Текст книги "Змееловы (с иллюстрациями)"

Автор книги: Анатолий Безуглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

24

Чижак вел себя в кабинете следователя совершенно спокойно.

– Я отношусь к жизни философски, – сказал он, поглаживая бороду. – Все, если так можно выразиться, крутится вокруг главного – любви. Верно я говорю?

– Любовь очень много значит в жизни человека, – подтвердила Вера Петровна, с любопытством поглядывая на его экстравагантную внешность. – Но неужели вы своей профессией тоже обязаны любви к кому-нибудь?

– Нет. Если девушка нравится мне и спрашивает, чем я занимаюсь, я говорю – герпетолог. Загадочно. Привлекает. Если не нравится, говорю, что змеелов. Всё! Больше данная особа ко мне не подойдет. Психология женщины, как я успел заметить, довольно примитивная штука… Я, разумеется, не имею в виду присутствующих.

– Интересно, – засмеялась Седых. – И у вас достаточно оснований для таких обобщений?

– Вполне. Женщин я делю на восемнадцать категорий. Классификация строго научная, с учетом большого опыта. И знаете, разговаривая с мужчинами, в общем-то каждый раз убеждаюсь, что мои наблюдения и выводы абсолютно правильны. Но при разнице у всех восемнадцати категорий наблюдается ряд общих черт…

– Например, какие категории?

Чижак взял в кулак бороду.

– Категория первая. У которых тяга к семье, верности. Типичный представитель – наша Зиночка Эпова. Знаете?

– Да, конечно.

– Типичный комплекс семейственности. Хочет замуж. Нет, я ничего плохого в этом не вижу, но думаю, что замужество – это следствие, а не самоцель…

– Ясно. А Оля Гриднева? – как бы невзначай спросила Вера Петровна.

– Та похитрее будет. Четвертая категория. Ей подавай что-нибудь из ряда вон. И обязательно во всех отношениях на голову выше всех остальных…

– Деньги любит?

Чижак на секунду задумался.

– Да не просто деньги, это каждой дуре… простите, девчонке нравится, а с гарантией…

– То есть как?

– Очень просто: ведь сотню можно рублями, а можно одной бумажкой. Значит, не переведутся. Мне думается, Гриднева из тех, кто крупную купюру выискивает. А чего бы ей тогда мотаться то к геологам, то к нам? Мы все-таки поденежней будем.

– Может быть, вы, Чижак, несправедливы к ней?

– Я? Несправедлив? А с чего мне быть к ней несправедливым?

– Между людьми разное бывает, – улыбнулась Седых.

– Нет, я к ней не питал ничего. Этот тип девушек для меня ясен. А если ясен, значит – не интересен.

– А она была к вам неравнодушна?

Веня развел руками:

– Это уж спросите у нее.

– Хорошо, знаток женского сердца и души. А как по-вашему, могла бы Гриднева похитить яд?

Веня ошалело посмотрел на Веру Петровну.

– Вы можете не отвечать, если не хотите, – сказала следователь, глядя на растерявшегося Чижака.

– Нет, почему же, – пробормотал тот. – Значит, могла ли она того, ну… увести флакон?.. А черт ее знает! – Веня наморщил лоб. Видимо, в его голове происходила невероятная для него работа. Он посмотрел на Веру Петровну, потом в окно, затем снова на следователя. Встряхнувшись, Чижак вдруг расплылся в улыбке: – Нет, не могла!

– Почему?

– Женщина, – развел руками Вениамин. – Этим все сказано.

Седых рассмеялась:

– Что именно?

– Поймите: барахло там, тряпье, ну мех еще – куда ни шло. Но яд? Нет. – Чижак решительно рубанул ладонью.

25

После поездки в областную прокуратуру Холодайкин стал проявлять к делу о пропаже сухого яда все больше и больше внимания.

Он тщательно ознакомился с материалами следствия и решил дать кое-какие указания Вере Петровне.

– Вы должны проверить всех, – сказал врио прокурора. – Хорошо, Кравченко опускаем. Ей одной это во вред. Давайте рассуждать: Эпова Зинаида могла быть тем самым человеком, который похитил яд?

– Нет.

– Почему же? То, что она строила определенные виды на бригадира Азарова, ясно.

– Обыкновенная романтическая влюбленность.

– Вы плохо знаете талышинцев. Между прочим, это всегда были зажиточные, крепкие люди. И при царе, и при Советской власти. Места здесь богатые. Нравы суровые. Ее бабку выдали замуж в пятнадцать лет, мать – в шестнадцать. А Эповой уже девятнадцать. Так вот допустим, что Зинаида Эпова задумала женить на себе Азарова. Парень он грамотный, постоянный хороший заработок, внешность отличительная. А здесь появляется Гриднева и отбивает кавалера. Разве не повод для ревности? А где ревность – там всякое может быть. Так что Эпову со счета сбрасывать нельзя.

– То есть вы хотите сказать, что Эпова предрасположена к совершению преступления? Но это неверно вообще!

– Погодите вы со своими теориями! Я вас нацеливаю… Теперь возьмем шофера.

– Пузырева?

– Да. Выпивает. А на выпивку нужны деньги. И немалые. Пьяницы все свое добро пускают по ветру. Зыркают по сторонам – где что плохо лежит. А здесь под рукой яд. Бери спокойно – и дело с концом. Маленький флакончик, а более четырех тысяч рублей. На водку хватит во-о! – Холодайкин провел рукой по горлу. – Эту версию тоже следует отработать.

– Я уже о нем думала. Но вы представьте себе личность шофера: простой, деревенский парень, освоивший профессию водителя в армии. Честно относится не только к своему прямому делу – вождению машины, но и к другим обязанностям. Хорошие руки у парня. Он может и проводку в избе провести, и кран сменить, и смастерить что-нибудь полезное из ненужных деталей. А это верный и никогда не исчезающий приработок. Не очень большой, но всегда достаточный для того, чтобы выпить. И этот смекалистый крестьянский парень отлично понимает, что хоть яду цена четыре тысячи, но никуда он его не денет. Примусную иголку продать можно, чайник, паяльник, наконец, аккумулятор и покрышки – товар быстро и незаметно реализуемый, но яд… Таким образом, личность Пузырева довольно ясна.

– Для меня тоже, – усмехнулся Холодайкин. – Алкоголик. Они ради водки пойдут на любое хищение. Это же потенциальные преступники.

– Главный критерий в оценке личности – это факт совершения или несовершения преступления, – заметила Седых. – Нет факта преступления – нет преступника. Так считают виднейшие советские криминалисты. Фактов против Пузырева нет.

– Пока нет. Вот я вам расскажу случай из своей практики. Появился у нас здесь в Талышинске после войны конокрад – Тит-Косой. Машин тогда почти совсем не было, все на лошадях ездили. И вот две лошади пропали у хозяев. Задержали Тита-Косого, дали два года. Дело было запутанное. Короче, легко отделался. Возвращается он снова. Год всего отсидел. В лагере скостили за хороший труд. Я вызвал его к себе и провел беседу. Парень клянется-божится, что завязал. Ну, завязал так завязал. Но проверять надо. В базарный день иду на рынок. Смотрю, Тит-Косой возле коней отирается. Там длинная коновязь была. Вы старый рынок не застали, не можете знать… Я ему повестку на завтра к себе. Всегда ношу с собой пачку. На следующее утро парень ко мне явился. Я ему опять профилактику. И так раз шесть-семь. И что вы думаете? Не крал лошадей Тит. Во всяком случае, в нашем районе. Потом исчез куда-то… Вот, собственно, так, Вера Петровна.

– Я не могу одобрить ваши действия. А представьте себе, что у него и в мыслях не было снова воровать? Какую травму вы каждый раз ему наносили!

– Тит-Косой не думал красть? – Холодайкин рассмеялся: – Да вы бы видели, как он глядел на коней! Прямо как завороженный.

– И вы считаете, что так надо предупреждать преступность?

– Факт есть факт.

– Не каждый факт – закономерность.

– Не знаю, не знаю… В нашем районе его имя больше в делах прокуратуры не фигурировало.

– Предупреждение преступлений – это целая наука, это комплекс каждодневных мероприятий, деликатная и гуманная работа. Здесь обухом нельзя. Вызывать, оскорблять человека…

– Вот что, товарищ Седых, я не студент, чтобы вы меня учили азбуке. – Холодайкин разозлился. – На всякие ненужные диспуты у меня нет времени. А пока я должен заявить вам официально, что вы медленно и малорезультативно, да-да, малорезультативно ведете следствие.

– Я веду его по всем правилам, установленным Уголовно-процессуальным кодексом РСФСР. Еще раз подчеркиваю, что дело сложное из-за его необычности. И потом, мы имеем дело с экспедицией, которая занята очень важной научной работой. Это я тоже, между прочим, не забываю. И потрошить людей по вашему методу не собираюсь.

– Не справляетесь – так и скажите.

– Я взялась за дело и доведу его до конца.

У Холодайкина заходили на скулах желваки.

Вера Петровна молча вышла.

26

Геннадий сразу заметал, что настроение у жены плохое, как только она переступила порог.

– Устала?

Вера кивнула. Геннадий молча взял у нее сумку с продуктами и отнес на кухню.

Вера тоже почувствовала, что он чем-то недоволен. И вмиг улетел куда-то разговор с Холодайкиным и все те дела, которыми она занималась на работе.

Зайдя на кухню, Вера поняла, в чем дело: на столе лежал нераспечатанный конверт. Письмо из Москвы.

Секретов у них друг от друга не было. Может быть, чужие только. Геннадий не любил говорить вообще, а в частности – о жизни своих друзей. В этом отношении он был идеальным товарищем: ни одно признание, ни один разговор, случавшийся за кружкой пива и поэтому иногда чересчур откровенный, никогда не становился достоянием третьего.

Что касалось Веры – о ней он всегда все знал. И о любом своем шаге так или иначе извещал жену.

И тут – письмо. Обратный адрес с мужской фамилией.

– Гешенька, наконец-то! Антон Романович ответил!

Геннадий вопросительно посмотрел на нее.

Она надорвала конверт и поспешно развернула листок, исписанный мелким аккуратным почерком.

– «Уважаемая Вера! Не буду писать о том, что письмо Ваше меня порадовало. Как Вашего педагога и просто как человека. Это не шаблонная фраза, которую я отписываю всем своим бывшим ученикам, хотя пишут мне многие. Ваше решение поступить в нашу заочную аспирантуру одобряю. Предлагаемая Вами тема реферата, по-моему, выбрана более чем удачно…» – Вера передохнула, счастливо взглянув на мужа.

Геннадий курил, прищурив в улыбке глаза. Волнение и радость жены передались ему…

– «Вы обратились к проблеме, которая носится в воздухе, – читала она дальше. – Говорят, спорят и пишут об этом очень много. Не бойтесь вихря страстей, бушующего вокруг нее. Материал, который у Вас в руках, дает Вам все основания ее разрабатывать. Советую не тянуть с рефератом. Я посылаю Вам приблизительный список литературы. Просмотрите эти книги. Больше внимания противникам, их надо знать. Иностранным языком начинайте заниматься сразу. Приемные экзамены осенью. Но помните, что время бежит, увы, быстрее, чем мы думаем, и уж во всяком случае быстрей, чем это высчитали астрономы. Писать мне не стесняйтесь. У Вас, наверное, есть семья. Передавайте мои поклоны близким. Желаю Вам успеха. Профессор Успенский».

Вера закончила читать и поспешно сунула листок в конверт, почувствовав вдруг неловкость перед Геннадием за свою радость и за те слова, которые были сказаны о ней в письме.

И муж выручил ее. Выручил своей бесхитростностью, своим умением точно понять настроение жены, своей способностью принимать все так, как есть.

– Хорошее письмо, – сказал он, – радостное.

У Веры отлегло.

– Какой это человек, Гешенька! В двадцать восемь лет стал доктором наук. Писала ему, а сама боялась: вдруг не ответит или напишет, что я дура, и больше ничего. Он это может. Знаешь, как однажды Успенский выступил на защите кандидатской диссертации? Вышел на кафедру и сказал всего одну фразу: «В связи с тем, что диссертация не представляет никакой научной ценности, я считаю, что отведенное для ее защиты время целесообразнее провести с максимальной для всех пользой: рядом в кинотеатре идет великолепный фильм с Фернанделем и Тото». Старикан страшно любит кино.

– Ну, а этот, кто защищал?

– Конечно, провалился. Все продолжалось, как надо: выступали, голосовали.

Геннадий улыбнулся:

– Смелый человек. Так и должно, наверное, быть.

– Вот и я не сказала тебе, что написала ему, – как бы оправдываясь, произнесла Вера; Геннадий помолчал. – Экзамены, значит, скоро. А как же я поеду? С ребенком? Придется еще годик подождать. Лучше подготовлюсь…

– Мать возьмешь с собой.

– Куда, Гешенька, в аспирантское общежитие?

– У Георгия остановитесь. Полковник как-никак. Квартира у него просторная. Потеснятся с супругой на месяц-другой.

– Так же нельзя, Гена, люди они немолодые. А тут нагрянут две женщины, да еще с грудным младенцем.

– Георгий не откажет. Брат все-таки. А потом, на лето они на дачу уезжают.

– Нет, Гешенька, погодить придется.

– В наши годы, Вера, годить уже нельзя. Нынче не соберешься, а там другое, третье. Причину всегда найти можно. Человек такое письмо прислал. Доверяет…

– И это верно. Заварила я кашу, как теперь расхлебывать, ума не приложу.

– Не дело говоришь. – Геннадий затушил папиросу. – Обедать будем?

Вера захлопотала над плитой.

27

Когда Христофор Горохов вошел в кабинет, Вера Петровна почувствовала, что его сковывает напряжение, которое он не в силах преодолеть.

Горохов был небрит, неряшливо причесан, и это еще больше выдавало его внутреннюю скованность.

– Вас все называют Колумбом. Причем упорно.

Фармацевт пожал плечами:

– Это так, шутя. Вообще-то прямая ассоциация из-за моего имени.

– Понятно. Я уж вас буду называть настоящим именем. Знаю, что вы заняты очень, но мне нужно кое-что у вас узнать, Христофор.

– Мне ничего не известно, – произнес мрачно Горохов. – Совершенно никаких сведений, которые открыли бы что-нибудь новое для вас, я не имею.

– Сколько людей, столько взглядов и мнений на одно и то же событие.

– У меня нет мнения, потому что вся эта история мне самому не ясна. Да и нет времени копаться. У меня экзамены осенью…

– Знаю.

– Вот видите.

– Я знаю, что вы очень хорошо работаете в экспедиции. Но вы ведь, помимо этого, еще сдаете лекарственные травы для фармацевтической промышленности?

– В этом есть что-нибудь нечестное? – угрюмо посмотрел фармацевт на следователя.

– Наоборот. Вы зря думаете, что я сейчас начну вас на чем-то ловить.

– Я не думаю. Но травы я больше не собираю.

– Почему?

– Новый бригадир запретил, Клинычев, – усмехнулся Горохов. – Главное, говорит, больше змей ловить.

– У вас большая семья?

Горохов кивнул.

– Мать, сестры, братья на руках?

– Я живу с женой и со своими детьми. Только.

– И стоит вам, совсем еще молодому человеку, так нагружать себя работой?

– Значит, стоит, – буркнул Горохов.

– Сколько у вас детей?

– Пятеро.

– Сколько, сколько?!

– Пятеро.

Вера Петровна молча уставилась на него. Она не знала, как себя вести: улыбаться – как бы не к месту, сочувствовать – тоже неудобно.

– Не может быть! – протянула она удивленно.

– Может, как видите.

– Так сколько же вам лет?

– Двадцать пять.

– А детям?

– Двоим по два с половиной, а трое еще грудные, им по шесть месяцев.

– Понятно. Двойняшки и тройняшки. (Горохов кивнул.) Как же ваша жена управляется с ними?

– Горздрав няню выделил.

– Да, конечно, случай, можно сказать, выдающийся. Наверное, квартиру?..

– Да, и квартиру дали четырехкомнатную.

– Ясно, ясно. Пятеро душ – не шутка. А с другой стороны, что-то есть в этом значительное…

– Сто двадцать пеленок в день. А если запоносят, то все двести.

– Жена ваша работает?

– Разумеется, нет.

– Да, как я об этом не подумала. Вам тяжело?

– Как вам сказать… – произнес Христофор и впервые улыбнулся. – Действительно, есть в этом что-то значительное, как вы сказали.

– А почему вы выбрали фармацевтический факультет? С детства увлекались?

– Нет. Просто так получилось. Раз уж пошел по этой дорожке. Ведь сначала медучилище закончил. Работал фельдшером.

– Скажите, Христофор, когда в тот вечер Гриднева упала в обморок, вы, кажется, были рядом, в операционной?

– Да.

– Вы, как человек, имевший дело с больными, ничего подозрительного не заметили?

Горохов стал отвечать на вопросы осторожно.

– Нет, не заметил.

– Это был настоящий обморок?

– Да, настоящий. Пульс ослабел. Отлив крови от конечностей, потливость, слабость…

– Значит, все было естественно?

– Все было естественно.

– Кто прибежал на крик Гридневой в лабораторию?

– В самой лаборатории уже находился Пузырев, потом прибежала Зина, а потом Чижак и Клинычев. Они прибежали одновременно.

– Значит, в комнате побывали все члены экспедиции, которые в тот момент находились в лагере?

– Да.

– Когда вы прибежали из операционной на крик Гридневой, сейф был открыт?

– Не помню.

– Потом, когда вы прибирались, сейф был открыт или закрыт?

– Не помню. Я на это не обратил внимания.

– А если бы он был открыт, вы бы обратили внимание?

– Наверное, обратил бы.

– Значит, он был закрыт?

– Не помню.

– Хорошо. Вы, змееловы, в экспедиции на хозрасчете: сколько добудете змей, столько и получите. Верно?

– Верно.

– Когда вы получали деньги в последний раз за отловленных змей?

– Мы, собственно, еще за них не получали денег. Это будет сделано по окончании экспедиции.

– А на что вы сейчас живете?

– Когда ехали, взяли с собой деньги из дома на весь сезон. Здесь скинулись на еду, мыло – в общем, хозяйственные нужды. Живем общим котлом.

– А личные расходы?

– Анна Ивановна выхлопотала для нас аванс, небольшой, правда. Скоро должен прийти. Переводом.

– Значит, ни у кого из ребят денег нет?

– Не знаю. У меня – нет.

– У Клинычева?

– Не знаю.

– У Чижака?

– Не знаю.

– У Пузырева?

– Не знаю.

– У Азарова?

– Нет.

– Вам это точно известно?

– Да.

– Откуда?

– Недавно я попросил у него взаймы пятьдесят рублей. Домой надо было послать. Он сказал, что ему тоже надо посылать старикам. Он одолжил у Кравченко сто рублей. Пятьдесят дал мне, а остальные, наверное, послал своим родителям.

– И часто он одалживал деньги у Кравченко?

– Не знаю.

Вера Петровна поняла, что Горохов снова ушел в себя. И решила, что дальше говорить с ним бесполезно.

…Уже перед самым концом рабочего дня к Седых в кабинет ввалился майор Скорин – начальник Талышинского РОВДа. Именно ввалился – такой он был рослый, крепкий, с гривой каштановых волос.

Стул под ним, крепко припечатанный к полу, жалобно скрипнул.

– Ну и мебель у тебя, Верунчик! Для шкилетов.

– Тебя и дубовая не выдержит! – засмеялась Вера Петровна.

От Скорина пахло кожей, табаком и бензином. Начальник РОВДа частенько водил машину сам, отчего потом куры долго приходили в себя.

– По какому делу?

– Я вот что. Ведем сейчас следствие по рыбнадзору. Опять нехорошо получается с этими змееловами.

– Еще что?

– Клинычев у них есть?

– Да, бригадиром вместо Азарова.

– Нехорошо, – цокнул Скорин. – Не везет им с бригадирами. Понимаешь, перекупал этот Клинычев икру у браконьеров. Десятки килограммов переправил со своим дружком в Сухуми. Это тебе для заметки, на всякий случай.

– Спасибо, Федя, за информацию.

– Не за что. Дело-то у нас с тобой одно, Верунчик. Помогать друг другу должны. – Скорин поднялся. – Ну, мне пора. Хочешь, домой подкину? Рабочий день кончился.

– Я еще посижу. Писанины много.

– Везде ее навалом. Если что нужно, машину или еще что – звони.

– Непременно.

– Вот-вот. Не стесняйся, товарищ юрист второго класса… Зашли бы как-нибудь с Геннадием чайком побаловаться.

– Спасибо на добром слове.

– Ну, если чай не уважаете, можем выставить чего-нибудь и покрепче. А то забрались на свою голубятню и носа не кажете. На крестины позовешь?

– Сама некрещеная.

– Басурманка, значит? Ну, тогда на октябрины.

– Это в обязательном порядке.

28

Клинычев явился на час раньше, чем это было указано в повестке. Он выложил перед Земфирой Илларионовной большую плитку шоколада.

– Что вы, молодой человек, я его не ем, – замахала руками та.

– Детишки, наверное, есть. Подарок с Кавказа. У нас не принято с пустыми руками.

Шоколад остался лежать на столе.

Леня устроился на стуле. Земфира Илларионовна застучала на машинке.

– Простите, товарищ следователь может принять меня раньше?

– У нее люди. Выйдут, я скажу.

– Спасибо. Понимаете, столько дел в городе, решил пораньше закончить – и в экспедицию. Шесть человек на моих плечах, о каждом позаботиться надо.

– Как только товарищ Седых освободится, я доложу.

– Пожалуйста, товарищ секретарь; не о себе болею, за коллектив. У нас ведь тоже, как у всех, план.

Через некоторое время из кабинета Веры Петровны вышла женщина с ребенком на руках, чем-то очень довольная.

– Давайте вашу повестку, – сказала Земфира Илларионовна Клинычеву.

Тот поспешно протянул бумажку. Секретарь зашла к следователю и через минуту вышла.

– Зайдите.

Одернув пиджак и поправив воротник, Клинычев направился в кабинет.

– Садитесь, Клинычев. Вы к нам поспешили, как на свидание с любимой девушкой – раньше на полчаса, – сказала Седых, указав на стул.

– Многое в городе надо сделать. На моих руках вся экспедиция.

– Понимаю. Приходится много работать?

– Еще как! Продукты привезти, горючее обеспечить, на почту зайти, тому то, тому это… Голова кругом идет.

– Успеваете?

– Не жалуются люди, – улыбнулся во весь рот Клинычев.

– Вы русский?

– Конечно!

– А почему с кавказским акцентом говорите?

– На Кавказе все говорят с кавказским акцентом. А потом, когда я родился, был очень маленький, не знаю, кто у нас сосед был! – засмеялся Клинычев.

– Значит, трудно бригадирствовать?

– Зато всё для людей. Правда, не ценят…

– А Азаров был хороший бригадир?

Клинычев замялся.

– Да как вам сказать? Нормальный. Вроде бы неплохой… Но вот распустил всех. В экспедиции рука нужна твердая. Васька-шофер пил при нем, змей собирали мало. Ерундой всякой занимались, траву какую-то собирали… Не все, конечно.

– А в настоящее время?

– Я запретил посторонние дела. А змей столько ловим, что не успеваем яд брать.

– Значит, люди стали много зарабатывать?

– Отлично стали зарабатывать! Когда расчет получим, у каждого во будет бумажек!

– А сейчас как вы обходитесь?

– Ничего, перебьемся. Главное, деньги заработаны… А кому они здесь нужны? Тайга кругом, ничего не купишь.

– Почему же? Мех у нас можно раздобыть…

– Зачем мне мех? У нас в Сухуми и зимой тепло, цветы!

– Ну, икру…

Клинычев осекся.

– Скажите, что вы думаете об этой истории?

– О какой? – испуганно спросил Леня.

– О пропаже сухого яда.

Клинычев вытер лоб носовым платком:

– Что думаю? Ничего не думаю. – Он театрально приложил руку к груди. – Говорил я Азарову: у тебя такое ответственное дело, а ты ведешь себя как мальчишка. Хуже мальчишки. Спутался с этой девицей, хотя на людях как будто все официально. А кто она такая? Я спрашиваю: кто ее знает? Откуда-то приехала, ни с того ни с сего уехала… Нет, это не просто так!

– Скажите, когда вас укусила змея и Азаров высосал из ранки кровь с ядом, он мог получить отравление?

– Маловероятно.

– И все-таки, он рисковал или нет?

– Рисковал, конечно. А если бы со мной что-нибудь случилось? Ему как бригадиру пришлось бы несладко… Даже противозмеиной сыворотки не было!

– Ясно. Вы его считаете своим близким другом?

– Какой близкий друг? Нет, вы сами подумайте, какая может быть у нас близкая дружба, когда мы занимаемся делом, деньги зарабатываем?

Вера Петровна сурово посмотрела на Клинычева:

– А разве одно другому мешает?

– Где деньги – там дружбы быть не может. Дружба – вещь бескорыстная. На отдыхе, в ресторане – тогда можно быть друзьями. А на работе – товарищи. Панибратство до хорошего не доводит.

– Так, – вздохнула Седых. – На сегодня хватит. Я вас еще вызову, если понадобитесь.

– Давайте лучше сегодня все спрашивайте, – заволновался Клинычев. – Понимаете, мне как бригадиру отлучаться с базы…

– В ходе расследования вы можете еще понадобиться.

– Хорошо, товарищ следователь. Если нужно для выяснения правды, я готов…

…Петр Григорьевич Эпов отвечал на вопросы обстоятельно.

– Были у нас змееловы всем коллективом единожды. Ну, а по отдельности тоже забегали. Дело понятное – знакомых здесь нет, а иной раз требуется переночевать или еще чего. Конечно, рады приветить, накормить. Вдалеке от дома ребята, можно сказать, как в армии. Всегда перво-наперво – за стол, а там уж дело справляем.

– Ну и какие дела были у них к вам?

– Василий Пузырев, шофер ихний, ночевал как-то. Наутро машину чуток подремонтировал. Подсобил я ему. А долговязый у них есть, по-чудному зовут его все…

– Колумб?

– Во-во. Тот по охотницкому делу наведывался. Ружье у него шестнадцатого калибру, жаканы у меня попросил. Михайло Потапыч в лесу встретится, его дробью не возьмешь, верно ведь?

– А Степан Азаров у вас часто бывал?

Эпов вздохнул:

– Один раз. Когда всем коллективом были.

– По какому-нибудь делу обращался к вам?

Петр Григорьевич, подумав, сообщил:

– Так, разговорились, я хотел у него кое-какой ненужный инвентарь приобрести, а он говорит: может, мне яд змеиный нужен…

Вера Петровна насторожилась.

– Как он это предлагал?

– Говорит, инвентарь – имущество института ихнего, а яд – пожалуйста.

Следователь внимательно посмотрела на Эпова.

– Вы можете припомнить подробно ваш разговор?

– А почему бы и нет. Я спрашиваю: не продадут ли мне вагончик, когда уезжать будут. Цена-то ему, наверное, поменьше, чем провоз его по железной дороге. Я бы соответствующее ходатайство представил от профкома, что употреблю его для пасеки. Удобно ведь. И государству выгодно, и мне. Шутка ли дело – тащить его в такую даль. Я знаю, сколько стоит платформа до Владивостока. Да главное, разбазарят его по дороге…

– А как вам Азаров предложил яд? – перебила Вера Петровна.

– Говорит, вагончик – собственность института, а насчет яда может посодействовать. Я думаю, зачем мне яд? Слыхивал, конечно, что им разную хворь лечить можно, радикулит и прочее, но сам не страдаю, и в доме никто не жалуется. Если немочь какая – банька, она лучше любых санаториев.

– Постойте, Петр Григорьевич, Азаров вам серьезно предлагал яд?

Эпов почесал затылок:

– И я вот думаю…

– Так серьезно или нет?

– А кто его знает?

Вера Петровна задумалась.

– Хорошо. Какие взаимоотношения были у вашей дочери со Степаном Азаровым?

Эпов нахмурился:

– А это спросите у них. Я своей дочери озоровать не даю…

– Значит, чисто служебные?

– Только служебные, – подтвердил Эпов. – Не то разговор простой.

– Спасибо, Петр Григорьевич. Пожалуйста, ознакомьтесь с протоколом и распишитесь.