Текст книги "Малышка с секретом (СИ)"
Автор книги: Анастасия Абанина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)
Глава 18. Часть 1. Последний день…
Сегодня последний день месяца Игельда и с завтрашнего дня наступает новый месяц – Ейко, а я на рассвете отправляюсь на ПМЖ к знахарке в лесную избушку…
Но проснувшись, как и обычно на восходе, я совершенно не помнила об этом значимом в моей жизни факте.
В избе было тихо, где-то под полом мелодично стрекотал сверчок, посмотрев в окно, увидела, как по розово-оранжевому словно спелый персик небу, неспешно летят облака, подгоняемые ветром. За печкой тихо скрипнула половица и подбирая на ходу волосы и пряча их под платок, из-за угла показалась матушка. Она смотря себе под ноги быстро пересекла горницу и забрав ведро, вышла из дому. Вслед за ней поднялся батюшка, одевшись, тоже сразу ушел. От топота и скрипа дверных петель проснулись братья, причем все сразу, даже Зелеслав, который изменив своей привычке, не поднялся отгонять Петруху подальше к курятнику. Мальчишки одевшись и обувшись так же, как и родители пошли во двор. Я сладко потянувшись с улыбкой на губах села на кровати и натянув серый, домашний, почти не украшенный сарафан, поднялась и направилась прямиком к уборной. Проходя по только, начавшему свой день двору, наблюдала за неспешно бродящими тут и там курами, ковыряющими лапками землю в поисках зерен. Весело мурлыча какой-то незатейливый мотив, я прошла мимо загона проснувшихся и отряхивающихся со сна свинок. Посетив уборную, пошла в баню умыться, закончив свой утренний моцион, направилась к коровнику из которого слышалось ворчание матушки.
– Ну, вот как быть? Не гоже детю без матери… – бурчала матушка, смотря на наполняющееся молоком ведро.
– Что стряслось мам? Чего бурчишь с утра пораньше? – с улыбкой, умиляясь выражению материного лица, спросила я.
– Ничего. – односложно выдала она таким тоном, что сразу стало ясно, поговорить нам не удастся.
– Ладно… – протянула я подозрительно и ретировалась из сарая от греха подальше.
Развернувшись на сто восемьдесят градусов, выскочила из коровника и направилась в конюшню к Кучуру.
Коняшка наш был смирным и незлобивым, всегда был рад любому, кто явится по его нечесаную душу. Юркнув в сарай, застала там близнецов: Бенеш привязывал к лошадиной морде торбу с овсом, а Бивой принес ведро воды, чтоб потом напоить коня. Я подошла ближе, и братцы заметив меня, сказали:
– О Ведка, проснулась уже? – улыбаясь произнес Бенеш.
– Благого дня сестрица… – сказал серьезно Бивой.
– Доброго утра родные, как спалось? – ласково спросила я.
Очень мне нравятся эти такие внешне похожие, но внутренне разные близнецы и их реакции на мое поведение. Вот вроде бы уже и привыкли к тому какая я теперь, но при этом, Бенеш всегда строит такие умильные рожицы, слушая или наблюдая за мной, в отличии от Бивоя, который все что бы я не выкинула, оставался невозмутимым как скала.
Поздоровавшись братья замолчали и между нами повисло какое-то напряжение и неловкость, которой раньше никогда не было. Мальчики переглядывались между собой и особо старались на меня не смотреть:
– Странно… Что это с ними? – думала я, подходя к коню и гладя его по опущенной к ведру с водой шее.
– Что стряслось? Чего коситесь? – сведя раздраженно брови, непонимающе спросила я.
– Да ничего, так… Ты просто завтра уедешь. Вот и не знаем, как сейчас себя вести… – сказал прямо и как всегда не сдерживаясь Бенеш.
– Не навсегда ж расстанемся, хвала богам… – смягчил его слова тактичный Бивой, нервно улыбаясь, забирая опустевшее ведро и намереваясь идти к колодцу за следующим.
И тут меня словно обухом по голове ударило. Я внезапно осознала, что это мой последний день с семьей.
– И, как этот факт вылетел из моей головы? – изумлялась самой себе я. – Вот только что было такое хорошее утро, а у меня просто прекрасное настроение, а теперь вдруг резко стало как-то грустно.
Неуверенно улыбнувшись краешками губ, братьям внимательно наблюдающим за мной и что-то невнятно пробормотав, я вышла. Чувствуя себя растерянной, брела не гладя по двору осматривая все вокруг, доковыляв до яблони, уселась на землю прислонившись к ее стволу.
Мое настроение понемногу стало изменяться: с грустного на странно-непонятное, потом печальное, взволнованное и постепенно оно все больше скатывалось в глубоко несчастное…
– Почему я себя так чувствую? Ведь все эти дни знала, что вот-вот уеду. Что не так?
– расстраиваясь все больше, думала я. – Ведь так долго этого ждала и все равно момент переезда наступил как-то внезапно, как застающая врасплох дорожных рабочих, ежегодно приходящая зима и снегопады, к которым никогда не успевают подготовить уборочную технику. – размышляла сидя, оперевшись на любимое дерево и рассматривая неспешно синеющее небо.
Из амбара вышел батька и проходя мимо, поднял свой сосредоточенный взгляд от земли на смурную меня, приостановился и подошел ближе:
– Что такое голубка моя? Обидел кто? – спросил ласково отец, присаживаясь на корточки и рассматривая отрешенную от мира дочь.
– Нет… Ничего, просто только что поняла, что завтра вас рядом уже не будет… – едва сдерживая рыдания, бормотала я. – А, как я без вас буду почти одна жить? – невнятно промямлила, утирая бегущие по щекам слезы.
Батька тяжело вздохнув и оглядевшись по сторонам в попытке найти кого-то более подходящего, чтоб успокоить плачущего ребенка, беспомощно протянул руки и взяв меня в охапку, сел на мое место, крепко прижав к себе, стал покачивать и утешающе гладить по волосам.
– Ну, и чего ты раскисла? – говорил басисто отец. – Чай мы не помирать собрались… видеться будем… – пытался облегчить, мое нечаянное горе, батька. – Ну, вот выпала такая доля… Что ж поделаешь? Ты главное пойми, что то, кем тебе стать должно, боги решили, а коли судьба тебе выпала родиться ведуньей то и противится не стоит… – говорил уверенно батюшка, утирая мои щеки. – Да и не получится… Я никогда не слыхал, чтоб ребенок одаренный от дара своего отказаться или отрешиться мог. А коли учится надобно то, что ж теперь всю деревню слезами горькими затопить? – спросил батька, поднимая мое лицо за подбородок и убрав ладошки, которыми я не переставая утирала льющиеся слезы, заглянул мне в глаза.
Некрасиво шмыгнув носом, я отрицательно покачала головой в ответ на батюшкин вопрос.
– Вот то-то же и не че на пустом месте беду разыскивать… – усмехнувшись, весело проговорил отец. – Вот, вечно вы бабы в слезы пускаетесь, нет чтобы сесть да обдумать все хорошенько… Так мы в начале корыто слез прольем, а потом думу думать станем. Ты вся в мать… – ворчал батюшка, отпуская успокоившуюся меня с колен и поднимаясь. – Ладно доча, некогда мне лясы точить, пора в поле оболтусов наших собирать. – произнес отец, отряхивая штанины. – Сегодня не на цельный день поедем, так поглядим что да как, и к обеду, ну или чуть позже, вернемси… – делая несколько неуверенных шагов в сторону дома, бубнил батька. – Нужно же еще помочь матери тебя снарядить… Все, утирай слезы и беги в хату, сестрице чем-нибудь подсоби… – предложил с заботливой улыбкой на лице батька, возвращаясь ближе и трепля мои волосы. – И чтоб не смела мне реветь! Ясно? – грозно, но с улыбкой пригрозил мне указательным пальцем мужчина.
Я достаточно успокоившись, улыбнулась в ответ и решительно кивнула.
– И правда, что это я раскисла? Не ребенок ведь, это уж точно… Слишком быстро привыкла к такой неподдельной заботе и участию. А сейчас самое время вспомнить, что я Надежда Валентиновна Бастрыкина – взрослая тетка, даже уже бабка, врач, мать, вырастившая двух детей и дождавшаяся внуков.
Просто это оказывается так легко, спихнуть проблемы и каждодневные заботы на кого-то другого. Я буквально вернулась в детство. Но так нельзя, ведь я – это я и завтра сумею сама себе доказать, что смогу справится и со злобной знахаркой… Чего бы мне это не стоило…
Проводив отца взглядом в сторону колодца, у которого Бивой набирал воду, я решив последовать его совету, отправилась в избу.
Войдя в горницу, увидела матушку и Боянку готовящих завтрак.
Матушка была ужасно расстроенной, на лбу ярко выразились морщины у сведенных в линию бровей, уголки губ были опущены, а сами губы крепко поджаты. Она занималась обычными делами, настолько погруженная в себя, что не заметила, как поставила котелок с водой в печь, даже не всыпав в него крупу.
– Мам, а ты крупу не насыпала в котелок… – сказала Боянка, вытягивая котелок из печи и заглядывая в него, потом обернувшись и проследив за материными бесцельными перемещениями по комнате, уточнила. – Ма, все хорошо? – протянула сестрица обеспокоенно.
Матушка на это раздраженно скомкала полотенце, которое держала в руках, швырнула его на лавку и резко развернувшись, ушла на свою кровать за печь. Боянка поглядев на ее эмоциональный взрыв, вопросительно перевела взгляд на меня.
– Чего такое? – шепотом спросила девочка, кивая в сторону сбежавшей матушки.
– Переживает, что я завтра уеду… – прошептала я в ответ, забираясь на лавку.
– А-а-а, ну тогда только переждать нужно. Оклемается… – сказала сестрица и сама принялась доваривать кашу.
Я тоже активно взялась за готовку. Провозившись некоторое время и накрыв на стол, мы позвали матушку и мужчин. Рассевшись позавтракали, и батька с братьями быстро заложив Кучура в телегу уехали на поле, вместе с Зелеславом.
– Скотину-то сегодня будет кому в обед накормить, сами же вернуться обещали… – думала я, помогая Боянке закрыть ворота за отъехавшей телегой.
Вернувшись в дом и перемыв всю посуду, мы пошли к Цветанке, матушка опять ушла за печь не проронив и слова. А мы, не желая ее беспокоить решили прогуляться, чтоб лишний раз не мозолить глаза.
Проходя по деревне и пересекая соседнюю улицу, увидели бегущую к нам и плачущую Франу. Переглянувшись с Боянкой, мы побежали к ней на встречу. Почти столкнувшись с ничего не замечающей от слез подругой, Боянка схватила ее за плечи и громко крикнув, спросила:
– Чего такое? Чего ревешь? – тряся Франу за вздрагивающие от рыдания плечи, спрашивала Боянка.
– Ма-а-амка… Ма-а-амка совсем, плохая-а-а… Вчера говорит, пузо тянуло, а сегодня упала посреди двора и стонет… – выла заикаясь девочка, беспомощно смотря на нас. – Я к старосте б-б-бегу, отец пьяный со вчерашнего дня валяется– я-я… Нужно ее к С-С-Сении свеэти-и-и… – отталкивая шокированную Боянку, прокричала Франа и побежала дальше по улице к дому старосты.
– Ох, беда-а-а… – протянула Боянка, смотря на отдаляющуюся подругу.
– Что же это может быть? Мать у Франы беременна, и уже не в первый раз… Может преждевременный роды начались, ведь только немногим больше половины срока вроде прошло. – раздумывала я, не зная что предпринять, поворачиваясь в сторону Франиной избы.
– Что ж делать то? – крикнула в никуда паникующая сестрица, вертя головой по сторонам будто ожидая, что сейчас из-за угла какой-нибудь изгороди выйдет решение проблемы.
– Пойдем я на нее погляжу… – тихо и неуверенно пробубнила я, сомневаясь сумею ли помочь в таких условиях.
– Зачем? Ты то, что сделать сможешь? – спросила озадаченно и удивленно сестрица, осматривая меня с головы до ног, уверенно идущую в сторону дома, где жила Франа.
– Может и ничем, но поглядеть надобно, а коли выйдет что? – сказала я.
Сестрица некоторое время смотрела мне вслед, но придя в себя от изумления, резво припустила за отдаляющейся мной.
– Ты что и вправду думаешь, что помочь сумеешь? – поглядывая на серьезную меня, спросила девочка поворачиваясь и идя спиной вперед.
– Нет… но стоять просто так, тоже не смогу, вдруг она там умрет, пока мы знахарку дождемся. – ответила сурово я, при этом думая:
– Господи… я же терапевт, я роды только в институте на практике видела, и уже не помню как их там принимать, а вдруг ее кесарить нужно? Чем я ей помогу? Тут тебе не УЗИ не антибиотиков, ничего вообще нет. – стараясь не скатиться в истерику, шла размышляя я.
Приблизившись к местами поломанному забору и пройдя во двор, через покосившуюся криво сбитую калитку, я остановилась.
На широком крыльце сбившись в кучку, сидели шестеро разнополых детей, мал мало меньше.
Они все были чем-то неуловимо похожи на Франу. Такие же стройные, даже самые младшие, длинноносенькие, некоторые тоже были зеленоглазыми, а некоторые и кареглазыми. У всех были тоненькие, розовые губки, ярко выделяющиеся на бледных лицах. Трое самых старших из них, точно были мальчиками, одна точно девочка лет пяти, а оставшиеся двое, не определялись по половому признаку, потому что были еще слишком малы.
Малыши имели примерно одинаковые стрижки, такие же, что и у ребят постарше, но одеты были только в серые холщевых рубахи, подобные той, что носила я, пока не начала говорить, ходить и проситься в туалет.
Один из младенцев сидел посасывая большой палец правой ручки, а второй побольше, смаковал корку хлеба. По-видимому, все погодки, они были немного напуганы, растерянно и грустно глядели по сторонам, пока из приоткрытого окна избы доносились жуткие крики, при которых некоторые из детей вздрагивали каждый раз, когда раздавался очередной болезненный женский стон.
Я твердой походкой подошла к крыльцу, пробралась между сидящих и жавшихся друг к другу ребят, вошла в сени, где валялась разная утварь и на полу были кровавые разводы, которые кто-то пытался вытереть, но не слишком старательно.
Немного струсив, я разглядывала капельки крови, но вспомнив кто я, решительно преодолев сени, вошла в такую же примерно, что и наша горницу.
Стол, широкие лавки, расставленные вдоль всех стен избы, несколько скамеек поменьше, даже пару покосившихся табуретов, разбросанных тут и там. Под потолком подвешены две люльки как та, в которой сначала спала я. Большая беленая печь, у которой стояла еще одна широкая лавка на которой храпя и пуская пузыри, лежал темноволосый, вусмерть пьяный мужчина, одетый в нарядную беленую рубаху, вышитую красными узорами и коричневые штаны. На полу подле лавки небрежно валялись скинутые им сапоги.
Брезгливо поморщившись от вида и источаемого им невыносимого запаха перегара, я услышав очередной стон за печкой, прошла мимо него и свернув за угол, увидела распростертую на кровати светловолосую женщину.
Подойдя ближе, краем глаза не сразу, но заметила, что следом за мной вошла и Боянка. Она с ужасом смотрела, на метавшуюся по подушке мать Франы:
– Как ее зовут? – спросила я, стоящую рядом сестру, дергая, не отводящую расширенные в ужасе глаза девочку, за рукав рубахи.
– Рогнеда… – пробормотала ошарашенная Боянка.
Забравшись на постель рядом с ней и положив руки, на ставший колом напряженный живот, я обратилась, к открывшей на мгновение, большие и немного раскосые карие глаза, женщине.
– Что произошло? Почему плохо стало? – тряся Рогнеду за плечи и постукивая по щекам, спросила я, пытаясь обратить внимание неадекватной от обуревающей ее боли роженицы на себя.
Женщина на мои манипуляции не прореагировала, она снова протяжно застонала и от натуги вся сжалась в комок при очередной схватке.
Повернувшись к стоявшей в сторонке сестре, попросила:
– Воды ей принеси, она вся взмокла…
Девочка кивнув мне, быстро ретировалась. Я же приподняв подол ее сарафана глянула на простыню пропитанную красной кровью, на которой лежала Рогнеда,
– Твою дивизию… – выругалась шепотом я, замечая этот тревожный признак.
– Кровавое пятно было довольно большим, значит это кровотечение, а не обычное выделение. – Я беспомощно смотрела на завалившуюся на подушку и постепенно слабеющую женщину, замечая ее начавшую бледнеть кожу. Заметив рядом движение, я обернулась к Боянке и забрав у нее кружку с водой, попыталась напоить женщину.
– Сбегай, узнай где Франа? Послали старосту за Сенией? – попросила я, чтоб спровадить девочку.
Я совершенно точно не знала, что могу сделать? Ладно если б мы были в нормальном мире с необходимыми препаратами под рукой, а тут что? Процесс запущен и остановиться его я не в силах.
Просидев какое-то время рядом с Рогнедой, дождалась возвращение девочек.
– Все ускакал Юско, сам ускакал, сказал через пару часов будет. Нужно продержаться… – возбужденно тараторила Франа, с надеждой поглядывая на измученную схватками мать.
– Хорошо, может Сения чем-то сумеет помочь. – пробормотала я, утирая пот со лба женщины.
– Может матушку кликнуть? – спросила Боянка, желающая поскорее сбежать от страданий Рогнеды.
– Сходи конечно, может чем подсобит… – сказала я, усаживаясь на прежнее место рядом.
Боянка убежала. Мы с Франой остались в горнице, подле мучившейся в родах женщины.
– Скок ей до родов оставалось? – спросила я, прикидывая варианты развития событий.
– В месяц Колояра или Рогнеды разрешиться должна была, вроде как. – пробормотала девочка шепотом, поглаживая мать по руке, боясь ее лишний раз потревожить.
– Так значит, сейчас у нее срок месяцев шесть – шесть с половиной. – думала я про себя. – Да, шансы у ребенка есть, но слишком маленькие. Вряд ли выживет, можно надеяться только ка чудо и знания в лекарстве Сении.
– Надо же, в месяц богини со своим же именем должна была родить… – мелькнула у меня сторонняя мысль.
Просидев еще минут с двадцать в горницу забежала взмыленная матушка.
– Что тут? Ох, ты Боги Благие… А ну к, идите ка к нам в избу… – сказала матушка, обращаясь к Фране. – Боянк, ну к забирайте всю мелочь и к нам на двор идите, как закончится здесь все, позову вас… – приказала решительно матушка, видя то же что и понимала я.
Дела плохи и чем-то помочь мы не сможем.
– Хорошо… – кивнула сестрица и потянула растерянную Франу за руку.
– Веда, давай-ка иди-ка ты с ними… – начала матушка.
– Нет я останусь, Сения должна прийти… я ее дождусь… – сказала я уверенно, встречаясь с опешившей на секунду мамой, убедившись в том, что я не шучу и все равно останусь, она только кивнула и ушла за печь.
– А, ну Корокоз поднимайся– говорила мама, шебурша чем-то за печью. Послышался плеск воды и мужицкая пьяная ругань.
– Ты чего?… Отстань… дура… – бормотал, разбуженный водой мужчина.
– А, ну пошел вон, скотина… – закричала оскорбленная матушка.
Послышалась возня, топот ног и удар открываемой двери в сени и провидимому, матушке удалось вытолкать пьяницу во двор.
Я так и продолжала находиться на постели, у метущейся Рогнеды, молясь про себя всем возможным богам, о благополучном исходе.
Глава 18. Часть 2. Последний день…
Вскоре вернулась матушка, подошла к нам за печь и поглядев на Рогнеду пару секунд, ушла обратно. Раздался шорох и какие-то стуки, видимо, матушка решила разжечь печку, затем послышался плеск льющейся воды.
– Да более или менее стерильная вода нам понадобится. – думала я, наблюдая за женщиной, измерив ей пульс заметила, что он где-то приблизительно сто ударов в минуту, немного повышен, но не критично. – Ну хорошо, что она пока держится, с кровопотерей сниженный уровень сердцебиения был бы куда более тревожным признаком, а так, сейчас у нас еще есть время, чтоб дождаться знахарку.
Пока матушка бродила по избе, разыскивая чистое белье и тряпки, я протирала влажный лоб Рогнеды, продолжая периодически измерять пульс.
– Впервые я была беспомощна, сидя рядом со слабеющей женщиной, просто считала быстро уходящие в никуда минуты. Раньше, в своей прожитой уже когда-то жизни Надеждой, я всегда была уверенна в себе и своих силах, и всегда знала, что, и какой препарат стоит поставить, чтоб убрать тревожащие меня симптомы у пациента… А сейчас, ничего не могла сделать и это чувство абсолютного бессилия, так не свойственного прежней мне, напрочь выбивало из привычной колеи. Я-то думала, что хоть в медицинских познаниях смогу быть уверенна, даже здесь, пока не столкнулась с суровой старославянской действительностью.
Матушка подготовив все необходимое, по ее мнению, села на принесенный табурет в изножье постели, и мы обе просто молчали.
– Время к обеду, скоро вернется с поля батька. Боже! Как же страшно жить. – проносились мысли в моей голове. – Ведь если Рогнеда не справится, и знахарка ей не поможет, она скорее всего умрет… А нам с матушкой, как и обычно, просто придется вернуться домой, кормить вернувшихся с поля мужчин… Заниматься моими сборами к переезду… А Франке возвращаться с братьями и сестрами в избу, где погибла ее мать и где, не обращая ни на что внимание, отсыпался отец, после очередной пьянки. Вот как так выходит? Мир настолько безразличен к чужому горю и несправедлив… За что бедным детям такая ноша? И тянуть ее придется Фране, как самой старшей. Почему во время стресса мозг начинает переключать внимание на абсолютно ничего не значащие в данный момент вопросы? Только бы не зацикливаться и не сойти с ума… – размышляла я, вновь измеряя пульс. – Девяносто. Держись Рогнеда, только продержись пожалуйста. Иначе за тобой погибнут и все, уже рожденные тобой дети…
Послышалось ржание коня…
Через какое-то время, не знаю правда сколько именно прошло, я полностью погруженная в свои мысли и не заметила, как, но в избу, стуча клюкой по полу, медленно подволакивая ногу и шагая вперевалочку, вошла Сения.
Старуха была все такой же, какой я и видела ее в последнюю нашу встречу. Примерно в том же темной одеянии, плюс, на тело была накинута довольно теплая жилетка поверх рубахи, скорее всего, чтобы спину не продуло.
Знахарка прошаркала ко мне за печь и остановившись на расстоянии пары шагов, внимательно и оценивающе посмотрела на меня и на вновь зашедшуюся в стоне Рогнеду. Опустив на пол какую-то сумку, перекинутую через плечо, она подошла ближе и сев на постель, задрала, находящейся почти без сознания женщине, подол, вымазанного в крови сарафана.
– Чем подсобить? Я многое знаю… – начала было я.
– Знанием делу не поможешь… Коли уйти не хочешь, сиди молча и не мешай… – перебила меня старуха, принимаясь осматривать роженицу.
Поцокав языком, при этом как-то осуждающе качая головой, знахарка пробормотала, будто себе под нос:
– Та-а-ак, ребенок уже помер… – протянула она. – Ну и хорошо… – сказала старуха, поднимаясь и подходя к своей сумке.
– Да как же вы можете такое говорить? Что тут хорошего? – воскликнула я, поражаясь такой бесчувственности.
– А, ну цыц! – грозно бросила старуха, доставая что-то из сумы и поднимая на негодующую меня взгляд. – Я мертвецов воскрешать не умею, потому мать щас точно спасу… А коли б он жив был, выбирать бы пришлось, кого вытягивать из-за грани. А так чего уж… – проворчала знахарка. – Боги сами уже все решили. И не мне с ними спор вести… – объяснила свое поведение бабка, взяв какой-то мешочек, сильно пахнущий травами и ушла за печь. Матушка поднялась и молча пошла с ней.
– Логика в ее словах конечно есть, но уж больно жестокая… Хотя в таких условиях, она наверняка столько смертей за свою жизнь видела, что для нее, даже в такой ситуации найдутся плюсы… – думала я, стараясь принять точку зрения старухи.
Она прошуршав чем-то за печью, вернулась и повозившись в подсумке в поисках еще чего то, вытащила на свет, то полотно и посох, которыми колдовала надо мной в первый раз, когда я ее увидела. Расстелив полотно по животу, только что затихшей Рогнеды, бабка стала трясти посохом над женщиной бурча какое-то заклинание.
Сидевшая подле роженицы я, почувствовала колебание воздуха и такую же концентрацию энергии, что и в день, когда просила богов за брата. Мне стало немного дурно, волнами накатывала тошнота, а в глазах темнело. Сения заметив, начавшую часто дышать после ее манипуляций меня, велела:
– Эвон как… А ну к, положи ладони ей на живот… Живее давай… Сама же помочь хотела… – бурчала недовольная моим замешательством старуха, тыча посохом в живот, прекратившей стонать и сжиматься женщины.
Я справившись с очередным рвотным позывом, сделала то, что велели, аккуратно, едва касаясь приложила руки к округлому, твердому животу.
– Да сильнее дави… раздраженно произнесла Сения, отложив посох и крепко прижав мои руки к ткани бордового сарафана Рогнеды. – Вот, так и держи… Я сейчас заговор читать буду, а ты, как бы худо не стало, рук не отнимай… Поняла? – спросила старуха, заглядывая в глаза, внимательно слушающей ее слова, мне.
Я в ответ молча и быстро закивала, завороженная ее цепким колдовским и сияющим взглядом.
– Чипка, а ну неси кружку сюда, настоялось уже!.. – крикнула старуха, находящейся за печкой матушке.
Мама быстро принесла небольшую, деревянную кружку, прикрытую такой же миской. Передав кружку знахарке, матушка пристально оглядела, навалившуюся на Рогнедин живот меня и спросила:
– Сения, а зачем это? Коли нужно, давай я подержу… Во мне-то сил поболи будет.
– сказала матушка, указывая на меня рукой.
– Не поможет тут сила твоя… Ведка, божью суть сквозь себя пропускает… Ты так сможешь? – усмехаясь спросила бабка, вылавливая траву из кружки пальцами и кидая прямо на пол.
Матушка удивлено посмотрела на меня, на Сению и отрицательно покачав головой, взяла тряпку с табуретки и принялась утирать, брошенную знахаркой мокрую траву с пола. Сения обошла кровать, встав в изголовье, приподняла голову, лежащей в беспамятстве женщины и стала вливать ей в рот отвар из кружки. Часть проливалась мимо, но как-то хитро прихватив ее щеки, Сения все-таки сумела влить большую часть снадобья.
– Ну, все держи крепко… Щас покойничка, не рожденного погоним… А дальше легче будет… Рук не отнимай… С тобой мне проще будет… – бормотала старуха, возвращаясь к ногам Рогнеды и беря посох в руку.
Я нахмурившись от ее слов и небрежности с которой она их произносила, сильнее надавила на живот. Лекарка тряся посохом, снова завела свой неразборчивый заунывный мотив. Меня опять начало ужасно мутить и пытаясь совладать с собой, я крепко зажмурившись, всем своим весом навалилась на женщину.
Сения монотонно бубнила себе под нос слова, которые сливались для меня в одну звуковую волну, то взмывающую на самую высокую ноту, то опадающую в самый низ. В какой-то момент ощутив пик концентрации, окружающей меня энергии, почувствовала, как она, как и тогда у идола богини, устремилась сквозь меня и проносясь через руки, вливалась в закричавшую будто от невыносимой боли Рогнеду. Часто дыша и думая лишь о том, как бы мне не оторвать руки, я ждала, точно, как и в тот раз, когда же это мука прекратиться… Меня будто распирало изнутри, было такое чувство, словно мои вены наполнены не кровью, а горячей и быстронесущейся по ним лавой, которая вот-вот прорвется сквозь кончики пальцев и выплеснется на страдающую от наших манипуляций женщину. Господи, было так больно, будто я вновь рожаю!.. А это незабываемый опыт скажу я вам. Оно вроде забывается со временем, но когда испытываешь что-то подобное снова, сразу вспоминаешь, где это было и когда…
Завыв свой последний аккорд, знахарка схватив меня за рукав рубахи, резко отдернула от громко взвизгнувшей и резко затихшей Рогнеды, которая дернулась последний раз и тяжело дыша обмякла, как тряпичная кукла.
Ко мне подбежала матушка, схватив, почти потерявшую сознание меня в охапку, осела на пол, у находившейся ближе всего стены и принялась покачиваться вместе со мной, что-то бормоча. Я с трудом, из последних сил, приоткрыв глаза, смогла разглядеть, как бабка забравшись на постель меж разведенных в стороны ног Рогнеды, подняла кровавый и синюшный комок, завернула его в полотно не разглядывая, и тут уже потеряла сознание.
Пришла в себя я уже дома, на родной и привычной лавке. В избе было тихо. С улицы донесся громкий, но стремительно отдаляющийся лай Лашека. А затем окрик батьки.
– Вернулись… – подумала я. – Сколько же я спала? Время уже значит к обеду или даже больше… – решила я, выглянув в ближайшее окно, увидела солнце, перевалившее за середину небосвода окруженное кучевыми, пушистыми облаками.
Дверь открылась и в комнату на перегонки попытались втиснуться близнецы, буквально застряв в дверном проеме, они мутузили друг друга, но весьма удачно пихнув братца, Бенеш вытолкнул его обратно в сени и первым ввалился в горницу, придержав за собой дверь за ручку, чтоб Бивой не мог войти.
– А, ну живо открой, а по схлопочешь… – раздалось из-за двери.
– Ага как же, кто не успел, тот идет кормить скотину… – засмеялся возбужденный и сверкающий глазами Бенеш, удерживая дергающуюся дверь.
– Что такое? – раздался батюшкин бас из сеней.
Бенеш с этой стороны резко отпустил ручку и прыгнул на лавку, по другую сторону стола, делая вид, что он ничего не делал и пытаясь незаметно отдышаться от охватившего волнения и испуга. Дверь спокойно открылась и в косяке я увидела, проходящего в светлицу батьку и мнущегося, и виновато склонившего голову Бивоя.
– Чего опять бедокурите? Чего затеяли? – грозно спросил отец, рассматривая обоих близнецов.
Бенеш молчал и старался незаметно косится на брата, оставшегося стоять в сенях, как бы предоставляя ему возможность ответить.
– Ничего па, просто дверь, наверное, захлопнуло, никак не мог открыть… – сказал Бивой, прикрывая их общую шалость.
Бенеш же старался не смотреть батюшке в глаза и принялся, нервно ковырять столешницу.
– Вот негодники… – подумала я, улыбаясь краешками губ. – Как же приятно за ними наблюдать… Они всегда жизнерадостны и готовы к каким угодно каверзам. И вечно прикрывают друг друга перед отцом и матушкой.
Бивой развернулся и вышел во двор. Бенеш поднялся и прошел к ведру с водой, чтоб попить воды.
– Как напьешься, братьям помоги скотине дать… – сказал проницательный отец, весело косясь на сына и делая несколько шагов за печь.
– Ну па! – воскликнул возмущенно парень, не донеся ковш с водой до рта.
– Я, что сказал? – грозно спросил батька, стоя спиной к обиженно пыхтящему мальчику, повернув в его сторону только голову.
Бенеш бросив ковш в ведро, резко и нервно развернулся, и бухтя что-то едва слышно, демонстративно топая, вышел, хлопнув приоткрытой дверью.
– То-то же!.. Велено идти животине дать, так ничего отлынивать, пока другие работают… – сказал батька поучительно, с легкой полуулыбкой смотря на меня.
Пройдя за угол печи, батюшка увидел, что матушки и там нет, обратился ко мне подходя к моей лавке и усаживаясь:
– А, где мамка и сестрица твоя?
– Скорее всего у Франы дома… – ответила я, хмурясь от воспоминаний о причине по которой они там оказались.
– Чего эт мамка туда направилась? Они ж вроде с Рогнедой не подружки… Да и Корокоза она не терпит… – спросил озадаченно отец.
– Рогнеда раньше времени разрешилась, а мы с Боянкой Франку заплаканную увидели, когда она к старосте бежала, чтоб он Сению привез. Ну вот я и вызвалась на нее поглядеть…Я ж ведунья…
– Тебе-то это с чего понадобилось? Ты ж малышка еще совсем! И что, что ты ведунья? Всему свой срок есть… На кой черт вам девчонкам на такое смотреть? – вызверился батька, крича, вскочил с постели. – Кто вам волю дал? А мать, где была?… Ты, что ж глядела на родины Рогнедины? Да, как же так? – бесился мужчина распаляясь и ходя, туда-сюда перед немного напуганной его криками, мной.
