Текст книги "Стартует мужество"

Автор книги: Анатолий Кожевников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

Особое задание

 – Какая тишина… А воздух! – сказал Кузьмин, полной грудью вдохнув прохладу ночи.

Над светлеющим горизонтом догорала последняя неяркая звезда. Приближался рассвет. Кустарники на окраине аэродрома тонули в молочном тумане.

 – Эх и погодка! – продолжал восторгаться Кузьмин. – Даже трава от росы пригнулась. А высота – «миллион километров». Меня еще отец учил, что обильная роса к хорошей погоде.

«Сегодня будет жарко, вылетов шесть-семь придется сделать», – подумал я.

Наверное, и Кузьмин подумал о том же.

 – При такой погоде, – сказал он, – мы не одного фашиста на тот свет отправим. Только бы дождя не было. Только бы…

Несколько минут мы шли молча. Но доброе настроение, с которым Кузя сегодня проснулся, не позволяло ему молчать, и он пустился вспоминать детство. Высокая некошеная трава хлестала по голенищам сапог, обильно смачивая их росой. Из-под куста вспорхнул потревоженный жаворонок.

 – Разбудили… Свернем в сторону, у него, наверное, здесь гнездо, – Кузьмин стал обходить предполагаемое жилье птахи, забыв, что осенью они никаких гнезд не вьют.

Со стоянок доносился стук молотков. Это ремонтники восстанавливали наши самолеты.

 – Работают на славу, – сказал я. – Молодцы механики: подгонять не надо, сами понимают. А мой Васильев так и считает, что воюет вместе со мной. Когда я сбиваю самолет, он рисует на борту звездочку и своим друзьям говорит, что это мы за Ленинград сбили. Он ведь ленинградец.

Когда мы подошли к самолетам, Васильев доложил, что ремонт заканчивается.

 – Благодарю за службу, товарищи!

 – Служим Советскому Союзу, – послышалось в ответ.

 – Разрешите продолжать? – спросил Васильев и снова принялся за работу.

С северной стороны аэродрома послышался шум По-2.

 – Рано проснулся «кукурузник». Еще солнце не взошло, а он уже в воздухе, – пошутил Кузьмин.

Из-за леса вынырнул самолет. Он шел на малой высоте.

 – Начальство летит! – сказали мы почти одновременно, заметив на киле голубую полоску.

 – Наверняка что-то важное, раз сам прибыл, – добавил Кузьмин.

Как только По-2 срулил с полосы, к нему подошли командир и комиссар полка. Прибывший генерал принял рапорт и направился на командный пункт.

 – Пошли и мы туда, Кузя. Видишь, связной за нами бежит.

Я не ошибся. Связной передал нам приказание явиться на КП.

Генерал, не дослушав наших докладов о прибытии, начал сразу же ставить задачу.

 – Полетите на разведку, – говорил он. – Ваша задача определить на участке Валуйки – Алексеевна железнодорожный перегон с наиболее интенсивным движением поездов или станцию со скоплением эшелонов. Нужно перекрыть этот путь не менее чем на трое суток. После разведки пойдете со штурмовиками наносить удар. Все ясно?

 – Так точно, – ответил я.

 – Выполняйте, да поосторожней, не зарывайтесь, – уже другим тоном, по-отцовски, добавил генерал. Мы поспешили к самолетам.

 – Все в порядке, товарищ командир, – доложил Васильев. – Ремонт закончен, машина к полету готова. Боялся, что не успею. Когда увидел, что вы пошли на командный пункт, у меня аж сердце екнуло. Однако успели.

Через пять минут мы с Кузей взлетели и взяли курс на запад.

Скоро линия фронта. Не однажды приходилось ее перелетать. И на малой высоте, и на большой, и за облаками, и под ними. Испытали мы здесь и однослойный и трехслойный огонь. Но никогда я так не тревожился, как сегодня. Не за свою жизнь, нет. Просто хотелось как можно лучше выполнить задание. Понимал, что оно очень важно. Ведь не зря сам генерал прилетел.

Линию боевого соприкосновения решил перейти южнее города Павловска на Дону. Всходило солнце. Розоватые лучи играли на влажной листве деревьев, на крышах домов прифронтовых деревень. Вот и передний край. Сейчас фашисты начнут наводить орудия и откроют огонь.

Над землей – серая полоска тумана. Резко снижаюсь, чтобы скрыться за ней от наблюдения с земли. Кузьмин без сигнала понял маневр. На предельной скорости, чуть касаясь туманного покрывала, уходим в глубь территории, занятой противником.

Полоска тумана внезапно кончилась, и тотчас захлопали зенитки. Маневрируя между разрывами, набираем высоту. По мере приближения к железной дороге обстрел усиливается.

Показалась Алексеевка. Станция почти пуста. На путях разбросаны вагоны – результат недавнего налета наших штурмовиков. Однако дорога работает. «Значит, восстановили», – отметил я про себя и лег на курс Алексеевка – Острогожск. Черные султаны разрывов появлялись то слева, то справа.

На перегоне показался длинный состав. Он шел в сторону фронта. Дым, вырываясь из паровозной трубы, расстилался над вагонами и, словно зацепившись за придорожные телеграфные провода, долго не расходился. В одном месте рельсы сбегают в глубокую выемку. А что, если?.. Несколько секунд раздумья – и принимаю решение: атаковать состав в момент выхода паровоза из выемки.

Поезд быстро бежит между холмов. Не спускаю взгляда с намеченной точки встречи паровоза с реактивными снарядами.

 – Еще рано, рано, – повторяю про себя, словно боюсь сорваться раньше времени. Минута, другая, третья… Пора! Энергично развернув самолет, круто пикирую до бреющего полета. Лишь бы не ошибиться, не промахнуться. Под самолетом все слилось в сплошной серый фон. С эшелона не стреляют. А может быть, я просто не замечаю?

Паровоз выскочил из выемки. В это время мой самолет находился от него на расстоянии не больше четырехсот метров. Бросаю сектор газа. Левая рука легла на кнопки сбрасывателя реактивных снарядов. Нажим ладонью – и впереди, совсем близко, под паровозом блеснули вспышки разрывов.

Самолет проносится над дорогой. Увеличиваю левый крен, теперь мне видно, что делается на дороге. Черное тело паровоза, окутанное паром, лежит на насыпи. На него, вздымая серую пыль, наползают вагоны, доверху заполняя выемку.

Кажется, только сейчас сделал первый вздох после атаки, вспомнил о боевом друге. Где он? Кузя летел в двухстах метрах позади.

Дело сделано! От радости хочется кричать, петь… Маневрируя, пробиваемся сквозь шквал зенитного огня и берем курс на свою территорию. Какая удача! Выполнили задачу, которую должны были решить штурмовики. Движение по обходной железной дороге на фронт остановлено.

На аэродром мы сели, не сделав даже традиционного круга. Быстро подрулили к стоянке. Нас встретил генерал, с нетерпением ожидавший результатов разведки.

 – Ваше приказание выполнено, товарищ генерал… – И я подробно доложил о вылете.

Генерал внимательно выслушал и, отступая от всякой официальности, взволнованно произнес:

 – Да знаете ли, что вы сделали, дорогие мои?

 – Знаем, товарищ генерал. Потому и делаем, что знаем, – восторженно ответил Кузьмин за нас обоих.

 – За отличное выполнение задания представить к правительственной награде, – приказал генерал командиру полка.

Он тут же отдал распоряжение произвести фотографирование разбитого поезда.

К обеду были получены снимки. Мы с Кузьминым превратили в груду обломков эшелон из нескольких десятков вагонов с танками и солдатами.

 – Хорошо получилось, – говорил Кузьмин. – И как это ты догадался атаковать? А зенитки что делали! Думал, собьют.

 – Неужели? Знаешь, во время атаки, кроме паровоза, ничего не видел, – сказал я и в свою очередь спросил: – А почему ты отстал во время атаки?

 – Не хотел пропустить поезд, – объяснил Кузя. – Я сразу понял твой замысел и для полной гарантии решил отстать. Если бы ты промахнулся, атаковал бы я. А все же хорошо получилось. Удачно.

Праздник ратного труда

У наших друзей праздник – годовщина организации штурмового полка. Еще накануне вечером мы сговорились поздравить товарищей по оружию.

С утра, после первых вылетов, на аэродроме появилось армейское начальство. Бригадный комиссар Рамазанов неторопливо переходил от самолета к самолету, расспрашивал летчиков об их жизни, полетах, о доме.

 – Как дела? – по-отечески спросил он у Кузьмина.

 – Воюем, товарищ бригадный комиссар.

 – Слыхал я про ваше звено. Хорошо воюете. А что же у вас ни одного ордена нет?

 – Нам про это знать не положено. Наше дело воевать, а к орденам представляет начальство, – весело отвечал Кузьмин.

 – Летали сегодня?

 – Только что возвратились.

Кузьмин определенно понравился Рамазанову.

 – Ну как, наступать будем? – обратился комиссар уже ко всем.

 – Этого и ждем, – раздалось сразу несколько голосов. – Только когда, товарищ бригадный комиссар?

 – Терпение, товарищи. Время работает на нас. Сами, наверное, видите, что фашисты выдыхаются. Судя по вашим докладам, готовятся зимовать в донских станицах.

 – Вот бы их зимой накрыть на Дону, как под Москвой накрыли, – сказал Соколов. – Нам бы только самолеты отечественные получить! Эти «харрикейны» так надоели: ни скорости, ни связи. Хорошо, что наше оружие установили, а то бы совсем труба.

 – Будут и самолеты. Будут! – заверил Рамазанов. – Сегодня ваши друзья штурмовики за хорошую работу ордена получают. Думаю, что и вас в скором времени поздравлять будем.

Попрощавшись, Рамазанов пошел к штурмовикам.

Когда мы остались одни, Кузьмин спросил у комиссара полка:

 – Что же нужно сделать, чтобы быть награжденным?

 – Мы награждены доверием народа, – сказал комиссар. – Бьем фашистов, отстаиваем нашу страну. Это самая большая награда.

Комиссара поддержали другие.

 – Да не за орденами я гонюсь, – защищался Кузьмин. – Дело не в наградах. Но с орденом все-таки как-то лучше.

Все засмеялись.

Пока мы вели этот разговор, штурмовики обратились к командованию с просьбой – в честь годовщины слетать на задание всем полком. Вылет был разрешен. Цели – эшелоны на станции Каменка и автомобили на дорогах. Нам, как обычно, предстояло прикрыть штурмовиков и подавить зенитную артиллерию противника.

К цели подошли внезапно. Зенитные батареи, охранявшие Каменку – одна в саду, другая в открытом поле, – были накрыты реактивными снарядами истребителей. Почти одновременно пошли в атаку штурмовики. На станции, наверное, стоял эшелон с пехотой. Было видно, как обезумевшие фашисты разбегались в разные стороны. Бомбы штурмовиков падали на вагоны. Длинные пулеметные очереди настигали бегущих.

Вылет закончился успешно. Вечером в столовой состоялось торжество. Сооруженную наспех сцену украсили колосьями пшеницы. Это постарались девушки из батальона аэродромного обслуживания. Их пригласили на вечер и разрешили переодеться в гражданское платье. Рядом с солдатскими сапогами замелькали лакированные лодочки. Пришли девушки из деревни.

При взгляде на сцену, убранную колосьями, могло показаться, что предстоит отчетный доклад председателя колхоза. Все было так уютно и мирно.

Появились командир штурмового полка, комиссар, начальник штаба. Началась церемония вручения орденов. Первым к столу подошел Морозов, потом Саша Загородний. Они награждены орденом Ленина. За ними – летчики, которым вручили орден Красного Знамени. В честь каждого награжденного баянист исполнял туш, а все присутствующие горячо аплодировали. С восторгом и гордостью смотрели мы на орденоносцев.

После вручения наград состоялся ужин, а потом начались танцы. В одиннадцать часов вечера, когда пары танцоров только что закончили вальс, вдруг раздался громкий голос:

 – Красноармейцы батальона, выходите строиться! Команда касалась девушек, ее подал лейтенант, командир роты БАО.

 – Как ты осмелился здесь кричать? – набросилось на него сразу несколько человек. – Ты здесь не хозяин!

Перед лейтенантом в угрожающей позе появился богатырь и красавец Коля Орловский.

Командир роты, не предвидевший такого оборота, молча стоял и не знал, как поступить: настаивать бессмысленно, отступить – неудобно перед подчиненными. На помощь пришел комиссар штурмового полка.

 – Вы, наверное, не в курсе дела, – обратился он к лейтенанту. – Командир вашего батальона разрешил Девушкам сегодня, по случаю нашего торжества, присутствовать на вечере до конца.

Все уладилось. Танцы продолжались. Расходились поздно, когда на востоке уже занималась заря. Вздремнули часок на аэродроме, прямо у самолетов.

Несмотря на прекрасную погоду, до полудня заданий не поступало. В час дня застучал телеграф. Солдат-телеграфист переписал с ленты телеграмму и передал ее оперативному дежурному. Через несколько минут летчики получили задачу – прикрыть двенадцать штурмовиков, которые должны нанести удар по железнодорожной станции Алексеевка. Там скопились эшелоны с живой силой, боеприпасами и бензином.

Маршрут знакомый, но трудный: предстоит пересечь линию фронта, пролететь восемьдесят километров над территорией, занятой противником, и вернуться обратно, преодолевая многослойный зенитный огонь.

Группу прикрытия составили две пары: я с Соколовым и Лавинский с Кузьминым.

…Штурмовики летят в плотном боевом порядке. Моя пара прикрывает их со стороны солнца, Лавинский – с противоположной. Идем над территорией противника, на небе ни облачка, яркие лучи ослепляют. Миновали предполагаемую зону зенитного обстрела. Справа, вдалеке, встречным курсом пронеслись четыре самолета. Безусловно, это – немцы. Либо они нас не заметили, либо только сделали вид.

Обдумываю план атаки железнодорожных эшелонов. Сегодня у меня сто пятьдесят восьмой вылет и шестидесятая штурмовка, если, разумеется, с истребителями противника не придется вести боя.

Перед нами Алексеевка. Штурмовики встали на боевой курс. И тотчас со стороны солнца к нашим самолетам потянулись огненные трассы. Вражеские истребители! Машина Васи Соколова, осыпаемая пулеметными очередями, с резким снижением вошла в глубокую спираль.

Отвернув в сторону, я приготовился к отражению следующей атаки врага. Нужно разобраться в обстановке, установить количество самолетов противника, занять такое положение, чтобы отрезать им подступы к штурмовикам. Осматриваюсь. «Илы» – над станцией, рядом с ними два наших истребителя. Ближе ко мне четыре «Макки С-200». Фашисты идут с глубоким планированием. Увеличив интервал между парами, они стараются взять меня в клещи.

Разворачиваю самолет на встречнопересекающийся курс и, увеличивая ракурс, затрудняю противнику прицеливание. Нетрудно определить, что на «макках» летчики не из сильных: стреляют плохо. Опытный истребитель никогда не откроет огонь раньше времени. А эти бьют с больших дистанций, когда вероятность попадания совсем незначительная.

Разойдясь с нами на встречных курсах, фашисты с набором высоты начали разворачиваться для следующей атаки. У них – преимущество в высоте, да и самолеты превосходят наших «харрикеинов», особенно в вертикальном маневре.

Решаю перенести бой на малую высоту. Там и пилотировать сложнее, и труднее использовать вертикальные маневры. Гитлеровцы принимают вызов, снижаются, повторяя те же приемы, что и прежде. Но следующую их атаку мы отбиваем уже вчетвером: подошел Соколов и пара Лавинского. Случилось так, что мы начали драться один на один и тут фашисты сразу почувствовали свою слабость. Они попытались уйти, но, прижатые к земле, были вынуждены продолжать бой. Мы навязывали им лобовые атаки: самолеты проносились совсем рядом друг от друга и не сталкивались просто чудом.

Наконец мне удалось зайти в хвост фашисту. Тот попробовал выйти из-под удара крутой спиралью, но, сделав виток, отказался от этого маневра, чтобы не врезаться в землю. Он стал бросать самолет из стороны в сторону, стараясь помешать мне вести прицельный огонь. В то же время стремился набрать высоту и подвести меня под удар своего напарника.

В решающий момент мне пришлось отказаться от преследования фашиста. Неожиданно попал в беду Кузьмин. К хвосту его самолета потянулись пулеметные трассы. Медлить нельзя. Атакую врага с левым боевым разворотом. Вот он уже в прицеле, и я длинной очередью накрываю его. «Макки» вздрогнул, перевернулся через крыло и, опустив тупой нос, перешел в штопор. Не выполнив и витка, он почти отвесно врезался в землю. Потеря ведущего сломила волю остальных гитлеровцев, они стали удирать. Но удачно выпущенные Лавинским два реактивных снаряда сразили еще одного из них.

Бой окончен. Готовые к отражению новых атак, мы заняли свои места в общем боевом порядке.

Домой возвращались в приподнятом настроении. На обстрел зенитной артиллерии почти не обращали внимания. Как всегда после удачного боя, появилось то пренебрежение к опасности, которое подвело уже не одного летчика.

Случайно в стороне замечаю истребителя. Чей это и почему один? А самолет продолжает лететь, не меняя курса. Он подходит ближе. Можно без ошибки сказать – это наш «як». Но как он сюда попал?

Пересекли линию фронта, а «як» неотступно следует за нами. Вскоре он без труда обогнал нашу группу и, снизившись, пошел на посадку на наш аэродром. С завистью смотрели мы на этот прекрасный отечественный самолет.

Оказывается, на «яке» летел командир дивизии полковник Савицкий. Он решил посмотреть летчиков в деле, проверить правильность тактических приемов в воздушном бою и при сопровождении.

Вечером полковник Савицкий провел с нами разбор воздушного боя. Он отметил, что дрались мы хорошо, упорно. Но указал и на серьезный недостаток – на слабую осмотрительность в воздухе. Именно поэтому мы позволили противнику внезапно нас атаковать.

В наступлении

Ноябрь 1942 года начался свирепыми ветрами и снегопадом. Погода стала нелетной. На южных фронтах, под Сталинградом, назревали грандиозные события, а у нас царило затишье. Днем подробно разбирали проведенные бои, извлекая из них уроки. После занятий читали, предавались воспоминаниям, беседовали, спорили, играли в шахматы. И все равно свободною времени оставалось очень много. «Отсыпаемся за старое и вперед», – шутили летчики.

Но отоспаться оказалось не таким уж трудным делом, и от безделья мы затосковали. А летной погоды все не было и не было.

Подошел праздник. Скромно отмечали мы годовщину Великой Октябрьской социалистической революции. На торжественном вечере раздали подарки: милые скромные пакеты, присланные из тыла. Мне достался кисет, в который была вложена записка, не очень грамотная, но сердечная. Незнакомая женщина искренне поздравляла меня с праздником, желала боевых успехов и наказывала сильнее бить фашистов.

Мы гордились этими подарками. Летчики и техники хвалились вышитыми платочками, варежками, полотенцами. В некоторых посылках – от девушек – были фотокарточки, наклеенные на так называемые «листки учета боевых подвигов». Девушки просили возвратить им эти своеобразные «отчеты», когда окончится война. С того дня у многих из нас появились новые знакомые, с которыми завязалась переписка.

К середине ноября мы перелетели на другой аэродром, расположенный на правом крыле Донского фронта. Летный и технический состав разместился в каменных полуразрушенных домах, окна которых были заткнуты соломой. Спали мы в меховых комбинезонах, скучая по теплу.

 – Эх, в баньке бы помыться, – мечтательно говорил Кузьмин, ложась спать. – Да веничком похлестать себя от души.

Помечтав перед сном, Кузя с головой зарывался в солому.

А погода лютовала. Обильные снегопады засыпали все. С утра до вечера, а иногда и по ночам мы трудились на аэродроме, поддерживая летное поле в боевой готовности. Рулежные дорожки расчищали вручную, взлетно-посадочную полосу укатывали тракторами.

По дороге круглые сутки шли и шли небольшие группы и целые подразделения пехоты. Двигалась артиллерия, танки – все в сторону фронта.

По масштабам передвижения войск можно было догадаться, что идет концентрация сил, собирается кулак, который скоро должен стукнуть по немецкой обороне.

Однажды мимо нас проследовал лыжный батальон. Бойцы в белых халатах шли проворным размашистым шагом, крепкие, здоровые.

Они так ловко пристроили за плечами автоматы, что своим видом напомнили мне охотников из тайги.

 – Как идут, как ловко у них получается! Вот это подобрали! – восхищался Соколов, глядя на здоровенных парней.

 – Откуда, братцы? – не выдержал Егоров.

 – Из Сибири. Красноярск знаете? Оттуда, – бросил на ходу один из лыжников.

 – Дело будет, – заключил Кузьмин. – Сибиряки пошли! Они под Москвой дали немцам жизни, теперь сюда идут.

Мне было приятно слушать, когда так говорили о моих земляках.

А войска все шли и шли.

18 ноября к нам на аэродром приехал бригадный комиссар Рамазанов. Он приказал собрать летный состав в штабе. Убедившись, что никто из посторонних не сможет услышать наш разговор, Рамазанов начал:

 – Товарищи летчики, пришел и на нашу улицу праздник. Завтра Донской фронт переходит в наступление.

Общий вздох летчиков был ответом на эти слова. А Рамазанов, немного помолчав, улыбнулся и продолжал:

 – Все мы ждали этого дня. Все! Верно?

 – Верно, – ответили мы хором.

 – Вот и дождались. Теперь дело за каждым из вас. Ваш полк будет прикрывать стрелковые дивизии правого крыла Донского фронта…

Бригадный комиссар говорил не долго. Но какую бурю чувств поднял он в душе каждого из нас! Слышались голоса:

 – Завтра долбанем!

 – Хорошо бы получить новые самолеты.

 – Ничего, и на этих ударим.

Поздно вечером командир полка объявил приказ на завтра. Каждому было указано время вылета и место в боевом порядке.

Мы подробно разобрали типовые варианты воздушного боя с вражескими бомбардировщиками, прикрытыми истребительной авиацией.

Наступила темная, снежная ночь. Спать не хотелось. Трудно было уснуть перед наступлением, которого столько ждали…

Рано утром, умывшись снегом и позавтракав, мы направились на аэродром. Было тихо, тише, чем обычно. По-прежнему мягкими хлопьями падал снег. Механики возились у самолетов.

Вдруг тишину расколол отдаленный орудийный выстрел. И не успело еще его эхо раскатиться по окрестности, как на юго-западе забухало, загромыхало.

Началось!

И до того приподнятое настроение стало еще более торжественным. Наступаем!

 – Ура!

 – Наступаем!

Подходит время вылета. Но что за погода? Снег, туман – никакой видимости. Мы готовились, ликовали, а праздник, кажется, начинается без нас.

Вылет отложили. Настроение омрачилось, но каждый все-таки надеялся, что просидим без дела недолго. Не может быть, чтобы «небесная канцелярия» устроила нам такую каверзу. С аэродрома никто не уходил: дежурили около машин.

Но погода действительно крепко подшутила над нами: опустился вечер, а мы так и не поднялись в воздух. С аэродрома уходили молча. Артиллерийской канонады уже не было слышно. Доносились лишь отдельные орудийные выстрелы удаляющегося наземного боя.

Послышались недовольные голоса:

 – Люди воюют, а мы смотрим.

 – Даже и не смотрим, а ждем…

 – Эх, хотя бы завтра погодка установилась, наверстали бы упущенное!

Утром 20 ноября облачность немного приподнялась, туман рассеялся. Полк получил боевую задачу – штурмовать отходящего противника. Летать можно было только парами: облачность сковывала маневр большой группы.

Фашисты отступали. Летчики штурмовали преимущественно дороги, по которым двигались большие колонны. Летали много и не было случая, чтобы кто-либо привозил обратно патроны – расстреливали все.

За сутки пехота прошла более тридцати километров, а танки углубились до семидесяти. Зенитная оборона врага была дезорганизована. Не появлялись и немецкие самолеты: большинство из них наши танкисты захватили прямо на аэродромах. Мы наносили удар за ударом, не встречая серьезного сопротивления.

В этот день мы здорово устали, и вечером как-то особенно захотелось заглянуть на гостеприимный огонек, посидеть в тепле и в домашней уютной обстановке. Такая возможность у нас была: по соседству с нами жила эвакуированная из Ленинграда семья Череновых – Вера Антоновна и две ее дочери Леля и Наташа. Пол в комнате Череновых был чисто вымыт, в «буржуйке» весело потрескивали дрова.

Вера Антоновна обрадовалась нашему приходу. Она забросала нас вопросами и стала корить за то, что не были вчера.

 – Им, мама, наверное, стыдно было. Они весь день без дела просидели, когда другие воевали, – вмешалась пятнадцатилетняя Леля.

 – Перестань, стрекоза, – вступилась за нас Наташа. Она была старше сестры и относилась к ней покровительственно.

 – В самом деле, вчера нам стыдно было зайти, – поддержал Лелю Егоров.

 – А мы сильно напугались, когда начала артиллерия стрелять, – говорила Вера Антоновна. – Думали, немец в наступление пошел. Слава богу, ошиблись. Ну, в добрый час! Значит, и вы его сегодня били. Хорошо, говорите, били? А главное, что теперь – все дома.

Разговор незаметно сменился воспоминаниями о мирной жизни. Вера Антоновна стала мечтать о возвращении в Ленинград. Правда, до этого счастливого дня было еще очень далеко, но все мы охотно поддерживали разговор.

Тем временем Мишутин, уединившись с Наташей, о чем-то вдохновенно ей рассказывал. Судя по тому, как он незаметно для себя нажимал пальцем правой руки на незримую гашетку пулемета, можно было догадаться, что летчик рассказывает о сегодняшних штурмовках. Наш молодой друг еще никому не говорил о своих чувствах к Наташе, но мы сами успели заметить, что он к ней неравнодушен.

Когда в лампе выгорел керосин и на полу отчетливее заиграли красноватые огоньки «буржуйки», вспомнили, что уже поздно. Летчики пожимали руки хозяевам.

 – Приходите завтра, – сказала Вера Антоновна. – Я без вас скучаю. А то погоните фашистов на запад, улетите внезапно, как и прилетели, и мы опять останемся одни.

От этих слов Мишутин сделался грустным.

 – А что, если Наташу взять в наш полк, – сказал он вдруг, когда мы вышли из дома. – Есть же в соседних полках девушки.

 – А ты говорил с ней об этом? – спросил Кузьмин.

 – Конечно говорил, а как же, – ответил Мишутин.

 – Вы лучше договоритесь встретиться после войны где-нибудь в Ленинграде, – мягко посоветовал Вася Соколов.

Мишутин промолчал. А когда в нашем «номере» все уснули, он повернулся ко мне – мы лежали рядом – и с какой-то удивительной откровенностью стал рассказывать о своей жизни. Это была обыкновенная жизнь хорошего советского парня, чистая и ясная: школа, ФЗУ, работа на заводе, аэроклуб, Борисоглебское летное училище и – война. Многое из того, что пережил он, было знакомо и мне. Я, наверное, хорошо, сочувственно слушал, потому что, выговорившись, Мишутин со вздохом закончил:

 – Поговорил с тобой – и на душе легче стало.

 – Ты любишь Наташу? – осторожно спросил я. Он помолчал, словно еще раз взвешивал свои чувства, и убежденно произнес:

 – Люблю.

 – Да, – невольно вздохнул я. – Дела! Война и любовь. Трудно им уживаться.

Мишутин не ответил: он думал о своем.

 – Ну, давай спать, – сказал я, повернувшись на другой бок. – Холодновато у нас становится, значит, погода улучшается. Завтра опять войны по горло…