Текст книги "Змееловы (с иллюстрациями)"

Автор книги: Анатолий Безуглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

– Зато другой ваш несчастливый соперник скоро прибывает в Талышинск. – Анна Ивановна посмотрела на часы. – Если Вася не успеет его встретить, скандал будет грандиозный. – Она вздохнула.

– К нам едет ревизор? – полусерьезно-полушутливо спросил адвокат.

– Что-то вроде этого. Замдиректора института, профессор. – Анна Ивановна нервно закурила. – Да, как говорится, пришла беда – открывай ворота. Эта пропажа яда всколыхнула весь институт. Меня засыпали телеграммами, предписаниями, требуют объяснений, докладных… Ворох бумаги уже исписала. Замдиректора предлагает закончить работу и расформировать бригаду. Еле уговорила подождать до окончания суда. А теперь уже закроют экспедицию наверняка. Весь труд впустую… Я уж только об одном мечтаю – лишь бы со Степаном все обошлось.

– Надежда – парус успеха, – философски заметил Шеманский и, подхватив под руку Чижака, отвел его в сторону: – Ну-с, мой юный друг, как дела?

Дарья Александровна Давыдова, нетерпеливо прохаживающаяся неподалеку, поспешила к Шеманскому:

– Гражданин аблакат…

– Бабушка, – мягко остановил ее Шеманский, – с вашего разрешения, я пока что «товарищ ад-во-кат».

– Товарищ, родимый, – поправилась старушка, – слушала я речи твои душевные, а сама думаю: именно такой, как ты, моей Насте в самый раз и нужен.

– Простите, не понял, – откашлялся Шеманский.

– Насте, дочке моей, говорю, ты позарез нужон… Не откажи, милый человек…

Шеманский растерянно глянул на Чижака.

– Еще одна чистая, доверчивая душа! – подмигнул тот.

– Вот именно, доверчивая, – затараторила Дарья Александровна, боясь, что адвокат уйдет. – А он, аспид, каждое воскресенье Дурдакова поит ведрами. Тот гораздый на дармовщину, его сторону взял – и ни в какую. А на этом кособочке я сама две груши сажала и четыре куста смородины, покойник Лексей из питомника привез. Это тебе и Субботина подтвердит, и Кулькова, брали позапрошлый год на осенний мясоед по три черенка. Дурдаков ему кумом приходится, через Варьку, так что ему, смекай отчего, окаянному, все с рук сходит, и когда подранка нашли. – Старушка, переведя дыхание, закончила: – А самогонная машина у него в курятнике.

– Позвольте, позвольте, позвольте! – адвокат ошалело мотнул головой. – Ничего не понимаю.

– А что здесь понимать, все пороги пообивала, а управу найти на него не могу. И все Дурдаков, чтоб ему пусто было! А ты не бойся, за нами не пропадет. Настя аккурат свинью забить собирается… А уж отравой мы людей не поим. Чистенькую, с магазину берем.

– Давайте разберемся, гражданка…

– Давыдова, – поспешно подсказала старушка.

– Короче, гражданка Давыдова, кто такой Дурдаков?

– Зампредседателя поссовета.

– Понятно. Жалуетесь на кого?

– Ясное дело, на Кузьму Харитонова. Сосед моей Насти будет. И за что такое наказание господне…

– Суть жалобы?

– На том кособочке я две груши и четыре куста смородины…

– Какой ущерб нанес вам Харитонов?

– Отъял самовольно и без зазрения всякой совести, потому что Дурдаков…

– Что отъял?

– Полторы сотки ее, Настькиного, участка.

Шеманский, поправив манжет рубашки, в котором сверкнул алым светом камень, вежливо сказал:

– За ваше дело, матушка, я, к сожалению, взяться не могу, так как завтра возвращаюсь в Москву. Билет в кармане.

– Может, погодишь? За нами не пропадет… Хошь деньгами, хошь натурой, сало там… – Старушка с мольбой смотрела на адвоката.

– Увы, моя жизнь расписана по часам. Себе не принадлежу, – горестно вздохнул Шеманский. – Здесь тоже есть прекрасные адвокаты, молодые, энергичные. Почему бы вам не обратиться к их помощи?

– Пустое, – безнадежно отмахнулась Давыдова. – Кузька враз их охмурит, как Дурдакова. Самогончик, поди, ведрами варит…

– Простите, у нас, с вашего позволения, конфиданс. – Защитник, подхватив Чижака, увлек его подальше от надоедливой старушки.

Давыдова, сокрушаясь и охая, побрела по коридору в поисках собеседника. Ей позарез нужно было с кем-нибудь поговорить. У открытой двери стоял, прислонившись к косяку, Геннадий Васильевич Седых. Он молча курил, выпуская дым на улицу и задумчиво глядя на редкий затихающий дождичек.

Дарья Александровна тихо остановилась рядом. Геннадий Васильевич вопросительно посмотрел на нее.

– Гляди, как обернулось, – хихикнула она, не зная, как завязать разговор. – Подкидыш-то не родной, оказывается. Арестант то есть. Расскажу – не поверят…

Седых строго посмотрел на нее:

– А ты, Александровна, прикуси язык. – И, подумав, добавил: – Помелом своим разнесешь, а тут судьба человека.

– Не боись, – обиделась старушка, – понимаю.

Они посторонились, освобождая дорогу Холодайкину, в длинном, до пят, сером плаще с капюшоном. Врио прокурора, стряхивая с себя воду, задержался возле Седых:

– Каким ветром, Геннадий Васильевич?

– Так, по пути, – неопределенно ответил тот.

– А-а… Вера Петровна как?

– Нормально.

– Кланяйся. Пусть бережет себя.

– Спасибо.

– Приговор не зачитывали?

– Вроде бы нет…

Холодайкин хотел было еще что-то спросить, но раздумал и прошел в здание.

Потом в помещение суда торопливо прошли родители Зины Эповой и с ними Иван Никанорович Азаров. Он выглядел еще более постаревшим.

Зина отвела своего отца в сторону и стала ему выговаривать что-то злым шепотом.

Петр Григорьевич сконфуженно пожимал плечами и оправдывался:

– Не знал я, Зиночка, что они так это всерьез воспримут… А потом, с меня слово взяли, чтобы все как есть сказал… – Эпов сокрушенно почесал затылок: – Эх, глупая моя голова…

– Теперь его засудят, – всхлипнула Зина.

– Бог не выдаст, свинья не съест, – сказал Эпов. – Ну, виноват я, виноват… Ты уж не растравляй мне сердце. Пошли к вашим. И вытри глаза.

Они подошли к змееловам.

– Что Мария Тимофеевна? – тревожно спросила Анна Ивановна у Азарова-старшего.

– Лежит. Все сюда хотела. – Азаров грустно покачал головой. – Незачем. Отпустят Степу – и так встретятся. А нет… – Старик замолчал, еще больше ссутулясь.

– Каков? – Петр Григорьевич Эпов зло кивнул в сторону Клинычева, сидевшего в одиночестве в пустом зале. – Ужом прикидывался, а укусил, как змея…

– Это точно, – подхватила Клавдия Тимофеевна.

Ожидание было тягостным. И чтобы как-то развеять тяжелую атмосферу, Веня начал рассказывать:

– Между прочим, Петр Григорьевич, в Душанбе произошел любопытный случай. Одна гражданка подружилась с ужом. Он заполз к ней через щель в полу. Молоком кормила, разной другой пищей. Эта женщина часто и надолго уезжала. Кажется, геологом была. И когда возвращалась из экспедиции, у́ж тут как тут. – Заметив, что Эповы проявили интерес к его рассказу, Чижак продолжал оживленнее: – Понимаете, даже скучал. Женщина так привязалась к своему ужу, что разрешила ему спать на одеяле. Короче, так они подружились, что она его в сумочке на работу носила, ходила с ним в кино, в гости. – Анна Ивановна строго посмотрела на Чижака: не завирайся, мол; Веня, перехватив ее взгляд, смутился. – То есть на работу носила другая женщина и другого ужа… А этот, значит, был у нее в доме, как бы вроде собачки или кошки. Однажды к женщине пришел ее друг, биолог. И что вы думаете? Это был не уж, а гюрза. Очень ядовитая змея.

– Да ну! – воскликнула Клавдия Тимофеевна.

– Я нечто подобное читал, – подтвердил Шеманский. – Кажется, в «Неделе».

– Но самое главное, – закончил Вениамин, – когда эта женщина забила дырку в полу, чтобы гюрза не могла к ней проникнуть снова, бедная змея умерла от тоски. Нашли под полом.

– М-да, – задумчиво произнес Эпов. – Гады, они, выходит, лучше иных людей оказываются…

– Наверное, волки говорят: «Люпус люпини гомо эст», – усмехнулся адвокат.

– Как это понимать? – спросил Петр Григорьевич.

– «Волк волку – человек», – пояснил Шеманский.

– Ага, – поразмыслив, кивнул Эпов. – Ругательно, значит. Да, уж волк волку плохого не сделает. А некоторым людям дай только волю – готовы ближнего…

– Прямо уж все и такие, – возразила ему Клавдия Тимофеевна.

– Некоторые, говорю, – сказал Эпов.

– Несовершенность человека всегда волновала лучшие умы всех времен и народов, – назидательно заметил Шеманский. – Нам дано очень много, но мы с себя спрашиваем слишком мало. В этом и состоит парадокс сознания. Потеряв биологические рамки, мы еще не научились побеждать свои страсти.

– А как это можно победить страсть? – спросил Чижак. – Без любви, например, нельзя.

– Страсти нужны, конечно, но в пределах разумного, мой увлекающийся друг, – поднял палец адвокат. – В пределах гласных и негласных законов человеческого общения. Гармония – наша светлая мечта. Иначе – апокалипсис, а конкретнее – молекулярный, а может быть, даже атомный распад всего живого и неживого, с такими трудами созданного старушкой Геей. – Он повернулся к Эпову: – То есть Землей.

– А что ей сделается? Она, сердешная, сколько на своем веку терпела! Вытерпит и нас с тобой… – Петр Григорьевич некоторое время помолчал и убежденно добавил: – Она все выдержит.

37

Уже целый час судьи не могли прийти к единому мнению. Совещательная комнатка с маленьким круглым столом посередине и с подслеповатым окошком, совершенно изолированная от мира толстыми стенами, была вся наполнена дымом.

Судья Паутов достал из коробки очередную папиросу и ловко зажег спичку, зажатую между пальцами этой же руки.

Заседательница Рехина демонстративно подошла к окну и открыла форточку.

– Афанасий Матвеевич, я все-таки настаиваю на обвинительном приговоре, – сказала она, усаживаясь на место. Ее полное мягкое тело явно не помещалось на маленьком казенном стуле.

Судьи были утомлены спором. Начинали нервничать. Сырость, заползавшая в комнатку, смешивалась с табачным дымом. Паутов изредка вставал, прохаживался, чтобы скрыть боль в суставах и старых ранах.

Савельева отстаивала свою точку зрения рьяно и твердо:

– А я не согласна. Все, что говорил прокурор, меня ни в чем не убедило. – Для подтверждения своих слов она стала зачем-то рыться в потрепанном уголовном кодексе, лежавшем на столе. – Совершенно справедливо говорил защитник, что бремя доказывания вины лежит на обвинении. Ведь вы же, Афанасий Матвеевич, сами нам об этом говорили на одной из первых лекций, повторяли, подчеркивали. Значит, выходит, на лекции одно, а в жизни другое?

Паутов невольно улыбнулся:

– Но я еще говорил, что председательствующий высказывается последним.

– Так вот, доказательства не убедительны, – снова заговорила Савельева. – Меня, во всяком случае, они не убедили. Даже наоборот. Я не слепая, вижу, какой человек сидит передо мной. Не виноват он, вот что я скажу.

– «Человек, человек»… – недовольно пробурчала ее противница Рехина. – Я таких вижу людей, что сроду не подумаешь, что они мошенники. И книги все знают, и одеты интеллигентно, а начнешь сверять по документам – жулик жуликом. Все норовят государство обобрать…

– Это потому, что вы инспектор райфо, – запальчиво перебила ее Савельева. – Вас проверять посылают по сигналам, вот вы и смотрите теперь на всех как на нарушителей. Вот вам и кажется, что все такие. А честных людей куда больше. Вы вот сами подумайте: мог ли Азаров совершить кражу, если он не жалеет денег и заботится о совершенно посторонних ему людях? Это я о стариках говорю. Вспомните, мы на прошлой неделе…

– Знакомая песенка, – отмахнулась Рехина. – У меня на этот счет глаз наметан. Каких только басен не наслушалась от разных жуликов: у него-де мать больная, и брату-свату он помогает… прямо Христос какой-то! А у самого частный автомобиль. Так и норовит побольше отхватить… Это с виду только благородные.

– Постойте, дайте мне сказать, – волновалась Савельева. – Мы на прошлой неделе слушали дело об отторжении части домовладения.

– Ну и что?

– Родной сын судился со своими законными родителями, которые всю свою жизнь отдали на его воспитание. Мать почти слепая: все глаза испортила, строча на машинке, чтобы он жил в достатке, да еще внучат поднимала, пока он в армии служил. И этот негодяй отнимал у матери с отцом часть их же дома! Ему бы я вынесла приговор не задумываясь. Подлец и есть подлец.

– Так разговаривать нельзя! – Рехина обратилась к Паутову: – Афанасий Матвеевич, она ведь не по существу. Вы хоть свое слово скажите.

– Повторяю: мое слово последнее, – сказал Паутов. – А по существу действительно надо. – Он посмотрел на часы. Все его планы на сегодняшний день рушились. Он собирался сходить к врачу, потому что ревматизм допек его окончательно. Надо было еще съездить в хозяйственный магазин, там шифер привезли. Жена договорилась насчет машины, но вряд ли теперь он что-нибудь успеет. Придется перенести заботы по дому на завтра. – Вы сами придете к какому-нибудь знаменателю? – спокойно спросил он у народных заседателей.

– Что здесь думать – не виновен, – поспешно отозвалась ткачиха. – Я хоть сейчас подпишу оправдательный приговор.

– Опять за свое! – сердито проговорила фининспектор. – Факт преступления есть? Есть!

– Но состава преступления нет!

– Да за одну халатность ему положено по статье.

Паутов улыбнулся:

– Да, выучил я вас на свою голову, теперь так просто не договоришься…

– И правильно! – обрадовалась Савельева. – Ведь вы только посмотрите на доказательства. Все улики – косвенные. Вот вы скажите мне, – обратилась она к Рехиной, – хоть одну конкретную улику, показывающую, что яд взял Азаров!

– А деньги? Это раз.

– Врет Клинычев.

– Зачем ему врать? – удивилась Рехина.

– Рыльце у него в пушку, вот почему. Под следствием он.

– Вот именно, теперь ему скрывать нечего. И проходит он по другому делу. Между прочим, подсудимый сам признал, что дал деньги Клинычеву.

– Всего триста рублей, что ему дала Рославцева.

– Это нам не известно, – сказала Рехина.

– Значит, надо допросить Рославцеву, – подытожила Савельева.

– Только время оттягивать, – возразила Рехина.

– Афанасий Матвеевич! – взмолилась Савельева. – Помогите нам разобраться!

– Пишите, что виновен, – настаивала инспектор райфо.

– Я такой приговор подписывать не буду! – заявила ее противница. – Докажите, докажите мне!

Афанасий Матвеевич примирительно поднял руку:

– Спокойней, спокойней. Вы вот о чем подумайте: все ли сделано следствием? Нет ли прорех, неувязок? Лично мне многое так и осталось неясным. Я согласен, что надо допросить Рославцеву. Действительно ли она давала деньги Азарову?

– Вы хотите сказать, что надо послать. Дело на дополнительное расследование? – спросила Савельева.

– А вы другого мнения? – в свою очередь задал вопрос Паутов, поглядев на женщин.

– Я не знаю, что там и как, но Азаров не виноват! – убежденно отрезала Савельева.

– Виноват, моя милая, еще как виноват! – с улыбкой проговорила Рехина. – Подумайте сами, кому еще быть виноватым, и нечего без нужды возвращать на доследование.

Спор между ними вспыхнул с новой силой.

38

Василий свернул в лес и, не обращая внимания на безнадежно раскисшую колею, гнал машину вовсю, то и дело рискуя врезаться в толстенный ствол какого-нибудь столетнего кедра.

Видавший виды ГАЗ-51 отчаянно буксовал, скрипел, как несмазанная телега, ныряя из одной колдобины в другую, на поворотах выписывал такие загогулины, что дух захватывало, но окончательно из повиновения водителя не выходил.

Транзисторный приемник, бессменный друг Василия, орал на полную мощность, раскачиваясь под потолком кабины. Закончили передавать спортивные новости, и Пузырев хотел выключить приемник, но не было возможности оторвать руку от руля. Затем диктор объявил следующую передачу – обзор утренних центральных газет.

Пузырев словно слился с рулем и дорогу скорее угадывал, чем видел сквозь заляпанное грязью ветровое стекло, по которому судорожно скользили, размазывая красноватую глину, «дворники».

Вдруг до сознания Василия долетела знакомая фамилия «Рославцева». Он вслушался в ровный далекий голос диктора.

«…В своем очерке специальный корреспондент «Комсомольской правды» рассказывает об опасном и благородном труде герпетологов. В статье также поднимается вопрос о бережном отношении к природе, к ее богатствам, затрагивается проблема разумного и научного подхода к сохранению редких и полезных для человека животных. Под рубрикой «Вести с полей» газета помещает корреспонденцию…»

Вася пожалел, что не все услышал, но его мысли были заняты только тем, чтобы ни в коем случае не застрять. Встать на секунду означало завязнуть надолго. Здесь, в глухомани, рассчитывать на чью-либо помощь нечего. Какой дурак полезет в эту непролазную хлябь…

Каково же было его удивление, когда он заметил продирающийся ему навстречу «козел».

«Повышенной проходимости, подлец…» – с завистью подумал Вася, увидев, как уверенно и ровно шла машина с высоко поднятым над землей кузовом.

Разминуться на размокшей дороге было делом трудным. Вася решил не уступать и не снижал хода. Он чувствовал за собой это право, так как спешил по очень важному делу. Потом, он здесь как-никак хозяин, так что пусть малый посторонится.

«Козел» предупредительно мигнул фарами, давая понять, что тоже не собирается уступать путь. Остановились радиатор к радиатору. Вася высунулся из кабины и так ярко сформулировал свое мнение о шофере «козла», что тот и его машина должны были от стыда провалиться сквозь землю. Пузырев начал было развивать свою мысль, но осекся, увидев, что рядом с водителем сидит… Ольга Рославцева.

Ее голова показалась над приоткрытой дверцей.

– Вася, друг Пузырек, здравствуй! Как там, Вася? Уже? – крикнула она, стараясь перекрыть шум двух моторов.

– Привет! – Вася смутился. Ему было стыдно за историю с полозом, за ругань. – Нет еще, – покачал он головой.

– А ты куда? – спросила Оля.

– На базу за теплыми вещами для него… И назад.

Она сразу поняла, для кого «него».

– Я с тобой, – немного поколебавшись, сказала журналистка. Она нагнулась к шоферу, сунула деньги и решительно выскочила из машины.

В брючном костюме, в красивых туфлях, она стояла по щиколотку в мокрой траве, прижимая к себе большой желтый портфель, и растерянно озиралась, не зная, как пробраться в кабину грузовика через жирную вязкую грязь.

Вася спрыгнул на землю и протянул ей руку:

– Давайте через мое место.

Пока «козел» пятился задом, Пузырев наскоро вытер тряпкой стекло.

Он почувствовал себя страшно неловко из-за того, что рядом сидела знаменитость, которой он причинил столько хлопот в последний вечер пребывания в экспедиции. Он нетерпеливо следил за разворачивающейся машиной и, как только дорога открылась, с силой нажал на акселератор.

Визжа двигателем, разбрасывая вокруг себя веер грязи, ГАЗ-51 сорвался с места.

Оля накинулась на Пузырева с расспросами:

– Неужели действительно так серьезно, как мне рассказывал отец? Что Степану инкриминируют? Он хоть в чем-нибудь виноват?

– Шьют ему дело, это точно. – Вася хмуро вглядывался в дорогу. – Надо же на кого-то повесить… А Степан не виноват.

– Я тоже так думаю, – быстро согласилась Ольга. – Но какая у них зацепка против него?

– Триста рублей. – Шофер посмотрел на Рославцеву. – Вначале Степан не говорил, откуда они у него взялись. А потом сказал, что вы ему дали, а прокурор не верит.

Оля схватилась за голову:

– Боже мой, из-за этих несчастных денег! Неужели мои триста рублей сыграли такую роль?

– И они тоже.

– Боже, как глупо! Я его попросила достать при случае несколько шкурок на шубу… Всего-навсего… А еще?

– Нашли какой-то пузырек со Степановыми отпечатками. Из-под яда.

– Ну, и…

– Ерунда. Яд Степан давно пересыпал в другой флакон. Потом, во время следствия, к вам хотел лететь в Москву. Сцапали на аэродроме.

– Понимаю, понимаю, – поспешно сказала Рославцева. – А явных доказательств у них нет?

– Дисциплину расшатал… – усмехнулся Вася. – В город отлучался. Мало при нем гадов ловили…

– Нелепость какая-то! – воскликнула Оля. – Вы-то всё могли объяснить! Азаров, наверное, не мог все-таки похитить яд!

Василий сердито посмотрел на Рославцеву:

– «Наверное»! И вы так можете говорить о нем?

Оля растерялась:

– Ну, я его не знаю так хорошо, как вы…

– А он вас знает! – резко бросил Пузырев. – И верит. А между прочим, на вас Холодайкин тоже собирался вначале дело завести! И если бы не Степан…

Оля кивнула:

– Ты прав, Вася. Я сказала не подумав. Давай не будем ссориться.

– А, что теперь… – махнул рукой Пузырев. – Как вот Степе помочь?

– А вы писали куда-нибудь? В Москву, например?

– Писали. Адвоката столичного оплатили… Шеманский. Может, знаете?

– Нет. А он что?

– Здорово сказал о Степане. Дал очкарику прикурить.

– Какому очкарику?

– Прокурору.

Оля понимающе кивнула. Два желтых вагончика теперь были видны издалека, потому что листья с густого кустарника, окружавшего полянку, облетели.

– Легко вы одеты. – Вася заметил, что Рославцева зябко поеживается. – Может, прихватить какую-нибудь кофточку?

– Если можно. Да, кстати, если моя куртка цела. Синяя, с вязаным воротником.

– Конечно, цела. Висит себе, как оставили. – Пузырев остановил машину, не заглушая мотора. – Вы посидите, я сам сбегаю, – сказал он, спрыгивая на землю.

Через минуту он вернулся, держа в руках узел с вещами Азарова и Олину куртку, тщательно вытер сапоги о траву и залез в кабину.

– Она?

– Да, спасибо. – Рославцева накинула куртку на плечи. – Подумать только: вот так решается судьба человека! Как все глупо, до безумия глупо…

Василий тревожно посмотрел на часы:

– Надо успеть. – Он тронул машину. – Я эту дорогу как свои пять пальцев знаю, так что вы не бойтесь…

– Я и не боюсь, – кивнула Оля.

Снова натужно, на последней ноте заныл мотор, грузовик помчался по лесу, повторяя изгибы дороги, принимая на себя все превратности и опасности коварного пути.

Вася изредка поглядывал на Рославцеву, замечая каждый раз ее тревожный и настороженный взгляд вперед.

Люди и машина словно вздохнули, выбравшись наконец на шоссе. Дождь перестал. Но от этого стало почему-то холоднее.

– Вы самолетом? – спросил Вася, но Оля поняла, что его интересует, зачем она приехала.

– Да, самолетом. Как только узнала про ваши дела, сразу на аэродром… И, как назло, такая погода. В течение полутора суток просидели в Омске. Как сюда прорвались, просто не знаю!

– А мне еще поезд встречать, – сказал шофер. – Начальство едет.

– Какое?

– Замдиректора института. По Анванину душу. Зверь, говорят, а не человек… Короче, веселого мало. Закроют нас, это точно…

– Какая обида! И как все глупо получилось! А ведь такие люди, как Анван, редко встречаются, – вздохнула журналистка. – Надо поднять всю общественность.

– Недавно по радио передали. – Василий кивнул на транзистор, болтающийся у них перед глазами и издающий вкрадчивые вздохи блюза. – Ваша статья… Как будто о нашей экспедиции.

– Вышла? – радостно встрепенулась Ольга.

– Я не все услышал. Дорога, сами видите, какая…

– Все-таки дали!

– Обзор центральных газет…

– Столько времени тянули! Я ведь ее еще до отъезда в Италию сдала. В самолете, в основном, и набросала, когда от вас летела. У нас ведь тоже волокитчики есть, – как бы оправдываясь, сказала Рославцева. – Пока согласовали, проверили, выслушали мнение…

– Понятно, – кивнул Пузырев. – Так вы все как есть описали? – Он с любопытством глянул на Ольгу.

Она, уловив незаметный упрек в его словах, подумав, спросила:

– Обижаются на меня ребята… ну, что я сказалась Гридневой?

– Как сказать, – уклончиво ответил Вася. – Видать, у каждого своя работа. Если бы не эта история…

– Мне чертовски не по себе. Стыдно перед вами, – сказала Оля. – Честное слово!

Василий пожал плечами и ничего не ответил.

– Зареклась! Больше никаких водевилей с переодеваниями.

– Вас как-то один человек спрашивал, не назвался. – Пузырев переменил тему разговора.

– Какой?

– Я не видел. Степан видел. И этот, Клинычев, чтоб ему пусто…

Ольга задумалась, вспоминая.

– А! Так это Сикорский. Наш корреспондент. Он тоже здесь был по заданию. Не хотел меня раскрыть, вот и не назвался.

– Понятно… – кивнул Вася. – Вам не холодно? А вы в рукава куртку наденьте. Все теплее.

– Верно, – улыбнулась Оля. Она надела куртку в рукава, застегнулась на все пуговицы.

Пузырев осторожно обогнул две телеги, груженные мешками с картофелем, и свернул в узкую улочку, в конце которой возвышалась башня из красного кирпича с конической железной крышей.

– Вася! Вася! Гони что есть силы! – вдруг крикнула Ольга, схватив его за рукав. Машина сделала опасный зигзаг.

Шофер недоуменно глянул на изменившееся лицо Рославцевой.

– Что случилось?

– Не понимаешь, что ли? Скорей! Я виновата! Умоляю, скорей! В суд быстрее! – Голос у Ольги сорвался. – Что я наделала, что я наделала! Все из-за меня, дуры…

Василий выжал педаль газа до упора. Испуганно кудахтали куры, разлетаясь в разные стороны перед самым радиатором, зашедшиеся в истошном лае собаки преследовали по пятам взбесившуюся машину.

Еле удерживая грузовик на поворотах, Пузырев отчаянно гнал его к зданию суда. Оля выскочила из кабины и побежала в зал заседаний, в котором по-прежнему сиротливо томился Клинычев.

– Где они? – на ходу спросила Рославцева у девушки, секретаря суда.

– Кто? – удивилась та, рассматривая сверхмодно одетую корреспондентку, взволнованную, с растрепанной прической.

– Судьи.

– Совещаются. А вы, гражданка, обождите лучше в коридоре… Постойте, постойте! Туда нельзя!

– Как нельзя? Мне нужно! Ведь я виновата…

Девушка бросилась за Рославцевой, опрокинув стул, но корреспондентка уже прорвалась в святая святых народного суда – в совещательную комнату.