Текст книги "Змееловы (с иллюстрациями)"

Автор книги: Анатолий Безуглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

39

– Что с тобой? – остановил Веня Чижак Василия, бегавшего по зданию суда в поисках Оли.

– Не знаю… – Вася был сам до того ошеломлен, что только часто-часто моргал глазами. – А где она?

– Что такое? – подошла встревоженная Анна Ивановна.

– Кто она? – спросил Чижак.

– Ну, Гриднева, то есть Рославцева. Сюда забежала, только с другого хода… Кричит – жми на всю железку, я виновата, все из-за меня… – Вася сунул Чижаку узел с вещами Азарова и добавил: – Может, она того? – Он повертел пальцем около виска.

Члены экспедиции в недоумении переглянулись.

– Поезд! – спохватилась Кравченко. – Вася, поезд!

Совершенно сбитый с толку Вася побежал к своей машине.

Остальные бросились в зал суда.

У Васи не выходило из головы странное поведение московской журналистки. Он машинально вел машину к железнодорожному вокзалу, автоматически соблюдая все правила дорожного движения. Он даже снизил скорость у соответствующего знака на совершенно пустом шоссе, чего с ним не случалось за последнее время.

Перед небольшим зданием станции одиноко стоял милицейский мотоцикл с коляской, пышно цвели хризантемы и георгины на запущенной клумбе, и на стене призывно блестела свежевыкрашенная дощечка с указателем: «Буфет».

Ноги Пузырева сами собой повели его в буфет. В мозгу совершалась самостоятельная работа без участия сознания и воли: кружка пива – пять минут, бутерброд с селедкой – две минуты. Итого семь минут. Поезд подойдет через одиннадцать минут.

В голове мучительно ворочался вопрос: что за очередной фокус собралась выкинуть Ольга Рославцева?

Буфет по случаю дождя и будней встретил его пустыми столиками. Сиротливость этого обычно людного и веселого заведения особенно подчеркивали три ряда начисто вымытых пивных кружек, переложенных алюминиевыми подносами, возвышающимися на стойке возле грустной буфетчицы.

Завидев Васю, она радостно крутнула ручку, и тяжелая струя ударила в давно уже стоявший под краном граненый сосуд.

– Подожди, смотри, какой быстрый! – пожурила она Пузырева, потянувшегося к кружке. – Пеной не напьешься.

– Спешу, Тося, – буркнул шофер экспедиции.

– Успеешь. – Буфетчица обнажила в улыбке ряд крепких редких зубов. – Женишься – поспешай.

– Владивостокский встречаю, – сказал Вася, сдувая с кружки тягучую пену.

– Опаздывает на полчаса.

– Не врешь? – недоверчиво посмотрел на нее Василий, припадая к пиву.

– Врать мне выгоды нет. Еще одну или две?

Вася, не отрываясь, докончил пиво и только тогда откликнулся:

– Две. И селедочки. Пару бутербродов.

Тося обиженно стала вытирать посуду: Вася явно ее игнорировал, а ей страсть как хотелось расспросить его про суд. Выждав минуту-другую, она не выдержала и, налив еще кружку, подошла к нему.

– Угощаю, – сказала буфетчица, подсаживаясь к столу.

– Я сам кого хошь угощу, – ответил Василий с полным ртом.

– Ишь какой купец гороховый выискался! – Тося поднялась, забирая кружку.

– Садись. А кружечку поставь. – Вася подумал и добавил: – Выпей со мной.

– Не уважаю. Какой срок-то дали? – поспешила с вопросом Тося.

– Пусть только посмеют! – Вася сжал ручку кружки. – Мы до самого товарища Руденко дойдем.

– До какого Руденко? Что в облпотребсоюзе?

– Эх, глухая окраина России! – с интонацией Чижака протянул Вася. – Генеральный Прокурор Союза! Понимать надо!

Тося с уважением посмотрела на Пузырева и понимающе кивнула головой.

– Значит, суд еще не кончился? – осторожно спросила она.

– Может, кончился, может, нет. Разве это важно? – философски заметил Василий. – Обидно, понимаешь, что всякая дрянь на свободе гуляет, а человек… ты усекаешь? Человек! Настоящий человек!.. «Природа-мать, когда б таких людей ты иногда не посылала миру…»

Пузырев забыл, что хотел сказать, махнул рукой и залпом допил кружку.

В буфет зашли два молодых парня в засаленных комбинезонах. Тося с неохотой направилась к прилавку.

После двух кружек мысли в голове Василия обрели острую направленность.

Он вспомнил Рославцеву в модном костюме: брюки, как у морячка, клеш, длинный не то пиджак, не то сюртук с широким поясом и бляхой… Чудно́! А давеча, в первый раз, скромненькая бабеночка, в дешевеньком спортивном костюмчике, как все нормальные девчонки… Хорошо, что сама теперь понимает, что незачем ей было театр устраивать. Отрапортовалась бы, кто есть на самом деле, так встретили бы еще лучше. А там пиши себе на здоровье, свой хлеб с маслом зарабатывай. Нам не жалко.

Может быть, журналистка в Степу Азарова влопалась? По-настоящему? А яд на самом деле умыкнула она… А то с какой стати она бы кричала, что виновата?

Эта идея показалась Василию интересной. Да, ее надо было обмозговать.

Пузырев отпил еще полкружки. А что? Почему бы и нет. Сухой яд – своего рода валюта. Мало ли маменькиных и папенькиных сынков в этом деле замешаны. Тем более в Москве. В какой-то картине даже показывали. Вот только название он забыл. Но совесть, видать, в девке заговорила. Как представила Степана в тюрьме, не выдержала. Сейчас, наверное, в суде исповедуется. Наломают дров не думая, а когда очухаются, готовы до любого унижения дойти, лишь бы воротить прежнее…

Василий прикончил третью кружку и закурил, не обращая внимания на плакатик «У нас не курят». Какой-то умник карандашом внизу добавил: «Только фраера».

Буфет стал потихонечку наполняться народом: закончился рабочий день. Тося только успевала наливать. Пару раз она бросала в сторону шофера свой улыбчивый взгляд, но, увидев, что Василий сосредоточенно пьет пиво, забыла о нем.

Когда последняя кружка опустела, Пузырев пришел к выводу, что Ольга Рославцева яд не крала. Да и не могла она сама это сделать, потому как человек она видный и ей это ни к чему – срок получать. Папа все-таки адмирал, а мама – о маме и говорить нечего, весь Советский Союз знает.

Но она, то есть Ольга, могла сболтнуть кому-нибудь, что у них в экспедиции можно легко стибрить махонький флакончик, который стоит четыре тысячи с гаком. Журналисты вообще болтливый народ. Благо Степан вообще, кажется, не запирал свой несгораемый ящик. И вот нашелся какой-нибудь хмырь и увел из сейфа яд. И база частенько оставалась без присмотра. А ворюга, наверное, тот самый, что Ольгу спрашивал.

Уборщица убрала перед Васей стол и составила на поднос пустые кружки. Пузырев закричал:

– Куда, бабуся! Мне, может, повторить надо.

– Ну и повторяй. А то расселся барином, а людям не хватает…

Шофер огляделся вокруг и тут только заметил, что в помещении много народу. Возле Тоси выстроился длинный шумный хвост мужиков.

Выхватив из рук уборщицы пару кружек, Вася пробился к самому прилавку.

Очередь зашумела.

– Две, – коротко бросил он.

– Тось, кончай без очереди отпускать! – возмутился один из парней.

– Человек повторяет! – накинулась на того буфетчица. – Ты, когда сам повторяешь, обратно в очередь становишься или нет?

Вася, принимая полные кружки, подмигнул ей и устремился за свой столик. На его месте уже сидел сухонький мужичишка и сосредоточенно отбивал маленькую, в пол-ладони, воблу о подоконник. Закончив это занятие, он оторвал от рыбешки голову и молча протянул шоферу, как самый дорогой и редкий подарок.

Вася машинально принял угощение, пристроился рядом и снова погрузился в мысли.

Да, именно так! Московская краля, то бишь корреспондентка, была наводчицей. Для своего дружка… Северцева, что ли? Вольной или невольной наводчицей. Вот почему она так заорала в машине и как чокнутая побежала к судьям. Вспомнила, кому натрепалась… Теперь понятно, куда делся совсем новенький электромоторчик из операционной, бензонасос и манометр. Впрочем, манометр, кажется, Вася сам загнал шоферу больницы…

Вдруг на Васино плечо легла рука. Он обернулся и увидел над собой улыбающееся лицо Семена Трудных.

– Здорово, Вася, не помешал?

У Васи сработал рефлекс: он незаметно отодвинул от себя початую кружку, словно она была не его.

– Да нет вроде бы, вот, закусываю маленько… – Вася вцепился зубами в рыбью голову.

Младший лейтенант посмотрел на пиво, потом на шофера.

– Понимаешь, теща приехала… Не подкинешь домой? Я на мотоцикле, а у нее чемоданов целый воз, растрясет.

Пузырев отрицательно покачал головой:

– Не могу. – Первый страх перед мундиром прошел, и в нем вдруг всплыла обида на милиционера за то, что тот задержал Степана в аэропорту. Вася считал Семена одним из виновников ареста бригадира.

Трудных растерялся:

– С машиной что?

– Бензонасос, – подтвердил шофер и демонстративно приложился к пиву.

– Не сосет? – недоверчиво спросил младший лейтенант.

– Ни в какую. – Вася принялся за вторую кружку; Семен Трудных посуровел. Вася это заметил и, чтобы смягчить свой отказ, пояснил: – Подумай сам, стал бы я пить за рулем?

Младший лейтенант пожал плечами и начал пробираться к выходу.

Пузырев, подмигнув соседу: знай, мол, наших, с нескрываемым торжеством наблюдал в окно, как Трудных загружал в коляску чемоданы, а сердитая пожилая женщина что-то выговаривала ему, кружа около мотоцикла, как наседка вокруг цыплят.

Несколько человек с чемоданами сели в небольшой рейсовый автобус, который лениво двинулся в город вслед за мотоциклом. Площадь снова опустела.

И вдруг до Васи дошло: поезд-то пришел! Он сорвался с места, сильно напугав своего соседа по столу, и выбежал на улицу.

От перрона медленно отходил пассажирский состав.

Василий обежал все комнаты и закоулки станции. Замдиректора института нигде не было. Вероятно, он уже уехал в город автобусом.

«Так ему и надо! – решил Вася. – И мне тоже так и надо! За семь бед один ответ», – думал он про себя, забираясь в кабину грузовика и со злостью нажимая на стартер. Только бы ему успеть в суд. Поглядеть на Степана. Когда теперь приведет господь свидеться? Экспедицию разгонят, это как пить дать. Степану срок припаяют… Эх, ну и жизнь, действительно, пошла! Опять искать другую работу. А ведь хорошие ребята попались.

Настроение у Васи было паршивое. Он подумал: «Тося – девушка стоящая… Эх, бросить бы пить, остаться здесь, в Талышинске, жениться на Антонине… Дело стоящее. Но как справиться с собой, поставить крест на «пузырьках»?»

Василий вспомнил свою жизнь в армии и удивился: не пил же ведь! Ну разве что самый чуток, на праздники, в общежитии у девчонок с камвольного комбината… Да, было время. И уважал себя. А теперь частенько стыдно в свою душу заглядывать…

Пузыреву стало почему-то жаль себя, жаль за то, что какая-то сила сильней его, та самая сила, которая навалила столько бед на Степана Азарова, которого он уважал, как никого больше.

Нет, что ни говори, а справедливости в жизни мало. Справедливость для Пузырева существовала в образе спокойной чистой речки, что петляла возле их деревни, в образе родной хаты, вымытой и выскобленной перед большими праздниками, в запахе запеченной в печи в горшке с молоком картошки, утреннего осеннего холодного леса.

И вдруг, как бы обращаясь ко всему этому, словно желая вернуть эти самые запахи, краски, дорогой и щемящий душу мир, Вася решил: если Степана оправдают, он бросит пить. И обязательно женится на Тосе. Уж он знает, как подойти к ней. Здесь мудровать не надо: женщины чуют, где верняк… А уж с Тосей он не позволит себе ничего постороннего.

С этими мыслями Пузырев подъехал к зданию суда, поставил машину и, пройдя по пустому коридору, с бьющимся сердцем приоткрыл дверь в зал.

Все стояли. Он незаметно прошмыгнул в помещение.

Ольга Рославцева была рядом с Анной Ивановной. Заплаканная, с потекшими ресницами.

Председательствующий зачитывал приговор.

Пузырев невольно вытянулся в струнку у двери.

– …«Азарову предъявлено обвинение в том, что он, будучи бригадиром герпетологической экспедиции Дальневосточного отделения Академии наук СССР, присвоил находившийся у него в подотчете сухой змеиный яд стоимостью в четыре тысячи двести сорок три рубля, – раздавался в полной тишине четкий спокойный голос Паутова. – В ходе дополнительного судебного следствия установлено следующее. Гражданка Рославцева, Ольга Никитична, работавшая в вышеуказанной экспедиции в качестве лаборантки, вечером 24 июля сего года занималась взвешиванием и фасовкой сухого гадючьего яда. В это время в лабораторию зашел шофер и механик экспедиции Пузырев. Желая пошутить над Рославцевой, он надел ей на шею небольшого живого ужа. Рославцева, решив, что это ядовитая змея, упала в обморок и находилась в состоянии глубокого шока до тех пор, пока находившиеся рядом сотрудники не привели ее в чувство. В момент сильного испуга Рославцева машинально положила флакончик с сухим ядом в карман своей куртки с вязаным воротником и, будучи в шоковом состоянии, забыла про него. В силу сложившихся обстоятельств Рославцева на следующий день, 26 июля, рано утром была вынуждена вылететь в Москву. Куртку с флакончиком яда она оставила в жилом вагончике экспедиции, и флакончик обнаружила сразу по приезде на базу и предъявила на настоящем судебном разбирательстве.

Показания Рославцевой подтверждены показаниями свидетелей, вещественным доказательством – флакончиком с ядом, предъявленным суду, и заключением экспертизы. На основании вышеизложенного, руководствуясь статьями 301 и 319 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР, народный суд Талышинского района приговорил:

Азарова Степана Ивановича оправдать и из-под стражи немедленно освободить».

ЭПИЛОГ

Вскоре после окончания суда экспедиция уехала из Талышинского района. Результаты ее деятельности с большим интересом встретили в научных кругах. Но об окончательных выводах говорить было рано – эксперимент продолжался.

Старики Азаровы, несмотря на то что на процессе узнали, что Степан не их сын, не изменили своего отношения к нему. Более того, после пережитого Степан стал им еще дороже.

Вася Пузырев, по его выражению, «приземлился в Талышинске навсегда». Он женился на Тосе, которая, чтобы муж не пользовался ее служебным положением, ушла из буфета. Но Вася и без того дал зарок не пить и, кажется, свое слово держит.

Холодайкин неожиданно для всех попросился на пенсию. Он давно имел право уйти на отдых по инвалидности. Теперь же, после дела Азарова, в котором он не смог до конца правильно разобраться, врио прокурора района решил «дать дорогу молодым».

Вера Петровна Седых отсрочила поступление в аспирантуру: все ее помыслы были о родившемся ребенке. Девочку назвали Аннушкой.

Ольга Рославцева опубликовала об экспедиции несколько нашумевших статей. Она регулярно переписывалась со змееловами и получала в ответ теплые письма.

Молчал только Степан, боясь, что Ольга узнает о его любви, догадываясь, что взаимности с ее стороны не будет.

Один человек был напрочь вычеркнут из жизни всех, кто имел отношение к этой истории, – Клинычев. О нем никто не вспоминал.