Текст книги "Мисс Кэрью (ЛП)"

Автор книги: Амелия Эдвардс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

ТОМ ТРЕТИЙ

ГЛАВА I
ИСТОРИЯ О ПРИЗРАКЕ, РАССКАЗАННАЯ МОИМ БРАТОМ

События, о которых я собираюсь рассказать, произошли с моим единственным братом. Я слышал, как он рассказывал эту историю много-много раз, никогда не меняя в в своем рассказе ни малейшей детали. Это случилось около тридцати лет назад, когда он бродил с альбомом среди Высоких Альп, подбирая сюжеты для иллюстрированной работы о Швейцарии. Войдя в Оберланд через перевал Бруниг и заполнив свой портфель тем, что он обычно называл «кусочками» из окрестностей Мейрингена, он отправился через большой Шейдек в Гриндлевальд, куда прибыл сумеречным сентябрьским вечером, примерно через три четверти часа после захода солнца. В тот день была ярмарка, и место было переполнено. В лучшей гостинице не было ни дюйма свободного места – тридцать лет назад в Гриндлевальде было всего две гостиницы, – поэтому мой брат отправился в другую, в конце крытого моста рядом с церковью, и там, с некоторым трудом, получил кучу ковров и матрасов в комнате, которая уже была занята тремя другими путешественниками.

«Орел» была примитивной гостиницей, – точнее, наполовину фермой, наполовину гостиницей, – с большими несуразными галереями снаружи и огромной общей комнатой, похожей на сарай. В одном конце этой комнаты стояли длинные печи, похожие на металлические прилавки, уставленные сковородками для жарки. В другом конце, покуривая, ужиная и болтая, собрались около тридцати или сорока гостей, в основном альпинисты, возницы и проводники. Среди них занял свое место мой брат, и ему, как и остальным, подали миску супа, блюдо с говядиной, бутыль деревенского вина и хлеб. Вскоре подошел огромный сенбернар и ткнулся носом в руку моего брата. Он, тем временем, разговорился с двумя итальянскими юношами, загорелыми и темноглазыми, рядом с которыми ему довелось сидеть. Они были флорентийцами. Они сказали ему, что их зовут Стефано и Баттисто. Они уже несколько месяцев путешествовали, продавая камеи, мозаики, отливки из серы и тому подобные милые итальянские безделушки, и теперь направлялись в Интерлакен и Женеву. Уставшие от холодного Севера, они, словно дети, жаждали того момента, который вернет их к родным голубым холмам и серо-зеленым оливам, в их мастерскую на Понте Веккьо и в их дом на берегу Арно.

Для моего брата было большим облегчением, когда, ложась спать, он обнаружил, что эти молодые люди были двумя его соседями. Третий постоялец уже был там и крепко спал, отвернувшись лицом к стене. Они едва взглянули на этого третьего. Все они устали, и всем не терпелось встать на рассвете, так как они договорились вместе прогуляться по Венгернским Альпам до Лаутербруннена. Итак, мой брат и двое молодых людей коротко пожелали друг другу спокойной ночи и через несколько минут были так же далеко в стране грез, как и их неизвестный спутник.

Мой брат спал крепко – так крепко, что, разбуженный утром шумом веселых голосов, он сонно сел на своих коврах, пытаясь понять, где он находится.

– Добрый день, синьор, – крикнул Баттисто. – Вот попутчик, идущий тем же путем, что и мы.

– Кристиан Бауманн, уроженец Кандерштега, производитель музыкальных шкатулок по профессии, ростом пять футов одиннадцать дюймов в своих ботинках к услугам мсье, – сказал тот самый постоялец, который спал прошлым вечером.

Он оказался прекрасным молодым человеком. Легкий, сильный, хорошо сложенный, с вьющимися каштановыми волосами и яркими глазами, которые, казалось, вспыхивали при каждом произнесенном им слове.

– Доброе утро, – приветствовал его мой брат. – Вы спали прошлым вечером, когда мы пришли.

– Спал! Еще бы мне не спать, проведя весь день на ярмарке и пройдя пешком весь путь из Мейрингена накануне вечером. Какая это была великолепная ярмарка!

– Действительно, великолепная, – сказал Баттисто. – Вчера мы продали камеи и мозаики почти на пятьдесят франков.

– О, так вы продаете камеи и мозаики! Покажите мне свои камеи, а я покажу вам свои музыкальные шкатулки. У меня есть очень красивые, с цветными видами Женевы и Чиллона на крышках, играющие две, четыре, шесть и даже восемь мелодий. Ба! Я устрою вам концерт!

С этими словами он расстегнул свой рюкзак, выложил на стол свои маленькие коробочки и завел их одну за другой, к восторгу итальянцев.

– Я сам помогал их делать, все до единой, – сказал он с гордостью. – Разве это не прекрасная музыка? Я иногда завожу одну из них, когда ложусь спать ночью, и засыпаю, слушая ее. Тогда я уверен, что мне будут сниться приятные сны! Но давайте посмотрим ваши камеи. Возможно, я смогу купить одну для Марии, если они не слишком дороги. Мария – моя возлюбленная, и мы поженимся на следующей неделе.

– На следующей неделе! – воскликнул Стефано. – Это случится очень скоро. У Баттисто тоже есть возлюбленная в Импрунете, но им придется долго ждать, прежде чем они смогут купить кольца.

Баттисто покраснел, как девчонка.

– Тише, брат! – сказал он. – Покажи камеи Кристиану и дай своему языку отдохнуть.

Но Кристиан не собирался менять тему разговора.

– Как ее зовут? – спросил он. – Баттисто, вы должны сказать мне ее имя! Она хорошенькая? Она темноволосая или светловолосая? Вы часто видитесь с ней, когда бываете дома? Она очень любит вас? Она любит вас так же, как Мария любит меня?

– Ну, откуда мне это знать? – в свою очередь спросил рассудительный Баттисто. – Она любит меня, а я люблю ее – вот и все.

– А как ее зовут?

– Маргарита.

– Очаровательное имя! И она сама наверняка такая же красивая, как и ее имя. Вы сказали, что она прекрасна?

– Я ничего об этом не говорил, – сказал Баттисто, отпирая зеленую коробку и вынимая одну за другой свои красивые вещицы. – Вот, смотрите! Вот эти картины, инкрустированные маленькими камешками, – римская мозаика, а эти цветы на черном фоне – флорентийская. Земля сделана из твердого темного камня, а цветы – из кусочков яшмы, оникса, сердолика и так далее. Эти незабудки, например, – кусочки бирюзы, а этот мак вырезан из куска коралла.

– Мне больше нравятся римские, – сказал Кристиан. – Что это за место, со всеми этими арками?

– Это Колизей, а тот, что рядом с ним, – собор Святого Петра. Но мы, флорентийцы, мало заботимся о римской работе. Они и вполовину не так хороши и не так ценны, как наши. Римляне создают свои композиционные мозаики.

– Композиция или нет, но мне больше нравятся маленькие пейзажи, – сказал Кристиан. – Особенно вот этот, с островерхим зданием, деревом и горами на заднем плане. Как бы мне хотелось подарить ее Марии!

– Вы можете купить ее за восемь франков, – ответил Баттисто. – Вчера мы продали две таких же по десять за штуку. Это гробница Кая Цестия, недалеко от Рима.

– Гробница, – повторил Кристиан, заметно встревоженный. – Дьявол! Это был бы совсем не подходящий подарок невесте.

– Она никогда не догадается, что это гробница, если вы ей не скажете, – пожал плечами Стефано.

Кристиан покачал головой.

– Это было бы равносильно тому, чтобы обмануть ее, – сказал он.

– Нет, – вмешался мой брат, – обитатель этой гробницы умер восемнадцать или девятнадцать столетий назад. Большинство людей забыли, что в этой гробнице кто-то когда-то был похоронен.

– Восемнадцать или девятнадцать сотен лет! Значит, он был язычником?

– Несомненно, если под этим вы подразумеваете, что он жил до Христа.

Лицо Кристиана просветлело.

– О! Это решает вопрос, – сказал он, вытаскивая свой маленький холщовый кошелек и сразу же выплачивая деньги. – Гробница язычника так же хороша, как если бы это сооружение вообще не было гробницей. Я сделаю из нее брошь в Интерлакене. Скажите мне, Баттисто, что вы привезете домой в Италию для своей Маргариты?

Баттисто рассмеялся и звякнул своими восемью франками.

– Это зависит от торговли, – сказал он, – если мы получим хорошую прибыль до Рождества, я смогу привезти ей швейцарский муслин из Берна; но мы торгуем уже семь месяцев, и едва заработали сто франков сверх наших расходов.

После этих слов разговор перешел на общие темы, флорентийцы заперли свои сокровища, Кристиан застегнул свой рюкзак, после чего все вместе, включая моего брата, они спустились вниз и позавтракали на свежем воздухе возле гостиницы.

Это было великолепное утро, безоблачное и солнечное, с прохладным ветерком, который шелестел в виноградных лозах на веранде и отбрасывал на стол колеблющиеся тени зеленых листьев. Повсюду вокруг них возвышались огромные горы, с их бело-голубыми ледниками, спускавшимися до края пастбищ, и сосновыми лесами, мрачно поднимающимися по их склонам. Слева – Веттерхорн; справа – Эйгер; прямо перед ними, ослепительный и нетленный, как вершины из матового серебра, Вишер-хорнер, сгрудившийся на краю ледяной пропасти. Позавтракав, они попрощались с хозяйкой и, взяв в руки горные посохи, направились по тропинке к Венгернским Альпам. Наполовину освещенная, наполовину в тени – лежала тихая долина, усеянная фермами и пересеченная молочно-белым потоком, который выбивался из-под ледника. Трое молодых людей быстро шли вперед, их голоса то и дело сбивались на дружный смех. Моему брату почему-то стало грустно. Он задержался позади и, сорвав маленький красный цветок, смотрел, как он уносится потоком, словно жизнь в потоке времени. Почему у него было так тяжело на сердце, и почему у них на сердце было так легко?

По мере того как проходил день, меланхолия моего брата и веселье молодых людей, казалось, усиливались. Полные молодости и надежды, они говорили о радостном будущем и строили воздушные замки. Баттисто, ставший более общительным, признался, что жениться на Маргарите и стать мастером мозаики – это было бы исполнением самого заветного желания его жизни. Стефано, не будучи влюбленным, предпочитал путешествовать. Кристиан, который казался самым преуспевающим, заявил, что его заветной мечтой было арендовать ферму в его родной долине Кандер и вести патриархальную жизнь своих отцов. Что касается торговли музыкальными шкатулками, сказал он, то для этого нужно жить в Женеве; но, со своей стороны, он любил сосновые леса и снежные вершины больше, чем все города Европы. Мария тоже родилась в горах, и ее сердце разбилось бы при одной только мысли о том, что ей придется всю жизнь прожить в Женеве и никогда больше не увидеть Кандер-Тай. Они шли, болтая подобным образом; утро сменилось полднем, и компания немного отдохнула в тени гигантских елей, увешанных развевающимися флагами из серо-зеленого мха.

Здесь они позавтракали под серебристую музыку одной из маленьких коробочек Кристиана и услышали угрюмое эхо лавины далеко на склоне Юнгфрау.

Затем они снова двинулись, в жаркий полдень, к высотам, где больше не встречаются альпийские розы, а коричневый лишайник все реже и реже проглядывает среди камня. Только обесцвеченные и голые скелеты мертвых сосен разнообразили унылое однообразие; а высоко на вершине перевала стояла маленькая одинокая гостиница.

В этой гостинице они снова отдохнули и выпили за здоровье Кристиана и его невесты кувшин деревенского вина. Молодой человек был в приподнятом настроении и снова и снова пожимал своим спутникам руки.

– Завтра вечером, – сказал он, – я снова буду держать ее в своих объятиях! Прошло уже почти два года с тех пор, как я вернулся домой, чтобы увидеть ее, закончив свое ученичество. Теперь я мастер, получаю жалованье тридцать франков в неделю и вполне могу позволить себе жениться.

– Тридцать франков в неделю! – повторил Баттисто. – Corpo di Bacco! Это небольшое состояние.

Лицо Кристиана просияло.

– Да, – сказал он, – мы будем очень счастливы, и мало-помалу… Кто знает? – мы можем закончить наши дни в Кандер-Тай и воспитывать наших детей, чтобы они стали нашими преемниками. Ах, если бы Мария знала, что я буду там завтра вечером, как бы она обрадовалась!

– Как так? – спросил мой брат. – Разве она не ждет вас?

– Вовсе нет. Она понятия не имеет, что я могу быть там до послезавтра… так бы и случилось, если бы я отправился по дороге через Унтерзин и Фрайтиген. Я намерен переночевать сегодня в Лаутербруннене, а завтра утром отправлюсь через ледник Чингель в Кандерштег. Если я встану немного раньше рассвета, то к закату буду дома.

В этот момент тропинка внезапно повернула и начала спускаться, открывая огромную перспективу далеко протянувшихся долин. Кристиан подбросил свою кепку в воздух и испустил громкий крик.

– Смотрите! – сказал он, протягивая руки, как бы желая обнять милую знакомую сцену. – О, смотрите! Вот холмы и леса Интерлакена, а здесь, под обрывами, на которых мы стоим, лежит Лаутербруннен! Хвала Господу, который сделал нашу родную землю такой прекрасной!

Итальянцы улыбнулись друг другу, подумав, что их родная долина Арно гораздо красивее; но сердце моего брата потеплело к мальчику, и он повторил его благодарность в том духе, который принимает красоту как право по рождению и наследство. Теперь их путь лежал через огромное плато, богатое полями и лугами, и усеянное солидными усадьбами, построенными из старого коричневого дерева, с огромными защищающими карнизами и гирляндами индийской кукурузы, свисающими, словно золотые слитки, вдоль резных балконов. У тропинки росла голубая брусника, время от времени они натыкались на дикую горечавку или бессмертник в форме звезды. Затем тропинка зазмеилась возле края пропасти, и менее чем за полчаса они спустились в долину. Сияющий полдень еще не угас на вершинах самых верхних сосен, когда они все вместе ужинали в маленькой гостинице, выходящей окнами на Юнгфрау. Вечером мой брат писал письма, в то время как трое молодых людей прогуливались по деревне. В девять часов они пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по своим комнатам.

Несмотря на усталость, мой брат не мог заснуть. Та же необъяснимая меланхолия все еще владела им, и когда, наконец, он погрузился в беспокойный сон, ему снились кошмары. К утру он погрузился в глубокий сон и не просыпался до тех пор, пока день быстро не приблизился к полудню. Он, к своему сожалению, обнаружил, что Кристиан давно ушел. Он встал до рассвета, позавтракал при свечах и отправился в путь – «веселый, – сказал хозяин, – как скрипач на ярмарке».

Стефано и Баттисто ждали моего брата; Кристиан поручил им передать ему дружеское прощальное послание и приглашение на свадьбу. Их тоже пригласили, и они собирались пойти; поэтому мой брат согласился встретиться с ними в Интерлакене в следующий вторник, откуда они могли бы легко добраться пешком до Кандерштега, а оттуда – до места назначения – в четверг утром, как раз вовремя, чтобы сопровождать жениха и невесту в церковь. Затем мой брат купил несколько маленьких флорентийских камей, пожелал молодым людям удачи и смотрел им вслед, пока они не скрылись из виду.

Предоставленный теперь самому себе, он вышел со своим альбомом и провел день в долине. На закате он сидел в одиночестве в своей комнате, при свете единственной лампы. Покончив с едой, он придвинулся поближе к огню, достал карманное издание «Очерков об искусстве» Гете и приготовился провести несколько часов за приятным чтением.

Ах, как хорошо я знаю эту книгу, – в выцветшей обложке, – и как часто я слышал его описание того одинокого вечера!

Ночь к этому времени стала холодной и сырой. Влажные поленья потрескивали в очаге, завывающий ветер пронесся по долине, принеся дождь, забарабанивший по стеклам. Мой брат вскоре обнаружил, что читать невозможно. Его внимание беспрестанно отвлекалось. Он снова и снова перечитывал одно и то же предложение, не осознавая его смысла, и погружался в длинные размышления, уводившие далеко в туманное прошлое.

Так проходили часы, в одиннадцать он услышал, как внизу закрылись двери и все домочадцы отправились отдыхать. Он решил больше не поддаваться охватившей его мечтательной апатии. Он подбросил свежих поленьев и сделал несколько кругов по комнате. Затем открыл створку и позволил дождю хлестать себя по лицу, а ветру трепать его волосы, как он трепал листья акации в саду внизу. Так прошло несколько минут, и когда, наконец, он закрыл окно, его лицо, волосы и вся передняя часть рубашки были насквозь промокшими. Расстегнуть рюкзак и достать сухую рубашку было, конечно, его первым побуждением; сбросить одежду, жадно прислушаться и вскочить на ноги, задыхающимся и растерянным, – следующим.

Ибо, уносимую порывистым ветром – то проносящимся мимо окна, то замирающим вдали, – он услышал хорошо запомнившуюся мелодию, тонкую и серебристую, как сладкие звуки «Процветающего острова», которую играла музыкальная шкатулка, – ту самую, которую она играла накануне во время их обеда под елями Венгернских Альп!

Вернулся ли Кристиан, и не таким ли образом он дал знать о своем возвращении? Если так, то где он? Под окном? Снаружи, в коридоре? Стоит на крыльце и ждет, когда его впустят? Мой брат снова распахнул створку и окликнул его по имени.

– Кристиан! Это ты?

Снаружи царила напряженная тишина. Он слышал, как последние порывы ветра и дождя стонут все дальше и дальше на пути вниз по долине, а сосны дрожат, словно живые существа.

– Кристиан! – повторил он снова, и его собственный голос, казалось, странно отозвался эхом в его ушах. – Отзовись! Это ты?

Ему по-прежнему никто не ответил. Он выглянул в темную ночь, но ничего не увидел – даже очертаний крыльца внизу. Он начал думать, что воображение обмануло его, как вдруг звуки раздались снова; на этот раз, казалось, в его собственной комнате.

Когда он обернулся, ожидая увидеть Кристиана у себя за спиной, звуки резко оборвались, и ощущение сильнейшего холода охватило его – не просто озноб нервного ужаса; не просто физический результат воздействия ветра и дождя; но смертельное замерзание каждой вены, паралич каждого нерва, ужасающее сознание того, что еще несколько мгновений, и легкие перестанут дышать, а сердце биться! Не в силах ни заговорить, ни пошевелиться, он закрыл глаза, подумав, что умирает.

Эта странная слабость длилась всего несколько секунд. Постепенно жизненное тепло вернулось, а вместе с ним и силы, чтобы закрыть окно и, пошатываясь, добраться до кресла. Сделав это, он обнаружил, что грудь его рубашки окоченела и замерзла, а дождь твердыми сосульками осел на его волосах.

Он посмотрел на часы. Они показывали без двадцати двенадцать. Он снял термометр с каминной полки и обнаружил, что ртуть показывает семьдесят градусов. Силы небесные! Как это было возможно при большом огне, пылающем в очаге?

Он налил полстакана коньяка и залпом выпил его. О том, чтобы лечь спать, не могло быть и речи. Он чувствовал, что не смеет спать – что он едва осмеливается думать. Все, что он мог сделать, это сменить белье, подбросить побольше дров, завернуться в одеяла и просидеть всю ночь в кресле перед камином.

Однако мой брат недолго просидел так, прежде чем тепло и, вероятно, нервная реакция заставили его уснуть. Утром он обнаружил, что лежит на кровати, совершенно не помня, как и когда он туда добрался.

Снова был чудесный день. Дождь и ветер стихли, и Зильберхорн в конце долины поднял свою голову в безоблачное небо. Глядя на солнечный свет, он почти усомнился в событиях этой ночи и, если бы не стрелки его часов, которые все еще показывали без двадцати двенадцать, был бы склонен рассматривать случившееся как сон. Как бы то ни было, он приписал более половины своих страхов побуждениям чрезмерно активного и утомленного мозга. Несмотря на все это, он по-прежнему чувствовал себя подавленным и встревоженным, и ему так не хотелось проводить еще одну ночь в Лаутербруннене, что он решил отправиться этим утром в Интерлакен. Пока он завтракал и раздумывал, пройти ли ему семь миль по дороге пешком или нанять экипаж, к дверям гостиницы подъехала коляска, и из нее выскочил молодой человек.

– Баттисто! – удивленно воскликнул мой брат, увидев его. – Что привело вас сюда сегодня? Где Стефано?

– Я оставил его в Интерлакене, синьор, – ответил итальянец.

Что-то присутствовало в его голосе и в его лице, одновременно странное и пугающее.

– Что случилось? – взволнованно спросил мой брат. – Он не болен? С ним не произошло никакого несчастного случая?

Баттисто покачал головой, украдкой оглядел коридор и закрыл дверь.

– Стефано здоров, синьор; но… но произошло одно обстоятельство… Такое странное обстоятельство!.. Скажите, верите ли в вы в духов?

– В духов, Баттисто?

– Да, синьор; ибо если когда-либо дух какого-либо человека, мертвого или живого, взывал к человеческим ушам, дух Кристиана пришел ко мне прошлой ночью за двадцать минут до двенадцати часов.

– Без двадцати двенадцать! – повторил мой брат.

– Я был в постели, синьор, Стефано спал в той же комнате. Я заснул, полный приятных мыслей. Через некоторое время, хотя у меня было много постельного белья, а также плед, я проснулся, замерзший от холода и едва способный дышать. Я попытался позвать Стефано, но у меня не было сил издать ни малейшего звука. Я подумал, что умираю. Внезапно я услышал звук под окном – звук, который, как я знал, издавала музыкальная шкатулка Кристиана; и она играла так же, как когда мы обедали под елями, за исключением того, что звук был странным, каким-то печальным, даже торжественным, и его было ужасно слышать! Затем, синьор, он стал словно бы отдаляться, становился все слабее и слабее, пока, казалось, ветер не унес его вдаль. Когда все стихло, и кровь снова побежала по моим венам, я позвал Стефано. Когда я рассказал ему, что произошло, он заявил, что мне это только приснилось. Я заставил его зажечь свет, чтобы посмотреть на часы. Они показывали без двадцати двенадцать и остановились; и, что еще более странно, с часами Стефано произошло то же самое. А теперь скажите мне, синьор, вы верите, что в этом есть какой-то смысл, или вы думаете, как настаивает Стефано, что все это было сном?

– А каково ваше собственное заключение, Баттисто?

– Мой вывод, синьор, состоит в том, что с бедным Кристианом на леднике случилось что-то плохое, и что его дух пришел ко мне прошлой ночью.

– Баттисто, ему окажут помощь, если он жив, или найдут его тело, если он мертв; ибо я тоже верю, что с ним не все хорошо.

Мой брат вкратце рассказал ему, что произошло с ним ночью; отправил посланников за тремя лучшими проводниками в Лаутербруннене; приготовил веревки, топоры для льда, альпенштоки и все прочее, необходимое для поисков на леднике. Однако, как бы он ни спешил, поиски начались почти в полдень.

Прибыв примерно через полчаса в местечко под названием Штехельберг, они оставили коляску в шале и поднялись по крутой тропинке у ледника Брайторн, вздымавшегося, словно зубчатая стена из сплошного льда. Затем путь их некоторое время лежал среди пастбищ и сосновых лесов. Добравшись до небольшого поселения из нескольких шале под названием Штейнберг, они наполнили свои фляги водой, приготовили веревки и приготовились к подъему на ледник Члингель. Через некоторое время они взошли на ледник.

В этот момент проводники объявили привал и посовещались между собой. Один из них предлагал обойти ледник слева и подняться по скалам, которые ограничивали его с юга. Двое других предпочитали север, или правую сторону; наконец, мой брат выбрал этот маршрут. Солнце светило как в тропиках, и двигаться по поверхности льда, покрытого длинными предательскими трещинами, гладкой, как стекло, и голубой, как летнее небо, было трудно и опасно. Они шли медленно и осторожно, связанные друг с другом веревкой, с интервалом примерно в три ярда между ними, с двумя проводниками впереди, третьим сзади. Взяв немного вправо, они оказались у подножия крутой скалы высотой около сорока футов, по которой им предстояло взобраться, чтобы добраться до верхнего ледника. Единственный способ, которым Баттисто или мой брат могли сделать это, – использовать веревку, закрепленную снизу и сверху. Двое из проводников вскарабкались по склону скалы, цепляясь за выемки на ее поверхности, один остался внизу. Затем они спустили веревку, и мой брат приготовился подниматься первым. Когда он поставил ногу на первую зарубку, его остановил сдавленный крик Баттисто.

– Санта Мария! Синьор, взгляните туда!

Мой брат посмотрел и там (таковы были его собственные слова), так же верно, как то, что над всеми нами есть небеса, он увидел Кристиана Бауманна, стоящего в ярком солнечном свете, менее чем в ста ярдах от нас! Почти в тот же момент, когда мой брат узнал его, тот исчез. Он не растворился, не упал, не вознесся, а просто исчез, как будто его никогда и не было. Бледный, как смерть, Баттисто упал на колени и закрыл лицо руками. Мой брат, охваченный благоговейным страхом и потерявший дар речи, прислонился к скале и почувствовал, что цель их поисков достигнута. Проводники не могли понять, что произошло.

– Вы ничего не видели? – спросили мой брат и Баттисто в один голос.

Они ничего не видели, и тот, кто остался внизу, сказал:

– Что я должен был увидеть, кроме льда и солнечного света?

На это мой брат ничего не ответил, кроме как объявил о своем намерении исследовать расщелину, от которой не отводил глаз с тех пор, как увидел фигуру, стоящую на ее краю; двое мужчин спустились с вершины скалы, сняли веревки и последовали за ним. В узком конце расщелины мой брат остановился и крепко воткнул свой альпеншток в лед. Это была очень длинная расщелина – сначала просто трещина, но постепенно расширяющаяся по мере углубления и уходящая в неизвестность темно-синего цвета, окаймленная длинными свисающими сосульками, похожими на алмазные сталактиты. Они сделали по всего лишь несколько шагов, когда самый молодой из проводников громко вскрикнул.

– Я что-то вижу! – воскликнул он. – Что-то темное, застрявшее в зубьях расщелины, глубоко внизу!

Они все видели это: неясную массу, почти закрытую ледяными стенами у их ног. Мой брат предложил сто франков тому, кто спустится и поднимет ее наверх. Проводники колебались.

– Мы не знаем, что это такое, – сказал один из них.

– Возможно, это всего лишь мертвая серна, – предположил другой.

Их сомнения привели его в ярость.

– Это не серна, – сердито сказал он. – Это тело Кристиана Бауманна, уроженца Кандерштега. И, клянусь Небом, если вы все слишком трусливы, чтобы попытаться сделать это, я сам спущусь вниз!

Самый молодой проводник сбросил шляпу и пальто, обвязал веревкой талию и взял в руку топор.

– Я спущусь, мсье, – сказал он и, не говоря больше ни слова, позволил себя опустить.

Мой брат отвернулся. Его охватила тошнотворная тревога, и вскоре он услышал глухое эхо топора далеко внизу, во льду. Затем раздался призыв опустить еще одну веревку, а потом… мужчины молча расступились, и мой брат увидел, что самый молодой проводник снова стоит у края пропасти, раскрасневшийся и дрожащий, а у его ног лежит тело Кристиана.

Бедный Кристиан! Они соорудили грубые носилки из веревок и альпенштоков и с большим трудом отнесли его обратно в Штейнберг. Оттуда они доставили тело в Штехельберга, где его уложили в коляску и отвезли в Лаутербруннен. На следующий день мой брат исполнил печальную обязанность – доставить тело в Кандерштег и подготовить своих друзей к его прибытию. По сей день, хотя все это произошло тридцать лет назад, ему невыносимо вспоминать отчаяние Марии и тот траур, который он навлек на мирную долину. Бедная Мария умерла уже много лет назад; и когда мой брат в последний раз проезжал через Кандер-Тай по пути в Гемми, он увидел ее могилу рядом с могилой Кристиана Бауманна на деревенском кладбище.

Такова история о призраке, рассказанная моим братом.