Текст книги "Мисс Кэрью (ЛП)"

Автор книги: Амелия Эдвардс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 24 страниц)

ГЛАВА VII
ПРИГЛАШЕНИЕ

Каждый день в Сеаборо-корт доставляли две почтовые посылки: одну рано утром, а другую в шесть часов дня. Утреннюю почту мы получали за завтраком. Ужинали мы в семь; а так как я редко возвращался раньше половины седьмого, то обычно находил свои письма ожидающими меня в спальне. В тот конкретный день, – который должен был стать моим последним днем в Сеаборо-корте, – я задержался, уехав довольно далеко, и было без четверти семь, когда я спешился у входа в конюшни сэра Джеффри, бросил поводья груму и побежал наверх, чтобы переодеться к ужину.

Я обнаружил, что мой стол, как обычно, завален письмами и бумагами. У меня не было времени рассмотреть их внимательно, но я взглянул на конверты и, увидев только один почерк, который был мне незнаком, отделил это письмо от остальных, чтобы прочитать, когда более важное дело переодевания будет завершено.

Это не заняло много времени. Сейчас я был менее придирчив к своей внешности. По мере того как безнадежность моей любви все больше и больше давила на меня, я терял веру в своего портного, и моя страсть к косметическим средствам заметно уменьшилась. Если говорить серьезно, я был встревожен и несчастен; лихорадочно стремился убраться подальше от места моей беды, и все же не хотел уезжать. Поэтому я быстро оделся и вскрыл письмо.

На нем был непривычный почтовый штемпель – письмо пришло из Калькутты.

«Сэр, – говорилось в нем, – владельцы «Калькуттского громовержца» поручили мне предложить вам должность редактора, которая сейчас вакантна в связи с уходом на пенсию Джорджа Танстолла, эсквайра. Редакторская зарплата составляет двенадцать тысяч рупий в год, вам будут предоставлены апартаменты в этом учреждении. Если это предложение соответствует вашим взглядам, вы должны будете приступить к исполнению обязанностей не позднее первого октября следующего года, и мы надеемся увидеть вас в Калькутте в течение сентября. Ответ со следующей почтой нас весьма обяжет.

Ваш покорный слуга

Дж. Джонсон, секретарь».

Редактор калькуттского «Громовержца», с зарплатой в двенадцать тысяч рупий в год и анфиладой комнат! Я с трудом мог в это поверить. Двенадцать тысяч рупий в год! Я схватил ручку и сделал приблизительный подсчет суммы. Если посчитать рупию за два шиллинга вместо двух шиллингов и четырех пенсов, то получится сумма не меньше шестисот английских фунтов в год! Перспектива такого богатства привела меня в замешательство. Я с трудом мог это осознать. Я перечитал письмо еще раз, чтобы убедиться, что все это правда, и, убедившись, сел, чтобы обдумать, что мне следует делать.

Конечно, я должен согласиться на это назначение – я был бы сумасшедшим, если бы отказался от него. Это была величайшая литературная удача, какая когда-либо падала мне на колени, и она не могла найти лучшее время. Это была смена обстановки, смена занятий и прекрасное положение, и все это можно было получить несколькими росчерками моего пера. Ничто, сказал я себе, не могло произойти более удачно. Должен ли я, впадая в отчаяние, умереть из-за того, что женщина прекрасна? Конечно, нет. Я стану редактором калькуттского «Громовержца». Меня и мисс Керью будет разделять вся Европа. Я забуду прошлое, начну новую жизнь и приму двенадцать тысяч рупий в год.

Как только я пришел к этому решению, прозвенел первый звонок к ужину, и, сунув письмо в карман, я спустился в гостиную.

Я не собираюсь описывать званый ужин леди Бьюкенен. Он был великолепен и пуст, какими обычно бывают деревенские званые ужины, где половина гостей – соседские священники, а другая половина – сквайры, в чьей жизни имеется единственное развлечение – охота; на которые все мужчины приходят усталыми и голодными после двенадцатимильной поездки; где дамы ничего не едят, а джентльмены много пьют; разговор переходит от модных шляпок к урожаю. Однако я нашел возможность шепнуть сэру Джеффри на ухо свою великую новость как раз перед тем, как мы спустились в столовую; и когда мы присоединились к дамам после кофе, я обнаружил, к некоторому своему удивлению, что леди Бьюкенен, миссис Макферсон и мисс Кэрью все об этом знали.

– Полагаю, мы должны поздравить вас, мистер Дандональд, – сказала жена моего друга, освобождая мне место на диване рядом с собой, – но вы должны высказать нам соболезнования. Мы безутешны в связи с перспективой потерять вас.

– Вы забудете своих английских друзей, – укоризненно сказала миссис Макферсон.

– Боюсь, не так скоро, как мои английские друзья забудут меня, – ответил я. – У изгнанников память длиннее, чем у тех, кто остается дома среди тех, кого они любят.

– Тогда почему они уезжают? – спросила мисс Кэрью с равнодушной улыбкой. – Почему они не остаются дома с теми, кого любят?

– Изгнанники, мадам, – ответил я, – не всегда могут выбирать. Иногда случается, что они бедны, а иностранное золото лучше, чем ничего. Иногда же случается, что те, кого они любят, не любят их.

– В этом случае, я полагаю, иностранное золото утешает их, – засмеялась мисс Кэрью. – Дерево-пагода покрывает множество печалей, не так ли?

– Я смогу лучше ответить на этот вопрос через двадцать пять лет, – сказал я, – если я так долго протяну на рисе и карри.

– Двадцать пять лет! – повторила леди Бьюкенен. – Вы, конечно, не собираетесь оставаться в Калькутте четверть века?

– Я думаю, вполне вероятно, что, когда я поселюсь в Индии, то не буду спешить возвращаться, – ответил я. – Я убежден, что человек, который хочет преуспеть в жизни, должен принять решение о том, чтобы обосноваться в каком-то месте. Странник не заводит ни друзей, ни состояния, а я не хотел бы жить ни без того, ни без другого.

– К концу двадцати пяти лет я стану старой, седой и бабушкой! – сказала леди Бьюкенен.

– И я буду старым и желтым, и, возможно, дедушкой, – ответил я.

– Вы не должны жениться в Индии, мистер Дандональд! – воскликнула миссис Макферсон с деланным ужасом.

– Почему бы и нет, моя дорогая мадам?

– Потому что мужчина, который женится в Индии, это все равно, что леди, которая заходит в деревенский магазин и покупает вещь, которая была в моде в прошлом году!

– Я очень признателен вам за предупреждение, – ответил я с притворной серьезностью. – Возможно, когда мне понадобится жена, вы любезно возьмете на себя труд выбрать и прислать ее мне. Любой образец, который вы выберете, разумеется, будет самым модным.

– Я буду рада выбрать для вас жену, мистер Дандональд, – сказала вдова, смеясь, – и сделаю для этого все, что от меня зависит.

Я ответил какой-то шуткой, встал и ушел.

Я перенес это легко и с улыбкой, но мое сердце переполнялось горечью. Она едва произнесла дюжину слов, но даже это были слова почти нарочитого безразличия. Если бы речь шла о конюхе или простой гончей Джеффри Бьюкенена, она бы проявила некоторый слабый интерес к ним. Можно было бы предположить, что обычная вежливость требует именно этого. И все же обычная вежливость не побудила ее произнести ни слова поздравления или пожелания добра джентльмену, который оказывал ей всевозможное внимание, который, безусловно, не сделал ничего, чтобы заслужить ее неудовольствие, и который почти три недели жил под одной крышей и ел за одним столом с ней.

– Как она восприняла эту новость, Фил? – нетерпеливо спросил мой друг, подходя ко мне. – Кажется, ей жаль, что ты уезжаешь.

– Простите! – эхом отозвался я. – Она заботится об этом так же, как Венера Гибсона – или Британия на пятифунтовой банкноте! Сказать по правде, Бьюкенен, я думаю, что я ей не нравлюсь, поэтому чем скорее я уеду, тем лучше!

– Невозможно, чтобы вы ей не нравились, мой дорогой друг! – воскликнул сэр Джеффри. – Этого просто не может быть.

Я пожал плечами и постарался сделать вид, что меня это не особенно волнует.

– Разве можно пожелать большего, чем такой благородный, красивый, умный молодой человек, как вы, Фил? – горячо продолжал мой друг. – Меня удивляет, почему она не летит к вам с распростертыми объятиями, но что касается неприязни к вам… Я не могу этого понять – клянусь своей душой, не могу. Но кто может понять женщину?

– Действительно, кто? – за исключением Эдипа и мсье де Бальзака. Вам не нужен партнер для роббера?

– Нужен, но разве вы не предпочтете остаться с дамами?

– Нет, спасибо. Сегодня вечером я предпочитаю гостиной комнату для игры в вист.

И вот я сел, с глухим священником и парой сквайров графства, и весь вечер играл в вист, чтобы больше не видеть мисс Кэрью.

ГЛАВА VIII
ОТЪЕЗД

В день, назначенный для моего отъезда, я поднялся рано, проведя почти бессонную ночь и стремясь уехать как можно быстрее и тише. Сейчас мне хотелось покинуть Сеаборо-корт даже сильнее, чем три недели назад, когда я принял приглашение сэра Джеффри. Нет, я бы многое отдал, чтобы вычеркнуть эти три недели из своей жизни, ибо с тех пор моя глупая любовь превратилась в настоящую страсть, угрожавшую бросить тень на все мое будущее. Я жалел, что вообще приехал сюда. Я жалел, что полюбил ее. Я хотел бы никогда ее не видеть. Я хотел бы никогда не слышать ее имени.

«Тем хуже для меня! – подумал я, выглянув из окна своей спальни тем ранним солнечным июльским утром и наблюдая за ленивой волной на пляже внизу. – Отлив! Тем хуже для меня!»

Я спросил себя, действительно ли это так – действительно ли я не выиграл, даже в своем разочаровании и печали? Моя печаль, вероятно, останется со мной навсегда; но разве я не был в то же время отрезвлен, возвышен, очищен? Не должен ли я впредь принимать жизнь более серьезно? Не должен ли я, благодаря этому самому служению любви, которое стоило мне так дорого, научиться выполнять свою долю мирской работы более достойно и полно, чем я до сих пор пытался это делать?

Я искренне и горячо вопрошал свое сердце, и ответ пришел без паузы или подсказки. Я чувствовал, что стал и сильнее, и мудрее; что я впервые надел тогу зрелости; и что я буду, насколько у меня хватит сил, стремиться к своему настоящему будущему и жить настоящей жизнью среди своих собратьев.

Охваченный этим порывом, я схватил ручку и бумагу, написал, что согласен на назначение в Индию, и выразил намерение отправиться по суше в начале августа, чтобы добраться до Калькутты за две недели до той даты, когда должен буду приступить к исполнению своих обязанностей. Сделав это, я упаковал свою одежду и бумаги; и, обнаружив, что до завтрака еще оставалось почти два часа, положил письмо в карман, тихонько спустился по лестнице, вышел через боковую дверь и пошел по дороге, ведущей в ближайший городок, где была почта.

До Йоксби было долгих четыре мили, и путь лежал в основном по унылой вересковой пустоши, поднимающейся чередой естественных террас, разделенных тут и там низкими каменными заборами и пересекаемых одними из худших дорог, по которым я когда-либо ходил в своей жизни. Большие стада овец, разбросанные по пустошам, и время от времени одинокий фермерский дом нарушали однообразие; но это была скучная прогулка, и я не пожалел, когда, добравшись до почты и опустив письмо в почтовый ящик, повернул назад и снова начал спускаться к морю.

Дорога домой показалась мне вполовину короче. Сомнения, неуверенность, неопределенность в суждениях исчезли; и сам факт того, что было слишком поздно оглядываться назад, принес с собой чувство облегчения. Я повторял себе снова и снова, шагая под яркими солнечными лучами раннего утра, что отныне должен думать только о тех обязанностях, которые я принял – что менее чем через месяц я буду в пути – что не пройдет и десяти недель, как я окажусь на месте своих будущих трудов – что прежде всего я должен научиться забывать свою безнадежную, бесцельную, бессмысленную любовь к мисс Кэрью!

Было половина девятого, когда я вошел в ворота сторожки Сеаборо-корт. Почтальон проехал мимо меня несколько минут назад, и к тому времени, как я вошел, все уже приступили к завтраку. Сэр Джеффри только что открыл почтовую сумку и раздал ее содержимое своим гостям; те, кто получил письма, были заняты их чтением, а мои собственные лежали стопкой рядом с моей тарелкой.

– Вы сегодня опоздали, Фил, – сказал сэр Джеффри, когда я обменялся обычными приветствиями и сел на свое место.

– Напротив, я пришел раньше обычного, – ответил я. – Я ходил в Йоксби.

– Пешком?

– Пешком – и я думаю, что никогда прежде не видел такой унылой местности.

– Полагаю, вы правы, мистер Дандональд, – сказала леди Бьюкенен. – Между Сеаборо-корт и Йоксби, у дороги, почти нет деревьев. Вам следовало держаться побережья, там очень красивые виды.

– Боюсь, сегодня утром я думал больше о деле, чем о красоте, – ответил я, – и больше о почтовом ящике, чем о том и другом.

– О почтовом ящике? – повторила она.

– Да, я встал очень рано и написал важное письмо, которое мне захотелось отправить своими руками.

– Уж не письмо ли в Калькутту, Фил? – спросил сэр Джеффри, отрываясь от газеты.

– Да, письмо в Калькутту.

– Хм! Пришли к какому-нибудь решению?

– Конечно. Я согласился на это предложение.

Сэр Джеффри помрачнел, но ничего не сказал. Леди Бьюкенен и миссис Макферсон разразились дружескими причитаниями. Мисс Кэрью продолжала читать свои письма и, казалось, даже не слышала, о чем мы говорили.

– Я не могу поздравить вас со всей искренностью, мистер Дандональд, – сказала жена моего друга, – хотя мне так жаль, что вы уезжаете. Мы действительно не верили, что вы покинете Англию и ваших друзей.

– Я с трудом могу в это поверить, – добавила миссис Макферсон.

– Я думаю, вам следовало бы дать себе немного больше времени на размышления, – заметил сэр Джеффри.

– Ужасное место, Индия! – воскликнул капитан Брюер. – Вы бы не спешили туда ехать, если бы знали, каково там, могу вам сказать! Достаточно плохо для солдат, но еще хуже для гражданских. Отвратительный климат – как будто одну половину года живешь в духовке, а другую – в душе!

– Конечно, вы знакомы с Индией? – сказал священник.

– Нисколько, – ответил я.

– О, клянусь Небом! Я вас совершенно не понимаю! – воскликнул драгун. – Я не понимаю, зачем. Как редактор английской газеты…

– Могу я спросить, какая газета сделала вам предложение? – вмешался священник.

– «Калькуттский громовержец».

– Замечательное издание – лучшая газета в Восточной Индии, – одобрительно сказал он, – но я боюсь, что вы найдете работу утомительной.

– Тем лучше. Мне все равно.

– И все же я полагаю, что вы не хотите загнать себя, как бедняга Гамильтон.

– Гай Гамильтон? – повторил я.

– Разве вы не слышали о нем? Он был одним из ваших предшественников. Я знал его довольно хорошо. Он умер в буквальном смысле от переутомления и душевного беспокойства. Человек не может быть редактором, помощником редактора, литературным критиком, корректором, генеральным менеджером и автором всех передовиц – без малейшего ущерба для своего здоровья.

– Думаю, что так, но я приглашен только в качестве редактора.

– Именно. Он тоже был нанят только в качестве редактора; у него под началом был свой штат, как будет он и у вас; но позвольте мне сказать вам, мой дорогой сэр, что литературный штат в Индии – это просто сломанный тростник, на который редактор не может опереться. Мужчины всегда болеют и уходят в горы – или ленятся и отказываются работать. У бедняги часто не оказывалось никого, на кого можно было бы положиться, кроме себя самого, и «Громовержец», в конце концов, стал причиной его безвременной кончины. Его сменил, кажется, некий мистер Танстолл.

– Который сейчас собирается на пенсию, – ответил я.

– Из-за проблем с печенью, конечно, – добавил капитан Брюер.

– Я думаю, что вы все очень недобры, говоря такие мрачные вещи мистеру Дандональду, – сказала леди Бьюкенен. – Он принял назначение и отправил письмо; ваши злые замечания способны сделать его несчастным – но и только.

Я рассмеялся и покачал головой.

– Льщу себя надеждой, что у меня, возможно, здоровье получше, чем у моих предшественников, – ответил я, – и, во всяком случае, я нисколько не беспокоюсь о своем будущем. Если бы письмо не было написано и отправлено, я бы все равно написал и отправил его сегодня.

– Клянусь Юпитером! – воскликнул сэр Джеффри, швыряя газету с такой яростью, что мы чуть не вздрогнули. – Вот это новость! Леди Оснабург вышла замуж за Фреда Фальконера – Фальконера, художника-пейзажиста.

– Это, случайно, не вдова виконта Оснабурга? – спросил священник.

– Именно! Какая чудесная партия для Фреда! Молодой парень, которого я знаю с тех пор, как он был мальчиком. Кажется, только вчера он вернулся из Рима!

– Виконтесса Оснабург – одна из самых богатых вдов в Англии, не так ли? – спросила леди Бьюкенен.

– Она так богата, моя дорогая, – ответил сэр Джеффри, – что, подобно сказочной принцессе, никогда не говорит без того, чтобы с губ ее не сыпались жемчужины.

– Я никогда не видела таких бриллиантов, как у нее, – сказала миссис Макферсон, – кроме бриллиантов принцессы Торлонии.

– Старый виконт оставил ей все, – заметил священник, – поместья в Суррее и Сассексе, парк Холкхэм, замок Оснабург, огромную собственность в Шотландии, дом на Пикадилли, поместье в Каннах, виллы во Флоренции и Неаполе и замечательную галерею старых мастеров, которая, как все верили, после его смерти станет достоянием нации! Она была одной из самых завидных невест в Европе.

– Она также одна из лучших женщин в Европе, – воскликнул драгун.

– Что ж, Фальконер заслужил свою удачу, – сказал сэр Джеффри. – Более честный, мужественный, благородный молодой человек никогда не брал в руки кисть.

– Интересно, как она с ним познакомилась, – сказала леди Бьюкенен.

– А я удивляюсь, как он посмел сделать ей предложение! – добавил я.

– Инициативу проявила она, можете мне поверить, – сказала миссис Макферсон.

– Моя дорогая Джулия! – воскликнула леди Бьюкенен. – Как вы можешь думать о чем-то столь ужасном?

– Я не вижу в этом ничего ужасного, – холодно ответила вдова, – и я уверена, что это чрезвычайно вероятно. Леди Оснабург старше мистера Фальконера, занимает более высокое положение и невероятно богата. Я вполне могу предположить, что он не осмелился бы заговорить первым. Но вы, конечно, не поставите им в укор нарушение какой-то пустой формальности?

– Конечно, нет! – воскликнул сэр Джеффри. – Общие правила этикета не применимы к таким исключительным случаям, как этот.

– Жаль, что она не спросила меня… Черт возьми! – пробормотал капитан Брюер.

– Когда-то я знала об одном подобном случае, – сказала мисс Кэрью, складывая письмо и впервые вступая в разговор.

– Леди тоже сделала предложение джентльмену? – улыбнулся священник.

– Не совсем так; леди просто дала джентльмену понять, что она примет его предложение, если оно будет сделано.

– Однако, клянусь Юпитером! – воскликнул сэр Джеффри. – Я бы хотел услышать, как она это сделала.

– Я уверена, что это было очень неприлично, как бы она это ни сделала! – сказала леди Бьюкенен, по-детски тряхнув своей хорошенькой головкой.

Мисс Кэрью улыбнулась и, после минутного колебания, продолжила:

– Я расскажу вам, если вы этого хотите; опуская имена, конечно; и поскольку эта леди была моей близкой подругой, я надеюсь, что ее поведение не покажется вам таким уж шокирующим.

Все выразили желание услышать эту историю, и мисс Кэрью, задумчиво подперев щеку рукой, начала.

– Неравенство положения между моим героем и героиней было, должна вам сказать, гораздо менее очевидным, чем между вашей виконтессой и ее пейзажистом. Моя героиня не была ни очень красивой, ни очень умной, но она была довольно богата. Мой герой был действительно очень умен, так же благороден, как и она сама, но беден. Леди не была старше. Боюсь, она была так же молода, как и он, если не моложе; так что, как вы видите, ее положение было гораздо более трудным, чем то, в котором, как мы предполагаем, находилась леди Оснабург. На самом деле не было никакой веской причины, по которой этот джентльмен не должен был ухаживать за ней обычным образом; но он был либо очень горд, либо очень скромен, потому что, хотя он любил мою подругу всем сердцем, он скорее умер бы, чем решился сказать ей об этом. Я сама всегда думала, что он был чрезвычайно глупым молодым человеком и не стоил тех усилий, которые она затратила, чтобы вылечить его от немоты.

– Я вполне согласен с вами, мисс Кэрью! – сказал сэр Джеффри, бросив многозначительный взгляд в мою сторону. – Парень, который боится признаться леди, не заслуживает ее.

Я почувствовал, что краснею от этого прямого намека, но, к счастью, мое замешательство прошло незамеченным.

– Но если он никогда не говорил о своей любви, как леди узнала об этом? – спросил священник.

– Сначала, я полагаю, ей подсказал ее женский инстинкт, – ответила мисс Кэрью, – а потом, посредством косвенного анонимного послания, которое он ухитрился отправить ей.

– Анонимное послание! – воскликнул сэр Джеффри. – Никогда в жизни не слышал ни о чем подобном.

– Мисс Кэрью имеет в виду, что он послал леди валентинку, – сказал священник.

Мисс Кэрью покачала головой.

– Нет, – ответила она. – Он послал ей книгу. Я уже говорил вам, что он был очень умен, но мне следовало бы также сказать вам, что он был писателем. Он анонимно опубликовал книгу и посвятил ее ей, также анонимно. Это посвящение было признанием. У меня в сумочке есть его копия, и я зачитаю ее вам.

Меня бросало то в жар, то в холод, когда она произносила эти последние слова; и теперь, когда она вынимала бумагу из сумочки, странное чувство, которое я могу описать только как своего рода восторженный ужас, охватило меня.

– Оно звучит так, – сказала мисс Кэрью, и ее голос немного дрожал, когда она читала: «Если бы я осмелился, я бы положил эти тома к вашим ногам и попросил вашего милостивого разрешения облагородить их вашим именем; но, не имея мужества обратиться к вам, я осмеливаюсь сделать с ними только то, что я уже сделал со своим сердцем, собой и несколькими талантами, которыми наградили меня небеса, передать их вам в молчаливом почтении и позволить им плыть по течению времени так безопасно или опасно, как это может предопределить случай».

– Очень красиво, – сказал священник. – Очень хорошо написано – действительно очень хорошо.

– Она подумала так же.

– Надеюсь, он подписал его своим именем? – спросила миссис Макферсон.

– Напротив, он приложил все мыслимые усилия, чтобы сохранить свое инкогнито.

– Но она, в конце концов, раскрыла секрет? – спросила леди Бьюкенен, очень заинтересованная.

– Да, спустя много месяцев.

– И она знала, что он действительно любил ее?

– Она знала это так хорошо, как любая женщина может знать это до того, как ей об этом сказали.

– Моя дорогая мисс Кэрью, она знала это так же хорошо, как если бы ей это сказали! – засмеялся сэр Джеффри. – Женщины всегда нас раскусывают. Прежде чем мы сознаем свои собственные мысли, они иногда сознают их за нас! Но я надеюсь, что ваша героиня была так же влюблена, как и ваш герой, и ответила ему согласием?

– Как она могла ответить согласием мужчине, который не сделал ей признания? – воскликнула миссис Макферсон.

– Он действительно прямо не признался ей, мисс Кэрью?

– Да.

– В таком случае, мы просто сгораем от любопытства! Она писала ему?

– Нет.

– Она говорила с ним?

– Нет.

– Она заболела и послала за ним, когда умирала?

– Нет.

– Тогда, во имя всего святого! Что она сделала?

– Я покажу вам. Кто-нибудь может одолжить мне карандаш?

Сразу же были предложены три или четыре карандаша. Мисс Кэрью взяла ближайший и продолжала.

– Произошли события, – сказала она, – которые грозили разлучить их навсегда. Я не вправе говорить, что это были за события; но, во всяком случае, мои герой и героиня были на грани расставания на всю жизнь, когда однажды встретились в доме друга.

Мое сердце болезненно забилось – я едва мог дышать – я ждал ее следующих слов, как преступник своего приговора.

– Так случилось, – продолжала она, – что их провели в библиотеку, и на столе лежала анонимно изданная книга моего героя. Она взяла ее, как я сейчас беру этот листок бумаги. Можете себе представить, как он наблюдал за ней, молча задаваясь вопросом, читала ли она когда-нибудь его книгу, и не проникла ли она в тайну ее авторства!

– Бедняга! Осмелюсь предположить, его сердце, должно быть, просто разрывалось! – воскликнула леди Бьюкенен.

– Вскоре, когда внимание присутствующих было отвлечено, она взяла со стола карандаш, открыла листок с посвящением, написала одно маленькое слово, вот так, внизу страницы, и закрыла книгу. Он думал, что она исправила какую-то пустяковую ошибку; но представьте, что он почувствовал, когда позже вечером ему удалось взять книгу и прочитать – это.

И мисс Кэрью, которая действовала в соответствии со своими словами, написала что-то на листе бумаги и протянула его леди Бьюкенен.

– Прочти это вслух, моя дорогая! Прочти это вслух! – воскликнул сэр Джеффри. – Что она написала на нем?

– Ничего, кроме «согласна». Только одно слово, – ответила его жена.

Согласна!

Я взглянул на мисс Кэрью. Она была очень бледна, – даже губы ее были бледны, – но все еще улыбалась и смотрела в сторону леди Бьюкенен.

– Я надеюсь, вы не станете обвинять ее, – тихо сказала она.

– Я нисколько не виню ее, моя дорогая, – ответила леди Бьюкенен. – Она не делала джентльмену предложения – она просто приняла его. Это не то же самое.

– Ни в малейшей степени, – сказал священник. – Я надеялся услышать, что леди опустилась на колени и предложила руку и сердце в стиле героев миссис Рэдклифф.

– Признаюсь, я ожидала чего-то более драматичного! – сказала миссис Макферсон.

– А я что-нибудь более романтичное, – сказал сэр Джеффри.

– Но я не обещала вам ни драматической, ни романтической истории, – ответила мисс Кэрью, – так что не моя вина, если вы разочарованы.

– Леди была изобретательна, – сказал священник.

– Да, но в этом есть что-то коммерческое, что мне не совсем нравится, – возразил сэр Джеффри. – Это было больше похоже на принятие чека, чем на любовную историю.

Все рассмеялись над этим, и беседа на этом закончилась.

Полчаса спустя я стоял рядом с ней в саду и говорил ей, как я ее люблю. Не знаю, что я говорил или как я это говорил. Знаю только, что слова лились жгучим, бурным потоком; и что она слушала их. Наконец я сделал паузу и попросил ее ответить.

– Какой ответ я могу дать? – сказала она с вызывающей улыбкой. – Разве вы не едете в Индию? И должна ли я пообещать ждать вас двадцать пять лет?

– Я не оставил бы вас даже ради Рая! – воскликнул я.

– Спасибо, – ответила она со смехом, – но это был бы совсем не Рай. Это было бы чистилище, если не сам Ад. Полагаю, я должна дать согласие, хотя бы для того, чтобы спасти вас от «Калькуттского Громовержца»!

– Надеюсь, я не сойду с ума от радости! – сказал я. – Я думаю, что если бы мог закричать, или пуститься с кем-нибудь наперегонки, или даже подраться, это пошло бы мне на пользу. Ради всего святого, дайте мне какое-нибудь поручение, которое меня отрезвит!

– С удовольствием. Вы отправитесь, как рыцарь из старого романа, на тот неоткрытый остров, где мы устроили наш незабываемый пикник, и принесете мне заколдованный пакет макулатуры.

Я закрыл лицо руками и мрачно застонал.

– Я должен поблагодарить Бьюкенена за это унижение! – воскликнул я. – Если бы не его ужасные слова в тот вечер, вы бы никогда не узнали бы, кто автор.

– Прошу прощения, – ответила она. – Я узнала это задолго до того, а его слова только подтвердили мои подозрения. Надеюсь, вы собираетесь посвятить мне еще одну книгу?

– Я намерен посвятить вам свою жизнь!

– В скольких томах?

– Сколько смогу написать.

– Романтический сборник каждый год! Но я больше не приму анонимных сочинений.

– Мои книги будут подобны деревьям Ардена, на которых повсюду будет вырезано имя не Розалинды, а Хелен! Нет, отныне у меня не будет героинь, которые не были бы Хеленами!

– Придерживайтесь этого приятного однообразия, и у вас не останется читателей!

– Сейчас мне все равно, даже если бы я знал, что каждая страница, которую я напишу отныне, пойдет на завивку девичьих локонов. Вы – мой читатель, и мне дорого только ваше одобрение!

– Нет, – сказала она, улыбаясь, – я не стану довольствоваться тем, что буду смотреть на моего мужа как на фабрику по производству макулатуры. Вы не должны больше писать для бакалейщиков, Филип Дандональд.

– Я буду писать для вас, любимая, – ответил я. – Только то, что достаточно хорошо для всего мира, достойно Хелен Кэрью.