Текст книги "Каштановый прииют (СИ)"

Автор книги: Анастасия Холодова-Белая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

– Вы уверены, что никто не входил в отделение?

– Да, единственная дверь находится напротив поста, мы сидели там всё время. Только если кто-то спрятался где-то в отделении ещё вечером, но реально спрятаться он мог только в административном, там перед закрытием отделения не осматривают кабинеты.

– Ваше внимание привлёк именно хлопок двери? – Вильям слегка нахмурился. Если он скажет правду, Дитмара будут допрашивать, а как это может сказаться на его самочувствии предсказать сложно.

– Нет… Пациент закричал.

– Дитмар Прендергаст? – следователь посмотрела в листок и принялась крутить ручку между пальцами.

– Да.

– Это ваш пациент.

– Вы и так знаете.

– Вы с ним говорили?

– Конечно, у него случилась истерика и мне нужно было его успокоить.

– Он что-то сказал? Что может помочь следствию?

– Он сказал, что кто-то убил первого и что это не последнее убийство. Точнее, не сказал, а прокричал мне в лицо в слезах и соплях. Боюсь, что допросить его у вас не получится, – женщина дёрнула бровью.

– Почему это? У нас есть штатные психиатры.

– Он выгнал шесть врачей, я седьмой. Вы думаете, что он вам что-то скажет? Зря, он в регрессе и очень замкнутый. Он плохо отличает свои выдумки от реальности, и даже если он начнёт давать показания, скорее всего, убийцей окажется монстр из зеркала, который пытается его уничтожить. Я могу поговорить с ним в вашем присутствии.

– Вы подозреваемый.

– Ну, вот если у вашего врача не выйдет, вариантов у вас не останется, потому что я кое-как наладил с ним контакт, – следователь тяжело выдохнула и отвернулась к окну.

– Как же я терпеть не могу такие дела, какие же вы все скользкие, всё в свою сторону выворачиваете. Я не ваш пациент, чтобы на меня давить.

– Я не давлю. Просто чисто логически мне нет резона убивать пациента, он не мой подопечный, и сделать так, чтобы он не впал в панику быстрее, чем я его успею убить, я бы не смог. Каждый пациент уникален, нужно знать подход. Он бы закричал, но было тихо, раз услышал только Дитмар.

– А кто его лечащий врач?

– Лэри Опенгеймер. Но он живёт в городе.

– Ладно. Попрошу никуда не уезжать, вы мне ещё понадобитесь, чтобы всё показать, – следователь слегка разочарованно вздохнула. Вильям понимал, ей хочется поскорее закрыть дело, но так просто это не сделаешь.

– А куда я денусь? Мне завтра на работу к одиннадцати.

– Распишитесь здесь, что с ваших слов записано верно, – мужчина протянул ему бумаги из печатной машинки и, дождавшись, когда Вили всё подпишет, поставил сверху печать и проводил его до выхода.

Выползши из кабинета, переоборудованного в допросную, Вильям медленно побрёл к выходу. Переодевшись в гардеробе, он вышел на улицу и тяжело вздохнул. Тёплые фонари, оказывается, не так уж хорошо освещали аллею. А родная и привычная темнота, в которой Вильям привык прятаться, уже не казалась такой уж безопасной. Убил, фигурально выражаясь, или же по-настоящему убил? Что же ты загадками говоришь, Дитмар, ну скажи же прямо, опиши его, скажи имя… Нет, сегодня он всё же закурит, нет никаких сил, конфетами обойтись не получится. Надо только вспомнить, куда он сунул пачку сигарет с зажигалкой. Вильям едва не подскочил, когда над головой раздалось хлопанье крыльев и ругнулся под нос. Сегодня он не заснёт.

Шуршание ткани, дыхание, неровное, прерывистое. Кто это? Где он? В кромешной темноте было слышно только плач, плач боли и страха. Он не чувствовал ничего, как будто замёрз, заиндевел. Где он? В темноте зажёгся свет. Руки, что это? Руки в крови, густой и липкой, он попытался тряхнуть ими, чтобы её стало меньше. Но она, будто живая, лезла, текла вверх по рукам, к локтям, плечам. В панике он попытался тереть пиджаком руки. Но кровь даже не оставила следов на ткани. Чьи-то болезненные завывания из темноты начали дёргать нервы как струны, стало тяжело дышать. Он резко попытался сбежать хоть куда-нибудь от света, чтобы ничего не видеть, и тут кто-то ударил его по голове. От боли свет погас, и он рухнул на пыльный кирпичный пол.

Дитмар, снова сидящий в кресле перед столом, нервно жевал губы и трепал Марта за уши. Его попытались допросить рано утром, но итог оказался закономерен, у Дитмара случилась истерика, и его с миром отпустили в палату. Психиатр, который пытался с ним поговорить, только пожал плечами и сказал, что допрашивать его придётся Вильяму. Ему был выдан список вопросов, и вот уже пять минут он пытался с обычных рутинный вопросов для проверки мировосприятия перейти непосредственно к допросу. В углу кабинета, как можно дальше от Дитмара, сидел судебный психиатр и записывал разговор на диктофон.

– Дитмар, я бы хотел поговорить о том что произошло ночью, – он сжался, боится. – Я понимаю, что для вас это может быть болезненно, но всё же я обещал вас выслушать. И сдержу слово.

– Я… понимаю. Я бесполезный… Мусор, – он закрыл глаза рукой и прерывисто вздохнул. Поднял влажные глаза к потолку. – Я ничего не могу сказать. Я не понимаю. Я болен…

– Не переживайте. Я здесь чтобы помочь вам говорить, – Дитмар слегка поджал губы и устало улыбнулся. Сколько боли в глазах. Что-то тут происходит плохое, ужасно плохое.

– Я понимаю. Но… Ладно.

– Дитмар, как ты понял, что мистер Бейкер умер? – молчание. – Ты позвал на помощь, ты хотел, чтобы его спасли?

– Да. Я слышал разговор за стеной. Я слышал, как он хрипел.

– Ты не сразу позвал на помощь, почему?

– Я… боюсь, – Дитмар кинул раздражённый взгляд на мужчину в кресле и поджал под себя ноги.

– Ты знаешь того, кто это сделал? – Дитмар с опаской кивнул. Вильям осторожно наклонился, чтобы быть к нему поближе. – Можешь мне рассказать?

– Они… Они всегда рядом. – Вильям едва успевал записывать. Он отказался от вопросов, никаких вопросов, слушать и наматывать на ус молча. Только так Дитмар начнёт говорить много и конкретно. – Один ходит тенью без тела и следа, он заходит сквозь стены, у него ледяные руки и нет глаз, он смотрит на нас ночью и ходит за нами днём, он как туман и ветер, очень страшный… Второй приходит из-за маленькой двери из тьмы. Он уводит нас туда и там творит с нами всё. Он калечит, делает больно… – Дитмар задрал рукава, и Вильям едва подавил ошарашенный вздох. На запястье было видно синяки, как будто кто-то держал его за руку. – Он… Он причиняет боль и никогда не уходит, пока мы не пообещаем молчать. Он придёт за мной за то, что я говорю вам о нём… – Дитмар обречённо опустил лицо и закрыл его руками.

– То есть, они приходят не впервые? Почему до этого ты не говорил, что кто-то шастает по отделению?

– Будет хуже. Они всё равно вернутся, как только закроется дверь.

– Двойник из зеркала с ними не связан?

– Нет, он просто кривляется. А эти могут прикоснуться, могут потрогать.

Вильям нахмурился. Итак. Вот оно. Двойник из зеркала изначально был не реальной опасностью. Поэтому Дитмар о нём и говорил, он понимал, что тот не причинит ему реального вреда, будет только бесноваться и пугать. А эти двое. Плохо, что их двое, очень плохо. Кто из них реален, а кто – просто кошмар? Второй пока выглядел более реально. Но… Какая дверца, какая тьма? Первый входит сквозь стены, без глаз… Как это интерпретировать? Что это означает? Дитмар прижимал к себе Марта и слегка покачивался в кресле, давая Вильяму переварить информацию.

– Кто из них опаснее?

– Не знаю. Они страх и кошмар. Закрываешь глаза и видишь их. Это невозможно… терпеть.

– Ты сказал, что будут ещё смерти. Откуда ты знаешь?

– Знаю. Мы опасны, мы можем… Я не знаю, нас запугивают…

– Дитмар, спокойно, не переживай, – Вильям аккуратно положил руку поверх его и улыбнулся самой спокойной улыбкой, какую смог из себя выдавить в этой ситуации. – Я рядом, я помогу. Обещаю.

– Вы меня понимаете, доктор?

– Да, – враньё. Но это пока, он обязательно докопается до истины.

После того, как сеанс всё же был закончен, и Дитмара повели в комнату отдыха санитары, Вильям расписался в бумажке о том, что даёт разрешение использовать запись сеанса в интересах следствия. Дождавшись, когда судебник выйдет, он закрыл лицо руками, пытаясь хотя бы примерно набросать в голове всю ситуацию. По закрытому отделению ходят двое непонятного происхождения. Кто-то из них по неизвестным причинам издевается над пациентами и теперь ещё и начал убивать. Вряд ли сейчас получится выжать из Дитмара более точное описание. Плюс, как он понял из шёпотков детективов, остальные пациенты говорили ещё меньше и не знали даже этого. Похоже, что беспокойность Дитмара сыграла им всем на руку. Он слишком много видел и слышал. И слишком много запоминал. Фрагментами, определённо. Если учесть его нарушение кратковременной памяти, становится понятно, что всё, что он говорит, как картинка паззла. Вот он был, и кто-то смахнул его со стола, картинка рассыпалась. У Дитмара, у него, у кого-то ещё, у других врачей, медперсонала, у них есть по фрагменту, и победит в этом состязании тот, кто сложит свои куски в картинку и сможет правильно её додумать и интерпретировать. А судя по тому, что все эти обрывки паззла в голове у Дитмара смешались с чем-то инородным, их придётся выбирать очень тщательно.

Закончив в отделении, Вильям решил спуститься в столовую, пообедать и подумать над тем, что происходит между ним и пациентом. Он чувствовал себя таким же пациентом, если честно, как будто это он глуп и не понимает, что умный человек пытается до него донести. Правда, пациент с пациентом зачастую прекрасно договаривались между собой, а у них какая-то стена, в которую Вильям врезается со всего маху, стоит Дитмару открыть рот. Никогда ещё от того, насколько хорошо он отделит бред от правды, не зависела чья-то жизнь. А сейчас зависит хотя бы жизнь самого Дитмара, не зря же он так боится и просит помощи.

В столовой было тихо, удивительно тихо, как будто ночное происшествие повлияло совершенно на всех. Пациентам ничего не сказали, Дитмар благоразумно молчал, как его и попросил Вильям. А вот в столовой для персонала на первом этаже стояла тягостная атмосфера напряжения. Он ковырялся в супе и то и дело оглядывался. Вильям и сам чувствовал, как резко подскочила до небес его тревожность. Он не верил в то, что это суицид, нет, нет и нет. Он не знал мистера Бейкера как пациента, но тот был спокойным, хоть и чудил, такие самоубийства обычно совсем не в стиле подобных тихих больных. От мыслей его отвлёк скрип ножек стула по паркету. Рядом с ним за стул плюхнулся Лэри и закрыл лицо руками. Его вызвали на допрос ещё в десять и только отпустили? Вот это его потрепали. Наконец отняв руки от бледного лица, он пододвинул к себе стоящий на столе графин с водой и налил полный стакан. Опрокинув в себя, он наконец тяжело выдохнул.

– Ты выглядишь так, как будто тебя там пытали.

– Почти, из меня двое следователей пытались выжать информацию, которой у меня нет. Что я им могу сказать? Вот что? Что я спал в это время с выключенным телефоном, как все нормальные люди?

– Из меня тоже выжимали. Подняли моё досье, откопали, что я в одиннадцать из дома сбегал… – Лэри махнул рукой и поджал губы в гримасе боли.

– Знаешь, я чувствую себя преступником, не потому, что я его убил, а потому, что я допустил, чтобы это случилось…

– Он жаловался?

– Да, он жаловался, что у него всё болит, – Вильям поджал губы. Так, что это означает? Дитмар не просто не врёт, он более чем последователен. – Я пытался вычислить, что конкретно болит, сердце там или суставы, мало ли, может, у него ревматизм… Я видел синяки, но не понимал, откуда… Я убил его равнодушием, понимаешь?

– Не кори себя за это.

– У тебя когда-нибудь умирали пациенты? Убивали себя? – Вильям тяжело вздохнул и опустил чашку. Он понимал. Лэри ищет поддержки, понимания.

– Да. Я работал в экстренном стационаре в Лондоне, туда привозили всех острых в приступах, алкоголиков в делирии, всех, кто вёл себя вызывающе… В общем… Привезли мужчину, у него была параноидальная шизофрения в последней стадии, он думал, что его хотят убить за то, то он знает какую-то невероятных масштабов тайну, – он тяжело сглотнул. То тощее, почти серое от голода и сигарет лицо он не забудет никогда. – В общем, он говорил, что ему в живот зашили какой-то чип, который его убьёт, то ли ток пустит, то ли яд, я уже не помню. Я вёл беседы, выписывал таблетки, мне казалось, что он пошёл на поправку. И спустя неделю в отделении он… Он осколком цветочного горшка вскрыл сам себя от лобка до глотки. Искал чип, – Вильям не удержался и истерично хохотнул. И тут же зажал рот рукой. – Ирония в том, что чип его и убил, да, мнимый чип, он истёк кровью до того, как его успели зашить.

– Какой кошмар… – Лэри прикрыл глаза рукой. – Мне бы это в кошмарах снилось.

– По отделению ходила история, как медсестра умерла от инфаркта, когда на ночном обходе увидела, что пациентка себе ложкой глаза вырвала. Это не каждому дано перенести… – Вильям накрыл ладонью его руку, лежащую на столе, и слегка наклонился. – Ты же знаешь, и я знаю, мы все знаем, что это не могло быть самоубийством. Я слышал хлопок двери, и ребята слышали, можешь спросить.

– Я теперь уже ни в чём не уверен, ни в своей компетентности, ни во взглядах на жизнь… У него не было никаких признаков суицидального поведения, ничего, что могло бы подсказать, указать… Ноль…

– И что теперь? Что ты будешь делать?

– Я пока что подозреваемый номер один, пока не появится алиби… А потом… Главврач сказал, что если мою невиновность докажут, он возьмёт меня в плановое, чтобы не оставлять без работы, там как раз увольняется один врач. Но я не знаю, как я буду работать дальше… Знаешь, есть в этом что-то неправильное, как будто реальность ломается с треском…

– О, я вас как раз и искал, – они обернулись на Шона. Он был в простой форме и, судя по лицу, спал час от силы. – Можно присесть?

– Да… Как там… – Лэри сглотнул.

– Я затем к вам и пришёл. Вы-то имеете к этому всему самое прямое отношение, я знаю, – Шон наклонился и снизил голос до шёпота. – Его смотрели судебники, но, пока они ехали, я успел его раздеть и осмотреть… Его задушили. Руками.

– Что? – это вышло слишком громко, сидящие за соседними столами тут же обратили на них внимание. Лэри понял, что зря это сделал, и прикрылся стаканом воды.

– У него следы от пальцев на шее. Причём его как будто вдавливали или в пол, или в стену… Вот так как бы, – он изобразил руками в воздухе, как держали мистера Бейкера за шею. Странная поза, очень неудобно, если их немного вывернуть было бы логичнее, хотя… Он опустил взгляд на руки и нахмурился. Кто сказал, что неудобно? – И… Я не знаю, что это значит, но, короче, на нём был нос.

– Какой нос? – Вильям нахмурился, чувствуя, что по спине прошёл неприятный холод.

– Клоунский нос, который на резинке. На руку был намотан.

– У него вроде коулрофобия была, нет? – Вильям медленно обернулся на Лэри, а тот отставил стакан и приложил пальцы к губам. – Такие, как он, если и совершают суицид, то спонтанно. Типа выкинуться из окна или под машину броситься, если приступ… А тут нужно было сделать петлю, засунуть в неё голову, оттолкнуть кресло. Слишком много шансов передумать, – Лэри кинул на его лицо полный смятения взгляд и спрятал руки под стол.

– Убийца…

Этот шёпот как будто криком разнёсся по столовой. Жизнь тут не станет прежней уже никогда. Потому что среди персонала или пациентов есть убийца.

Тёмный коридор, двери, из них льётся свет, голубоватый, как от луны. Общий коридор отделения. Тишина. Он идёт тихо, чтобы не скрипнули полы, ни звука, иначе его услышат. Он слышит тяжёлое дыхание, как будто он внутри монстра, тяжёлый пыльный воздух движется туда-сюда, заставляя зажимать рот рукой. Удушливые спазмы, кашлять нельзя. Нет страха, но тревога затапливает с головой, начинают нервно трястись пальцы. Под ногой тихонько щёлкает плашка паркета, всё замирает.

Он проваливается куда-то, тонет в слизи. Она липнет, тянется нитками. Как будто он болоте. Тёплом болоте, мерзейшем. Он борется, пытается, тщетно, а вот теперь страх. Глупая смерть, глупая! Берег. Скользкий, в липкой грязи, руки срываются. Хватается за траву, из последних сил подтягивается и замирает. Она, сидит голая на присядках прямо перед ним.

Мальчик мой…

Нет, лучше утонуть. Пальцы против воли разжимаются, с размаху падает в болото, захлёбывается его густой тёплой водой. Она заполняет лёгкие без боли. Только панический последний рывок.

Вильям с истеричным вздохом сел на кровати и закрыл лицо руками. Мучительные тяжёлые сны, всё хуже и хуже. Дыхание срывалось, в тишине казалось, что его слышит весь корпус. Он из последних сил выполз из кровати, скорее даже выпал, еле смог встать на ноги, чудом дошёл до комода, там стоял стакан воды. Выхлебав его, он тяжело опёрся о столешницу и согнулся. Казалось, что он хлебнул кипятка. Тело скручивало жуткой болью, от которой всё тряслось, как при болезни Паркинсона. Он дождался, когда дыхание выровняется, и поднял голову. В зеркале он, лунный свет, глаза красные от выступивших во сне слёз, нос красный, сам бледный, как мертвец, как обычно. Вильям потёр глаза рукой и, снова кинув взгляд в зеркало, оцепенел. Из-за его спины появились руки. Её руки.

– Это сон, ты ещё не проснулся, – Вильям зажмурился в тщетной попытке хотя бы проглотить подскочившее к горлу сердце. Но сквозь футболку он чувствовал эти руки. С длинными ногтями, такие аккуратные, не знавшие никакой домашней работы, как когда-то давно.

Вильям открыл глаза и схватил одну из рук за запястье. Но пальцы сжать не успел. Её руки сжались на ткани, зажимая и кожу на груди, разрывая, до крови, рваных ран. За спиной её хриплый низкий смех. Вильям попытался мотнуть головой, дёрнуться, положил руку на ледяное зеркало, пытаясь оторвать хоть одну руку, только бы не было так мучительно больно. И тут раздался хруст стекла. Он, уже проваливаясь в темноту от боли, резко поднял глаза и увидел в зеркале не себя. Там, за стеклом стоял… Дитмар. Длинные, растрёпанные после сна волосы, безумные глаза, как отражение Вильяма, чёрная футболка, рука на руке Вильяма. Перекошенное от боли лицо было таким же, как в жизни, но в глазах было что-то иное. Там был разум, там была память.

– Дитмар?

Вильям на секунду забыл о боли, и лицо Дитмара тут же разгладилось вслед за его. Исчез страх, боль. Осталась злость. Он протянул руку к Вильяму. Стекло треснуло, преграда исчезла, Дитмар схватил его за ворот футболки и наотмашь ударил по лицу. Притянул к себе, едва не разрывая ткань, пытаясь вырвать его из её объятий, и закричал прямо в лицо, оглушая, заставляя зажать уши.

– Просыпайся, это сон!

От боли в щеке он тут же как будто очнулся от оцепенения, и мир разбился вслед за зеркалом.

Вильям едва не задохнулся, когда попытался резко сесть, но не смог. Лежит, на полу, запутавшись в одеяле. Кое-как выпутавшись, он на трясущихся ногах поднялся и сел на кровать. Нет, это не дело, нужно выпить успокоительного. Хорошо, что и его он тоже приготовил. В коридоре было слышно шаги, шуршание, было слышно, как открываются двери. Наверняка пришли ребята с вечерней смены. Дойдя до комода на подгибающихся ногах, Вильям закинул в рот половину таблетки, запил водой и упёрся руками в столешницу комода. Поднял лицо на зеркало и замер. На щеке красовался яркий красный след, как будто его кто-то ударил ладонью. В шоке он провёл пальцами по щеке и только сейчас понял, что она онемела, как после настоящего удара. Дитмар. Что он делал в кошмаре? Никогда ещё в его кошмарах не было никого постороннего. Он был один на один со своим самым ужасным страхом. Это было правило, которое ещё никогда и ничем не нарушалось. Что бы ни происходило они один на один. Так было в жизни. Так было и в кошмарах. А сейчас Дитмар, он выдернул его из кошмара, помог. Хотя это Вильям здесь, чтобы помочь ему. Что за чёртова мистика? Ещё след на щеке. Слишком реально, слишком. Та картинка из сна была один в один как реальность. Как будто он и вправду снова столкнулся с ней. Это всё нужно записать и поехать потом к психотерапевту. Или найти кого-то из местных. Это ненормально, что с ним происходит такое. Да ещё и подобный стресс, как смерть пациента, насильственная, это серьёзный удар. Так и до очередного помешательства недалеко. Он дошёл до кровати и решил поправить подушку. И едва не подпрыгнул, когда под ней почувствовал что-то твёрдое. Помятый в хлам блокнот, он читал сегодняшние записи перед сном. Вильям провёл рукой по щеке и облегчённо выдохнул. Ещё бы у него так лицо не затекло, на угле блокнота спать. Отложив их на тумбочку, он улёгся поудобнее. Успокоительное быстро действует, может, ещё есть шанс выспаться. Хотя до сих пор казалось, что он не один в комнате, что кто-то внимательно смотрит, изучает. Перевернувшись на бок, Вильям накрылся почти с головой и принялся про себя проговаривать успокаивающие установки, которым его научили. Они сработали безотказно, и тревога начала спадать. Наконец спасительное небытие накатило волной.