Текст книги "Приключения 1989"

Автор книги: Анатоль Имерманис

Соавторы: Владислав Романов,Александр Павлюков,Николай Бакланов,Василий Викторов,Владимир Воробьев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

24 ДЕКАБРЯ

Мы ещё спали, когда с улицы резко прозвучали два коротких гудка. Я подумал, а не послышалось ли мне, но, пока натягивал джинсы, гудки повторились. В холле я нажал на клавишу радиоприемника, и оттуда тотчас, как по заказу, зазвучала мелодия «Сиртаки».

На улице у надраенного «уазика» стоял в блестевшей от крахмала форме Ахмед и улыбался во весь рот.

– С праздником! – Это вместо приветствия.

– Ты был у Фикри?

– Всё в порядке. Он ждет вас завтра.

– Сейчас спущусь, – сказал я, соображая, что бы такое подарить Ахмеду на праздник. От души отлегло, два гудка перестали быть только сигналом тревоги, и синее без единого пятнышка небо сияло отполированной чистотой.

Ахмед продолжал что-то говорить. Я снова перевел взгляд на его радостное лицо и прислушался.

– Нас ждет моя мама, – вот, оказывается, что он пытался мне втолковать.

– Сейчас соберемся, – я пошел будить Наташу.

В холле Вовка плясал «Сиртаки».

– Чем зря дрыгать ногами, сварил бы кофе.

– Уезжаете? – переводя дыхание, спросил Вовка.

– К Ахмеду, потом за Сами. Поехали вместе.

– Не могу. С Сергеем договорились. Встретимся вечером в старом городе.

Да, закончился пост и пришел праздник. Центр жизни переместился в старую часть города, а осью праздничной толчеи стала древняя площадь у Мусульманского университета. За несколько дней там выросли пестрые шатры, минареты украсились иллюминацией, установили карусели, качели и прочие атрибуты народного праздника.

Ахмед вез нас именно туда, в старую часть города, которую можно узнать, только родившись здесь, на кривых немощеных улочках. Со стороны это скопище старых, простоявших много веков домов могло показаться заплатой на свежей рубашке города, но, вглядевшись внимательно в изящный старинный узор её ткани, становилось ясно, что заплата стоит гораздо дороже неизносимого, сверхсовременного нейлона.

Несмотря на праздник, а может быть, именно из-за него населявшие старый город ремесленники спозаранку принялись за работу, а торговцы открыли свои лавки. К базарам тянулись караваны автомашин, мулов и ослов. Шашлычный чад соперничал с умопомрачительным запахом свежепомолотого поджаренного кофе. В котлах, вынесенных прямо на улицу, кипело масло.

Наташе захотелось купить что-нибудь на память об этом утре, и она потянула нас в лавку, торговавшую сувенирами, но Ахмед покачал головой и показал на узкий проход, ведущий во внутренний дворик. Там, под навесом, за примитивными токарными станками, вращая колеса ногами, сидели двое подмастерьев. Рядом валялся огромный слоновый бивень. Увидев нас, подмастерья встали.

– Что бы вы хотели? – спросил Ахмед.

– Не знаю. Что-нибудь на память, – сказала Наташа и рассмеялась.

Ахмед пошептался с ремесленниками, и один из них сел за станок, а второй пошел в лавку и вернулся с хозяином. Сам он не имел права назначать цену.

– Может быть, вы выпьете чаю, пока он будет работать? – предложил хозяин.

– Спасибо, мы зайдем через час.

– Интересно, что это будет. – Наташу взяло любопытство.

Я вопросительно посмотрел на Ахмеда, но тог улыбнулся и пожал плечами.

У двухэтажного старинного дома с резными дверьми и нависшими над первым этажом застекленными террасами нас ждали. Среди родственников, приехавших на праздник в город, я сразу выделил мать Ахмеда, хотя прежде её никогда не видел: только у гордой за сына и одновременно благодарной за хорошее отношение к нему матери могла быть такая улыбка. Её не старила традиционная народная одежда – черное платье и такая же накидка; тщательно подведенные глаза и брови говорили о том, что она готовилась к приему гостей. Когда мы с Наташей подошли к дому, она сделала шаг вперед, отвела привычным жестом накидку с лица и пальцами правой руки притронулась, прежде чем поцеловать Наташу, к её лицу, как бы благословляя.

Для того чтобы понять друг друга, не нужно много слов. Наташа рассказывала про Ольгу, а я, не кривя особенно душой, пел дифирамбы Ахмеду, зная, что нахожусь недалеко от истины – хороший солдат плохим сыном быть не может, а наши служебные отношения оставались внутренним, сугубо мужским делом. Жаль, что до меня только сегодня впервые дошло, что след в душе не бывает односторонним, что-то ценное дал мне в жизни этот парень, но что именно, предстояло ещё разобраться и понять.

У Ахмеда была своя причина торжествовать. Накануне Сами вручил ему капральскую лычку, и Ахмед подозревал, что я приложил к этому руку. Мне стоило большого труда согнать с лица улыбку перед тем, как начать говорить. Я знал, что здесь запомнят каждое моё слово.

– В этом доме, – сказал я, – уже есть то, чем может похвастаться не всякий: счастливая мать и сын, достойный своего отца, – я посмотрел на висевшую на стене выцветшую фотографию отца Ахмеда в военной форме и с медалью. – Говорят, что праздничные пожелания сбываются. У меня их два: я хочу, чтобы в этот дом вошла молодая невестка и чтобы здесь появились дети и книги, ибо молодость и мудрость лучше богатства.

– Сын сказал мне, что вы скоро уезжаете, и я понимаю это, потому что каждый должен жить на своей родине. Но сердце матери сильнее её глаз, и оно будет о вас помнить.

– Я расскажу об этом своей маме.

– Да продлит аллах её дни.

Странно, но, когда мы прощались, у меня на глаза навернулись слезы. Казалось бы, ну что особенного, заехали попить кофе к своему шоферу, посидели с часок, сказали друг другу несколько приятных слов, но после всего пережитого вместе слова перестали быть просто словами, а превратились в обязательства, которые невозможно не выполнить и которые тревожат по ночам, когда думаешь о когда-то выданных в жизни и неоплаченных векселях, а ведь мне так хотелось тогда, чтобы эта скромная лычка превратилась в звездочку и к шоферским правам прибавился университетский диплом.

В лавке нас ждали. На стеклянной витрине стояла фигурка женщины из слоновой кости на черной круглой подставке. Наташа взяла её в руки, поднесла ближе к глазам и сказала удивленно:

– Это я.

Резец точно обрисовал три детали: прическу, глаза и улыбку. Это была сегодняшняя Наташа, такая, какой она не была вчера и не будет завтра. Неповторимое и есть мастерство вечности.

– Не нужно, – шепнул мне Ахмед и взял меня за руку. – Когда-нибудь мы зайдем сюда выпить чаю.

Сами ждал нас у подъезда своего дома и сразу сел в машину.

– Помнишь, я обещал познакомить тебя с Хакимом.

– Но мы же знакомы.

– Не совсем, – усмехнулся Сами.

Всякий разговор в эти дни неизбежно начинался с одного и того же. Не удержался и Хаким.

– Ну, ребята, рассказывайте, что вы там натворили. Правда, как ни странно, газеты и слухи на этот раз совпадают.

– Газетам можно верить, – взялся отвечать Сами. – В двух словах суммируем факты: сбито 26 самолетов за два дня. Наши потери минимальны и не идут ни в какое сравнение. Восполнять такие потери не представляется возможным, особенно если учесть, что все экипажи либо погибли, либо захвачены в плен. Отсюда – перемирие.

Перемирие – это уже не война, но далеко и не мир. И все понимали, что мира не будет, пока противник оккупирует часть территории. Значит, опять странная, ненормальная, нервная ситуация – ни мира, ни войны.

– В данном случае, – продолжал Сами, – перемирие означает нечто большее, чем прекращение стычек и налетов. Мы перехватили инициативу, и следующий ход тоже за нами. Остается правильно выбрать время.

– А ты что скажешь, Алеша?

– Скажу, что с чисто военной точки зрения меня мало что беспокоит. Я верю в вашего солдата, верю в армию, тем более что у неё есть время и все условия как следует подготовиться. Последние события подняли моральный дух и вернули веру в свои силы. Сами знает, – я улыбнулся, – ваш покорный слуга любит забегать вперед. Я думаю о будущем, причем о вполне обозримом будущем.

– Во вполне обозримом будущем, – задумчиво произнес Хаким, – я не жду мира. Нас ещё очень долго не оставят в покое те, кто привык распоряжаться судьбами целых стран и народов в своих интересах. Что же касается внутренних дел, у нас, к сожалению, слишком многое зависит от личностей. Именно здесь я вижу проблему. Личность смертна, тем более прогрессивная. И ещё. Слишком много у нас людей, которые любят стоять с протянутой рукой и вопить, что «мы бедная страна» вместо того, чтобы работать заступом, а именно это нам сейчас и нужно, чтобы как можно больше народа взялось за заступ. Тут вы, к сожалению, ничем нам помочь не можете, даже если завалите нас заступами, что, конечно, вполне в ваших силах. Во всяком случае, – Хаким провел рукой по глазам, – я вижу впереди много зигзагов, и неизвестно, когда мы выйдем на прямую. Как бы то ни было, вы сделали всё, что могли, и теперь слово за нами. И за эти дни мы стали сильнее.

– Кстати, – заговорил Сами, – если хочешь узнать, что с Джонни, спроси вот его. – Сами толкнул Хакима в бок. – Может, покажем Алеше их логово в старом городе?

– Как, – я чуть не разинул рот от удивления, – разве вы не инженер?

– Вообще-то инженер, – немного смутился Хаким, – но сейчас вот пришлось сменить профессию. Вам я дал свою старую визитную карточку.

– Значит, мы встретились не случайно, тогда, в метро?

– Сами попросил меня поберечь вас. Эти люди способны на всё.

– Да хватит об этом, – вмешался Сами, – ну что, едем?

– Это лишнее, Сами. Ещё один вопрос, Хаким. Джонни выпустят, как того, что я видел на аэродроме?

– Нет. Теперь нет.

В этот день мы больше не говорили ни о делах, ни о политике. На сегодня, по крайней мере, всё было неплохо, и мы праздновали ежегодный традиционный мясоед. Не хватало Ольги, но, вспоминая её, я не грустил. Я знал, что скоро увижу её и всегда буду с ней, до конца жизни, ведь ничто в мире не может разлучить отца и дочь, а вот увижу ли я когда-нибудь Сами, Хакима, командира, Фикри, Ахмеда – этого никто мне сказать не мог. Скорее всего нет. Говорят, что память человеческая вещь ненадежная, но я был уверен в своей.

Я сказал об этом вслух, не боясь, что мои слова покажутся кому-нибудь сентиментальными.

– Скорее всего ты прав, Алеша, – ответил Сами. – Вряд ли нам придется увидеться здесь или в Москве. Но это в конце концов, не важно. Легче жить и делать своё дело, если знаешь, что, пусть и очень далеко, на краю земли, живут и помнят о тебе твои друзья.

– Поедемте всё-таки в старый город, – предложил Хаким.

– Напомни мне, пожалуйста, Хаким, у меня к тебе будет просьба.

– Конечно.

Праздник уже вспыхнул, когда мы подъехали к площади. Ещё на подступах к ней были видны его отблески, шли толпы нарядно одетых людей, слышался смех, усиленная динамиками музыка, пение сотен включенных на полную мощность транзисторов и телевизоров. Высоко в небе на пальцах минаретов сверкали бриллиантовые кольца огней, зеленым, белым и красным переливались площадь и разбегавшиеся от неё переулки, около шатров, качелей, лавочек и харчевен толпился народ, а в центре площади яблоку негде было упасть.

Здесь можно было найти всё, что присуще любому народному празднику: тир, силомер в виде штанги, потертую обезьянку, достающую билетики с неизменно счастливыми предсказаниями, казалось, что все торговцы сластями, орешками, прохладительными напитками, фруктами собрались сегодня тут, яркие ацетиленовые фонари горели у лавочек и лавчонок, торговавших шутихами, бенгальскими огнями и прочей праздничной всячиной.

И Сами и Хаким наперебой пытались что-то сказать или объяснить, но расслышать друг друга было невозможно. Медленно двигаясь в толпе, мы старались не потеряться и смотрели во все глаза. Едва ступив на площадь, мы включились к искреннему, неподдельному веселью нескольких тысяч людей, здесь веселье ничего не стоило, потому что оно шло от души и, значит, принадлежало всем и нам тоже. Мы протискивались в шатры: платить за вход не нужно, сегодня поют и танцуют бесплатно.

Ещё два года назад, когда я совсем не знал города, мне рассказали, что в районе площади есть кофейня, которой, по разным версиям, от четырехсот до шестисот лет. Я тщетно искал её. Потом знакомые ещё больше разожгли мое любопытство, сказав, что существует давний обычай: в дни праздника посидеть часок с друзьями в этой кофейне.

Об этом я и хотел напомнить Хакиму. Они с Сами переглянулись, и мы пошли по кривым переулкам старого города в сторону от шумной толпы, шашлычного чада и слепящих огней

Перед ничем не примечательным домом стояла большая группа людей, сдерживаемая полицейским. Хаким что-то сказал ему, люди расступились, и, прошагав по нескольким ступенькам, мы оказались внутри.

Над входом прибито чучело какого-то неизвестного зверя с оскаленной пастью. Ещё несколько чучел и шкур виднелись дальше, прикрепленные к потолочным балкам. Вдоль стен шли полки, на которых стояли надраенные до блеска самовары всех видов, форм и конструкций. Старая, потемневшая стойка с мраморной доской и массой стаканчиков, чашечек и кувшинчиков из фарфора и бронзы располагалась справа от входа. Привыкнув к полумраку и едкому табачному дыму, мы прошли вглубь и уселись у противоположной от входа стены, в углу, на старом потертом кожаном диване, и заказали кофе.

Вокруг сидели люди всех возрастов. За соседним столиком устроилась компания студентов, дружелюбно поинтересовавшихся, откуда мы, и, получив ответ, наперебой начавших угощать нас сигаретами И вдруг студенты замолкли, тише стало в кафе. Сами повел глазами направо, и вглядевшись в сизую от дыма полутьму, я увидел, что боком к нам, разделенные двумя-тремя столиками, сидели два человека, внимательно разглядывая друг друга и время от времени выпаливая короткие, энергичные фразы, сопровождаемые довольно сдержанной жестикуляцией. У одного из них была огромная шишка на лысом лбу, второй был худ, высоколоб и держался напряженно. Каждую фразу посетители встречали хохотом, но смеялись недолго, не повторяли удачной фразы, а тут же снова обращались в слух.

Сами с Хакимом увлеченно вслушивались, и кто-то бросил:

– Поединок острословов.

Это и был секрет кофейни, о котором здесь знали все.

Сами, привыкший к тому, что я понимаю его с полуслова, переводил Наташе малую толику, я же домысливал то, чего не успевал уловить по своему усмотрению, и через несколько минут поймал себя на том, что смеюсь вместе со всеми, и, как ни странно, впопад. Судя по глазам, Наталья тоже всё понимала. Фраза за фразой напряжение слушателей достигло предела.

Толстяк с шишкой выступал в амплуа скептика, коротко и едко отражая настойчивые и несколько затянутые атаки противника, бывшего, видимо, несколько не в форме. Но скоро я перестал обращать внимание на личность самих соперников, потому что перед нами были уже поминутно меняющиеся маски древнейшего жанра народной сатиры. Ничего не говорилось прямо, не называлось никаких имен, но, зная, что происходило и происходит в эти дни за стенами кофейни, всё было предельно ясно, остроумно и метко. Мы наблюдали живых наследников Ходжи Насреддина во вполне современных пиджаках, с развязанными от напряжения галстуками и каплями пота на лицах.

Сначала они пошутили и поспорили на международные темы, обыграли так и эдак последние события. Потом перешли к делам внутренним. Неуловимым движением губ или жестом руки они играли министров и известных журналистов, телекомментаторов и актеров, превращались на мгновение в людей из толпы, обычных, безликих безработных или неграмотных крестьян. Они издевались, иронизировали, подшучивали и плакали. Они заставляли задуматься над тем, что плохо, хотя сами не знали, как должно быть хорошо. Только морально здоровые люди умеют смеяться над собой.

Поединок продолжался не менее часа, и за этот час никто не сдвинулся с места. Официанты присоединились к посетителям и так же, как и они, разделились на партии, болевшие за ту или другую сторону. Из кофейни никто не вышел, а если и вышел, то этого не заметили. Болельщики обступили своих расслабившихся любимцев, потчуя их чаем и кока-колой, угощая сигаретами из десятка протянутых пачек, громко обсуждая перипетии закончившейся борьбы.

Мы попрощались со студентами и вышли. Толпа всё ещё стояла у входа.

Окунувшись снова в праздничную суету, свет, шум и запахи, я слабо воспринимал их, шагая почти автоматически. Правда, я хорошо помню, как в толпе мы наткнулись на Вовку с Сергеем и прихватили их с собой.

Газлян сидел в переполненной покупателями лавке и улыбался вымученной улыбкой. Мы подождали у входа.

– Поздравляю, – сказал Газлян, выйдя к нам. – Где мне найти вас через пару часов? Ваше кольцо, мадам, я хочу вручить вам за ужином.

И тут мне пришла в голову шальная идея.

– Встретимся через три часа в «Эль-Дорадо».

Сами помолчал, быстро прикидывая что-то в уме, и расхохотался:

– Молодец, Алеша! Почему бы и нет? Встречаемся в «Эль-Дорадо»!

Анатоль Имерманис
СМЕРТЬ НА СТАДИОНЕ

1

Город был похож на яйцо колибри в гнезде страуса.

«Яйцом» был сам город, древняя столица испанских конквистадоров, с карабкающимися вверх узкими улицами и неимоверно широкими площадями.

Мигелю Даймонту, привыкшему к геометрической планировке североамериканских городов, эти улицы казались похожими на детей, бегущих взапуски, словно дразня друг друга: мол, видишь наверху вазочку с мороженым? Спорим, я добегу туда первой!

И улица – авенида Долороса, или авенида Сан-Мартин, или как там её – забыв, что ей не четыре года, а все четыреста, что она уже старушка с ревматическими суставами, прытко, не разбирая дороги, устремляется вверх по террасам естественного амфитеатра. Но старческий мозг оказывает порой дурные услуги, и, внезапно забыв о мороженщице, к которой карабкалась с таким усердием, улица скатывается вниз по бесчисленным ступеням, истертым миллионами босых пяток, и пропадает в темной арке, чтобы вынырнуть в совершенно ином мире, где белые сталагмиты небоскребов врезаются в раскалённое небо.

«Гнездом страуса» были окружавшие город горы – хаотическое нагромождение конусов и прямоугольников, глубоких ущелий, куда никогда не заглядывало солнце, и могучих пиков, на которых его отблески были видны ещё долго после заката.

Снег слегка таял днем, а ночью снова покрывался ледяной коркой. Этот снег лежал на вершинах с тех времен, когда самого города не было ещё и в помине. Для тех, кто смотрел на него снизу, из города, он принимал порой обманчивый вид освежающего мороженого.

В этой иллюзии было нечто гипнотическое.

Стоило Мигелю Даймонту выйти на укрытый полосатым парусиновым навесом балкон, усесться в шезлонге и повернуть голову так, что в поле зрения оставался лишь один какой-нибудь пик, как его ненадолго охватывало обманчивое ощущение прохлады. Но уже через пять минут только что надетая чистая рубашка прилипала к груди, и Даймонту чудилось, что весь он, от шеи до пят, облеплен горячим масляным компрессом.

В городе было невыносимо жарко, и сознание, что там, на высоких пиках, температура круглый год держится ниже нуля, словно усиливало изнуряющую жару.

Сам город находился высоко над уровнем моря, и тысячи футов, если мерить по вертикали, отделяли его от самых высоких пиков.

Чтобы добраться до них по отвесным узким тропам, где даже привычные к горным дорогам вьючные мулы спотыкались, а порой и срывались в пропасть, надо было потратить много, много часов.

Пробыв на балконе не более десяти минут, Мигель Даймонт вернулся в комнату, плотно прикрыл за собой дверь, опустил штору и отправился в ванную. Душ, увы, был далеко не ледяным. Но с этим приходилось мириться, как и с многими другими неудобствами в этом старом отеле, построенном ещё в прошлом веке. В отличие от новых гостиниц – ровесников небоскребов – отель «Кондор», в котором жил Мигель Даймонт, не был даже оборудован кондиционером.

Зато он имел огромное преимущество – по крайней мере, в глазах Мигеля Даймонта. Прямо напротив бокового окна его комнаты находилась штаб-квартира Демократического Альянса.

Каждый день Даймонт с биноклем проводил у этого окна много часов.

Объектом наблюдения был высокий человек, чьё умное, вытянутое лицо с пристальным взглядом темно-карих глаз, смотревших в упор из-за стекол пенсне, было знакомо каждому жителю древнего города. Словно несмываемое клеймо, оно украшало бесчисленные предвыборные плакаты партии, чей приход к власти означал бы поворот в судьбе страны.

В том, что партия Демократический Альянс победит, ни у кого не было ни малейшего сомнения.

Существовал один-единственный способ предотвратить эту победу – убрать человека, сумевшего сплотить воедино разнородные элементы, из которых состоял Альянс. Единственного человека, в котором народ видел своего мессию.

Это и было задание, которое поручили Мигелю Даймонту.

Прежде чем выехать сюда, Мигель Даймонт просмотрел сотни метров отснятого в разное время и в разных местах фильма.

Председатель ЦК Демократического Альянса Кароль Альварес выступает на митинге. Альварес садится в автомобиль. Альварес пожимает руку касику затерянного в горах индейского селения. Альварес с женой и детыми на прогулке. Сотни метров Альвареса, сотни страниц тщательно собранного досье, которое содержало практически всё, что могло быть известно об этом человеке. Всё, вплоть до привычки во время футбольного матча держать в зубах незажженную сигарету.

Но всего этого Мигелю Даймонту было недостаточно. Он был из тех людей, сравнительно редких для его профессии, которым, прежде чем взяться за дело, необходимо самому изучить противника в непосредственной близости.

Дело было нелегкое. Совсем недавно коллеги Мигеля Даймонта убрали крупного прогрессивного деятеля в одной из стран Карибского бассейна. В разработке операции Даймонт, находившийся тогда в Риме, участия не принимал. Его коллеги столь неумело провели операцию, что спустя неделю после убийства разразился страшнейший скандал, и одному из начальников секретной службы пришлось взять на себя роль громоотвода.

Второй такой промах был недопустим. Все понимали, что Альвареса надо убрать. Но убрать так, чтобы не возникло ни малейших подозрений.

Ни яд, ни автомобильная катастрофа не годились. Следовало организовать такое стечение обстоятельств, при котором смерть Альвареса выглядела бы абсолютной случайностью.

Именно поэтому труднейшее дело было поручено Мигелю Даймонту – лучшему стратегу и тактику секретной службы.

Пока он ещё не знал, что придумает, но чувствовал, что решение придет само собой. Убрать Альвареса надо до выборов, а они состоятся через шестнадцать дней. Кроме необходимости устранить его так, чтобы виновником в глазах всего мира было одно провидение, на Мигеля Даймонта давил ещё цейтнот.

Но ни этот бег наперегонки со временем, ни удушающая жара не выводили его из равновесия. Мигель Даймонт был профессионалом, а истинный профессионал не должен иметь того, что люди более слабой психической структуры называют нервами. Каждый день Мигель Даймонт с терпением паука, создающего сложную паутину, и со спокойствием идола садился у бокового окна, брал в руки бинокль и часами наблюдал за противоположным домом.

Каждый раз, когда в окулярах появлялось умное лицо Альвареса, Мигель Даймонт улыбался краешком губ. Он не просто разглядывал своего противника. Он как бы приближался к нему: на шаг, ещё на шаг. По жестам, походке, мимике он пытался проникнуть в самую суть этого человека, изучить его характер, найти в нём самом то, что необходимо для успеха операции.

Когда Альварес, сопровождаемый своими соратниками, покидал штаб-квартиру партии, Мигель Даймонт позволял себе короткий отдых. Он выходил на балкон и, глядя на далекие снежные пики, говорил себе: «Вот она – цель! Бесконечно далека, неприступна, а всё-таки до неё можно добраться».

Он возвращался в комнату, холодным душем смывал с лица и тела мерзкое ощущение горячего компресса, наливал в бокал лимонный сок, бросал побольше льда и, медленно потягивая прохладный напиток, думал.

В регистрационной книге отеля «Кондор» Мигель Даймонт числился швейцарским коммерсантом Лотаром Гешоником, совладельцем фирмы по производству оптических приборов. Единственным товаром, который сам Даймонт собирался импортировать в эту страну, был оптический прицел снайперской винтовки. Но, возникни надобность, он мог толково поговорить о делах представляемой им фирмы.

Мигель Даймонт не принадлежал к числу старомодных «рыцарей плаща и кинжала» – настоящих док, когда дело касалось диверсий, заговоров, убийств, но полных невежд во всём остальном.

К тому же представляемая Даймонтом фирма действительно существовала. Прежде чем отправиться на разработку операции, Даймонт лично позаботился об этом. Фирма «Свисоптик» имела конторы в Берне и Цюрихе и давала объявления в крупных швейцарских газетах.

Как и всякому процветающему коммерсанту, Даймонту в роли Лотара Гешоника полагалось иметь личную секретаршу. Беата Андерсон прилетела вместе с ним, поселилась в соседнем номере и каждое утро ровно в семь часов переводила ему сообщения местных газет.

Мигель Даймонт выбрал себе в помощники эту давнюю сотрудницу секретной службы не только за знание испанского языка. Беата была прекрасной связной. Даймонт считал в данном случае необходимым избегать прямых контактов – как со своим коллегой, фигурировавшим в штате посольства в качестве пресс-атташе, так и с агентами, которым была предназначена та или иная роль в операции.

Из множества статей и заметок, помещенных в местных газетах, в том числе в органе Демократического Альянса «Венсеремос», Беата подбирала лишь тот материал, который мог заинтересовать шефа. Сотрудница отдела сбора информации, она владела семью языками и уже не раз выполняла для него подобную работу.

Сегодня её внимание привлекли две заметки.

В семь часов вечера должно было состояться заседание Центрального комитета Демократического Альянса, на котором предполагалось обсудить возможность союза на выборах с партией «Прогресс и свобода».

Это была, по существу, мелкобуржуазная группировка, не вполне согласная с Демократическим Альянсом касательно широких социальных реформ, но всецело одобряющая установку на независимую экономическую и внешнюю политику.

Вторая заметка была напечатана в отделе спортивных новостей.

Сегодня, также в семь часов вечера, должен был состояться футбольный матч между столичной командой «Ла Монтанья», занявшей в прошлом году первое место в национальной лиге, и командой «Санта Роса», имевшей все шансы стать в нынешнем сезоне чемпионом. Сообщалось, что все билеты проданы за две недели до матча и что полиция арестовала перекупщиков, сбывавших билеты на лучшие места по неслыханной цене.

Этот матч имел особое значение, ибо после него тренер национальной сборной Кастильо Мендоса собирался окончательно определить состав команды, которая на следующей неделе должна была встретиться с эквадорцами.

Как и Даймонт, Беата Андерсон читала досье Кароля Альвареса и знала, что он слывет заядлым футбольным болельщиком. Она была уверена, что эта информация должна заинтересовать шефа.

Однако Мигель Даймонт прослушал её с таким же невозмутимым видом, как и заметку, в которой сообщалось о назначении особой комиссии по расследованию нелегального вывоза за границу археологических ценностей.

В действительности Мигель Даймонт был весьма доволен тем, как совпали два как будто ничем друг с другом не связанных факта – заседание Центрального комитета Демократического Альянса и футбольный матч.

Его безразличие было профессиональной маской. Даже скорее привычкой. Беате он вполне доверял, но был убежден: начальник, не умеющий скрывать свои мысли от подчиненного, дает полную возможность подчиненному сесть в своё кресло

– Спасибо, Беата! На сегодня достаточно! Нам через полчаса надо быть в министерстве торговли.

Говорил он на немецком языке, как и полагалось коммерсанту из Цюриха, где большинство жителей разговаривают на швейцарско-немецком диалекте.

Что касается переговоров с министерством торговли, да и с некоторыми экспортно-импортными фирмами, то это занятие не было таким уж пустопорожним, каким казалось.

Если операция удастся (а Мигель Даймонт в этом не сомневался), никому не придет в голову заподозрить в чем-либо солидного швейцарского коммерсанта…

Вернувшись из министерства, Мигель Даймонт в одиночестве пообедал в ресторане отеля. Затем по старомодной широкой лестнице (в отеле «Концор» отсутствовали не только кондиционеры, но и лифт) поднялся наверх и на час заперся в комнате Беаты. Проходящие по коридору служащие гостиницы, увидев на дверях табличку «Не тревожить!», многозначительно улыбались. Это входило в расчет Мигеля Даймонта. Пусть думают, что секретарша по совместительству его любовница.

В действительности он в этом не нуждался. Дома у него были жена и двое детей, а вне дома он обходился без женщин. Мигель Даймонт полагал, что амурные похождения отвлекают от главного. А главное для него было: думать, планировать, принимать безошибочные решения.

Вот и сейчас, удобно усевшись в кресле, он думал. Время от времени Беата, расположившаяся с книгой на диване, поворачивала голову в его сторону и лишний раз убеждалась, что он её совершенно не замечает.

Ровно в половине шестого Мигель Даймонт занял свой наблюдательный пост у бокового окна. Один за другим съезжались члены ЦК Демократического Альянса. Альвареса среди них не было. Он появился лишь поздно вечером, когда совещание подходило к концу.

В момент, когда Кароль Альварес выпрыгнул из автомобиля и почти бегом устремился к входным дверям штаб-квартиры, Мигель Даймонт был готов мысленно аплодировать ему.

Ещё до того, как Мигель Даймонт увидел Альвареса на экране телевизора среди огромной толпы, заполнившей стадион (между прочим, матч закончился со счетом 3:2 в пользу столичной «Ла Монтаньи»), он предугадал этот, казалось бы, легкомысленный поступок. Предугадал, что Альварес даже ради важного политического совещания не откажется от футбола. Для Даймонта это означало, что он достаточно изучил характер противника. Это давало возможность прогнозировать поведение Альвареса в схожих ситуациях.

Только сейчас Мигель Даймонт по-настоящему осознал, насколько опасен Альварес. В стране, где футбол пользовался почти фантастической популярностью, может быть, эта приверженность футболу и делала Альвареса столь популярной фигурой. Выступая на митинге, он оставался политическим деятелем – интеллигентом, отделенным пропастью от безграмотного индейца, прозябающего в нищем горном селении. Зато, сидя на трибуне стадиона среди тысяч болельщиков, Альварес становился человеком из народа, человеком, для которого чаяния простого люда являлись не чем-то умозрительным, а важной частью его жизни.

В этот вечер Мигель Даймонт лег спать с полной убежденностью, что значительно приблизился к своей цели.