Текст книги "7том. Восстание ангелов. Маленький Пьер. Жизнь в цвету. Новеллы. Рабле"

Автор книги: Анатоль Франс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 59 страниц)

IX. Барабан

Жить – значит желать. И в зависимости от того, каким вы считаете свое желание – сладостным или мучительным, – вы сможете судить и о том, хороша жизнь или она дурна. Каждому из нас надлежит самому решить этот вопрос, основываясь на собственном чувстве. Рассуждать тут бесполезно, это дело метафизиков. Когда мне было пять лет, я хотел иметь барабан. Каким было это желание – сладостным или мучительным? Не знаю. Допустим, что оно было мучительным, поскольку являлось результатом лишения, и сладостным, поскольку вызывало в моем воображении желанный предмет.

Во избежание недоразумений сообщаю, что я хотел иметь барабан, но не имел ни малейшего желания стать барабанщиком. Меня не влекла ни слава, ни опасности, связанные с этим ремеслом. Хотя для своего возраста я был достаточно осведомлен о военных событиях во Франции, мне еще не приходилось слышать ни о юном Бара [170]170
  Бара – герой освободительных республиканских войн периода французской буржуазной революции конца XVIII в. Двенадцатилетний доброволец Бара, попав в руки к роялистам, несмотря на угрозы, воскликнул: «Да здравствует Республика!» – и был убит на месте. Конвент постановил воздвигнуть бюст Бара в Пантеоне.


[Закрыть], который умер, прижимая к сердцу барабанные палочки, ни о том пятнадцатилетнем барабанщике, который в битве при Цюрихе, раненный пулею в руку, все же продолжал бить наступление, получил затем из рук первого консула на одном из смотров, в десятый день декады, почетную палочку и, чтобы оправдать эту награду, пошел на смерть при первом представившемся случае. Выросши в мирные времена, я знал только двух барабанщиков – барабанщиков национальной гвардии, которые каждое первое января подносили моему отцу, полковому врачу 2-го полка, и его супруге поздравление с цветной виньеткой. На этой виньетке были изображены оба барабанщика, сильно приукрашенные, приветствующие в раззолоченном салоне какого-то господина в зеленом сюртуке и даму в кринолине с кружевными оборками. В действительности же у них были веселые глаза, длинные усы и красный нос. Отец давал им монету в сто су и предлагал выпить по стакану вина, которое им и подавала на кухне старая Мелани. Они залпом выпивали вино, прищелкивали языком и вытирали рукавом рот. Мне нравился их жизнерадостный вид, но все-таки у меня не было никакого желания сделаться такими, как они.

Нет, я не хотел быть барабанщиком. Скорее мне хотелось стать генералом, и если я страстно желал иметь барабан с черными палочками, то это из-за тысячи воинственных картин, которые были связаны у меня с этими предметами.

Тогда меня нельзя было упрекнуть в том, что я предпочитаю ложе Кассандры копью Ахилла. Я бредил оружием и битвами, я мечтал о резне, я непременно стал бы героем, если бы судьба, которая «стесняет наши мысли», позволила это. Она не позволила. Уже на следующий год она заставила меня свернуть с этого славного пути и внушила любовь к куклам. Несмотря на позор, павший на мою голову, я купил несколько штук на собственные сбережения. Они все нравились мне, но я оказывал предпочтение одной, по словам моей дорогой матушки, не самой красивой. Но зачем торопиться омрачать блеск славы четвертого года моей жизни, когда барабан был единственной вещью, о которой я мечтал?

Не будучи стоиком, я часто поверял свое желание лицам, способным его удовлетворить. Либо они делали вид, что ничего не понимают, либо отвечали так, что я приходил в отчаяние.

– Ты отлично знаешь, – говорила мне моя дорогая мама, – что папа не любит шумных игрушек.

Получив от нее отказ, в основе которого лежало чувство супружеской любви, я обратился с той же просьбой к тете Шоссон, которая отнюдь не опасалась причинить какую-нибудь неприятность моему отцу. Я отлично заметил это и именно поэтому рассчитывал получить то, о чем мечтал. К несчастью, тетя Шоссон была скуповата и дарила редко и мало.

– Что ты будешь делать с барабаном? – говорила она мне. – Разве мало у тебя игрушек? Полные шкафы. В мое время детей так не баловали, как сейчас, и мои маленькие подружки мастерили себе кукол из листьев… Ведь у тебя же есть прекрасный Ноев ковчег.

Она имела в виду Ноев ковчег, который подарила мне к прошлому Новому году и который сначала, должен сознаться, показался мне чем-то сверхъестественным.

В нем находились патриарх со своим семейством и по паре всех животных, какие только существуют в мире. Но бабочки там были крупнее слонов, что с течением времени стало оскорблять во мне чувство пропорций, и теперь, когда, по моей вине, четвероногие держались только на трех ногах, а Ной потерял свой посох, ковчег утратил для меня всю прелесть.

Как-то раз, когда я был простужен и сидел дома в ночном чепчике, завязанном под подбородком, мне пришло в голову сделать барабан и палочки из фаянсового горшка и деревянной ложки. Думаю, что получилось нечто в голландском стиле, в духе Броувера и Яна Стена [171]171
  …в духе Броувера и Яна Стена. – Адриэн Броувер и Ян Стен – голландские художники XVII в., писавшие жанровые картины (сцены в кабачках, деревенские праздники и т. д.).


[Закрыть]. Однако я обладал более изысканным вкусом, и к тому времени, когда старушка Мелани с негодованием отняла у меня горшок из-под масла и разливательную ложку, они уже успели мне надоесть.

Как-то вечером отец принес мне маленькую раскрашенную фигурку из неглазурованного фарфора, изображавшую Пьеро, который бил в большой барабан. Не знаю – быть может, он думал, что картинка заменит мне реальность, а быть может, просто хотел подшутить надо мною. Он улыбался своей обычной, немного грустной улыбкой. Так или иначе, но я принял его подарок без всякого удовольствия, и эта фигурка, очень неприятная на ощупь, внушила мне внезапное отвращение.

Я уже потерял надежду получить предмет моих желаний, как вдруг ясным летним днем, после завтрака, матушка нежно поцеловала меня, велела быть умницей и, протянув мне какую-то вещь цилиндрической формы, завернутую в серую бумагу, велела идти гулять со старушкой Мелани.

Я развернул сверток. Это был барабан. Матушка уже успела выйти из комнаты. С помощью шнурка, заменявшего ремень, я повесил этот долгожданный инструмент через плечо, не спрашивая себя, чего потребует судьба взамен: я полагал тогда, что фортуна посылает нам свои дары безвозмездно. Я еще ничего не знал о богине Немезиде Геродота [172]172
  … о богине Немезиде Геродота… – Немезида (греч. миф.) – богиня возмездия и восстановления справедливости, Геродот (род. ок. 484 – ум. ок. 425 г. до н. э.) – древнегреческий историк. Божественное возмездие за преступления и неправду Геродот считал реальной силой истории и с этой точки зрения объяснял многие исторические события, а также превратности человеческих судеб.


[Закрыть], и мне было неизвестно изречение поэта, над которым я так много размышлял впоследствии:

 
Гласит закон богов, от века нерушимый,
Что дорого платить за их дары должны мы.
 

Счастливый и гордый, с барабаном на боку и с палочками в руках, я выбежал на улицу и зашагал впереди Мелани, колотя в барабан. Я шел, как в атаку, уверенный, что увлекаю войска к победе. Правда, у меня было чувство, в котором я не хотел признаваться и самому себе, – чувство, что барабан мой звучит не очень громко и что его, пожалуй, будет уже не слышно на расстоянии мили. И действительно, ослиная кожа (если только это была кожа, в чем я теперь сильно сомневаюсь), была плохо натянута и почти не давала звука под ударами палочек, до того маленьких и до того легких, что они совсем не чувствовались в пальцах. Я узнал в этом миролюбивый и бдительный характер моей матери и ее постоянное стремление изгонять из дому шумные игрушки. Она уже удалила оттуда ружья, пистолеты и карабины, о чем я очень сожалел, так как упивался всякой трескотней, и при звуке выстрелов душа моя таяла от восторга. Ясно, что барабан не должен быть немым, но вдохновение восполняет все. Громкие удары сердца звучали у меня в ушах, как гул славы. Я ощущал ритм, который заставлял идти в ногу тысячи людей, я слышал барабанную дробь, наполняющую души трепетом и героизмом. Я видел в цветущем Люксембургском саду бесчисленные колонны, шагающие по бесконечной равнине. Я видел лошадей, пушки, зарядные ящики, глубоко вспахивающие дорогу, сверкающие каски с черными султанами, медвежьи шапки, развевающиеся перья, копья, штыки.

Да, я видел, я ощущал, я создавал все это. И, присутствуя сам в творениях моей фантазии, я и сам был солдатами, лошадьми, пушками, пороховыми погребами, пылающим небом и окровавленной землей. Вот что я извлекал из моего барабана! А тетя Шоссон еще спрашивала меня, что я буду с ним делать!

Когда я вернулся домой, там царила тишина. Я стал звать маму, но она не ответила мне. Я побежал в ее комнату, потом в гостиную с розовыми бутонами, но никого не нашел. Я вошел в кабинет отца – он был пуст. Только «Спартак» работы Фуаятье, стоявший на каминных часах, жестом извечного негодования ответил на мой взволнованный взгляд.

Я крикнул:

– Мама! Где ты, мама?

И заплакал.

Тогда старая Мелани рассказала мне, что отец с матерью вместе с г-ном и г-жой Данкен сели на улице Булуа в дилижанс и уехали в Гавр, где пробудут неделю.

Это известие повергло меня в отчаянье, и я узнал, какой дорогой ценой достался мне барабан. Я понял, что матушка подарила мне игрушку, чтобы скрыть свой отъезд и развлечь меня на время ее отсутствия. И, вспоминая, каким серьезным, немного грустным тоном она, целуя меня, сказала: «Будь умницей», – я спрашивал себя, как я мог ни о чем не догадаться.

И я думал: «Если б я знал, я бы не дал ей уехать».

Мне было горько и вместе с тем стыдно, что я позволил обмануть себя. И ведь сколько разных признаков могли бы меня предостеречь! В течение нескольких дней отец и мать шептались между собою, дверцы шкафов скрипели, груды белья лежали на кроватях, чемоданы и саквояжи стояли в комнатах. Выпуклая крышка одного из чемоданов была покрыта пузырчатой, облупившейся кожей, а поперек ее шли грязные черные деревянные полосы отвратительного вида. Да, было столько разных указаний, что даже самая жалкая собачонка встревожилась бы, увидев их. Отец как-то говорил, что Финетта всегда предчувствовала отъезд хозяев.

Квартира казалась огромной и пустынной. Жуткая тишина, царившая в ней, леденила мне сердце. Право же, Мелани была слишком мала, чтобы заполнить все это пустое пространство: ее гофрированный чепчик был совсем не намного выше моей головы. Я любил Мелани, я любил ее со всей силой своего детского эгоизма, но она недостаточно заполняла мой ум. То, что она говорила, не представляло для меня никакого интереса, У нее были седые волосы и согнутая спина, но она казалась мне большим ребенком, чем я сам. Перспектива провести вдвоем с ней целую неделю ужасала меня.

Она пыталась меня утешить. Говорила, что неделя пройдет быстро, что мама привезет мне хорошенький пароходик и я смогу пускать его в пруду Люксембургского сада, что отец и мать будут рассказывать мне о своих дорожных приключениях и так хорошо опишут прекрасный порт Гавр, что мне покажется, будто я и сам побывал там.

Надо признать, что последний довод был недурен, если уж голубок из басни тоже прибегнул к нему [173]173
  …голубок из басни тоже прибегнул к нему… – Имеется в виду басня Лафонтена «Два голубя».


[Закрыть], чтобы утешить в разлуке свою нежную подругу. Но я не желал быть утешенным. Я полагал, что это невозможно и что горе будет выглядеть куда благороднее.

Тетя Шоссон пришла пообедать со мною. Я не испытывал ни малейшего удовольствия, видя перед собой ее совиную физиономию. Она тоже начала преподносить мне утешения, но они были так же черствы, как те пряники, которыми она угощала. Она была слишком скупа от природы, чтобы дарить щедрые, свежие, чистые утешения. За столом она заняла место моей дорогой мамы и таким образом отогнала от него ту неосязаемую тень, тот незримый свет, тот неуловимый отпечаток – словом, все то, что остается от дорогих отсутствующих на вещах, связанных с ними.

Нелепость ее присутствия выводила меня из себя. В полном отчаянье я отказался от супа и был очень горд своим отказом. Не помню, подумал ли я тогда, что Финетта в подобных обстоятельствах поступила бы, должно быть, точно так же, но если бы и так, то это вовсе не могло меня унизить, ибо я признавал, что по части инстинкта и чутья животные стоят намного выше меня. Матушка перед отъездом распорядилась приготовить слоеный пирог и крем, надеясь, что это немного облегчит мое горе. Я отказался от супа, но съел слоеный пирог и крем, и действительно нашел в этом некоторое утешение.

После обеда тетя Шоссон посоветовала мне поиграть с Ноевым ковчегом. Этот совет привел меня в ярость. Я ответил ей самым дерзким образом и вдобавок без всякой причины осыпал оскорблениями также и Мелани, которая за всю свою святую жизнь не заслужила ничего, кроме похвалы.

Бедное создание! С нежной заботливостью она уложила меня в постель, утерла мне слезы и перенесла ко мне в комнату свою складную кровать. Тем не менее я очень скоро ощутил страшные последствия того, что моя дорогая матушка бросила меня. Однако, чтобы понять дальнейшее, необходимо припомнить, что каждую ночь, в этой самой комнате, перед тем как заснуть, я видел со своей постели целый отряд маленьких человечков с большими головами, горбатых, кривоногих, странно уродливых, в войлочных шляпах с перьями и в огромных круглых очках. В руках у них были самые разнообразные предметы, как, например, вертелы, мандолины, кастрюли, бубны, пилы, трубы, костыли, и, извлекая из этих инструментов нестройные звуки, они отплясывали причудливые танцы. Их появление в комнате в столь поздний час уже не удивляло меня: я был недостаточно хорошо знаком с законами природы и не знал, что оно им противоречит. Поскольку человечки аккуратно приходили каждую ночь, я не видел в этом ничего особенного, и если они все-таки пугали меня, то страх мой был не так велик, чтобы я стал кричать. Меня в значительной степени успокаивало то, что маленькие человечки всегда маршировали вдоль стены и никогда не приближались к моей кроватке. Таков был их обычай. Они как будто даже не видели меня, а я едва дышал, стараясь не обратить на себя их внимания. Разумеется, только доброе влияние матушки удерживало их на расстоянии, и, как видно, старая Мелани не имела над этими злыми духами такой же власти, ибо в ту ужасную ночь, когда дилижанс с улицы Булуа уносил моих дорогих родителей в далекие страны, маленькие музыканты впервые заметили мое присутствие. Один из них, с деревянной ногой и с пластырем на глазу, показал на меня пальцем своему соседу, и вот все они, нацепив огромные круглые очки, обернулись в мою сторону и начали с любопытством разглядывать меня далеко не дружелюбным взором. Я весь затрясся. Когда же, приплясывая и потрясая вертелами, пилами, кастрюлями, они подошли к моей кроватке и один из них, с похожим на кларнет носом, направил на меня огромную, величиною с подзорную трубу, клистирную трубку, я весь похолодел от ужаса и закричал:

– Мама!

Старая Мелани прибежала на мой зов. Увидев ее, я залился слезами. А потом все-таки уснул.

Проснувшись под чириканье воробьев, я уже все забыл – и печальное отсутствие родителей и мое одиночество. Увы! Светлое лицо моей дорогой мамы не склонилось над моей постелькой, ее черные локоны не коснулись моих щек, я не вдохнул аромат ириса, которым всегда Пахло от ее пеньюара. Зато похожие на мороженые яблоки щеки старой Мелани, в обрамлении огромного чепца с лентами, появились передо мной, и я увидел на кофте этого доброго создания изображения храмов и амуров. Они были вытиснены розовой краской по желтоватому полю, и она носила их в простоте душевной. Это зрелище снова пробудило мою скорбь. Все утро я уныло блуждал по безмолвной квартире. И, обнаружив на одном из стульев в столовой мой барабан, я с яростью швырнул его на пол, а потом продавил ударом каблука.

Впоследствии, когда я стал мужчиной, мне, может быть, и случалось иногда пожелать чего-нибудь вроде того звучного и пустого инструмента, о котором я так мечтал в раннем детстве, – тимпанов славы, цимбал общественной похвалы. Но, лишь только я замечал, что это желание зарождается и начинает шевелиться в моей душе, я вспоминал мой детский барабан и цену, которую мне пришлось за него уплатить. И я тотчас переставал желать благ, которые судьба никогда не уступает нам даром.

Жан Расин, читая латинскую библию, подчеркнул в ней такое место: «Et tribuit eis petitionem eorum» [174]174
  «И внял он моленьям их» (лат.).


[Закрыть]. Он вспомнил его, вложив в уста Арисии следующие слова, заставившие побледнеть неосторожного Тезея: [175]175
  …слова, заставившие побледнеть неосторожного Тезея. – В трагедии Расина «Федра» царевна Арисия предостерегает царя Тезея, посылающего проклятия на голову своего сына Ипполита (действие V, явл. 3).


[Закрыть]

 
Страшись, о государь, чтобы твоей мольбе
Не вняли небеса из-за вражды к тебе.
Принесший жертву им не избежит их мщенья!
Порой их дар есть казнь за наши прегрешенья.
 

X. Дружная театральная труппа

В эти далекие времена, когда я, бывало, лежал в постельке, – оттого ли, что был не совсем здоров, или просто потому, что проснулся раньше обыкновенного, – на меня смотрело чье-то угрюмое серое лицо, огромное и бесформенное, передо мной вставал призрак, более страшный, чем скорбь или страх, – Скука. И не та скука, какую воспевают поэты, – скука, расцвеченная ненавистью или любовью, прекрасная и надменная. Нет, то была глубокая, однообразная скука, внутренний туман, пустота, ставшая ощутимой. Чтобы предотвратить посещение этого призрака, я звал матушку или Мелани. Увы! Они не приходили, а если и приходили, то оставались со мной одну минутку и говорили мне то же, что говорила пчелка маленькому мальчику в стишке г-жи Деборд-Вальмор: [176]176
  Г-жа Деборд-Вальмор Марселина (1785–1859) – поэтесса романтического направления. Франс ценил ее поэзию и произнес теплую речь при открытии памятника поэтессе в городе Дуэ в 1896 г. Здесь цитируется ее стихотворение «Школьник».


[Закрыть]

 
…Я очень тороплюсь…
…Нельзя смеяться вечно.
 

А матушка добавляла:

– Знаешь, детка, чтобы не скучать, повторяй таблицу умножения.

Но это уж была крайняя мера, и я не мог на нее решиться. Я предпочитал придумывать кругосветные путешествия и необыкновенные приключения. Мой корабль шел ко дну, и я вплавь добирался до берега, кишевшего тиграми и львами. Будь у меня более богатое воображение, оно могло бы спасти меня от скуки. К несчастью, вызванные мною картины были так бледны, так бесцветны, что сквозь них проступали и обои моей комнаты и туманный лик, которого я так боялся. С течением времени я нашел лучшее средство и ухитрился устраивать себе в своей кроватке приятное и остроумное развлечение, пользующееся большим успехом у всех цивилизованных народов, – я ставил для себя спектакли. Надо ли говорить, что мой театр не сразу достиг совершенства? Греческая трагедия вышла из повозки Феспида [177]177
  Греческая трагедия вышла из повозки Феспида. – Создателем древнегреческой трагедии считается поэт Феспид (VI в. до н. э.). Согласно преданию повозка, в которой он разъезжал по Греции, служила подмостками для представления его трагедий; помимо хора в них участвовал только один актер.


[Закрыть]. Я напевал вполголоса, отбивая такт движением руки, – так возник мой Одеон [178]178
  Одеон (греч.) – круглое здание для музыкальных представлений в древней Греции. «Одеоном» был назван основанный в 1797 г. парижский театр.


[Закрыть]. Он родился очень жалким. Безобидная корь весьма кстати продержала меня в постели, чтобы дать мне возможность заняться его усовершенствованием. Я управлял пятью актерами, или, вернее, пятью характерами, как в итальянской комедии: это были пять пальцев моей правой руки. Каждый имел свое имя и свой облик. И подобно маскам итальянского театра, с которыми я не могу не сравнить их, мои актеры сохраняли свои имена во всех исполняемых ими ролях, если только пьеса не требовала других имен, как это бывало, например, в исторических драмах. Однако свой индивидуальный характер они сохраняли во всех случаях, и, скажу без лести, в этом отношении они ни разу себе не изменили.

Большой палец назывался Раппар. Почему? Не знаю сам. Нечего и надеяться объяснить все. Не всему можно найти причину. Раппар, низкорослый, широкий, коренастый, необычайно сильный, был субъект невоспитанный, резкий, драчун, пьяница, настоящий Калибан [179]179
  Калибан – персонаж драмы Шекспира «Буря», получеловек-полузверь, олицетворение злых сил природы.


[Закрыть]. Кузнец, посыльный, носильщик, разбойник, солдат, в зависимости от исполняемой роли, он постоянно совершал жестокие и грубые поступки. В случае надобности он играл хищных зверей, – например, волка в «Красной Шапочке» и медведя в довольно милой комедии, где некая юная пастушка застигает врасплох спящего белого медведя, продевает ему в нос кольцо, а потом ведет пленника во дворец и заставляет плясать перед королем, который немедленно женится на девице.

Указательный палец по имени Митуфль являлся полной противоположностью Раппару как в нравственном, так и в физическом отношении. Митуфль не был ни самым рослым, ни самым красивым в труппе. Он даже казался чуточку искривленным и изуродованным в результате какой-то работы, непосильной для юного возраста. Но по живости движений и по остроумию реплик это был мой лучший актер. Великодушный от природы, он без размышлений бросался на защиту угнетенных. Его смелость доходила до безрассудства, и драматург предоставлял ему многочисленные возможности ее проявить. Никто не мог сравниться с ним во время пожара, когда надо было вытащить из огня ребенка и принести его матери. Единственным его недостатком была чрезмерная живость, но ему прощали ее или, вернее, еще больше любили его за это.

 
Ахилл бы не пленял, не будь он скор и пылок.
 

Средний палец, изящный, прямой, высокий, великолепный, обладал при этой счастливой внешности еще и рыцарской душой. Происходя от знаменитейших предков, он носил славное имя Дюнуа. Боюсь, что на этот раз я знаю, откуда взялось это имя, и не сомневаюсь, что родоначальницей его была моя дорогая матушка. Матушка пела не очень хорошо и притом лишь тогда, когда ее слушал я один. Она пела:

 
В сирийские владенья
Дюнуа собрался плыть.
Идет благословенья
У девы он просить.
 

Она пела также: «Отдохните, прекрасные рыцари». И пела еще: «Вздыхая, я зарю увидел». Моя дорогая матушка восторгалась романсами королевы Гортензии [180]180
  …романсами королевы Гортензии… – Гортензия Богарнэ (1783–1827), падчерица Наполеона I, королева Голландии, сочиняла популярные в свое время сентиментальные романсы.


[Закрыть], которые были очаровательны в свое время.

Простите мне эти отступления – ведь я излагаю основы целого искусства. Безымянный палец, на котором обычно носят обручальное кольцо, но на котором никакого кольца не было, отождествлялся с дамою замечательной красоты, названной Бланкой Кастильской. Возможно, что это был псевдоним. Будучи единственной женщиной в труппе, она играла матерей, супруг, возлюбленных. Молодой красавец Дюнуа при содействии усердного и бескорыстного Митуфля тысячу раз спасал эту добродетельную и угнетенную особу от величайших опасностей. Она часто выходила замуж за Дюнуа, реже – за Митуфля. Еще один характер, и с моей труппой будет покончено. Жанно, мизинец, был маленький, совсем глупенький мальчик, которого в случае надобности превращали в девочку, например, когда представляли «Красную Шапочку». И мне кажется, что девочкой он был немного умнее.

Пьесы, которые сочинялись для перечисленных выше исполнителей, напоминали commedia dell'arte [181]181
  Комедию масок (итал.).


[Закрыть]в том отношении, что я придумывал только канву, а диалог импровизировали сами актеры, соответственно своему характеру и положению. Однако это вовсе не значит, что они были похожи на итальянские фарсы и на те пьесы ярмарочных балаганов, в которых Арлекин, Коломбина и Доктор дерутся друг с другом из-за низменных интересов и пошлых страстей. Мои творения, более благородные, принадлежали к героическому жанру, и в самом деле он более всех других близок существам простодушным и невинным. Я бывал мрачным, возвышенным, трагичным и даже жестоко трагичным. Когда страсти поднимались до таких высот, что слов уже не хватало, начиналось пение. В этих драмах были и комические сцены. Сам того не зная, я работал в шекспировской манере [182]182
  … я работал в шекспировской манере – то есть допускал смешение трагического и комического, что строжайшим образом запрещалось в драматургии французского классицизма XVII в., ярким образцом которой были трагедии Расина.


[Закрыть]. Мне было бы гораздо труднее работать в манере Расина. И не потому, чтобы, подобно Ламартину, я питал отвращение к буффонаде, отнюдь нет! Но мои шутки были очень просты, к ним не примешивалась ирония. В моем театре часто повторялись одни и те же положения, но у меня не хватало мужества упрекать себя за это – они были так трогательны! Плененные принцессы, которых освобождал мужественный рыцарь, похищенные дети, возвращаемые матерям, – таковы были излюбленные мои сюжеты.

Впрочем, я отваживался выступать и в других жанрах. Я сочинял любовные драмы, где было рассыпано много перлов, но недоставало действия, а главное – развязки. Эти недостатки объяснялись чистотой моей души: полагая, что любовь является самоцелью и сама по себе дает высшее блаженство, я не побуждал ее искать какого-нибудь иного удовлетворения. Получалось очень возвышенно, но однообразно.

Я разрабатывал также и военные сюжеты, смело затрагивая наполеоновскую эпопею, о которой слышал из уст современников этой великой эпохи, еще столь многочисленных в годы моего младенчества. Дюнуа играл Наполеона, Бланка Кастильская – Жозефину [183]183
  Жозефина. – Жозефина-Мария-Роза Богарне (1763–1814) – первая жена Наполеона I, с которой он развелся в 1809 г.; Мария-Луиза – дочь австрийского императора Франца II, вторая жена Наполеона.


[Закрыть](я ничего не знал о Марии-Луизе), Митуфль – гренадера, Жанно – флейтиста; Раппар изображал англичан, пруссаков, австрийцев и русских – словом, неприятеля. И с такими силами я ухитрялся одерживать победы при Аустерлице, Иене, Фридленде, Ваграме, вступать в Вену и в Берлин. Я редко ставил одну и ту же пьесу дважды, у меня всегда была наготове новая. По плодовитости я был настоящий Кальдерон [184]184
  …по плодовитости я был настоящий Кальдерон. – Перу испанского драматурга Педро Кальдерона де ла Барка (1600–1681) принадлежит около двухсот пьес.


[Закрыть].

Понятно, что благодаря постановкам этого театра, где я был одновременно и директором, и автором, и труппой, и зрителем, я перестал скучать в постели. Напротив, я старался лежать как можно дольше и придумывал себе разные болезни, лишь бы не вставать. Моя дорогая мама просто не узнавала меня и спрашивала, отчего я вдруг стал таким ленивым. Не имея понятия о моем искусстве и не в силах постичь мою гениальность, она называла леностью то, что было воплощением активности и движения.

Достигнув к моим шести годам высшей точки своего развития, театр вскоре пришел в упадок, причины которого следует изложить.

Так вот, в возрасте шести лет мне пришлось из-за какого-то легкого недомогания, связанного с процессом роста, провести несколько дней в постели. Так как на столике у моей кровати стоял ящичек с красками и лежали ленты, я решил воспользоваться этими имевшимися у меня под рукой материалами, чтобы украсить мой театр и довести его до небывалой степени совершенства. Немедленно, с пламенным рвением, взялся я за осуществление своих замыслов. До сих пор я никогда не замечал, что у моих актеров нет лиц, как их нет, например, у яйца. Внезапно обратив на это внимание, я сделал им глаза, нос, рот и, видя, что они голые, разодел их в золото и шелка. Затем мне показалось, что им нужны головные уборы, и я сделал им шляпы или колпачки разных фасонов, но преимущественно остроконечные. В своих поисках живописных эффектов я не остановился на этом – я соорудил сцену, нарисовал декорации, смастерил реквизит. И, очень взволнованный, я поставил пьесу под названием: «Бароны гроба господня», которая должна была объединить в одном грандиозном действе Восток и Запад. Увы! Я не смог закончить и первой сцены. Вдохновение остыло – душа, движение, все исчезло. Не стало ни страсти, ни жизни. Мой театр, пока в нем не было ухищрений, расцвечивался всеми красками, облекался во все образы, создаваемые иллюзией. Когда появилась роскошь, иллюзия рассеялась. Музы улетели. И более не вернулись. Какой урок! Надо оставить искусству его благородную наготу. Богатство костюмов и блеск декораций душит драму – ей не нужно иных украшении, кроме величия действия и правды характеров.