Текст книги "Приключения 1989"

Автор книги: Анатоль Имерманис

Соавторы: Владислав Романов,Александр Павлюков,Николай Бакланов,Василий Викторов,Владимир Воробьев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)

– Я разве против, – пожал плечами Мотя. – Пользительно и вкусно!

– Интересно, чем вас Таисья Федоровна кормит?! – проворчала Анфиса.

– А мы с ней в столовой обедаем, – улыбнулся Мотя.

– Ну и шли бы с ней обедать в столовую! – накалилась снова Анфиса.

– А я не пойму, при чем здесь она?! – не выдержав, завелся Мотя. – Мы с ней росли вместе, этого отрицать нельзя, скажу больше, мы с ней вообще-то… – Мотя осекся, и у Анфисы от испуга округлились глаза.

– Хватит! – прошептала она. – Я вас обоих ненавижу!..

– Зачем же вы так? – пожал плечами Левушкин. – Я просто хотел сказать…

– А я не хочу вас слушать, не хочу! – отрезала Анфиса.

– Иди и покорми курей! – крикнул из комнаты Путятин. – Ума нет всякую ересь нести!

Анфиса схватила бадью с тюрей для поросят, крупу для курей и выскочила вон.

– Ну вот, видишь! – вздохнул Путятин. – Никакого сладу нет: что хочу, то и ворочу! Н-да! Задурил голову девке!..

– Кто? Я задурил? – удивился Мотя.

– Ну не ты, как личность, а больше своей физиономией да всякими разговорами. А вы что с Морковиной-то? – как бы ненароком спросил Семен Иваныч.

– Что с Морковиной? – не понял Мотя.

– Ну ты сказал: «Мы с ней вообще!» – передразнил Путятин.

– Я не говорил… – пробормотал Левушкин. – Я хотел сказать, что мы с ней оба сироты на этом свете, поэтому и общаемся на почве классового единства…

– Ну, тогда нормально! – повеселел Путятин, помолчал, вздохнул. – Н-да, видишь, как такую бабу объезжать?! Но уж потом, как объездишь, – веревки вить можно. Ведь она нежная у меня, дуреная, дитя и дитя!.. Ладно, садись, я тебе план излагать буду, от которого и наша с тобой судьба зависит!

План Путятина, несмотря на таинственность и секретность, заключался в том, что Мотя должен был приехать в Серовск, поселиться на квартире вдовы паровозного машиниста Боровчука и на следующий день отправиться работать на склад по приемке сельхозпродукции: помогать затаривать овощи, картофель, зерно, то есть внести свой вклад в дело нарождающейся коллективизации, а заодно присматривать за банком.

– Как это заодно? – не понял Мотя.

– Очень просто, – зашептал Путятин, косясь на дверь. – К нам поступило сообщение по секретным каналам, что Ковенчук хочет совершить моментально новое ограбление и произойдет это в ближайшие дни. Где, в каком населенном пункте – неизвестно, тут можно лишь гадать. Вот мы во все города и засылаем наших людей. Скажу откровенно, Мотя, Серовск не входит в число предполагаемых для нападения городов. Уктус, где он взял банк, на юге. До Серовска, который на севере, почти шестьсот километров. Дороги сам знаешь какие, да и ехать они сейчас побоятся, проверок много. Поэтому посылаем тебя с напарником для страховки.

– А кто напарник? – спросил Мотя.

– Павел Волков. Из Краснокаменского райотдела, отличный шофер, каких мало. Будет он только завтра. Смотри, не расслабляйся, всякое может случиться, глаз с банка не спускайте. На этот раз мы обязаны их взять…

– А если сообщение – липа? – спросил Мотя.

– Может быть, и так, – вздохнул Путятин. – Но работа у нас такая…

Путятин замолчал, схватился по привычке за папиросы, но, взглянув на дверь, пододвинул их Моте.

– Лучше ты закури, а я у тебя дерну, – прошептал он. – Ну, чего нос повесил?.. Опять обиделся, что не в пекло посылаем?..

Мотя вздохнул. Конечно, он обиделся на Путятина, да на его месте любой бы обиделся. Тут ночей не спишь, ворочаешься, думаешь, как подсобить родной стране в плане очищения от всякой кулацкой сволочи и других непролетарских элементов, а тебя засовывают в какую-то дыру да еще говорят: ну ты тут посиди, мы бандитов возьмем, и ты вернешься.

– Иван Петрович сам отбирал людей, – прервал молчание Путятин. – Он как увидел, что ты три месяца всего работаешь, так сразу же твою кандидатуру отмёл: мол, хороший боец Матвей Левушкин, спору нет, но рано посылать его на такое тяжелое дело. Так что о тебе же, дурак, заботимся. Ежели тебя бандиты хлопнут, меня тот же товарищ Масленников с капустой съест: как это, скажет, вы новичка под такое дело подвели?! А?! И полетела моя голова вместе с головой Ивана Петровича. Кумекаешь, что говорю?..

– Зачем же обидные слова говорить, что с меня, мол, и козы хватит?!

Мотя обиженно нахмурился.

– Как это?! Я таких слов не говорил! – заявил Путятин. – Я сказал, что товарищ Левушкин пусть занимается пока пропажей козы, то есть козлиным делом, а чтобы вот так, мол, с тебя и козы пока хватит, я такого не говорил! Это Сивков тебе сообщил?..

Мотя кивнул.

– Ну держись у меня теперь Сивков! Я ему покажу, как слова начальника извращать!.. Вот толстая рожа!..

Путятин ещё долго возмущался Сивковым, но больше для Моти, Левушкин это почувствовал. Ещё Путятин сообщил, что, по мнению Ивана Петровича, бандитов кто-то наводит из центра, а значит, надо быть начеку и держать язык за зубами. В милицию к начотделу Семенцову Левушкин появляться не должен, а связь с ним будет держать через связного Машкевича, который живет в соседнем со вдовой доме. Вдову зовут Ольга Алексеевна, Машкевича – Тихон, а Семенцова – Николай Иваныч.

– А к Анфисе ты присмотрись, – вдруг строго сказал Путятин. – Она, конечно, не сахар, но не за Сивкова же её выдавать?! – сердито проговорил Семен Иваныч. – Я его в случае чего под домашний арест посажу за искажение моих слов. Ну это уж после Серовска. Ты меня слушаешь?

III

В Серовск Мотя Левушкин прибыл на полуторке уже к вечеру. Его напарник оказался неразговорчивым, и Моте, которому не терпелось обсудить детали операции, пришлось поначалу говорить словно с самим собой, а потом и вовсе замолчать. К тому же машину трясло, а на ухабах много не наговоришь. Павел крепко сжимал в руках руль, и Мотя, улыбнувшись, даже сказал ему:

– Расслабься, а то устанешь быстро!..

Павел лишь усмехнулся в ответ.

Вечером, накануне отъезда, Мотя зашел попрощаться к Таисье Федотовне, прошелся с ней по площади. Морковина сияла. Она держала его под руку, рассказывая о том, как продвигается исследование Северной Земли, о том, что обследовано уже 70 процентов всей территории и обнаружены большие запасы золота, олова и меди. Замечательный исследователь Арктики товарищ Урванцев, неожиданно заболевший, выздоровел и теперь продолжит свои изыскания. Тася рассказывала о том, что исследователи убили по дороге пять медведей, что едят они исключительно сухой рис и шоколад и что она написала заявление с просьбой включить её, Таисью Морковину, в одну из арктических экспедиций, если туда потребуются женщины. «Конечно, это в том случае, если какие-нибудь другие исключительные обстоятельства не изменят в корне мою жизнь», – добавила она и покраснела, замолчав на некоторое время, точно ожидая со стороны Моти этих исключительных обстоятельств. Но Мотя тоже молчал, силясь вспомнить хоть что-нибудь интересное, но, как назло, на память приходил один Сивков да ещё Анфиса.

– Дирижабль «Цеппелин» полетел в Арктику, слышала? – наконец вспомнил он и облегченно вздохнул.

– Да, он прилетел из Каира сначала в Берлин, а потом в свой Фридрихсгафен, а уж оттуда вылетел в Арктику. Я слежу за его полетами, – грустно проговорила Тася. – Но это было третьего августа, а теперь он прибыл уже в Пернамбуко…

– Где это? – удивился Мотя.

– Пернамбуко – это город в Бразилии… – Тася вздохнула. – У тебя плохо с географией, и ты слабо прорабатываешь газеты. Вот кто сейчас первый заместитель товарища Менжинского?

Мотя помнил, что в «Правде» печатали Указ Президиума ЦИКа о новых назначениях в ОГПУ, но фамилии он не знал.

– Первым заместителем назначен Акулов Иван Алексеевич, он был раньше замнаркома рабоче-крестьянской инспекции.

– Ну ты даешь! – невольно поразился Мотя. – Как ты всё это запоминаешь?!

– Я, Мотенька, секретарь райкома комсомола, боевой вождь молодых революционеров страны, я должна знать всё и назубок, без запинки, рассказывать последние новости, а также уметь дать четкую классовую оценку каждому факту!.. – Она улыбнулась и вдруг грустно взглянула на него. – Поэтому вечером перед сном заучиваю всё наизусть. Как стихи…

Они сидели на лавочке в сквере. Вечер накатывал теплый, тихий, как воспоминание.

– Это трудно, Мотенька, ты не представляешь себе, как трудно, особенно женщине, на такой ответственной работе, когда на тебя постоянно смотрят как на женщину. Даже высшие партийные товарищи разговаривают с тобой и смотрят на тебя как на женщину, думая: а с кем она вечером, там, у себя в комнате?.. Неужели одна?.. А когда спрашивают и убеждаются, что одна, то смотрят с сочувствием, как на больную, словно я ничего этого и почувствовать не могу! А я, Мотенька, всё чувствую, ещё как умею всё чувствовать, ещё даже сильнее и глубже, чем некоторые, потому что я храню всю силу моих чувств и всю чистоту своей души только для одного человека, которому я стану не только другом и верным товарищем, но еще и беспредельно верной женой, самой верной спутницей жизни. Вот такая во мне сила, мой милый, что я готова всю жизнь перевернуть, всех врагов победить ради счастья с этим человеком, и не будет преград мне ни в море, ни на суше!

Тася вдруг так разволновалась, что Левушкин и сам заволновался, ибо ощутил прилив жалости к Тасе, настолько сильный, что он уже готов был даже стать тем самым человеком, о котором она мечтала. Но тут их нашел Сивков и велел не мешкая бежать в управление, ибо его захотел видеть сам товарищ Дружинин. Поэтому Мотя, попрощавшись с Морковиной и облегченно вздохнув, помчался в угро.

Иван Петрович сидел в кабинете Путятина один. Он пристально оглядел Мотю, расчесал гребеночкой густые седоватые усы и предложил сесть. Они впервые встречались с глазу на глаз, и до сих пор, как казалось Левушкину, Дружинин попросту его не замечал. Он постоянно работал с тремя сотрудниками, не вникая почти в остальные дела комиссариата. Такое создавалось впечатление. Сталкиваясь несколько раз в коридоре, Мотя почтительно здоровался, а Дружинин лишь кивал, быстро проходя в кабинет Путятина или выходя из него. Поэтому вряд ли Дружинин вообще помнил его, думал Мотя.

– Я давно наблюдал за вами и думал, что вам ещё рано участвовать в такой операции. Но Семен Иваныч меня переубедил. Он, надо сказать, умеет переубеждать.

Дружинин снова вытащил свою расчесочку, такая, видно, у него была привычка, чтобы нарабатывать хладнокровие, как определил Мотя.

– Вот, вчера Семен Иванович дал вам поручение… – Дружинин кашлянул. – Исчезновение козы… Пустяк? Да, пустяк, – Иван Петрович улыбнулся, и Мотя тяжело вздохнул. – Но работа наша вся на таких пустяках! А ведь и старуха Суслова, и сосед Печнов оба говорили о том, что молодуха Первухина нигде не работает, родила неизвестно от кого ребенка, а живет, как сыр в масле катается. Причем Печнов прямо заявил, что Первухина «бандитская полюбовница». Вы всё это в протоколе зафиксировали и очень мне помогли, а вот сами на эти слова внимания не обратили, хотя Печнов раскрыл самый главный секрет, за которым я три месяца гоняюсь! Поседел весь. – Иван Петрович вздохнул, поиграл расческой, усмехнулся. – Вот тебе и пустяк: коза!

– Так Нинка… – У Моти даже дух захватило.

– Да, полюбовница Ковенчука, и ребенок от него! – кивнул Дружинин. – И ходить никуда не надо. Видел его Печнов. Ковенчук пригрозил ему, но тот не выдержал, сорвался, разболтал. Всё просто до смешного, не так ли, Матвей Петрович?.. Вот вам и коза, и обиды на Семён Иваныча. Для одного коза – это коза, а для другого – бандитская шайка. Понятно, вы молоды, всего три месяца в угрозыске, а в народе каждого нахала зовут бандитом, и то, что Печнов обозвал соседку бандитской полюбовницей, ещё ни о чём не говорит. И всё же этот факт надо было проверить. Не так ли? Теперь я, конечно, радуюсь, что вы не стали проверять, не вспугнули Нинку, но впредь относитесь к таким вещам внимательно и строго. В нашем деле это может стоить жизни.

Теперь о деле. В обоих ограблениях бандиты воспользовались внезапностью и быстротой. Причем во втором ограблении они применили кое-что новое, я вам сейчас обрисую…

Иван Петрович взял листок бумаги и карандаш.

– В 12.10 деньги привезли в Актусский банк. Милиционеры оставались в зале. Двое у мешка, один пошел звонить, что всё в порядке. Он позвонил и стал заполнять расписку. В 12.25 подъехал бандитский грузовичок. Все в милицейской форме. Один за рулем, мотор не глушили, один у машины. Трое вошли в банк. Появление людей в милицейской форме подозрений не вызывало. Их впустили. Бандиты подошли к милиционерам – одного пырнули ножом, другого убили выстрелом из пистолета. Вбежавший третий милиционер был тоже убит наповал.

Потом они хватают мешок и в машину. И только когда машина уже исчезла, возникают шум, погоня. О чем это говорит? О том, что они готовятся тщательно, их просто так за хвост не схватишь: действуют очень быстро. Значит, в твоем распоряжении 5–7 минут – это максимум. Что за это время ты должен успеть сделать? Первое: вывести из строя машину. Уложить, то есть ранить, стреляя по ногам, максимальное число бандитов. Мы надеемся на твой стрелковый опыт, зоркий глаз – это главное твое задание. Остальное за Семенцовым. Мы вызвали из Краснокаменска тебе напарника, чтобы не посылать наших, не навлекать подозрений. В Серовске его никто не знает, здесь тоже. Даже мы знаем о нём мало, но по отзывам – он смел, отважен, а главное – отличный шофер, что, естественно, может пригодиться. Зовут Павел Волков. Мы его проинструктировали, завтра встретитесь, обсудите всё по дороге. Он будет ждать тебя на «форде» СУ 19–91 на улице Советской, у Дома пионеров, это рядом с твоим общежитием. Запомнил?

Левушкин кивнул.

– Та-ак, что ещё?.. – Дружинин снова расчесал усы, а потом височки. – Да, у бандитов везде свои люди. Поэтому особенно не светись, поменьше движений и любопытства, побольше глупости на лице. Поухаживай за вдовушкой, не глазей по сторонам, помни: от этого зависит твоя жизнь. Всё предсказать невозможно, будь начеку. Старшим назначается Семенцрв, но решения принимайте сообща, спокойно, Семенцов вам поможет.

Под пули сам не лезь, действуй с умом! – Дружинин подул на гребеночку, подмигнул, обнял Мотю. Такая теплота опытного сыщика растрогала Левушкина до слез. Ему уже представилось, как в самой Москве председатель ЦИКа товарищ Калинин вручает ему боевой орден Красного Знамени. Эта мысль такой сладкой теплотой отозвалась в душе, что Мотя даже заулыбался.

Спал он плохо, ему снилась перестрелка. Он стрелял в бандитов, но всё время промахивался, а страшный бандит со шрамами на лице, каким Мотя представлял себе Ковенчука, хохотал ему в лицо. Мотя стрелял снова и снова, но пули, как заговоренные, летели мимо

– Дуло-то кривое, дура! – вдруг крикнул Ковенчук, и Мотя, взглянув на свой наган, похолодел от ужаса: дуло действительно было кривое. «Как же пули-то вылетают?» – успел лишь подумать он и тотчас ощутил холодный удар в сердце. То был меткий выстрел Степана Ковенчука.

«Он меня убил?! – с ужасом подумал Мотя. – Нет, нет, этого не может быть, не хочу!» – заорал он и проснулся.

Федя Долгих сидел рядом на койке и, выпучив глаза, в ужасе смотрел на Мотю.

– Ты что?! – пробормотал Федя.

– Что?! – не понял Мотя.

– Ты чего орешь?.. – спросил Федя.

– А который час?.. – выпалил Мотя.

– Да полтретьего, – проворчал Федя. – Нельзя же так…

– А чего я орал? – спросил Мотя.

– Да не разобрал я, – пожал плечами Федя. – Давай спать!..

И Федя снова заснул. А Мотя ещё долго смотрел в ночное окно и думал о Тасе. «Надо всё-таки жениться, – вдруг подумал он, – если она так меня любит. Я в общем-то тоже её люблю, что уж поделаешь. Она хорошая. А то убьют и даже не узнаешь, что это за оказия такая: жена. Анфиска уж больно грозная, ещё бить будет…»

Утром Мотя умылся, привычно сунув спину под струю ледяной воды, до красноты растерся полотенцем и, напевая про конников Буденного, стал одеваться.

Федя был мерзляк, холодной воды боялся до ужаса и, наскоро умывшись, уже наводил в кружке чай, резал хлеб. Пригласил и Мотю к столу, но Левушкин спешил зайти к Таисье Федотовне, поэтому, быстро распрощавшись, ушел

Тася ждала его. На столе лежал сверток с едой, который она приготовила ему в дорогу (Мотя говорил ей, что едет от угрозыска помогать селу, намекнув, что есть и серьезное поручение). Мотя, поборов внезапное смущение, выпалил что-то невразумительное, из чего, правда, можно было понять, что он намерен сделать Тасе предложение. Тася онемела. Она что-то хотела ответить, но вдруг ушла за занавеску, где у неё стоял примус, загремела чашками. Потом они сели пить чай. Тася молчала.

– Ты не согласна, что ли? – не выдержав, обиженно спросил Мотя.

– Что ты, как же я могу быть не согласна, если люблю тебя уже давно…

Помнишь, ты мне сказал, что мне идет красная косыночка… – прошептала Тася. – А потом мы вместе работали на субботнике… И ты сказал мне, что женщин надо беречь, они столько претерпели от эксплуататорского класса, а потом ты был на митинге в саду Парижской коммуны и незаметно так смотрел на меня… Я боролась, Мотенька, я долго боролась с собой, пока не сдалась, ибо это как болезнь, это неизлечимее, я готова умереть, я дала себе слово, что…

Тася запнулась, перевела дух, прижала ладони к щекам.

– Как я счастлива, Мотенька!..

Послышалось гудение автомобиля, Мотя вскочил, поднялась Тася, бросилась ему на шею.

– Береги себя, любимый мой!.. – жарко прошептала она.

– И ты тоже… – выдохнул он.

Мотя уже выбежал из дома, когда Тася догнала его и вручила сверток с едой.

Трясясь в кабине «форда», Мотя все думал о Тасе, и у него сжималось сердце. Он подумал о том, что может не вернуться, и Тася будет несчастлива. Мотя еще не знал, не чувствовал, что уже любит сам, он думал только о ней, и ему хотелось, чтобы она стала по-настоящему счастлива. Анфиса никогда бы не сказала ему таких слов, а значит, он сделал верный выбор. Только бы вернуться живым. В том, что бандиты появятся именно в Серовске, Мотя уже не сомневался

IV

В Серовске, как и было условлено, Мотя поселился во флигеле вдовы паровозного машиниста Ольги Алексеевны Боровчук. В соседнем доме, по ориентировке Дружинина, должен был жить милиционер Тихон Машкевич, и Левушкин, вселяясь во флигель, заметил у соседней калитки крепкого мужчину лет сорока в соломенной шляпе, с загорелым лицом и пшеничными усами. Таким его Моте и обрисовали. Они обменялись приветственными взглядами, и Левушкину показалось, что во взгляде Машкевича проглянуло невольное уважение. Он, верно, думает, что прислали аса оперативной работы, а перед ним новичок, который в перестрелках даже не участвовал, усмехнулся Мотя. Но всё равно это польстило Левушкину, и он напустил на себя некоторую важную нахмуренность. «Надо бы усы отпустить, – подумал Мотя, глянув на себя в пожелтевшее от времени зеркало с черными крапинами, которое вдова ради серьезных гостей повесила в их комнате. – А то выгляжу как сосунок!»

Это определение вполне соответствовало истине, ибо на худом, чуть вытянутом Мотином лице одни глаза, несомненно, притягивали к себе внимание, потому как горели боевым огнем.

Ольге Алексеевне чуток перевалило за тридцать, и Мотина горящая натура отозвалась нежным звуком в её одиноком житье-бытье. Справная, чуть полноватая хозяюшка никак не могла свыкнуться со своим вдовьим положением, с той строгостью и степенностью, каковые, казалось, она непременно должна была приобрести. Прирожденная веселость и жадная тяга к ушедшей внезапно молодости не давали ей и минуты подумать о пристойностях и привычках, удобных в её положении.

– А не боитесь мужчин пускать? – расспрашивал её Мотя.

– А чего бояться? – весело отвечала Ольга Алексеевна. – Всё одной не скучно, да и потом за крепким мужчиной и спать надежнее, – улыбаясь, двусмысленно говорила она и первая же смеялась своей такой шутке, от которой Мотя чувствовал себя неловко.

– А вы надолго? – расспрашивала, в свою очередь, Ольга Алексеевна.

– Да поживем! – тоже напуская на себя веселость, отвечал Мотя. – Отчего у такой хозяюшки не пожить?..

Мотя уже входил в роль заправского ухажера, и ему казалось, что роль получается, и это ему нравилось.

– По мне, хоть всю жизнь живите! Хлопцы вы хорошие, глазастые, девки вон табуном побегут!..

– А мы на девок смотреть не будем, – со значением проговорил Мотя. – Мы люди простые, нам простые чувства нужны!

Левушкин где-то вычитал эти слова и теперь обрадовался, что сумел так ловко их ввернуть.

– Я повечерять вам собрала, – весело объявила Ольга Алексеевна. – Так что милости прошу!

Левушкин ожидал этого приглашения, ибо содержимое узелка Таисьи Федотовны они умяли на первой же остановке, а выбираться теперь за продуктами было поздновато, поэтому Мотя охотно согласился отведать вдовушкиного пирога. Павел от ужина отказался, сославшись на усталость, и Мотя пошел один.

Конечно, Левушкин ожидал доброго приема и надеялся сытно закусить, но то, что он увидел, привело его в изумление. Такого обильного стола он ещё в жизни своей не видывал. И телятина, и курятина, и каша гречневая, томленная с потрошками, пироги с капустой, с грибами, с черемухой, сало копченое, соленое, мозги, рыба, огурчики, помидорчики, лучок – от обилия яств у Моти зарябило в глазах, к тому же среди этого великолепия возвышался штоф мутноватой картофельной самогонки, и первый же стаканчик выбил из-под Мотиных ног всякую твердую почву. Мотя развалился на лавке, закинув ногу на ногу, и заговорил. Он говорил совсем не так, как говорил обычно с Тасей или Путятиным, он заговорил фасонисто, витиевато, представляя себя совсем другим человеком, не бойцом, а самым настоящим непролетарием Гришей Сивковым, к примеру.

– Н-да-с! Жизнь ваша, Ольга Лексевна, поразительна с точки зрения роскоши продукта натурального, что мы при нашей нелегкой городской жизни не всегда имеем удовольствие и лицезреть, как говорится, а уж вкушать, увы. Да, трамвай электрический, кино «СовОктябрь», радио и телефонная жизнь, масса людей – разве это может заменить нежнейший вкус сала или пирога с грибами? Безусловно, кое-кто и в большом городе это имеет, но я не успел ещё обзавестись подругой жизни и прочным семейственным бытом, поэтому мне всё это обилие продуктов, да ещё так приготовленных, кажется чудом в нашей нелегкой жизни. Но секрет здесь ещё в другом, другая бы женщина просто не смогла, но вы, вы, удивительнейшая Ольга Алексеевна, вы героиня домохозяйства!..

Мотя был в ударе. Ощутив пиршественное вдохновение, Левушкин без остатка растворился в его стихии и забыл обо всем на свете. Вдовушка пила и ела вместе с ним. Глаза у неё заблестели, она с большим волнением слушала Мотиву оду в честь натурального продукта, подразумевая и скрытый намек на глубокое, нарождающееся чувство к ней, восхищение её достоинствами и щедротами. И Мотя не сразу понял, что, напустив словесного тумана, он подошел к той жгучей черте, за которой его ждет мучительная расплата. Хмель ударил в голову, и Мотя обнял пышный стан Ольги Алексеевны. Она не сопротивлялась, лишь густо покраснела, да ещё сильнее заблестели её доверчивые и томные глаза. Мотя знал о женской любви понаслышке. Он слышал от многих, как это происходит, и теперь вел себя сообразно слышанному, предполагая, что в столь сложной и опасной обстановке ему даже необходимо выдать себя за совсем другого человека, о чём и намекал Дружинин. А непролетарий Сивков непременно должен вести себя грубо и распущенно. Однако едва Мотя прильнул к хозяйке и почувствовал, как робко сопротивляется Ольга Алексеевна, словно подавая знак к ещё более яростной огневой атаке, Мотя неожиданно отрезвел и взглянул на всё уже своими глазами.

– Я это… тут… конечно!.. – промычал он. И пока хозяйка приходила в себя от этого неожиданного Мотиного перерождения, Левушкина уже и след простыл.

Наутро, не успел Мотя продрать глаза, как появились Семенцов с Машкевичем. Николай Иванович Семенцов – огромный, под два метра, детина, с рыжими усами и такой же огненной шевелюрой, тотчас подошел к окну, закрыл обе створки и, придирчиво оглядев огород, задернул занавески.

Мотя недоуменно взглянул на Семенцова.

– Вам небось Дружинин наговорил черт-те что, будто бандиты сюда и не сунутся, а дело круто меняется, так что ввожу с этой минуты чрезвычайное положение!.. – прогудел Семенцов, строго оглядев прибывших.

Мотя с Павлом вмиг оделись, и Семенцов прояснил им обстановку. Получив ориентировку, он удвоил бдительность, хотя и понимал, что проделать путь из Уктуса в Серовск способен лишь сумасшедший. С другой стороны, у бандитов есть уверенность, что в Серовске милиция спит, а значит, взять банк можно будет без труда.

Два дня назад на базарчике, что расположен на площади напротив банка, появился мужчина лет сорока, разложил слесарный инструмент и стал торговать. Поторговав день, неизвестный явился и на второй, на этот раз с товаром неходовым – поделками из дерева: зайчата, белки, зверь покрупнее. Бабы ходили, дивились, но кто же деньги на это тратить отважится. Однако выручка, видимо, не тревожила торговца. Если кто даже интересовался товаром, то на вопросы о цене он отвечал односложно и неохотно. Семенцова это встревожило. Благо дом его тут же на площади, рядом с базарчиком, и, достав дедушкину подзорную трубу, Семенцов стал наблюдать за неизвестным и выведал такое, от чего тревога возросла ещё больше.

Во-первых, торговец внимательно наблюдал за банком. Во-вторых, он явно получал записки, которые ему передавали вместе с деньгами.

Мотя, выслушав Семенцова, похолодел. Одно дело мечтать и в мыслях крушить врагов, другое – когда они рядом и караулят каждый твой шаг.

– Я думаю так, – сказал Семенцов, – не исключено покушение на вас, и вам даже во сне необходимо быть готовыми к бою!.. Сегодня вторник. Деньги привезут в четверг, значит… Часов в девять утра.

– Что в девять? – не понял Левушкин.

– Приедут в девять банк брать, – вздохнул Семенцов.

– Почему в девять? – снова переспросил Мотя.

– Потому что деньги привезут в восемь двадцать, – пожал плечами Семенцов. – Принеси попить, что ли? – обратился он к Машкевичу, который столбом стоял у двери.

Семенцов зевнул – сладко, с подвывом, и за ним, точно по команде, зазевали Мотя и Павел.

– Как бандиты появятся, меня предупредят, – сказал Семенцов.

– Кто? – спросил Мотя.

– Дед Пихто. – Он озорно взглянул на Левушкина и подмигнул. – Значит, так! Если они появятся на дороге, я распахну створки всех окон. Ясно?.. А теперь пошли, покажу дом! Да и на работу вам пора: на склад вас обоих определил, это удобно.

V

На складе Павла и Левушкина уже поджидали. Павла с машиной определили на перевозку. А Мотя, выслушав указания зав. складом Банякина, низенького толстенького человечка с бабьим лицом, пошел на свое место к воротам, где он должен был вести учет: записывать номер машины, фамилию водителя, направление поездки и время. Ещё вчера на этом месте работала Шурка, и шоферы с удивлением смотрели на Мотю, спрашивали, куда подевалась Шурка, и отпускали всякие презрительные шуточки в адрес Левушкина, что ему, мол, впору идти в грузчики, а не стоять с блокнотом. Левушкин отвечал (первое, что пришло в голову), что он болен туберкулезом. Некоторые верили, но иные посмеивались. Из всех шоферов лишь угрюмый ПА 16–97 не выразил никакого интереса и лишь один раз скользнул по Левушкину взглядом. Какая-то злоба вдруг промелькнула в этом взгляде, и Левушкин поежился. «Может, жених Шурки, – подумалось Моте, – или ухажер, и теперь ненавидит меня за то, что она так внезапно исчезла… Ничего, потерпи, товарищ, это ненадолго», – подбодрил его про себя Мотя.

Павел, выезжая со склада второй раз, посоветовал Моте придумать что-нибудь позаковыристей, а то кое-кто уже всполошился, что туберкулез – болезнь заразная. К обеду Левушкина вызвал Баныкин и спросил насчет туберкулеза. Но Мотя пояснил, что туберкулез у него в закрытой форме и это для окружающих не опасно. Баныкин немного успокоился и стал расспрашивать его о дяде. Левушкин вообще-то не знал подробностей его трудоустройства, но сообразил, что Семенцов, очевидно, пристроил его как племянника большого чина. Он тотчас нашелся и заявил, что да, он в самом деле племянник председателя, но что об этом знать никто не должен. Баныкин побледнел и спросил, не треба ли Матвей Петровичу южного кавунчика, какие в небольшом количестве завезли и в Серовск для нужд, так сказать, самой передовой и трудолюбивой части населения. Мотя вспомнил о хозяйке и подумал, что арбуз скрасит то неприятное впечатление, которое он, Левушкин, произвел на неё. Баныкин хотел самолично отнести кавунчик домой Моте, но Мотя решительно отверг его услуги.

Стоя с блокнотом у ворот, Мотя хорошо обозрел всю площадь, углядел напротив банка того торговца, о котором рассказывал Семенцов. «Наган прямо в одном из зверей, в медведе, – подумал Мотя. – Но коли он здесь наблюдает, то должен быть тот, кто получает сведения и кому-то передает дальше. Значит, либо банда уже в городе, либо на дороге есть опознавательный знак, который показывает: «Все в порядке», или: «Банк оцеплен», «усилена охрана» и так далее. Или на трассе есть тайник, через который проходят все сведения…

Мотя даже заволновался от такой догадки. Безусловно, кто-то подробно сообщает бандитам, что происходит: как и когда сменяются милиционеры, сколько служащих, каково расположение комнат банка и другие сведения. Видимо, они приезжают, уже зная все в подробностях.

Мотя поделился догадкой с Павлом, и тот, выезжая в очередной рейс на Козловскую дорогу, обещал посмотреть, не привлечет ли кто-либо его внимание.

Арбуз привел Ольгу Алексеевну в восторг, она точно и не помнила вчерашнего, расспрашивая Мотю, как ему спалось и какие сны снились. Мотя поначалу краснел, но потом, успокоившись, даже пожаловался на головную боль. Ольга Алексеевна предложила для поправки здоровья стаканчик, но Мотя категорически отказался.

Через полчаса приехал Павел. Никаких знаков он не обнаружил. Но по одной стороне дороги тянется лес, в котором очень легко укрыться, и чтобы прочесать его, надобно вызывать целую бригаду, что невозможно, а главное – рискованно.

Мотя рассказал про ПА 16–97 и высказал свои предположения, что шофер может ему бока наломать.

– Как думаешь, сколько лет шоферу? – усмехнувшись, спросил Павел.

– Лет тридцать, не больше, – пожал плечами Мотя.

– Правильно, а Шурке сорок два, она замужем и взяла отгулы, это я уж от кладовщика узнал.

– Интересно, – промычал Мотя. – Но он так чиркнул по мне взглядом, что у меня аж мороз по коже пошел. Знаешь, взгляд прожженного уркагана, родную мать не пожалеет!..

– Я тоже его заметил, – кивнул Павел. – Взгляд выдает… – Волков закурил, отойдя к окну. – Вот что я думаю… – Он помолчал.