Текст книги "Собрание сочинений в 8 томах. Том 1. Из записок судебного деятеля"

Автор книги: Анатолий Кони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 41 страниц)

Впрочем, не только после губернаторского обеда ждало удивление моего молодого спутника, еще смотревшего на многое сквозь очки французской культуры и кое-что позабывшего из русской действительности. Ревизуя гражданское отделение окружного суда, я убедился в необходимости обревизовать и некоторых нотариусов и судебных приставов и для этого выезжал, между прочим, и в один из уездных городов. Воды только что стали, и от белого пушистого покрова, легшего густым слоем на землю, еще веяло бодрящей свежестью первого снега. Мы полулежали с Н. А. Лебедевым в кибитке и наслаждались ездой по первопутку. На каждой из почтовых станций мой спутник наскоро писал письма своей юной жене, с которой не так давно был обвенчан. Уже под вечер мы проехали мимо большого монастыря, название которого возничий нам сказать не мог, утверждая, что это «намастырь (местное произношение), намастырь, как есть», и вскоре вокруг нас разостлалась на огромное пространство ровная снежная пелена без всяких признаков жилья, с едва заметными следами полозьев в одном направлении. «Где это мы едем?» – спросил один из нас. «А по озеру, – отвечал ямщик: – тут целиком дюже ближе». Но вот под санями что-то стало мягко потрескивать и хрустеть. «Что это трещит и хрустит?» – спросил тревожно мой спутник Лебедев. Ямщик повернул к нам круглое молодое лицо и сказал, улыбаясь: «А лед трещит». – «Как лед? Почему лед?» – «Да тонок, – продолжал совершенно спокойно ямщик, – вот и трещит. Онамнясь и так становой наказывал, чтобы озером подождать ездить, потому как землемер провалился и с лошадьми чуть не утоп». – «Так зачем же ты тут едешь?» – «Да как же, помилуйте, – оживленно заговорил ямщик, – дорога-то вон где, надо в объезд ехать, а тут не в пример ближе, прямиком». Мой молодожен, мечтавший через несколько месяцев стать отцом, заволновался чрезвычайно и стал меня настойчиво убеждать приказать ямщику вернуться назад и ехать по сухому пути. «А сколько озером надо всего ехать?» – спросил я последнего. «Да верст шесть». – «А много ли мы отъехали от берега?» – «Да версты три будет». – «Вы видите, – сказал я тогда Лебедеву, – что если нам суждено провалиться и окончить наши дни на дне этого озера, то этого никак не удастся избежать. Да, друг мой, это вам не Париж!» – «Уж действительно не Париж», – безнадежно махнул рукой Лебедев и погрузился в мрачное молчание…

В феврале 1883 года в «Отечественных записках» появилась статья В. Кроткова «Частный поверенный (эпизод из практики автора)». В ней с живостью и в талантливой беллетристической форме описывались внутренние порядки одного из больших окружных судов в старом, богатом историческими воспоминаниями губернском городе московского судебного округа. Эти порядки, по описанию автора, шли не только вразрез с элементарными требованиями правильной внутренней организации судебного учреждения, но наряду с ними укоренились и преступные сделки между тяжущимися и членами – докладчиками в гражданском отделении. Прозрачность псевдонимов, употребленных автором, описание некоторых местных особенностей и указание на перемены в личном составе административного и судебного персонала в описываемом городе не оставляли сомнения, о каком именно суде идет у автора речь и за какое именно время он рисует деятельность последнего. Простота и безыскусственность рассказа, в связи с обнаруженным автором основательным знанием техники ведения гражданских дел, придавала данным, приведенным в этом рассказе, значительную степень вероятия. Общий вывод из этих данных был тот, что со времени учреждения в 1874 году частных поверенных трое из них, наиболее выдающиеся, образовали при описываемом окружном суде тесно сплоченный кружок, причем через посредство регистратора суда установили особый порядок поступления дел, поручаемых каждому из них, в определенный стол гражданского отделения. Заведующие столом состояли у «приписанного» к нему поверенного на откупу, начиная с писцов и кончая членом суда, с которым заключалась «аренда пожизненная, несменяемая, прекращаемая лишь по обоюдному согласию или за перемещением одной из сторон». Во главе этих поверенных стоял до последнего времени уволенный от службы за лихоимство бывший секретарь суда Жыпин, который, пользуясь старыми связями в канцелярии суда и имея в своем «распоряжении» члена суда де Пижона, состоящего ему должным по векселям на сумму более 10 тысяч рублей, «хозяйничал» в столе, порученном этому члену суда, откуда для него выходили лишь «выигрышные решения». Вполне уверенный в покровительстве суда, против членов которого он имел в руках такие факты, что если его «тронут», то у него затанцуют «лес и горы», Жыпин вел себя с крайним нахальством в канцелярии и позволял себе даже в присутствии суда, поощряемый одобрительными улыбками судей, недостойные и шутовские выходки. Не ограничиваясь ведением «выигрышных дел», он предъявлял иски, совершенно невозможные по своим основаниям, запугав предварительно неразвитых или несведущих в законах ответчиков письменными извещениями с угрозами уголовной ответственностью и требовал при предъявлении таких исков немедленного обеспечения, которое ему всегда и давалось судом, причем приказ об аресте имущества, осуществляемый им с особым шумом и оглаской, так пугал ответчиков-торговцев, что для спасения своей коммерческой репутации они немедленно уплачивали ему требуемые без всякого основания деньги. Уверенность Жыпина в том, что состоящий у него на откупу член суда обязан решить дело в его пользу, дала ему даже смелость однажды публично оскорбить последнего дерзкими громогласными упреками в том, что ему не устроено обеспечение по дутому иску. Огласка этого оскорбления побудила привлечь Жыпина к обвинению, но дело окончилось слабым штрафом, причем снисходительность суда была вынуждена угрозой подсудимого протестовать векселя оскорбленного.

Статья Кроткова встречена была с ликованием во влиятельной в то время части прессы, которая поспешила воспользоваться указаниями автора для того, чтобы с торжеством и «покиванием глав» заявить, что вот каким является «наш дорогой новый суд» и «одно из лучших наследий периода реформ по свидетельству журнала, редактируемого таким «столпом протеста», как Салтыков».

Судебное ведомство в это время подвергалось усиленным нападкам, от резкости и клеветнических приемов авторов которых оно одно не было ограждаемо. «Судебная республика» в лице судебных учреждений и «суд улицы» в лице присяжных заседателей были постоянной мишенью, в которую швыряли грязью своеобразные и многочисленные добровольцы правосудия. Вокруг нового суда все более и более сгущался мрак отчуждения и недоверия. Можно было себе ясно представить, как могла еще более сгустить этот мрак подобная статья! Нужно было выяснить, как можно скорей, насколько то злорадство, которое она вызывает в услужливых и поддакивающих сердцах, покоится на фактических основаниях. Поэтому министр юстиции Набоков предложил мне отправиться в московский округ и произвести подробную ревизию делопроизводства «взятого под сомнение» окружного суда. Он объяснил мне, что не может возложить этой ревизии на старшего председателя Московской судебной палаты, так как последний – человек чрезвычайно мягкий и снисходительный – всего несколько месяцев назад произвел там же свою обычную периодическую ревизию и ни на какие из вопиющих злоупотреблений в отчете о ней не указал. Поручение ему новой ревизии по поводу разоблачений «Отечественных записок» ставило бы его, старого и заслуженного судебного деятеля, в крайне неловкое положение на месте; неудобно было поручить проверять отзывы старшего председателя и кому-либо из председателей гражданских департаментов той же палаты, тем более, что дела суда восходили по апелляции в эти самые департаменты. Нужен был свежий человек из другого округа, способный по своему положению совершенно объективно отнестись к предстоящему исследованию. Задача, предстоявшая мне, была очень трудна и сложна. Было очевидно, что для правильного заключения о нравственном уровне значительной части личного состава судебного учреждения необходимо пересмотреть все дела, бывшие в производстве гражданского отделения суда в течение последних пяти лет (а таких оказалось свыше 8500 и в том числе исковых 2600), затем ознакомиться с делами общего собрания суда и канцелярии председателя и из существа всех этих дел вывести характер отношений членов суда к частным ходатаям. Вывод этот, однако, явился бы не полным без выяснения нравственного облика тех из ходатаев, на которых специально указывал автор статьи в «Отечественных записках» под именем Жыпина, Грома и Твердоблоцкого.

Перед началом этой работы пришлось испытать довольно тяжелые впечатления. Я посетил в Москве старшего председателя палаты для предварительного ознакомления с его взглядом на личный состав ревизуемого суда. Почтенный старик был до крайности взволнован статьей Кроткова и в особенности появившимися к ней комментариями во влиятельной московской печати. Он, помнивший медовый месяц судебной реформы в московском округе, с негодованием отвергал возможность тех порядков, на которые указывалось в печати, и с горечью называл «поспешную доверчивость министра юстиции к журнальной выдумке» личной для себя обидой, тяжесть которой для него смягчалась лишь его доверием ко мне, своему старому сотруднику в совещании по выработке в 1876 году общего наказа судебным учреждениям. На месте мне был. о еще более тяжело видеть председателя окружного суда при неизбежном первом официальном к нему визите. Высокий, полный человек с умным лицом и живыми темными глазами, всегда внушавший к себе симпатию и уважение и тоже помнивший «медовый месяц», он, конечно, знал о действительном поводе моей ревизии. Сознание, что исследование должно коснуться оценки такой стороны деятельности его и его ближайших сослуживцев, которая тесно связана с вопросами чести и служебного долга, очевидно, не могло не действовать на него тревожным образом, и я видел, какая душевная боль прикрывалась с большими усилиями его, спокойной по внешности, выдержанностью. Старый лицеист и человек высокой порядочности, он стоял вне сомнений относительно своей личной непричастности к тому, что описывал Кротков, но он был председателем суда, и у него не могла не возникнуть мысль о допущенной им, быть может, недостаточности надзора или об излишнем доверии, которым сумели воспользоваться опутавшие его паутиной своего союза недобросовестные люди. Мысль о том, что в глазах общественного мнения трудно провести границу между судом и его председателем и избежать слухов о том, что «у него там в суде бог знает, что делается», очевидно, грызла его сердце и невольно отражалась в болезненном выражении его красивого лица. В свою очередь, ввиду обширности материала, который предстояло рассмотреть, я сознавал, что решительный вывод из него может быть сделан лишь через две-три недели и что, следовательно, все это время председателю придется быть жертвой подавляемых волнений и тягостных сомнений…

Пришлось работать «не покладая рук». Передо мною постепенно раскрывалась картина того, как отсутствие последовательности и необходимой твердости в поддержании известного порядка, вызывая сначала недоумение, обращает его потом в подозрение и, наконец, облекает его в форму обвинительных слухов, в достоверности которых в значительной степени убеждены и самые их распространители. Мне не раз приходилось говорить об излюбленной у нас жестокой чувствительности, в силу которой из-за желания помягче отнестись к виновному в том или другом вредном проявлении своей деятельности, в особенности если он умеет вовремя и в надлежащей позе сказать «помилуйте!», забываются законные интересы страждущих от его действий отдельных лиц, а иногда и целых групп населения или учреждений. Требовать от человека строгого исполнения его обязанностей бывает ‘ не всегда приятно, и у нас очень часто под внешней снисходительностью и слезливой добротой скрывается эгоистическое желание освободить себя от этой неприятности и переложить ее на плечи кого-нибудь в будущем, который будет вынужден исполнить ее уже в более крутом, чем это можно было бы сделать своевременно, виде. Это явление оказалось существующим и в ревизуемом мною суде. Председателем его до 1878 года был человек, прославившийся в свое время сделанной в судебном заседании Московского окружного суда угрозой высечь малолетнюю свидетельницу, не говорившую, по его мнению, правду. Я узнал его – уже носящим звание сенатора – как человека, умевшего даже в кратких резолюциях по делам проявлять грубое незнакомство с уголовными законами и правилами процесса, излагаемое притом совершенно неудобопонятно, так что ближайшие сослуживцы по очереди передокладывали его дела, а знаменитый Ровинский прямо, не читая, перечеркивал его работу и лично писал резолюцию в качестве председателя отделения департамента вновь. Это, впрочем, не мешало «рабу, ленивому и лукавому», при случае ораторствовать о возбуждении дисциплинарных производств против председателей, кассационные упущения которых были ничто в сравнении с его самодовольным невежеством и небрежностью. Во время своего председательства он завел в суде какие-то отеческие способы осуществления своей власти: не передавал в общее собрание суда случаев явных нарушений со стороны своих подчиненных – судебных приставов, чинов канцелярии и нотариусов, ограничиваясь отметкой на прошении потерпевших лаконических слов «просил простить» или «оставить без движения вследствие обещания не повторять»; не оглашал в общем собрании сведений, рисующих в крайне предосудительном виде личность и действия ищущих права быть частными поверенными, собирая в то же время тщательно справки о их политической благонадежности. Под его расслабляющим влиянием и в постановлениях общего собрания стала проявляться чрезмерно мягкая оценка поведения вспомогательных органов суда, требовавшего тщательной дезинфекции. Это выразилось, между прочим, и в укоренившемся в суде взгляде, что для оценки нравственных свойств домогающихся звания частного ходатая нельзя принимать в соображение состоявшиеся о них приговоры судебных мест на основании будто бы правила non bis in idem, вследствие чего в составе частных поверенных при суде были люди, репутация которых была безусловно запятнана производившимся о них уголовным делом.

Новому председателю, которого мне приходилось ревизовать, пришлось получить, благодаря всему этому, крайне тяжелое и нечистоплотное наследство, от которого он, вероятно, отказался бы, существуй у нас возможность принимать наследство sous benefice d’inventaire [52]52
  При имущественной выгоде (франц.)_t


[Закрыть]. В этом наследстве одну из главных ролей играл частный поверенный, выведенный Кротковым под именем Жыпина, бывший помощником секретаря суда в 1870 году и затем секретарем с 1873 по 1875 год. Ловкий и беззастенчивый вымогатель, наглый в частных и дерзкий в официальных отношениях, умело ходивший «по опушке (выражение Спасовича в одной из защитительных речей) между гражданским полем и уголовным лесом», Жыпин заставил, наконец, лопнуть постыдное долготерпение председателя. Произведенное по распоряжению суда дознание вполне подтвердило слухи о лихоимстве Жыпина и обрисовало деятельность его в самом возмутительном свете, но и тут прежний председатель счел возможным ограничиться советом подать прошение об отставке, которому Жыпин последовал после ряда угроз по адресу свидетелей, дававших свои показания при дознании, погребенном в архиве суда без всякого дальнейшего рассмотрения. Вслед затем он был принят в число частных поверенных и дебютировал полнейшим разорением доверившейся ему вдовы, совершенным на «законном основании», после чего на скамье подсудимых по обвинению в краже, вызванной крайней нищетой, оказался ее сын.

Приемы адвокатской практики Жыпина, с которыми я ознакомился по делам и личным объяснениям с его «клиентами», при всем своем разнообразии сводились к пользованию слабыми сторонами нашего тогдашнего гражданского процесса, впоследствии во многом улучшенного. Наш Устав гражданского судопроизводства в сущности в общем более благоприятствует ответчику, чем истцу, но в некоторых отдельных случаях вооружает истца такими правами, опираясь на которые и действуя формально законно, он может ставить ответчика в почти безвыходное положение, особливо если последний недостаточно сведущ или осведомлен. Наиболее часто практиковавшийся Жыпиным прием состоял в предъявлении заведомо неосновательных исков, обставленных, однако, с внешней стороны надлежащим образом, причем он требовал от суда немедленного обеспечения иска наложением ареста на имущество ответчика. Затем постановление суда об обеспечении приводилось им в исполнение через судебного пристава с лихорадочной поспешностью. В глазах многих такое обеспечение представлялось аналогичным с присуждением иска, а в глазах купцов самая процедура обеспечения и связанная с нею огласка грозили таким подрывом кредита, что у ответчика естественно могло являться желание помириться, заплатив Жыпину без всяких оснований требуемую сумму. Поэтому прием запугивания одною угрозой обеспечения легко удавался Жыпину. Я нашел целый ряд дел, в которых после получения определения об обеспечении иска этот господин входил в суд с прошением о прекращении дела, ибо он «удовлетворение получил».

Другой прием состоял во вчинении исков без предварительного требования удовлетворения, но с ходатайством об обеспечении. Таким путем он получал вознаграждение за ведение дела, для которого не было, однако, никакого основания, так как ответчик никогда от платежа и не уклонялся. Обыкновенно, предъявив такое неосновательное ходатайство для осуществления своего вымогательства, он прямо не являлся к докладу или, добившись заочного решения, сознательно отсутствовал при рассмотрении дела по отзыву противной стороны, делая это в расчете, что состоявшееся заочное решение может смутить ответчика или что по незнанию судопроизводственных правил он пропустит сроки обжалования и т. п. Кроме этих двух мошеннических приемов, он с явною и исключительною целью получения гонорара продолжал вести тяжбы вопреки желанию истцов, занимался скупкою векселей и путем бессовестных уверений добивался от безграмотных опекунш над малолетними крестьянами признания более чем сомнительных документов.

Звезда Жыпина стала закатываться с назначением нового председателя. Последний начал зорко присматриваться к его деятельности и при первом подходящем случае возбудил против него дисциплинарное производство, настояв в общем собрании на исключении Жыпина из числа поверенных. Неуязвимая формально, изворотливая по приемам и безнравственная по существу деятельность Жыпина, в связи со взглядом бывшего председателя суда на свою власть по надзору, объяснила сложившийся у местного населения взгляд на характер отношений его к суду и вытекающие из этого взгляда предположения. Зрелище явного лихоимца, принесшего в только что открытое учреждение все зловредные приемы отжившего крючкотворства и покинувшего безнаказанно окружной суд, чтобы затем с разрешения того же суда быть посредником между ним и тяжущимися, не могло не возбуждать горестного недоумения в окружающих, которое, назревая и укореняясь, нашло себе, наконец, выражение в статье Кроткова. Основанная на слухах и рассказах отдельных лиц, невольно вносивших в свои повествования понятное раздражение, эта статья страдала излишней доверчивостью ко всему слышанному, и автор, по-видимому, не всегда приводил себе на память слова Гоголя: «Со словом нужно обращаться честно». Поэтому все, что касалось стачки частных поверенных с членами суда, оказалось сплошною клеветою. Так, я не нашел никакой неравномерности в распределении дел по столам и никаких признаков преимущественного поступления дел того или другого поверенного в определенный стол предпочтительно перед другими. Так, например, за четыре года, мною обревизованных, Жыпин вел в каждом из трех столов от 42 до 46 дел. Точно так же не нашел я и доказательств того, что дела известных поверенных всегда решались в их пользу: два наичаще упоминаемые в статье как «любимцы» поверенные Жыпин и Гром выиграли за рассмотренный мною период первый 60 %, а второй 54 % предъявленных ими исков. Еще менее согласны с правдой были печатные наветы на члена суда де Пижона, деятельность которого в судебном отношении представлялась, безусловно, безукоризненной. За рассмотренный мною период по делам, в которых участвовал Жыпин, принесено было судебной палате 11 жалоб, и она утвердила 8 решений, по четырем из которых в иске Жыпину было отказано, и отменила три решения, из которых два состоялись против Жыпина. За это время согласно оценке исков Жыпину присуждено на сумму тридцати четырех с половиной тысяч, что вполне нормально, так как, имея обширную практику, Жыпин, естественно, не мог заниматься предъявлением одних неосновательных исков. Окончив обозрение гражданских дел и перейдя к уголовному отделению, где все оказалось в образцовом порядке, я вздохнул свободно от сознания, что ни в личности де Пижона, представлявшей все условия нравственной порядочности и развития, ни в деятельности его трудолюбивых и знающих сотоварищей при самой строгой проверке нельзя было найти ни малейших признаков недобросовестного отношения к святому делу правосудия, так же как в личности и в отношении к своему делу председателя я не нашел ни малейших оснований к предположению, что он может быть игралищем своих подчиненных, творящих и у него под рукою беззакония.

Сообщив о моих выводах министру юстиции и не скрыв их в откровенном разговоре и от председателя, я почувствовал, что у нас обоих с души свалился камень. Сказав свое последнее и решительное слово о том, что было приблизительно верного в статье, так встревожившей Д. Н. Набокова, и что явилось в ней плодом поспешных обобщений, основанных на непроверенных провинциальных сплетнях, я считал свою миссию оконченной и вскоре вернулся в Петербург.

Вспоминая мое пребывание в гражданском департаменте палаты, я обращаюсь с благодарным чувством к судьбе, пославшей мне эту деятельность. Я не только душевно отдохнул в ней, но и многому научился. Это особенно сильно ощутил я, когда пришлось через три с половиной года занять пост обер-прокурора уголовного кассационного департамента Сената и принять на себя предъявление заключений по большей части дел, в которых возбуждались серьезные вопросы, требовавшие руководящего разъяснения. Между последними было много почти всецело относившихся к области гражданского права и процесса. Практическое знакомство с последними, вынесенное из пребывания и деятельности в палате, очень помогло мне, облегчая мне труд и освобождая меня от напрасного блуждания среди мало знакомых понятий.