Текст книги "Приключения 1989"

Автор книги: Анатоль Имерманис

Соавторы: Владислав Романов,Александр Павлюков,Николай Бакланов,Василий Викторов,Владимир Воробьев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)

Машкевич ушел. Павел прислушался, подождал, пока затихнут его шаги, и прошептал:

– Попали мы с тобой, Мотя, в переплет!

Левушкин вытащил наган и документы Павла, молча передал ему.

– Откуда?! – удивился Павел, но тут же помрачнел и исподлобья глянул на Левушкина.

– Нашел… – вздохнул Мотя.

У него сил не было рассказать Волкову всю правду, так на него подействовало сообщение об исчезновении Семенцова. Мотя уже вконец запутался: с Павлом-то он так ничего и не прояснил.

Павел стал развивать версию: Семенцов – враг, как им нужно действовать и так далее. Мотя слушал его вполуха, мучительно раздумывая, какой бы задать вопрос, чтобы проверить, настоящий это Волков или нет. Мотя хорошо помнил отклеившийся на удостоверении уголок фотографии. Наконец Мотя сообразил, что ведь начальником Краснокаменского отдела только что назначили Синицына, который до этого работал вместе с Тасей. Левушкин послушал немного Павла и спросил:

– Как Синицын там поживает?..

Павел оторопел.

– Какой Синицын? – не понял он.

Мотя похолодел. Павел с головой выдал себя.

– Ну твой начальник в Краснокаменске?..

– А разве там Синицын?.. Был же Ефим Федорович?.. – Павел замялся. – Я это… на задании был, а потом прямо сюда…

Объяснение вышло неубедительным.

– И при чем тут Синицын? – пожал плечами Паша. – Я тебе о деле толкую! Или ты меня уже подозреваешь?..

– Да нет, – покраснев, ответил Мотя. – Просто Синицын с Семенцовым были дружны, и для проверки неплохо было бы задать ему наводящий вопрос, – соврал Мотя.

– Боюсь, теперь уже не задашь! – весомо сказал Павел. – А нам с тобой необходимо утроить бдительность! Думаю, налет будет завтра. Но не в девять, как сказал Семенцов, а в полдень!

Всю ночь Мотя ворочался, стараясь уснуть. Его будил каждый шорох. А уж сверчок, засвистевший вдруг после полуночи, когда Мотя погрузился наконец в сладкую дрему, чуть не прогнал сон. Заснул Левушкин уже под утро, когда вовсю загорланили птицы и первый солнечный луч скользнул по земле.

В эти короткие два часа сна ему приснилась Тася. Они шли вместе, взявшись за руки, и Тася вдруг оторвалась от земли и полетела.

– Тася, ты куда? – закричал Мотя.

Но Тася лишь махнула рукой.

В семь часов утра Павел с Мотей были уже на ногах. Левушкин долго разминался, чтобы окончательно сбросить с себя сон. В половине восьмого они пришли на склад. ПА 16–97 стоял на месте. Однако торговца на базарчике не было. В прежние дни он приходил в семь утра. В восемь двадцать пришел Босых. Через несколько минут он с путевкой уже подъехал к воротам. Мотя, как обычно, записал время и номер машины. За ним подрулил Павел.

– Едет в Победню, – шепнул он. – Я послежу за ним, а ты действуй по обстоятельствам!

Мотя кивнул. Про Победню он уже знал от Машкевича. «Едет взять Семенцова?» – подумал Левушкин. Значит, он под прицелом. Мотя стоял у ворот склада, как каланча на площади, вокруг которой прилепилось несколько домиков, из них вполне можно было снять его в две секунды.

Он вспомнил вчерашний конфуз с хозяйкой и подумал, что Машкевич скорее всего вчера на ходу сочинил про женитьбу. Мотя вздохнул, вспомнив про Тасю. И кто это придумал вот такое между мужчиной и женщиной, обозвал грехом, стыдом, и в то же время святее этого ничего нет. Поди разберись! Денек выдался теплый, но с севера попыхивало холодком и потянулись тучи. «Портится погода, дело на осень идет», – по-хозяйски заключил Мотя, и от этой своей правильной мысли как-то душевно поуспокоился.

Впрочем, ненадолго. «Синицына Волков не знает, и это очень странно. Машкевич вроде бы говорит правду, но Семенцов ведет себя, как ребенок. Кому доверять? Как себя вести, чего ждать?»

Подъехала к воротам склада бричка. С неё сошла женщина, но Мотя неожиданно увидел «торговца», устроившегося на свое место, и этот факт поглотил Мотю целиком.

– Мотя, здравствуй! – услышал он женский голос, обернулся и увидел Тасю. В первый миг он и слова не мог выговорить, настолько неожиданным оказалось для него её появление. А Тася стояла перед ним в странной летней шляпке, больше похожей на детскую панамку, легком жакетике и платье в полоску.

– А я думала, ты в поле, на переднем фронте, а ты здесь, учетчиком… – она усмехнулась. – Стоило из-за этого ехать в такую даль?.. Неужели у них нет своих учетчиков?! – Таисья Федотовна слегка покачивала портфельчиком, грустно глядя на него.

«Одурела Таська совсем», – подумал Мотя и заулыбался.

– Здравья желаем, Таисья Федотовна! – бодро отрапортовал Левушкин. – Пламенный привет зам от бойцов овощного райсклада! Какими судьбами имеем счастье вас приветствовать?..

– Так совпало, что некому оказалось ехать, и послали меня… – с независимым видом сообщила Морковина. – Правда, мне на выбор предложили, но я решила в Серовск. Я вчера приехала, в семь вечера. Но я думала, ты в авангарде труда, где-нибудь на золотых нивах, поэтому даже не стала искать, а сегодня мне сказали, что «ваши на складе устроились…». Сказали с чувством презрения, и мне стало стыдно за тебя, Матвей Петрович! – Голос у Таськи неожиданно окреп, и она заговорила жестко, страстно и обличительно: – На полях не хватает рабочих рук, а наш лозунг: «Убрать весь урожай до последнего колоска!» Люди работают по суткам, не ложатся спать, не жалеют себя, показывая чудеса самоотверженности и героизма! И это в то время, когда ты, сын красного командира, лениво греешься на солнышке!

– Ты что?.. Ты что это?! – опешил Мотя.

– Я даже не думала, что в тебе так развито стремление к буржуазному паразитизму!

– Не заговаривайтесь, Таисья Федотовна! – оборвал её Левушкин, уже вконец возмутившись такими обидными словами. – Что вы знаете обо мне?.. Да и с каких таких прав вы приехали судить меня?! Вас куда послали?..

– Меня послали к тем, кто на переднем фронте! Чтобы я ещё больше воодушевила их на ударный труд! А разве можно воодушевить вас, когда вы ничего не делаете, а только прохлаждаетесь!..

– Да замолчите, не хочу вас слушать! – гневно отрезал Мотя. – И отойдите, вы мне мешаете работать!

К Моте подошел Баныкин

– Товарищ Левушкин! Я в потребкооперацию! – доложил он. – Следите за порядком! Кое-что привезли вкусненькое! – загадочно промычал он и ушел, широко размахивая портфелем.

– Так вот ты почему здесь! Используешь своё звание бойца наркомата в корыстных целях? – выпалила Тася.

– Охолонись! – цыкнул на неё Мотя.

– Эх ты, а я летела сюда на крыльях большого чувства, мечтая увидеть вас героем дня!..

– Замолчи! – прошипел Левушкин, сделав одновременно очень страшное лицо, но Морковину уже нельзя было остановить.

– Я не могу молчать, когда все мои чувства протестуют против твоего душевного загнивания, я хочу раскрыть тебе глаза на настоящую жизнь!.. – уже чуть ли не кричала Тася.

– Пошла вон отсюда! Чево рот раззявила?! Ну?! – Грубым донельзя окриком осадил её Мотя, и только тогда Морковина замолчала, оторопев, глядя огромными глазищами на Левушкина.

Даже возница, сидевший к Моте спиной, обернулся и взглянул на них. Левушкин, ожидавший увидеть на бричке старика, чрезвычайно удивился, узрев молодого небритого парня лет тридцати. В глазах его мелькнули настороженность и беспокойство, он тотчас снова повернулся спиной, но Могя сразу же почуял здесь что-то неладное.

– Твоя бричка? – спросил он негромко.

Тася не ответила.

– Я спрашиваю: твоя бричка?! – повторил Левушкин.

– Нет… – Она помолчала. – Но пусть он подождет, я уеду от тебя. Эй, подождите, я сейчас поеду! – крикнула она.

– Хорошо, – отозвался спиной парень

– Я ради тебя приехала, Мотя! – вдруг прошептала Тася. – Я люблю тебя… И я ухожу!

Она не двигалась с места. Две крупные слезы, выкатившись из её огромных глаз, скатились по щекам.

– Тасенька!.. – Мотя хотел ей объяснить, что не время сейчас для разговора, но подъехала машина с огурцами. Левушкин проверил накладные, груз, записал номер машины и путевой лист, отправил на разгрузку.

Таги продолжала стоять на месте.

– Я должна уехать в район… Надолго, – вытирая слезы ладонью, выговорила она. – Ты похудел…

Мотя молчал, не зная, как себя вести. Он понимал, что надо сказать ей что-то хорошее, успокоить её, погасить тревогу, но после тех слов, что она тут наплела, не так просто найти что-то хорошее. Он вздохнул. Взгляд его невольно скользнул по дому Семенцова: створки были распахнуты настежь.

– Я так страдаю от всего, что происходит, – снова заговорила Тася. – Извини меня за эти резкие и обидные слова. Они от боли и любви. Мне больно, и я люблю… – Тася снова заморгала и отвернулась, вытащив платочек.

Мотя вдруг вспомнил: окна распахнуты настежь – значит, грузовик с бандитами мчится сюда! Налет начался! Его бросило в жар «Торговец» по-прежнему стоял на своем месте, поглубже натянув кепку и упрятав лицо в тень. Возница сидел спиной к ним, но одна рука уже не держала вожжи. Мотя сунул руку в карман, взвел курок.

– Слушай меня внимательно, Тасенька, беги отсюда, и быстро! – шепнул он Морковиной.

– Что?! – Тася сделала недоуменное лицо.

– Я сказал, иди отсюда! – улыбаясь, проговорил Мотя. – К бричке не ходи! Иди пешком!..

– Зачем ты меня гонишь? Я ещё немного постою и сама уйду! – Тася высморкалась, скомкала платочек, попыталась улыбнуться…

Теперь Мотя чуял стальные дула обрезов, нацеленных на него. «Чего они ждут? – размышлял он, готовый в любую секунду броситься на землю. – Машину? Да, машину, чтобы начать все разом!»

– Мы создали здесь бригаду по загрузке хлебом первого эшелона в восточные области страны, и я, когда узнала, что ты здесь на складе учетчиком, то предложила твою кандидатуру на бригадира. Все поддержали. Ты согласен?

– Согласен, согласен, только иди отсюда! – взмолился Мотя.

– Понимаешь, ты должен быть там! – воодушевленно подхватила Тася, не обращая внимания на то, как он прогонял её. – Осенью мы будем принимать тебя в члены ВКП(б), и участие в погрузке эшелонов очень почетная работа, понимаешь?! – радостно говорила она.

– Ты уйдешь или нет, черт возьми?! Иди отсюда, пока я тебя не прибил! – бушевал Мотя. – Убирайся!

Грузовичок бешено влетел на площадь. Возница стал разворачиваться, медлить было больше нельзя.

– Падай! – крикнул Мотя, кинулся к ней, чтобы сбить её с ног, возница выстрелил. Тася упала, как подкошенная. Второй раз Мотя выстрелить ему не дал, убив его наповал.

– Тасенька?! – завопил вне себя Мотя, бросаясь к ней и пытаясь перекричать шум начавшейся перестрелки. Били с площади, и пули свистели над головой.

Мертвый возница, стальной хваткой вцепившись в вожжи, продолжал удерживать коня, Левушкин кинулся в бричку и, вышвырнув мертвого бандита, полетел во весь опор к банку. Торговец уже лежал убитый. Из-за машины, стоящей у банка, отстреливались двое бандитов. Мотя не стал мешкать и двумя выстрелами снял обоих – уж что-что, а стрелял он отменно.

Подлетев к банку, он подстрелил одного из бандитов, выскочившего из дверей, вломился в банк, на ходу паля в воздух.

– Банк окружен! Всем на пол, бросай оружие! – заорал он

Что-то было, видно, страшное во всем его облике, нечеловеческое, коли тотчас все бросились на пол. Один из бандитов попытался удрать, но Мотина пуля догнала и его. Бандит завизжал, рухнул на пол.

– Оружие в сторону! Ну?!

Загремели по каменному полу обрезы и наганы.

– Встать! Руки! – рявкнул Мотя. – К стене всем!

Бандиты поднялись, вытянули руки, упершись в стену.

Подбежал с милиционерами Семенцов.

– Собрать оружие, – бросил ему Мотя.

– Собрать оружие! – гаркнул Семенцов.

Мотя вытер рукавом рубашки лицо. Его била дрожь. Он всё время помнил про Тасю, и теперь боль вдруг вырвалась, скрутила его. Мотя выскочил на улицу, не зная, где спрятаться от чужих глаз На площади уже толпился народ, рабочие с винтовками, которых зарезервировал Семенцов. Мотя зашел за здание банка, уперся головой в каменную стену и долго не мог совладать с собой. Подошел сзади Семенцов, положил руку на плечо.

– Эта девушка там, у ворот… Я видел в окно… Невеста?..

Мотя кивнул. Семенцов вздохнул, снял руку с Мотиного плеча.

– Куда эту сволочь?.. Ты знаешь Ковенчука в лицо?.. Мы собрали всех убитых, надо опознать…

Мотя вдруг разом успокоился, кивнул. Вытер рукой лицо. Несколько секунд стоял молча, и лицо его неожиданно обрело прежнюю волю и ярость. Ни слова не говоря, он решительно шагнул на площадь.

Бандиты стояли у банка, четверо, окруженные плотным кольцом охраны. Мотя прошел к ним, оглядел каждого.

– Где Ковенчук?! – спросил он.

Бандиты молчали.

– Где Ковенчук?.. – Мотя подошел вплотную к ним. Вытащил наган, схватил самого молодого, приставив дуло к виску.

– Ну?! Говори, зараза!

– Его здесь нет, – прохрипел парень.

– Где он?!

– Ждет у шоссе на развилке, в милицейской засаде…

– Замолчи, паскуда! – прошипел парню один из бандитов, стоящих рядом, и Мотя тотчас выдернул парня из шеренги.

– Отвести всех на пять метров! – закричал Левушкин. – Всем отойти!..

Бандитов увели, отошли и милиционеры.

– Кто Ковенчук? Он милиционер? – спросил Мотя.

– Я не знаю… – затряс головой парень.

– Он милиционер?.. Ну говори же! Ну?! – кричал Левушкин, напирая дулом на бандита.

– Нет!

– А почему он в засаде?! Почему?! – кричал Мотя.

– Они перебили всех, кроме одного, вашего… – слезливо отвечал парень. – Я тут ни при чем, они заставили меня, я не хотел ехать, не хотел!

– Как фамилия этого нашего? Ну?!

– Я не знаю! – мотал головой парень.

– Как фамилия?! – кричал Мотя.

– Я не знаю!.. Кажется, Котин, я не знаю!..

– Есть такой! – крикнул, стоя в оцеплении, Семенцов. – Вот гад!

Мотя взмок, капли пота стекали по лицу. Он утерся рукавом и устало сказал:

– Поедешь сейчас со мной.

– Нет! – парень попятился.

– Поедешь, если жизнь дорога!

– Я не поеду! Убивайте! Не поеду! – по-бабьи завизжал бандит.

– Что?! К стенке! К стенке, сволочь! – Мотя схватил бандита, отшвырнул к стене банка.

Бандит упал.

– Встать! Поднимите его! Ну?! Зараза!

Милиционеры подняли бандита, он еле держался на ногах, поставили к стене и боязливо разбежались в стороны. Мотя отмерил десять шагов, остановился. Вытянул руку, она дрожала, и он никак не мог точно прицелиться. Тишина стояла такая на площади, что был слышен шум водяной мельницы на окраине городка

– Нет! – вдруг вскричал бандит. – Нет, не надо! Я поеду! Я поеду!.. Поеду! – Он упал на колени и, закрыв лицо руками, ткнулся головой в землю.

VIII

Убитых бандитов оказалось семь человек. Четверых Мотя взял живыми. С нашей стороны погибло трое милиционеров. И ещё – Тася и Павел. В одном из бандитов Мотя опознал Босых и нашел у него наган Волкова и его же удостоверение.

– Надо найти тело и машину, – распорядился Левушкин. – Паша погнал за этой сволочью в Победню. По дороге тот, видно, и подкараулил…

Мотя вспомнил свои подозрения и поведал о них Семенцову.

– Да я этих гадов ночью выслеживал, дома приметил, где они прятались, теперь и с хозяев спросим… А конспирация, сам видишь, для чего нужна была… Но на Котина, честно говоря, не думал… Другого подозревал. И влип…

– Сколько было в засаде милиционеров? – перебил Мотя.

– Четверо, – проговорил Семенцов, опустив голову. – Разреши с тобой поехать, самолично взять этого гада Котина!

– Нет, – подумав, ответил Мотя. – Надо тут распорядиться, составить протокол, словом, приступай к исполнению своих обязанностей… А двоих мне надо…

– Возьмите меня, – попросил Машкевич, с уважением глядя на Мотю. – Я так и не поучаствовал!

– А стреляешь хорошо?

– Нормально! – кивнул он.

– Ну, поехали, – согласился Левушкин.

Дорогой он подробно выспрашивал бандита о той договоренности, какая существовала между ним и Ковенчуком. Выходило, что они запаздывали минут на пять. В засаде вместе со Степаном Ковенчуком сидели ещё четверо – остатки банды. Кроме того, у Степана повсюду люди. О них знает он и Косач. Но Косач никуда не ездит, он сидит на месте и разрабатывает планы. Перед последним нападением вышла размолвка. Косач требовал себе половину, но Ковенчук на это не пошел.

Кроме Машкевича, Левушкин взял ещё одного мужичка, глаз которого показался ему хитер и крепок. Засада: будочка из досок – стояла прямо у дороги, и Мотя решил действовать с ходу, с налета, применив излюбленный метод Ковенчука. Другого выхода не было. Ему живым нужен был только Ковенчук.

Трясясь в кабине грузовичка, Мотя вспомнил происшедшие события и похолодел. Ему показалось странным, что он, никогда не бывавший в таких переделках, смог выказать столь решительную отвагу, от каковой даже Семенцов, повидавший всякое, пришел в изумление. Мотя вспомнил его оторопелое лицо и то почтительное уважение, с каким Семенцов говорил с ним. А уж Машкевич…

Мотя вздохнул, посветлел лицом, испытывая гордость за такую свою невиданную смелость, но тут же нахмурился, вспомнив о Тасе, и лютая злость обожгла его сердце. Мотя взглянул на бандита, вцепившегося в баранку, и подумал, что стрелять в Тасю мог и он, этот сосунок с чубчиком, свисающим на лоб, и мутными, застывшими в испуге голубыми глазками. Бандит по всему ещё и не брился. Над тонкой верхней губой белел пушок.

«Ведь при Советской власти уже вырос, гад! – ожесточился Мотя. – Она его обула, одела, светлую дорогу указала, а он ту дорогу испоганил!..»

Мотя от злости даже скрипнул зубами, и бандитский выкормыш испуганно поглядел на него.

– Смотри вперед, сволоч-чь! – сжимая в руке наган, выдавил Мотя. – Родители-то есть?..

– Не, сирота я… – жалостливо прошептал парень.

– А как в банду попал?..

– Заставили…

– Умного не заставишь, а тебе ума, видно, не досталось! – зло усмехнулся Мотя.

– Били много, какой ум? – вздохнул парень.

Мотя вдруг подумал, что немало времени и сил ещё понадобится, дабы выкорчевать эти пережитки буржуазного наследства, и ему, Моте, выпала такая историческая роль. Потом, когда исчезнут с земли все бандиты, внуки вспомнят о нём и скажут: «Вот был настоящий боец революционного класса! Спасибо тебе, Мотя Левушкин!» Мотя даже закивал головой в знак благодарности, точно сейчас ему все эти слова и говорили. Минут через десять показалась будочка. Заметили и грузовичок. Навстречу ей выскочили двое в милицейской форме, замахали руками.

– Они? – спросил Мотя.

– Они, – пробормотал бандит.

Одного Мотя уложил наповал, второго ранил в ногу, и он скатился в кювет. Затрещали выстрелы из домика.

– Пригнись, зараза! – зло проговорил водителю Левушкин, но было уже поздно, шофер замертво упал на баранку. Мотя пригнулся, и холодок скользнул по спине: кто-то из тех двоих в шалаше стрелял отменно. Молчали, не отвечая на выстрелы, и ребята в кузове.

Неудобство будочки, точнее – Мотина удача заключалась в том, что она стояла на открытой местности и до леса выходило метров сто, не меньше.

– Жив кто? – спросил Мотя.

– Приятель Семенцова ранен, – ответил тот, кого Мотя выбрал за хитрецу во взгляде. – В плечо, не страшно…

– Пусть не высовывается, а то ведь жениться собрался… – усмехнулся Левушкин. – Тебя-то как зовут?

– Матвей, – послышался голос.

– Да ну?.. – удивился Мотя. – Меня тоже… Один из них бьет без промаха, – сообщил он. – Трудно будет подступиться…

– До вечера ещё далеко, – ответил Матвей-старший, как сразу же стал величать его про себя Мотя.

– Им-то высидеть легче, а вот я не высижу, – заметил Мотя. – Поэтому надо кончать, – прокручивая барабан и проверяя количество патронов, проговорил Мотя. – Как уж получится насчет того, чтобы живьем?.. Зараза!..

– Ты с кем там? – недоуменно спросил Матвей-старший.

– Да так, сам с собой…

Мотя набил барабан полностью.

– Ну вот что, Матвей-старшой, мне надо, чтобы они себя обнаружили. Понял?..

– Сделаем, – просто ответил Матвей. – Когда треба?..

– Давай сейчас… – Мотя отпустил дверцу, та со скрипом поползла в сторону, открыв щель, в которую Мотя и просунул дуло нагана. Блеснул огонек из будочки, и Мотя тотчас выстрелил. Из будочки послышался стон, прозвучало снова несколько выстрелов уже беспорядочно, наугад, Мотя снова ответил и выкатился из машины.

Но по нему уже не стреляли, это он почувствовал. Значит, попал и во второго. Только вот что с ними? Ранены, убиты? Первый, должно быть, убит А второй?..

Над кабиной всползла кепка Матвея-старшего.

– Лежать! – крикнул Мотя, но кепка по-прежнему маячила. Из будочки не стреляли. Мотя ползком обогнул её. Прислушался. Кто-то тяжело дышал внутри. Дышал совсем рядом, близко, значит, он лежит лицом к двери и ждет, когда кто-нибудь войдет. Он ранен. И тяжело. Мотя подполз к двери, распахнул её. Один за другим громыхнуло несколько выстрелов Потом у стрелявшего кончились патроны, и Мотя выбил наган из рук лежащего.

Не зная Ковенчука в лицо, Мотя сразу понял: это он. Длинное, неправильной формы лицо с тяжелым квадратным подбородком и холодные, уже стекленеющие в предсмертной агонии глаза. Они ещё продолжали гипнотизировать своей жестокой, властной силой. Степан, не таясь, с ненавистью смотрел на Мотю. На животе расползлось кровавое пятно, он прикрывал его рукой, но кровь сочилась сквозь пальцы.

– Где Косач, Ковенчук, и кто наводил тебя из наших? – в упор спросил Мотя.

– Убей! – присвистывая, прошептал Ковенчук. – Пристрели, сволочь! – с яростью проговорил он, и пена выступила на его губах.

– Слушай меня внимательно, Степан, внимательно слушай' – заговорил, стиснув зубы, Мотя. – Часы твои сочтены, мы тебя и до больницы довезти не сумеем, по дороге сдохнешь, поэтому сделай перед смертью доброе дело, скажи, где Косач и кто тебя наводил?

– Тьфу! – просвистел Степан, дохнув в лицо Моте горячим воздухом, и торжествующая улыбка осветила бандитское лицо. – Следом за мной придут другие, Косач найдет, воспитает, а ты сдохнешь, крыса красная!.. Всё!

Он повернул голову набок и замолчал. Мотя вышел из будки. У входа стоял Матвей-старший.

– До больницы и вправду не довезти, – согласился он, кивнув на Ковенчука. – А Котин, сволочь, убит. Жалко…

– Как Машкевич?..

– Да ничего, кость, говорит, не задета…

– Иди перевяжи! – приказал Левушкин. – Машину водить умеешь?..

– Нет… – вздохнул Матвей.

– Я тоже, – усмехнулся Мотя. – Может быть, Семенцов догадается…

– А с этим что?.. – Матвей кивнул на будку. – Час протянет, не больше, кровь идет сильно… Может быть, тоже перевязать?..

– Я ещё поговорю с ним, – перебил Матвея-старшего Левушкин.

Матвей ушел к машине. Сколько же времени? По солнцу судить: пять, шестой. Час протянет… Получается, что Ковенчук один и знает, где Косач и кто наводчик, А деньги у Косача. Тысячи рублей государственных денег, сбережений, заработанных потом и, кровью…

Мотя вернулся в будочку, сел рядом с Колекчукам.

– Последние просьбы есть?..

– Пристрели, – прошептал Ковенчук.

Лицо у него уже побелело, вытянулось, заострился нос.

– Что передать Путятину?..

На лице Ковенчука мелькнула брезгливая гримаса.

Мотя вдруг вспомнил. Собственно, это он и хотел вспомнить. И теперь улыбнулся, и Ковенчук заметил в нем перемену.

– Ну, зараза! – облегченно вздохнул Мотя. – Значит, просишь пристрелить?..

Не имея опыта, мало ещё что понимая в сыскном деле, Мотя шел к бандитской тайне ощупью, как и любой новичок, наблюдая теперь последние минуты жизни бандита, который причинил столько страданий и слез людям. Мотя сознавал, что должен вырвать из его груди эту тайну, что без неё он не мог возвратиться.

– А как с дочкой быть? – наконец проговорил Левушкин – Кто заботиться о ней будет?..

Степан вздрогнул, взглянул на Левушкина.

– О Нинке, Нинке твоей речь, не смотри на меня так, поздно, Степан… – Мотя достал папироску, закурил. – Нинка тебя принимала, укрывала, деньгами ты её ссужал, да, понимая, что век твой недолог, щедро, видно, одарил. Найти нам их ничего не стоит, у Нинки признание взять тоже труда не составит, да и старуха Суслова подтвердит… И что в итоге? Нинка по этапу, дочь в детдом, пропадет ведь, а Нинка вряд ли за ней воротится, сам знаешь, какие бабы из тюрем возвращаются… А тут, если поможешь, обещаю: о ребенке позабочусь!

– На воспитание, что ли, возьмешь? – как бы усмехнулся Ковенчук.

– А хоть и так! Только в нашем, советском, духе воспитаем! Надеюсь, и у тебя ума хватит, чтобы понять: всё, спета ваша бандитская песенка! Нет вам больше дороги, последние дни преступность доживает. Поэтому нормальной гражданкой своей страны будет! И ты, сделай милость, оставь надежду ей на эту новую жизнь, не тащи её за собой в могилу!

Мотя не жалел слов, чувствуя, с каким напряженным вниманием слушает его Степан.

– Поклянись, что дочь не бросишь?! – потребовал вдруг Степан.

– Клянусь! – выпалил Мотя.

– Нет, ты своим Лениным поклянись! – помолчав, потребовал Ковенчук.

– Что, так не веришь? – усмехнулся Мотя.

– Не верю! – отрезал Ковенчук.

Мотя задумался. Клясться именем вождя в таком деле Левушкину не хотелось. Но не было у него другого выхода.

– Клянусь памятью Ленина, что дочь твою не брошу! – ответил Мотя.

Сидя здесь, в будке, он хотел только одного: вернуться домой, разом покончив со всей бандой. Конечно, давая клятву, он ещё даже и не думал о том, что её надо будет выполнять. Ведь и «расстрел» бандита был просто-напросто сыгран. Мотя и сам не мог понять, как это всё у него получилось, вроде он ведь и себя не помнил от горя, а выходит, что и помнил, и даже контролировал свои поступки. Поступки, но не слова.

Ковенчук молчал

– Ну что молчишь? Я всё сказал! – заторопил его Мотя

– Дай курнуть, – прошептал Ковенчук.

Мотя прикурил папироску, передал Степану. Тот затянулся, закрыл глаза.

– Ну что ж, жаль, не договорились! – Мотя поднялся. – Я думал, ты умнее и жизнь дочери тебе дороже, чем этот чертов Косач!

– Сядь! – прошептал Ковенчук. – Я умру спокойно, если буду знать, что дочка моя… – Степан долго молчал. – Пусть она никогда не узнает обо мне. Пусть ничего не знает. Мы встретимся там…

Левушкин молча слушал.

– Я скажу, скажу, – заволновался Ковенчук, – Я скажу… А ты сдержишь слово?.. – Степан с такой поразительной силой взглянул на Мотю, что он вздрогнул.

– Я же сказал, Степан! – пожал плечами Левушкин.

– Косач живет… – Ковенчук запнулся. – Сейчас он здесь, неподалеку, версты четыре от Серовска. Село Казанка, Прохор Ильич Артемов, в его доме… ждет…

– Вооружен?..

– Пушка обычная…

Степан закрыл глаза.

– А наводчик?.. – нетерпеливо спросил Мотя.

– В исполкоме секретарь, бывший адвокат Княжин и с ним связан ваш… Вахнюк… – прошептал Ковенчук.

Это были его последние слова. Мотя выскочил из будки. Матвей-старший сидел на подножке грузовичка, курил, рядом на земле лежал Машкевич.

– Ну что, Тихон? – спросил Мотя у Машкевича.

– Всё в порядке, – вздохнул он. – Поучаствовать только опять не пришлось!..

– Это мне не пришлось, – усмехнулся Матвей-старший.

– А ты молодец, с кепкой хорошо сообразил, – кивнул Левушкин.

По шоссе запылила вдали машина.

Мотя бросился её останавливать. Шофер торопился домой, в село, но на него сильно подействовало Мотино удостоверение и особенно наган.

Оставив за старшего Матвея, Левушкин ринулся в Серовск. На полдороге он встретил на «форде» Семенцова.

Взяв его и Бедова, того самого дежурного, с кем Мотя разговаривал вчера, Левушкин погнал в Казанку за Косачом.

– Надо успеть до вечера! – торопил шофера Левушкин. – Иначе уйдет!..

В село решили не въезжать. Семенцова и шофера Мотя оставил в машине, они были в гимнастерках. Бедов же в день налета имел выходной, и Семенцов привлек его к работе прямо с огорода, где он копал картошку, поэтому вид имел вполне крестьянский.

– Косач вооружен, но стрелять запрещаю, он нужен живым, понятно?!

– Так точно, – оробев, кивнул Бедов.

– Да не робейте вы! Держитесь смелее. Пришли торговать корову, наверняка этот Артем зажиточный. Денег скопили, и вам указали этот дом.

– А какой он из себя, Косач?.. – спросил Бедов.

– Не знаю… Но вы только всё оглядите как следует…

– А от кого, кто послал?! – не унимался Николай Кузьмич.

– Ну, кто у вас хозяин зажиточный в Серовске?.. Вспомните!..

– Доброго здоровьичка, Николай Кузьмич! – Бедова остановил мужичок с палкой.

– А-а, Федор Егорыч, – заулыбался Бедов. – Сосед мой! – шепнул он Моте. – Какими судьбами здесь?.. – Николай Кузьмич остановился.

– Да кума вить здесь у дочери в приживалках, дак занемогла сильно, соборовали уж…

Мотя слушал, нервничал, злясь на себя за такую глупую затею: Косач хитрее Степана и просто так в руки не дастся, правильно сказал Ковенчук. Он тут же поймет, в чем дело, и улизнет, только его и видели. Что же делать?.. Бедов говорил, поглядывая на Мотю, не зная, как оборвать разговор со словоохотливым соседом. И тут Моте пришла в голову спасительная мысль.

– Федор Егорыч, помогите! – чуть не взмолился Мотя и вкратце объяснил, что нужно делать.

Выяснилось, что сам Федор Егорыч Артемова не знал, последний мало с кем водил интерес, а вот зять кумы какие-то дела с Артемовым имел. Пришлось идти к зятю и, несмотря на предпохоронную обстановку, призывать на помощь и его. Зять. Василий Терентьев, мужик лет сорока, работал на машине и частенько подвозил Артемову то муку, то овес, то свеклу, и старик Прохор Ильич его привечал. Жена Артемова гнала самогонку, и многие тем пользовались.

– Разве за этим сходить? – спросил Василий.

– А чево! Скажешь, вот брательник сестрин из города пригнал, надо угостить…

На удачу Прохор пригласил гостей к столу, налил по рюмочке, велел подать закусить, сказав несколько сочувственных слов о теще Василия. В горнице они были втроем, жена Прохора принесла остатки курятины в блюде, видно, кого-то угощали, смекнул Мотя, да и Прохор был уже навеселе.

– Я сам гостя нынче принимал, да вот только проводил, – вздохнул Артемов, – понимаю эту нужду, – он кивнул на принесенную женой бутыль самогона.

– Куда проводил?! – вырвалось у Моти. Он, поняв свою оплошность, тут же достал наган и показал удостоверение.

– Если не скажете – пойдете под суд как соучастник многих убийств и ограблений! Где гость?! Всю семью возьмем под стражу, дом опечатаем! Где бандит?! – разбушевался Мотя.

Артемова долго пугать не пришлось. Он рассказал, что Косач, чем-то напуганный, возможно долгим отсутствием банды, из предосторожности решил переждать ночь в соседней деревеньке, у родственницы Артемова, куда его и свел старик, утром же Косач собирался прийти за вещами. Однако в саквояже, который принес Прохор Ильич, особых вещей не оказалось: тряпье.

…Взяли Косача уже под утро в стоге сена неподалеку от деревеньки. Он лег было спать на печке у артемовской родственницы, но неожиданно поднялся, оделся и вышел, – сообщила старушка, когда Левушкин нагрянул к ней с Артемовым. Мотя был в отчаянии. Мысль о стоге сена подсказал Бедов. «Ночь, спать же хочется, а так тепло и безопасно!..» – проговорил он.

Пришлось прослушивать все стога. В пятом стогу на лужку близ деревеньки они и услышали негромкое сипение. Взяли Косача тепленьким, он и ахнуть не успел.