратном пути учлеты оживленно делились впечатлениями о первом летном дне. Девушки стрекотали без умолку. А Рысаков притих: инструктор не только не похвалил его, а, наоборот, отметил, что он держит себя в воздухе излишне напряженно.

…На землю опускалась прохладная ночь. На весенней траве появилась роса. Мы приближались к стройке. Из поселка доносились переборы гармошки, и мы невольно ускорили шаг.