Текст книги "Змееловы (с иллюстрациями)"

Автор книги: Анатолий Безуглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

– Уважаемые товарищи судьи, – поднялся Шеманский. – Не имея возможности обратиться лично к Рославцевой-Гридневой, я прошу разрешения задать несколько вопросов государственному обвинителю. Сразу оговорюсь: вопрос касается только процедуры получения показаний. Я понимаю, моя просьба необычна. Но согласитесь, что допрос свидетеля произведен также несколько необычно. В моей практике это впервые. В вашей, вероятно, тоже.

Судья Паутов, посоветовавшись с заседателями, разрешил, предупредив:

– По существу, пожалуйста.

– Разумеется. Уважаемый товарищ государственный обвинитель! Вопросы, предложенные гражданке Рославцевой-Гридневой, составлены вами или в посольстве?

– Конечно, мной, – гордо ответил Алексей Владимирович.

– Благодарю вас, я удовлетворен. – Шеманский послал судьям свою очаровательную благодарственную улыбку.

После этого по ходатайству Холодайкина была допрошена Кравченко.

– Скажите, пожалуйста, – обратился к ней прокурор, – какого числа обвиняемый попросил у вас взаймы сто рублей, ссылаясь на то, что ему нужно послать своим родителям?

– Сейчас попробую вспомнить. Приблизительно числа двадцатого июля.

– Когда была обнаружена пропажа сухого яда?

– Тридцатого июля.

– После того как подсудимый взял у вас вышеупомянутые сто рублей, до тридцатого июля он получал в экспедиции какие-нибудь деньги?

– Нет.

– Он больше у вас не занимал?

– Нет, не занимал.

– У меня еще вопрос. Подсудимый часто называет вас «мать». Вы состоите в каких-нибудь родственных отношениях?

– Почти. У нас действительно отношения, как у сына с матерью.

Народная заседательница Савельева, расплывшись в улыбке, переводила взгляд со Степана на Кравченко. Холодайкин сдвинул очки на лоб и недоуменно уставился на Анну Ивановну.

– Как вас понимать? Если вы действительно состоите в родстве и это подтверждено документами, это одно дело. Если нет – совершенно другое. Я прошу дать объяснения.

Кравченко посмотрела на Степана. Он едва заметно кивнул ей.

– Это было в сорок пятом году, летом. Сразу после войны. С группой студентов я находилась в Ташкенте на практике после первого курса. Мы жили в старом городе, недалеко от Бешагача. Так называется рынок. Там я впервые увидела Степу. – Анна Ивановна поправила волосы. – Он пел песни, а калека-нищий, с медалью на заплатанной гимнастерке, собирал деньги. Людям старшего поколения эта картина знакома. Одним словом, война. Так вот, я сразу обратила внимание на эту странную пару. Меня ужаснул вид мальчика: в рваной одежонке, нечесаный, немытый, с цыпками на ногах. У калеки – синее лицо алкоголика, руки дрожат, весь в татуировке. Типичный уголовник. Целый час я стояла и слушала. У самой, поверьте, слезы на глазах. На следующий день я снова пошла на базар. Уж и не помню, как это случилось, схватила я мальчика за руку – и бежать. А калека за нами. Нож выхватил. На костылях, а мчался во всю прыть. Короче, отбила я мальчика. В милиции выяснилось, что калека на самом деле был спекулянтом и продавал из-под полы анашу. Это наркотик такой, вроде опиума. Ногу ему отрезало еще до войны, когда он занимался вагонными кражами… В общем, Степу определили в детдом. Он пошел в первый класс. Во время своей учебы в институте я бывала в Узбекистане каждое лето. Навещала его. Мы постоянно переписывались. После окончания института через два года я вышла замуж и предложила Степану приехать жить в мою семью. Но он ответил, что ищет своих родителей и обязательно их найдет. В последние годы мы довольно регулярно виделись. По роду своей работы я часто бывала в Средней Азии. Как-то он поехал со мной в экспедицию, когда уже учился в строительном техникуме. Как видите, стал змееловом. – Кравченко приложила руку к сердцу. – Ей-богу, я знаю его не хуже и отношусь с не меньшей любовью, чем к своим детям. Я всегда старалась быть Степе настоящей матерью, зная, что у него нет родителей…

– Вы сказали, что подсудимый пошел в сорок пятом году в школу. Сколько ему было тогда лет?

– Семь.

Холодайкин потер виски:

– А родители Азарова утверждают, что в сорок первом году ему было два года, когда они его потеряли. Выходит, в сорок пятом ему было шесть лет?

– Нет, ему было семь лет, я относила его документы в школу и была на торжественном празднике первого звонка…

Давыдова, искренне переживавшая все, что происходило в зале, не выдержала и сказала:

– Родители, поди, лучше знают…

Холодайкин обратился к суду:

– Здесь неувязка, товарищи судьи. Я прошу подсудимого дать необходимые разъяснения, потому что кто-то дал неверные показания – либо свидетельница Кравченко, либо родители подсудимого.

– Прошу прощения, – вскинул руку Шеманский, – у меня будет вопрос к свидетельнице Кравченко. (Председательствующий кивком разрешил.) Анна Ивановна, все работы с сухим ядом у вас производятся в особых перчатках?

– Да, обязательно. В хирургических перчатках, – ответила Кравченко.

– Благодарю. У меня все.

– Подсудимый, вы можете дать объяснение на вопрос обвинения? – спросил у Азарова судья Паутов.

Степан поднялся, долгим взглядом оглядел зал.

– Я разъясню. – Он сделал паузу. – Только у меня огромная просьба ко всем, кто здесь сидит. Чтобы об этом не узнали мои старики. Если можно, конечно. – Он посмотрел на судей. – Это не мои родители.

Давыдова охнула. Заседательница Савельева, расширив от удивления глаза, приложила ладони к щекам. Рехина обратила свое каменное лицо к Азарову.

– Получилось это так, – продолжал Азаров. – Они искали своего пропавшего сына много лет. Я тоже искал своих родителей. Писал во все инстанции. И вот четыре года назад нас свели в городском отделе внутренних дел города Смоленска. Я был уверен, что это мои родители. Так же думали и они. И в милиции были уверены, что я их сын. Что и говорить, это было здорово для всех. – Степан вздохнул: – Они хорошие люди, добрые. Пережили много. Я никогда не забуду нашу первую встречу. И сложилось у нас, как у всех. Дочка моя очень к ним привязалась. А уж они ее как любят… Мой запрос по поводу родителей долго ходил по разным учреждениям и городам. Два года назад, в Ташкенте, меня вызвали в милицию. И сказали, что мой отец погиб в сорок втором году под Москвой. Мать погибла при бомбежке. Нашлись и свидетели, с которыми я потом встретился. Все подтвердилось. – Он в упор посмотрел на Холодайкина. – Вы бы на моем месте открыли старикам правду?

Врио прокурора поерзал на стуле, ничего не ответив.

– Не мог я этого сделать. По-человечески не мог. Да и не хотел. Зачем? Я не знаю, как другие относятся к своим детям и внукам, а мои – роднее родных. Знать, что где-то живут близкие тебе люди… Я еще раз прошу, очень прошу… – Степан с мольбой посмотрел в зал. – Пусть они ничего не узнают. Если уж не сын, который попал на это вот место, то внучка для них – единственная отрада.

Степан замолчал. В зале наступила тишина.

– У вас есть еще вопросы к подсудимому Азарову? – спросил Паутов Холодайкина.

– Нет. – Врио прокурора сурово уставился в бумаги.

– А у защиты?

Шеманский поднялся:

– У меня вопросов нет. Я только хочу обратиться с ходатайством к нашему уважаемому суду: в целях высшей гуманности и человечности не фиксировать в документах последние показания обвиняемого. В том, что сидящие в этом зале не вынесут из этих стен признания Азарова, я уверен. – Адвокат пристально оглядел всех чуть прищуренным взглядом. – Но пути дальнейшего продвижения материалов в процессе неисповедимы…

Посоветовавшись с заседателями, Паутов сказал:

– Вы уже второй раз просите отойти от установленного порядка. Суд отклоняет ходатайство защиты. – Шеманский сел с таким видом, словно пытался совершить нечто благородное, но ему не дали; Паутов, переложив с места на место несколько бумажек, закончил уже совершенно неофициальным тоном: – Пакость можно сделать и так, без всяких документов.

– Это как пить дать, – отозвалась Давыдова.

Судья недовольно посмотрел на нее.

– Я прошу у суда разрешения задать несколько дополнительных вопросов свидетелю Клинычеву, – привстал врио прокурора.

Клинычев бочком выбрался со своего места и прошел вперед. Он встал так, чтобы не встретиться взглядом с Азаровым.

– Гражданин Клинычев, какого числа подсудимый дал вам взаймы триста рублей?

– Тридцатого июля, утром.

– Какими купюрами? – спросил Холодайкин.

– По двадцать пять рублей.

– А вы не заметили, это были последние деньги у подсудимого или оставались еще?

Клинычев приложил палец к виску, как бы вспоминая что-то. Потом некоторое время молчал.

– Кажется, отсчитал из пачки…

– Кажется или точно отсчитал? – спросил врио прокурора.

– Отсчитал, – поспешно подтвердил Клинычев.

Степан, покачав головой, вздохнул.

Присутствующие в зале зашушукались.

– Прошу соблюдать тишину! – потребовал судья.

– У меня больше вопросов нет, – сказал Холодайкин.

– Свидетель Клинычев, – тут же раздался мягкий голос адвоката, – вы вернули Азарову долг? И если вернули, то когда?

Клинычев невнятно пробормотал:

– Все собирался, хотел отдать… А потом его арестовали. Но я ему отдам… Обязательно отдам.

– Понятно, понятно, – покачал головой защитник. – Не будете ли вы так любезны ответить еще на один вопрос: для чего вам понадобилась вышеупомянутая сумма?

Холодайкин решительно поднялся:

– Я протестую! Подобные вопросы уводят суд в сторону.

Клинычев растерянно озирался.

– Вы хотите узнать у свидетеля что-нибудь по существу дела? – обратился к Шеманскому судья.

– Благодарю, у меня больше вопросов нет, – вежливо отозвался тот.

Клинычев, не глядя на своих коллег, поспешно возвратился на свое место.

Холодайкин снова, с разрешения председательствующего, обратился к Азарову:

– Подсудимый Азаров, для окончательного установления истины я прошу ответить, откуда у вас появилась после двадцатого июля такая крупная сумма денег, из которой вы дали взаймы Клинычеву триста рублей?

Степан молчал.

– Подсудимый, вам понятен вопрос? – настойчиво требовал прокурор.

– Понятен, – хмуро ответил Азаров. – Повторяю, эти триста рублей не имеют никакого отношения к делу.

– Я еще раз обращаюсь к вам с вопросом: где вы взяли деньги? – повторил Холодайкин.

– Товарищ Азаров! – не выдержала заседательница Савельева; к ней наклонился председательствующий и что-то шепнул на ухо. – Гражданин Азаров! – поправилась она. – Расскажите о деньгах. Вы облегчите положение и себе и нам. Если они не имеют никакого отношения к делу, как вы сказали, тем более, значит, можете рассказать.

В зале наступила тишина. Все смотрели на Азарова. После долгого колебания он наконец произнес едва слышно:

– Эти триста рублей оставила мне Гриднева. То есть Рославцева.

По залу прошел шумок.

– С какой стати? – спросил чуть насмешливо врио прокурора.

– Значит, доверяла, – спокойно ответил Азаров.

– Для какой цели?

– На сохранение.

– Почему же вы тогда молчали об этом? – спросил государственный обвинитель.

– Не хотел впутывать ее в эту историю.

Савельева улыбалась.

– Если это не ваши деньги, то как вы могли дать их Клинычеву? – не унимался Холодайкин.

– Он попросил их у меня на несколько дней, – спокойно сказал Азаров. – Я доверял ему…

Шеманский одобрительно наклонил голову.

– У меня к подсудимому все, – сказал Холодайкин. – Но я прошу суд еще раз допросить свидетельницу Эпову Зинаиду. – Получив разрешение от Паутова, Холодайкин обратился к девушке: – Скажите, пожалуйста, обвиняемый не просил быть посредником между ним и вашим отцом, предлагал что-нибудь продать Петру Григорьевичу Эпову?

– Нет, Степан Иванович никому ничего продать не предлагал, – ответила Зина. – И вообще он никакими махинациями не занимался. – Девушка бросила взгляде сторону Клинычева: – Не то что некоторые. Степан Иванович честный человек и… хороший.

– А вот ваш отец, – продолжал Холодайкин, – показал, что подсудимый предлагал ему яд. Что вы на это скажете?

Зина растерянно огляделась. Потом, взяв себя в руки, сказала:

– Он, то есть мой отец, сам сказал дома, что Степан Иванович сказал это в шутку… Вы сами подумайте… Глупо это все…

– У вас больше нет вопросов к свидетельнице? – спросил судья у Холодайкина; тот отрицательно покачал головой. – А у защиты?

– Всем, я думаю, ясно, что ответ свидетельницы Эповой исчерпывает сущность вопроса, – отозвался адвокат.

– Итак, – объявил Паутов, – суд решил: судебное следствие закончить и перейти к прениям сторон. Слово имеет государственный обвинитель.

Холодайкин надел очки и взял в руки исписанные листки бумаги.

– Товарищи судьи! Хищение социалистической собственности – это тягчайшее преступление, связанное с посягательством на экономическую основу Советского государства. Расхититель народного добра – опасный преступник, но степень опасности преступления еще более возрастает, если преступное деяние совершается лицом, непосредственно ответственным за сохранность доверенных ему государственных или общественных ценностей.

На скамье подсудимых находится бывший бригадир герпетологической экспедиции Азаров. Ему было поручено ответственное дело – хранение сухого змеиного яда, имеющего огромное значение для производства ценных лекарственных препаратов, призванных облегчить страдания многих и многих советских тружеников. Кроме того, как бригадиру ему доверили самое главное из наших богатств – человеческие жизни, которые он должен был оберегать путем соблюдения мер по охране безопасности труда. Пользуясь попустительством руководителя экспедиции, которая совершенно не контролировала действия бригадира, обвиняемый не пресекал случаи пьянства и халатного отношения к работе со стороны отдельных членов экспедиции, преступно небрежно выполнял правила охраны безопасности труда, в результате чего одного из работников укусила змея и он не был вовремя доставлен в больницу. Все это не могло не сказаться на работе всего коллектива, что видно из трудовых показателей за то время, когда подсудимый находился на посту бригадира. (Среди змееловов поднялся недовольный ропот; председательствующий постучал карандашом по стакану.) Азарову было выгодно расшатать крепкий, спаянный коллектив, чтобы через образовавшиеся прорехи в трудовой дисциплине устроить себе лазейку для совершения преступления. Он намеренно халатно относился к хранению сухого яда, доверяя ключи от сейфа людям, не имеющим на то права, а то и специально не запирал сейф по нескольку дней. И вот, создав благоприятную для себя ситуацию, обвиняемый похищает флакон с сухим змеиным ядом стоимостью в четыре тысячи двести сорок три рубля. Его изобличают следующие неопровержимые факты и улики. На предварительном следствии был найден флакончик из-под пропавшего сухого змеиного яда с отпечатками пальцев подсудимого, потерянного впопыхах, когда он перекладывал ворованное в другую тару. Других отпечатков пальцев на нем нет. За четыре дня до обнаружения пропажи обвиняемый проводит всю ночь в Талышинске, в результате чего у него появляется большая сумма денег в крупных купюрах, из которой он свободно отсчитывает триста рублей Клинычеву взаймы. Еще неделю назад у обвиняемого не было совсем денег, так что он одалживал сто рублей у свидетельницы Кравченко, чтобы послать своим родителям. Значит, эта крупная сумма появилась у него в период между двадцатым июля и днем обнаружения пропажи яда, то есть тридцатого июля. Далее. Имея меру пресечения, подписку о невыезде, чувствуя, что круг следствия смыкается, подсудимый пытается бежать из Талышинска на самолете, но его задерживают органы милиции. Подсудимый упорно отказывается признать себя виновным. Он скрывал от своих товарищей, сидевших без денег, что у него имеется крупная сумма, что открыло бы следствию глаза на его явную виновность. Но нашлись люди, которые пришли в прокуратуру и разоблачили преступника. (При этих словах Клинычев сжался на своем стуле.) В период предварительного следствия подсудимый вел себя грубо, непоследовательно, несколько раз изменял показания. И даже здесь, на суде, пытается укрыться за спину известного советского журналиста, выполняющего в настоящее время важное специальное задание центральной газеты за рубежами нашей Родины. Тем самым подсудимый хочет затянуть следствие, хорошо зная, что мы не можем в настоящее время проверить его показания путем личного допроса товарища Рославцевой.

Товарищи судьи! И хотя подсудимый пытался разжалобить нас рассказами о своих якобы благородных поступках в прошлом, касающихся свидетелей Азарова и Азаровой, преступление, совершенное им, нанесшее крупный материальный урон государству и лишившее тысячи больных целительных лекарств, требует вынесения сурового приговора. При определении меры наказания подсудимому прошу также принять во внимание то, что яд, попавший, может быть, в чьи-то еще более преступные руки, усиливает общественную опасность преступления. В силу этого прошу определить в качестве меры наказания подсудимому Азарову Степану Ивановичу в соответствии с Уголовным кодексом РСФСР десять лет лишения свободы с конфискацией имущества.

Когда Холодайкин закончил свою речь, у всех, кто сидел в зале, осталось тягостное, тяжелое впечатление. Вина Степана Азарова облачалась в зримую законченную форму.

Анна Ивановна до боли сжала пальцы рук. Зина Эпова с отчаянной тоской посмотрела на Азарова, которого, последние слова государственного обвинителя словно придавили к месту.

Члены экспедиции с надеждой поглядывали на Шеманского. Он невозмутимо поигрывал позолоченной авторучкой, излучая спокойствие и уверенность.

– Слово предоставляется защите, – объявил председательствующий Паутов. Он казался утомленным. Изредка прикладывал руку к левому плечу. Видимо, непогода давала знать о старой ране.

– Товарищи судьи! – начал адвокат. – В нашей стране справедливо принято называть писателей инженерами человеческих душ. Но и вы, товарищи судьи, с не меньшим правом заслуживаете носить это высокое звание. Какие только люди не проходят перед вами! Какие только судьбы не раскрываются на ваших глазах! Каждый человек, стоящий перед судом, приходит сюда своим особым и, как правило, неповторимым путем, обусловленным сложнейшим переплетением самых разнообразных обстоятельств в личной жизни и отношениях с окружающими людьми.

И кем, как не подлинными инженерами человеческих душ, надо вам быть, чтобы в течение непродолжительного времени общения со стоящими перед вами людьми суметь проникнуть в их души, разглядеть и постигнуть их истинный характер, моральный облик и вынести свое безошибочное суждение.

Шеманский говорил свободно, легко, без шпаргалки, сопровождая свою речь плавными выразительными жестами.

– Сегодня, товарищи судьи, перед вами предстал в качестве подсудимого человек редкой, отважной профессии, благородный и полный риска труд которого возвратил, возвращает и будет возвращать десяткам тысяч советских людей здоровье и, может быть, даже жизнь. Товарищи судьи! Позвольте мне начать с того, что следовало бы сказать в самом конце моей речи, после исследования всех доказательств по делу. Позвольте мне начать с конечного вывода: виновность Азарова не только не доказана, она опровергается материалами дела. Более того, само привлечение Азарова к ответственности является роковой ошибкой.

Когда конечные выводы обвинения и защиты полярны, то, казалось бы, может легко возникнуть то недоумение, о котором еще в прошлом веке писал известный бельгийский юрист Пикар в своем «Парадоксе об адвокате»: «По обе стороны судейского стола стоят два юриста, оба житейски и профессионально опытные, оба совершенно добросовестные. Почему же каждый из них искренне и убежденно по поводу одних и тех же фактов отстаивает взаимно исключающие взгляды?»

Но достаточно будет сопоставить выводы обвинения и защиты, чтобы стало очевидным: одна из сторон ошибается, и ошибается безнадежно глубоко!

Кто же из нас прав? Вам, товарищи судьи, предстоит разрешить этот вопрос, взвесив все доводы «за» и «против», подвергнув внимательной и объективной оценке собранные по делу доказательства.

Решение дела совсем не зависит от взлета красноречия. – Защитник признательно склонил голову в сторону врио прокурора. – Поэтому, возражая обвинению, я, со своей стороны, не стану словесным щитом заслонять подзащитного. Обнажение фактов, выявление их истинного смысла и скрывающейся за ними истины – вот цель моего участия в данном процессе.

Я считаю излишним говорить о том, какие удары неумолимой судьбы пришлось выдержать моему подзащитному в пору раннего детства: люди моего поколения хорошо знают, что такое война, голод и холод, потеря родителей, скитания. Я коснусь только двух фактов, которые, как яркий луч, освещают жизнь и характер Азарова. Будучи тринадцатилетним ребенком, он получает письмо от свидетельницы Кравченко, с которой его связывает больше чем дружба, с предложением стать членом ее семьи. Азаров отвечает ей, что она самый близкий человек для него на свете, но он ищет своих родителей и найдет их. – Шеманский поднял высоко над головой пожелтевший от времени листок бумаги. – Вот он, документ огромной человеческой силы! В нем почти невозможное для тринадцатилетнего ребенка благородство – он отказался от своей мечты жить в семье, где его любили бы и помогали строить свое будущее, в нем нежелание хоть чем-нибудь стеснить жизнь другого человека и твердость, целеустремленность характера. Другой факт. Узнав, что старики Азаровы не его родители, мой подзащитный не только скрыл от них это обстоятельство, но и сделал и делает все возможное, чтобы эти два пожилых человека дожили свою жизнь счастливо и в достатке.

Чуткость и понимание людей – вот что кроется за поступками Азарова, которые сторона обвинения представляет как преступление. Не халатностью, а безграничным доверием к своим товарищам по работе объясняется тот факт, что мой подзащитный оставлял иногда открытым сейф с сухим ядом, давал ключи от него своим коллегам. Не распущенностью, а заботой о судьбе друга можно объяснить отношение Азарова к нездоровому увлечению шофера экспедиции спиртными напитками. Нет, мой подзащитный не потакал ему! Наоборот, он сделал много для того, чтобы Пузырев стал меньше пить. А ведь куда проще было бы уволить человека с работы. Как настоящий человек Азаров пошел по трудному пути перевоспитания оступившейся личности. Мой подзащитный собрал и сплотил вокруг себя отличный слаженный коллектив, члены которого, за малым исключением… – Шеманский сделал паузу, все невольно посмотрели в сторону Клинычева, – проявили самые лучшие человеческие и трудовые качества. Благодаря этому и несмотря ни на что, как мне сообщили в Москве в соответствующих ведомствах, научные результаты экспедиции представляют огромную ценность. В этом немалая заслуга моего подзащитного.

Товарищи судьи, позвольте перейти непосредственно к фактам, на которых сторона обвинения выстроила свои шаткие и, я бы сказал, абсолютно иллюзорные доказательства. Говоря о том, что Азаров упорно отрицает свою причастность к преступлению, товарищ государственный обвинитель забывает, что именно на обвинении лежит бремя доказательства вины.

Треснувший флакончик, в котором первоначально хранился змеиный яд, никак не свидетельствует о вине Азарова. Подумайте только, зачем надо было преступнику пересыпать яд из одного флакончика в другой, точно такой же? То, что на нем имеются отпечатки пальцев только Азарова, вполне понятно: работа с сухим ядом производится в хирургических перчатках, через которые, как известно, – защитник повернулся к Холодайкину, – следы оставить нельзя. Естественно, переложив сухой яд в целый флакончик и спрятав последний в сейф, Азаров снял перчатки и выбросил пустую ненужную стекляшку голыми руками.

Теперь мы рассмотрим два факта, которые являются краеугольными в фундаменте обвинения. Откуда появились у Азарова вышеупомянутые триста рублей и его попытка нарушить меру пресечения. Азаров, которому гражданка Гриднева-Рославцева дала на сохранение вышеупомянутую сумму, а нам теперь ясно, что для нее это небольшие деньги, по чистоте душевной хотел выяснить то, что попыталось сделать следствие запросом в советское посольство в Италии. – Шеманский бросил взгляд на Холодайкина. – Он не хотел впутывать в историю несчастную, запутавшуюся в своей личной жизни молодую женщину, ибо для него она была Гриднева, со своей сложной судьбой, пускай придуманной, но убедительно сыгранной. Что Азаров намеревался скрыться, опровергается тем, что он честно и открыто сказал следствию, куда и зачем собрался лететь на два дня. Более того, он тут же дал номер московского телефона Гридневой-Рославцевой. И если вначале недоразумение, связанное с телефоном, служило доказательством его, Азарова, вины, то теперь оно служит ярким доказательством его правдивости.

Товарищи судьи, я не хотел особо останавливаться на показаниях свидетеля Клинычева. Но так как обвинение строит свои выводы в большей своей части на них, я вынужден уделить им внимание. На предварительном следствии гражданин Клинычев первоначально ни словом не обмолвился о деньгах, взятых у Азарова и, кстати, еще не возвращенных ему. (Все присутствующие в зале смотрели на Клинычева, лицо которого то бледнело, то покрывалось густой краской.) Он умалчивал о своем долге до тех пор, я подчеркиваю, до тех пор, пока дело о браконьерстве, в котором гражданин Клинычев проходит уже как подследственный, не приняло серьезный характер. Становится понятным, какие мотивы побудили его в ходе предварительного следствия представить моего подзащитного в невыгодном свете как человека и как бригадира, потому что бригадиром в это время был он, Клинычев. Его показания, что он видел у Азарова крупную сумму денег, высказаны им робко и под нажимом неблагоприятных обстоятельств. Это я прошу обязательно учесть. Клинычев сказал правду. Но правду не для истины. Правду, которая заведомо бросает тень на Азарова. Я не беру на себя ответственность утверждать, что Азаров идеальный человек. Так, видимо, нельзя сказать ни о ком. Да, у него есть свои недостатки. Но это частные стороны характера. Но, как подсказывает жизнь и поступки Азарова, о нем можно сказать: он честный, справедливый человек, имеющий недостатки. А показания Клинычева направлены на то, чтобы сказать: да, Азаров плохой человек, но у него есть свои отдельные хорошие стороны. Вот в чем кроется смысл показаний свидетеля Клинычева.

Товарищи судьи! Все доводы обвинения против Азарова не дают основания для вывода о доказанности вины моего подзащитного. Азаров понимает, что невиновный человек не может быть осужден. И этим порождено то внешнее спокойствие, с которым он держится на судебном заседании. Но, несмотря на это кажущееся спокойствие, было бы неправильно утверждать, что он без волнения ждет вашего приговора. Он не может не испытывать волнения. Ведь на предварительном следствии он также был убежден в своей невиновности, тем не менее не смог убедить в этом следователя и был предан суду. Но он верит, а вместе с ним верю и я, в то, что правда восторжествует. Эта вера, эта надежда ни на минуту не покидает нас здесь, в этом судебном зале. Вашим оправдательным приговором вы, товарищи судьи, не только вернете ему честное имя и свободу, но и укрепите его веру в торжество правосудия. О таком оправдательном приговоре я и прошу.

Защитник Шеманский, слегка поклонившись в сторону судейского стола, сел.

Чижак, с гордостью внимавший адвокату, забывшись, зааплодировал. На него зашикали, и Веня смущенно умолк. Судья Паутов бросил недовольный взгляд в зал.

– Предоставляется последнее слово подсудимому, – сказал он, когда снова наступила тишина.

Степан приподнялся и произнес всего одну фразу. От волнения у него срывался голос:

– У меня были ошибки в жизни и в работе, как наверное, у каждого человека, но поверьте мне, – он приложил руку к груди, посмотрел на судей открыто и прямо, – я не виновен.

Заседательница Савельева почему-то опустила глаза.

Председательствующий Паутов, поправив пустой рукав, выбившийся из кармана, бесстрастно, как автомат, провозгласил:

– Суд удаляется на совещание.

В зале задвигали стульями. Холодайкин положил очки в футляр, спрятал во внутренний карман пиджака и стал степенно, не торопясь собирать бумаги, не удостоив даже взглядом своего противника. Товарищи Степана бросились к двери, выстроились стенкой: милиционеры выводили Азарова. Анна Ивановна, не удержавшись, смахнула слезу и, пытаясь улыбнуться, кивнула Степану. Он, проходя мимо своих друзей, угрюмо бросил:

– Теплую одежду не прихватили?

– Потом, потом, – легонько подтолкнул его в спину милиционер, стараясь скорее пройти через строй людей.

В зале остались только секретарь суда и сиротливо сидевший Клинычев. Все потянулись в коридор, закурили. Заговорили о деле. Потом, спохватившись, Анна Ивановна воскликнула:

– Как же быть с теплыми вещами для Степы?

– Я съезжу, – с готовностью отозвался Пузырев. – Машина тут.

– Будь добр, Вася, сделай такое дело! – попросила Кравченко. – Постой! А как же быть с поездом? Ты успеешь встретить замдиректора?

– Подброшу Степины вещи – и на вокзал, чего там, – рассудил шофер.

– Вот напасть! – растерялась Анна Ивановна. – А, ладно. Езжай сначала на базу.

– Я мигом. Успею, – успокоил ее Вася и бросился к выходу.

Шеманский плавной походкой подошел к змееловам, стоявшим отдельной группой.

– Что же будет? Неужели засудят? – с ужасом повторяла Зина.

– Ну, ваше мнение? – с надеждой обратилась к защитнику Анна Ивановна.

– Будем надеяться, – уклончиво ответил тот. – Как говорится, мы предполагаем, а бог располагает. – Шеманский с достоинством огляделся, нет ли поблизости Холодайкина. – Скажу я вам, друзья, обвинение построено на песке. Бездоказательно! Элементарно. Впрочем, вы сами уловили это после его речи.

– И все же? – пытала его Анна Ивановна.

– В любом случае есть еще областной суд, Верховный суд республики. Надо будет, дойдем до Верховного суда, до Генерального прокурора.

– Значит, вы допускаете… – вздохнула Кравченко.

– Уважаемая Анна Ивановна, Фемида – дама с завязанными глазами. – Шеманский развел руками. – Вы знаете, что меня поразило? Здесь, в этой дыре, в ресторане подают красную икру! В Москве уже много лет не видел красной икры…

– Мы для вас достанем сколько хотите, – встрял в разговор Чижак.

– Мне бы ваши заботы! – Анна Ивановна хрустнула пальцами. – Скорей бы все кончилось.

– В случае успеха… – Жрец Фемиды галантно шаркнул ножкой, – вечером приглашаю в «Кедровый орешек». Так, кажется, называется здешний ресторан-люкс? – Шеманский лукаво улыбнулся. – Мой счастливый соперник, я имею в виду вашего супруга, далеко, и мы, – он заговорщицки подмигнул членам бригады, – сохраним все в тайне.