Текст книги "Мисс Кэрью (ЛП)"

Автор книги: Амелия Эдвардс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

– Нет, нет, – сказал я, – только не мои бриллиантовые запонки. Они – семейная реликвия; и… и я напишу своему отцу завтра.

– Как кающийся хороший маленький мальчик, – сказал де Ланси с нетерпеливым жестом. – Ерунда; ставьте запонки. Я убежден, что вы победите.

– Скажите, скорее, вы уверены, что победите, де Ланси. Разве вы уже не лишили меня всего?

– Наглец! – воскликнул он. – Неужели вы думаете, что я ценю этот ничтожный выигрыш?

– Я думаю, вы поняли то, что я сказал.

– Лжец!

Едва это слово слетело с его губ, как я плеснул ему в лицо бокал вина. В следующее мгновение все смешалось. Последовал обмен ударами, стол был опрокинут, свет погас. Я получил тяжелую рану в висок от падения и потерял сознание.

Когда я пришел в себя, то лежал на диване в комнате, а надо мной склонился врач. Утреннее солнце лилось в окна. Все мои спутники ушли, никто не знал, куда.

– В чем дело? – слабо спросил я. – Я умираю?

Врач покачал головой.

– Вы серьезно ранены, – сказал он, – но, если будете вести себя спокойно и с осторожностью, вы поправитесь. Могу я пообщаться с вашими друзьями?

– Напишите моему отцу, – пробормотал я. – Вы найдете его… его адрес в моей записной книжке.

Врач взял ручку и бумагу и немедленно написал, частично под мою диктовку, а частично исходя из своего мнения о моем состоянии. Затем он сказал, что мне не следует волноваться и что я должен, прежде всего, избегать волнения. Когда он произнес эти слова и поднялся, чтобы уйти, внезапная мысль или, скорее, внезапное предчувствие поразило меня.

Я поднес руку к груди. Мои бриллиантовые запонки пропали!

После этого я больше ничего не помню. Шок произвел на меня тот самый эффект, которого так старался избежать врач. Я снова потерял сознание и, вернувшись к жизни, впал в состояние бредовой лихорадки. В течение многих недель я находился на пороге могилы; и когда я, наконец, пришел в себя, то обнаружил, что мои дорогие отец и мать рядом со мной. Они поспешили на помощь и простили меня, и их нежным заботам я был обязан своим вторым существованием. Как только мое здоровье сносно поправилось, мой отец вернулся на несколько недель в Россию, закрыл свой бизнес, реализовал свое состояние в деньги и вернулся во Францию независимым человеком. Этот превосходный родитель недолго пережил случившиеся перемены. Не прошло и двух лет с того момента, как он обосновался в Париже, и он умер; моя мать пережила его всего на несколько месяцев. Они оставили меня наслаждаться королевским состоянием, которым прежний опыт научил меня достойно пользоваться. Я не пью и не играю в азартные игры. Я провожу свою жизнь главным образом в путешествиях. Я никогда не был женат и не думаю, что когда-нибудь женюсь, потому что Катрина всегда присутствует в моем сердце, и когда я потерял ее, то потерял способность любить. С тех пор прошло пятнадцать лет. Я странствовал по многим землям: ступал по развалинам Фив и будил эхо Помпеи; стрелял в буйволов в западных прериях и преследовал диких кабанов в лесах Вестфалии. Сейчас я на пути в Данию, но намерен задержаться на несколько дней в Брюсселе, где, вероятно, буду иметь удовольствие снова встретиться с вами.

Сказав это, незнакомец поклонился, и я поклонился в ответ.

– И теперь, сэр, – продолжил он, – с той ночи, когда я потерял их в драке в Мезон Доре, до сегодняшнего вечера, когда я увидел их на вашей рубашке, я никогда не видел этих бриллиантовых запонок. Я искал их, давал объявления, предлагал за них бесчисленные награды в течение пятнадцати лет, – но до настоящего момента все было напрасно. Не из-за их ценности, – потому что я мог бы купить много таких, как они, – но из-за ассоциаций, связанных с ними, я так высоко ценю эти камни. Это – те самые, которые мой дед прятал в своей циновке; которые мой отец подарил мне на день рождения; которые впервые привлекли ко мне взгляд моей утраченной Катрины. Конечно, сэр, вы признаете, что это простительная слабость, а также то, что запонки действительно мои?

– Ваш рассказ, сэр, – сказал я вежливо, но твердо, – действительно очень удивителен, и могу сказать, что он звучит очень убедительно; но случай настолько исключительный, запонки принадлежат с таким очевидным правом нам обоим, что я думаю, мы должны предоставить решение по вопросу собственности закону. Вы не можете ожидать, что я откажусь от них, не убедившись сначала, действительно ли я вынужден это сделать по закону.

– Мой дорогой сэр, – ответил незнакомец, – у меня и в мыслях не было просить вас отказаться от запонок без должной компенсации. Если вы окажете мне любезность еще раз показать мне этот маленький счет (сумму которого я забыл), я буду рад выдать вам чек на ту же сумму.

Но мне не хотелось расставаться со своими запонками.

– Простите, сэр, – сказал я несколько смущенно, – но вы еще не доказали мне, что эти камни – те самые, которые у вас украли в Мезон Доре. Позвольте мне убедиться, что это не случайное сходство, и…

– Сэр, – перебил незнакомец, – когда мой отец подарил мне эти запонки на день рождения, он приказал выгравировать мои инициалы мелкими буквами на одной из граней сзади. Сделать это было очень дорого. Когда это было сделано, это, возможно, ухудшило рыночную стоимостью драгоценных камней; но это сделало их бесконечно более ценными для меня. Если, сэр, вы будете так любезны вынуть их из рубашки, я покажу вам инициалы П.П. на нижней стороне.

К этому времени поезд уже достиг пригородов Брюсселя, и через несколько минут мы должны были прибыть, как я хорошо знал, на вокзал.

– Я думаю, сэр, – сказал я, – нам лучше отложить это исследование до завтра. Мы почти достигли места назначения, и при слабом свете этого фонаря на крыше я…

Незнакомец достал маленькую серебряную коробочку, наполненную восковыми спичками.

– При свете одной из этих удобных маленьких спичек, сэр, – сказал он, – я поручусь, что вы увидите буквы. Мне очень хочется убедить вас в подлинности камней. Умоляю, окажите мне услугу, сняв их.

Я больше не мог найти никакого предлога для отказа. Запонки были прикреплены друг к другу тонкой цепочкой, и, чтобы осмотреть одну, я был вынужден вынуть все. Пока я это делал, скорость поезда замедлилась. Незнакомец зажег одну из своих спичек, и я с трепетным нетерпением осмотрел камни.

– Клянусь честью, сэр, – сказал я очень серьезно, – я ничего не вижу на них.

– Не лучше ли вам надеть очки? – спросил незнакомец.

– Брюссель, – крикнул охранник. – Пересадка в Гауде, Брюгге и Остенде.

Надеть очки! Стекла оказались замутненными, и я не мог видеть ни на дюйм перед собой.

– Позвольте мне подержать ваши запонки, пока вы их протрете, – вежливо сказал незнакомец.

Я поблагодарил его, протер очки рукавом, поднес их к свету, надел.

– Теперь, сэр, – сказал я, – вы можете зажечь еще одну спичку и отдать мне бриллианты.

Незнакомец ничего не ответил.

– Все в порядке, сэр, можете вернуть мне мои бриллианты, – сказал я и обернулся.

Крик ужаса сорвался с моих губ; я вскочил и споткнулся о свой собственный чемодан, который стоял между мной и дверным проемом.

– Мсье хочет выйти? – с усмешкой спросил охранник.

– Где незнакомец? – воскликнул я, выскакивая на платформу и отчаянно озираясь. – Где незнакомец? – где Питер Петровский? – где мои бриллиантовые запонки?

– Не будет ли мсье так любезен описать личность вора?

– Высокий, худой, очень смуглый, с черными глазами и орлиным носом.

– И длинные волосы свисали ему на плечи? – спросил проводник.

– Да, да.

– И на нем был большой плащ с высоким меховым воротником?

– Да, именно так.

Носильщики и прохожие улыбнулись и многозначительно переглянулись. Проводник пожал плечами.

– Будут приложены все усилия, – сказал он, качая головой, – но я с сожалением должен сказать, что у вас мало шансов на успех. Этого человека зовут Водон. Он опытный мошенник и с удивительной ловкостью избегает ареста. Не прошло и трех недель с тех пор, как он совершил аналогичное ограбление на этой самой линии, и с тех пор полиция преследует его – увы, безрезультатно.

– Значит, его зовут не Питер Петровский?

– Конечно, нет, мсье.

– И он не русский?

– Не больше, чем я.

– И… и его дедушка, который был индусом… и императрица Екатерина… и прекрасная княжна, которую застрелили… и… и…

– Мсье может быть уверен, – сказал проводник с улыбкой, – что какая бы история ни была рассказана ему Пьером Водоном, она от начала до конца была вымыслом!

Совсем упавший духом, я громко застонал и меланхолично направился в отель де Виль. Там я изложил свое дело, и меня заверили, что полиция приложит все усилия, чтобы задержать преступника.

Они не жалели ни сил, ни денег, но все было тщетно. С того дня и по сегодня я больше не видел своих бриллиантовых запонок.

ГЛАВА III
СТОРОЖЕВОЙ КОРАБЛЬ НА ЭЙРЕ

– На Рождество, – сказал незнакомец, сидевший в углу у камина, – одни люди, как кажется, считают себя вправе просить других рассказывать святочные истории; но, с другой стороны, не у каждого имеется талант рассказчика. Особенно это тяжело для человека, который даже не пытается сделать вид, будто знает больше, чем кто-либо в окружающей его компании. Я – как раз такой человек. Я никогда в жизни не написал ни строчки в журнале, ни абзаца в газете. Можно ли, в таком случае, ожидать от меня какой-либо истории?

Сказав это, незнакомец снова погрузился в молчание и мрачно уставился на огонь.

В этот бурный вечер, в канун Рождества, с сильным ветром и туманом, поднимающимся с моря, наша компания в «Тинтагель Армс» было несколько меньше, чем обычно. Незнакомец прибыл часа два назад, поставил свою лошадь в конюшню, снял комнату и устроился в углу у камина так удобно, как если бы он был старым обитателем этого места и одним из нас. Однако до этого момента он почти все время молчал и не отрывал глаз от поленьев, пылающих в очаге. Мы посмотрели друг на друга, но никто, казалось, не был готов к ответу.

– Кроме того, – добавил незнакомец, словно эта запоздалая мысль являлась неопровержимым аргументом, – дни «Тысячи и одной ночи» закончились. В наше время нам нужны факты, – факты, джентльмены, – факты.

– Вне всякого сомнения, в жизни каждого человека случались события, – заметил школьный учитель, – которые, если изложить их правдиво, могут послужить как для назидания, так и для развлечения. Мы предпочитаем услышать о действительных событиях, сэр, когда это возможно. Смею утверждать, что в четырех стенах этой гостиной многие бедные моряки своими грубыми рассказами о путешествиях и опасностях доставили нам больше искреннего удовольствия, чем это смог бы сделать самый лучший автор самых лучших художественных произведений, которые когда-либо были написаны.

(Должен заметить, что школьный учитель является оратором нашего маленького общества. Он знавал лучшие времена, имеет классическое образование и временами придерживается вполне парламентского стиля. Мы гордимся им в «Тинтагель Армс», и он это знает.)

– Значит, вы хотите сказать, – раздраженно спросил незнакомец, – что облагаете этим налогом каждого путешественника, случайно остановившегося в этом доме?

– Ни в коем случае, сэр, – ответил школьный учитель. – Мы только желаем, чтобы каждый путешественник, который присоединяется к обществу в этом зале, соответствовал правилам, которыми руководствуется это общество.

– Каковы же эти правила?

– Эти правила заключаются в том, что каждый присутствующий должен рассказать историю, спеть песню или прочитать вслух для развлечения остальных.

– Может быть, – предположил хозяин, – джентльмен предпочтет спеть песню?

– Я не умею петь, – проворчал путешественник.

– Некоторые посетители предпочитают читать сцены из Шекспира, – намекнул приходской клерк.

– С таким же успехом вы могли бы предложить мне потанцевать на канате, – свирепо возразил путешественник.

Наступила мертвая тишина, посреди которой хозяйка принесла нашу обычную чашу с пуншем, а школьный учитель наполнил стаканы. Незнакомец попробовал свой пунш, одобрительно кивнул, одним глотком допил остатки и беспокойно закашлялся.

– Я не умею петь, – проворчал он через несколько минут, в течение которых никто не произнес ни слова, – я не умею читать пьесы, и я не умею рассказывать истории. Но если вас устроят простые факты, я не возражаю рассказать компании о… приключении, – полагаю, я могу назвать его так, – которое случилось со мной в канун Рождества, около тридцати двух лет назад.

– Сэр, – сказал школьный учитель, – мы будем рады.

– Зато мне это радости не доставит, – заявил путешественник, – потому что это было самое неприятное происшествие, которое когда-либо случалось со мной в моей жизни.

С этими словами он протянул свой стакан, чтобы его снова наполнили, и, продолжая пристально смотреть в огонь, как будто читал каждое слово своего повествования по картинкам в углях, начал так.

– Я разъездной коммивояжер и путешествовал последние тридцать пять лет, то есть с тех пор, как мне исполнилось двадцать. У меня манчестерское направление, и в свое время я побывал в большинстве районов Англии и Уэльса, а также в некоторых частях Франции и Германии. В то время, о котором я собираюсь рассказать, я работал в фирме «Уоррен, Грей и Компания» (в то время известной манчестерской фирме с полувековой историей), и мой путь лежал через север Франции, примерно в тех местах, которые расположены между Кале, Парижем и Шербуром – обширный район, в форме большого неправильного угла, как вы можете видеть на карте.

Как я уже сказал, это было тридцать два года назад; или, если вам больше нравится, 1830 год от Рождества Христова. Вильгельм IV только что стал королем Англии, а Луи Филипп только что стал королем Франции. Это было захватывающее время. Весь Континент находился в беспокойном, революционном состоянии; и Франция, разделенная между орлеанистами и бурбонами, наполеонистами и республиканцами, находилась в худшем состоянии лихорадки и брожения, чем кто-либо из ее соседей.

Я ненавижу политику, джентльмены. Я не политик сейчас, я и тогда не был политиком; но, будучи в то время молодым человеком и лучше знакомым с Континентом, чем большинство англичан моего возраста и положения (ибо тогда люди не ездили за границу, как сейчас), я напускал на себя вид превосходства и воображал, что знаю очень много – и обо всем. Когда я был дома, я хвастался знанием иностранной жизни и манер, выдавал себя за прекрасного знатока французских вин и громко презирал нашу домашнюю английскую кухню. Напротив, когда я был за границей, я становился яростным националистом, хвастался британскими свободами, британским оружием и британской торговлей и никогда не упускал возможности воспользоваться случайным намеком на Веллингтона, Нельсона, или Ватерлоо. В общем, как я уже говорил, я любил напускать на себя вид превосходства, и это никоим образом не способствовало моей популярности. Я, конечно, выглядел дураком из-за своих стараний; и потом, я страдал из-за этого… но мне не следует забегать вперед в своем рассказе.

Пробыв в Париже (который, как вы помните, был самой дальней точкой в глубине моего округа) весь июль и август, я снова начал путешествовать на север в сентябре, согласно указаниям моих работодателей. В то время на севере Франции не существовало железной дороги, и у путешественника, не обеспеченного собственным транспортным средством, не было выбора между неуклюжим дилижансом и едва ли менее неуклюжей каретой, caleche. У меня, однако, имелась своя двуколка, которую я привез из Англии, и отличная бурая лошадь, купленная в Компьене; и я хорошо помню, как проносился мимо дилижансов, с грохотом въезжал в города и старался затмить всех коммивояжеров, которых встречал на дороге.

Покинув Париж в сентябре, я рассчитывал завершить всю работу в своем северном округе примерно за десять недель и надеялся прибыть в Англию к Рождеству. Однако смена правительства придала необычный импульс международной торговле, и я обнаружил, что дела накапливаются у меня день ото дня до такой степени, что вскоре потерял всякую надежду вернуться домой до конца января. По мере приближения Рождества, когда я продолжал медленно двигаться в северном и северо-западном направлении, я начал задаваться вопросом, где же все-таки проведу рождественские праздники. Одно время я думал, что это будет в Лизье, другое – в Кане, и, наконец, я убедился, что это будет в Байе. Однако я ошибался во всех своих предположениях, как вы сейчас услышите.

В ночь на 23 декабря я ночевал в густонаселенном маленьком торговом городке Крепиньи, который находится примерно в восемнадцати милях от побережья и примерно на полпути между Каном и Байе. Утром 24-го я встал необычно рано и отправился в путь вскоре после рассвета, так как мне предстоял долгий дневной путь, и я надеялся добраться до Байе этой ночью. Однако я не мог ехать прямой дорогой, так как сначала направлялся в Сент-Анджели, небольшой прибрежный городок, расположенный недалеко от устья Эйра, как раз напротив Портсмута, если взглянуть на карту. Поэтому моим единственным шансом сделать это, было провести долгий день и, если возможно, покинуть Сент-Анджели довольно рано, чтобы отправиться в Байе в тот же день. Мой путь из Крепиньи в Сент-Анджели лежал через унылую открытую местность, с редкими фруктовыми садами и разбросанными тут и там деревнями, фермами и заброшенными, полуразрушенными загородными домами. Густой белый иней лежал на земле, точно снег. Над горизонтом клубился серый туман. Пронизывающий ветер то и дело проносился по равнине и раскачивал голые тополя, окаймлявшие дорогу с обеих сторон. Иногда я проезжал мимо телеги, груженной дровами, или дородной деревенской девки в теплом плаще и сабо; но по большей части дорога была пустынна, и это была очень унылая дорога. С каждой милей она вселяла все большую и большую тоску. Жилищ становилось все меньше, и они располагались все дальше друг от друга. Каждый порыв ветра приносил с собой облако мелкой белой пыли; время от времени, поднимаясь на вершину небольшого возвышения или поворачивая за песчаный склон, я замечал далекие отблески моря.

Было около одиннадцати часов утра, когда я приблизился к концу своего первого этапа и увидел Сент-Анжели-сюр-Эйр; унылый прибрежный городок, состоящий из единственной неправильной улицы длиной около мили, окаймленной домами с одной стороны и набережными с другой.

Промчавшись по набережным и остановившись, с моим обычным размахом, у дверей главной гостиницы, я вышел, заказал обед, отправил свою лошадь в конюшню и отправился в город. Однако вскоре я обнаружил, что там нечего было делать. Это место было слишком отдаленным и слишком примитивным; населяли его в основном мелкие судовладельцы, судостроители, угольщики, рыбаки и моряки. Кроме того, жители были не так дружелюбны, как в более посещаемых городах. Когда я шел по улицам, то не мог избавиться от ощущения, что на меня смотрят с неодобрением. Дети улюлюкали мне вслед. Владельцев магазинов нельзя было назвать вежливыми. Становилось очевидно, что англичанин был одновременно необычным и нежеланным гостем в уединенном маленьком городке Сент-Анжели-сюр-Эйр.

Возвратившись в дурном расположении духа в «Белую Лошадь», я обнаружил, что мой обед приготовлен в углу общей комнаты, у окна, выходящего на реку. В камине пылал огонь; над камином висела цветная гравюра с изображением Наполеона при Маренго; а за длинным дубовым столом в центре посыпанного песком пола сидели пять или шесть французов, пили кислое вино, курили плохие сигары и играли в домино.

Они угрюмо посмотрели на меня, когда я вошел, и что-то пробормотали между собой. Я не мог разобрать, что это были за слова; но я был уверен: они каким-то нелестным образом относились ко мне самому; и это, как вы вполне можете поверить, не помогло мне стать более любезным. Короче говоря, будучи в лучшие времена вспыльчивым, тщеславным молодым человеком и, более того, будучи в этот раз особенно раздражен приемом, оказанным мне в городе, я вел себя более высокомерно, чем когда-либо, придирался к котлетам, злоупотреблял вином, беспокоил официанта и, без сомнения, вел себя крайне неприятно.

– И вы называете это бордо! – надменно сказал я. – В Англии мы бы не стали покупать его даже в качестве уксуса. У вас нет ничего лучше?

– Ничего, мсье, – смиренно ответил официант. – У нас только два сорта вина, и мсье заказал лучший.

– В Англии! – воскликнул один из игроков в домино – потрепанный парень в выцветшей униформе, похожий на сотрудника таможни. – Ба! Что они знают о вине в Англии? Они не выращивают виноград. Они там благодарны нам за воду, которой моют наши винные чаны.

Каким бы глупым ни было оскорбление, кровь бросилась мне в лицо и защипала в пальцах. Мне очень хотелось возразить этому человеку, но было бесполезно ввязываться в драку, если немного благоразумия могло ее предотвратить. Поэтому я придержал язык и сделал вид, что не слышу. Его спутники засмеялись, и вскоре он заговорил снова.

– Чего вы можете ожидать, – продолжал он, – в стране, где земля сплошь болота, воздух пропитан туманом, и каждый человек держит лавку? Мсье, видите ли, не отличает вино от уксуса. Но как он может это сделать? Англичане не пьют ничего, кроме пива и чая!

Я больше не мог этого выносить.

– Остановитесь, приятель, – сказал я, кипя от ярости, но стараясь говорить спокойно. – Жаль, что вы позволяете себе высказывать свое мнение по вопросу, в котором ничего не смыслите.

– Мсье что-то сказал?

– Я действительно кое-что сказал. Я сказал, что вы высказали свое мнение по вопросу, о котором не имеете представления.

– Мне кажется, мсье, что я имею право высказывать то мнение, которое мне нравится.

– Не тогда, когда оно оскорбительно для других.

– Простите, мсье, как я мог знать, что мое мнение оскорбит вас? Если я сказал, что Англия – сплошное болото и туман, то что из того? Мсье не создавал климата своей родной страны. Если бы я сказал…

– Вы ничего не знаете ни о наших обычаях, ни о нашем климате, – сердито перебил я.

– И если бы я сказал, что англичане были нацией лавочников, – продолжал он, – разве я не обладаю авторитетом великого Наполеона для этого утверждения? Разве сам мсье не коммивояжер?

Холодная дерзость этого парня и нескрываемое веселье его друзей привели меня в ярость сверх всякой меры благоразумия.

– Лавочники или нет, – возразил я, – мы слишком часто побеждали французов, чтобы заботиться о прозвищах! Разве не эти лавочники разгромили вас на Трафальгаре? Разве не перед этими лавочниками ваша Старая Гвардия развернулась и бежала при Ватерлоо? Были ли они…

Мои слова потонули в потоке проклятий. Разъяренный и жестикулирующий, каждый француз мгновенно вскочил на ноги; в то время как я, не ожидая ничего иного, как немедленного нападения, схватил стул и приготовился к отчаянной обороне. В этот момент, однако, хозяин, встревоженный шумом, ворвался и встал между нами.

– Мир! Мир, говорю вам, джентльмены! – воскликнул он. – Я не позволяю здесь ссориться. Что? Шестеро против одного? Мне стыдно за вас!

– Проклятье! Нас смеет оскорблять нищий англичанин? – бушевал один из них.

– Разве мы можем допустить, чтобы честь Франции была поставлена под сомнение? – крикнул другой.

– Или позволить поносить память о нашей великой армии? – добавил третий.

– Чепуха… чепуха! – возразил хозяин. – Держу пари на луидор, что мсье не имел в виду ничего подобного. Он англичанин, вы французы. Вы не понимаете друг друга – только и всего! Помните об обязанностях гостеприимства, джентльмены, и помните, что мсье – чужестранец. Я готов поклясться, что мсье не был первым, кто начал.

– Parbleu! Я первый начал – признаюсь, – добродушно сказал таможенник. – Я спровоцировал мсье, оскорбив его страну.

– А я признаюсь, что слишком легко вышел из себя, – ответил я, – и сказал много такого, что мне было бы стыдно повторить.

– Смею предположить, господа, вы помиритесь за еще одной бутылкой вина, – предложил хозяин, потирая руки.

– От всего сердца, – сказал я, – если эти джентльмены позволят мне сделать заказ!

Французы засмеялись, погладили усы; мы пожали друг другу руки и забыли о своем гневе так легко, как будто ничего не случилось, – все, кроме одного, загорелого седобородого мужчины в синей блузе и гетрах, который сердито надвинул кепку на глаза, пробормотал что-то о чертовых англичанах, maudit Anglais, и вышел из комнаты.

– Peste! Этот старый Франсуа свиреп, как медведь, – сказал один из моих недавних противников.

– Он старый солдат, – извиняющимся тоном заметил другой. – Он служил при Наполеоне и ненавидит англичан.

– Мне действительно жаль, если я задел чувства храброго человека, – сказал я. – Разве мы не можем заставить его вернуться и чокнуться с нами бокалами?

– Нет… нет, оставьте его в покое. Он человек с диким характером, и лучше всего предоставить его самому себе. Ваше здоровье, мсье, и приятного путешествия!

И с этими словами добродушные парни расселись вокруг огня, вытащили свои сигары, причмокнули губами над вином и болтали так приятно, как будто мы познакомились друг с другом при самых благоприятных обстоятельствах. Когда первая бутылка была опустошена, я заказал еще одну, и к тому времени, когда мы отдали должное второй, было почти три часа дня, и мне вполне пора было отправляться в путь.

– Если мсье едет в Крепиньи, – сказал молодой фермер, которого его спутники звали Адольфом, – я с удовольствием доеду в его карете до перекрестка.

– К сожалению, сегодня утром я прибыл из Крепиньи и сейчас направляюсь в Байе, – ответил я.

– В Байе? Peste! Тогда мсье предстоит долгая дорога.

– Вы говорите – далеко? Я не думал, что это больше трех лиг.

– Три лиги? Пожалуй, все пять.

Пять французских лиг, а у меня всего лишь час дневного света! Это было больше, чем я рассчитывал.

– Мсье лучше вернуть свою лошадь обратно в конюшню и переночевать у нас в «Белой Лошади», – подобострастно предложил хозяин.

Я покачал головой.

– Нет, нет, – сказал я. – Так не пойдет. Я хочу провести Рождество завтра в Байе. Пять лиг, говоришь?

– Целых пять по дороге, – ответил таможенник. – Но есть более короткий путь, если только мсье сможет его найти.

– Уж не хотите ли вы заставить мсье переправиться через реку? – вмешался хозяин.

– Почему бы и нет? Это сократит его путь на добрую лигу.

– Боже мой, это небезопасно для незнакомца, особенно после наступления сумерек!

– Абсолютно безопасно, мэтр Пьер! Во время отлива там так же безопасно, как на дороге, – презрительно ответил другой. – Послушайте, мсье. Примерно в пяти километрах от Сент-Анджели река Эйр впадает в море. Эйр – узкая река, какой вы видите ее здесь – узкая и глубокая; но там она становится широкой и мелкой; шире, чем Сена в Париже. Так вот, мсье, примерно в четырех километрах отсюда и примерно за час до того, как вы достигнете устья Эйра, вы окажетесь в месте, которое называется Брод. Это всего лишь рукав реки – на самом деле плес, который при высокой воде превращается в глубокий поток, через который вам пришлось бы переправляться по мосту в Крейи, если бы вы ехали по большой дороге; но который, если поедете по берегу, вы сможете пересечь с необыкновенной легкостью во время отлива. Там нет никакой опасности, мсье, поверьте мне на слово, и это сокращает расстояние, по крайней мере, на лигу.

– Мсье, лучше бы вам этого не делать, – сказал хозяин «Белой Лошади».

– Нет, я не боюсь попытаться это сделать, если только смогу найти дорогу, – ответил я. – Моя лошадь уже не свежая, а лига есть лига.

– Мсье не может заблудиться, – сказал таможенный чиновник. – Вы едете прямо и сворачиваете на первую дорогу налево возле церкви. Следуйте по этой дороге, пока не доедете до аллеи, ведущей к маленькой гостинице под названием «Бон Кристоф», а затем попросите любого показать вам лучшее место для переправы. Дом стоит как раз на краю Брода, и в поле зрения устья Эйра. В сумерки на таможенной станции на противоположной стороне всегда горит свет.

– Тысяча благодарностей, – сказал я, запрыгивая в свою двуколку и беря вожжи. – Вы совершенно уверены, что прилив закончится?

– Сейчас отлив, – ответил таможенник, доставая часы, – прилив начнется только в десять минут пятого. Но даже если бы он уже начался, мсье все равно успел бы вовремя, потому что залив заполняется только ко время окончания прилива. Мсье придется проехать более четверти мили по илистому дну. Он испачкает свои колеса – только и всего!

– Я не боюсь этого несчастья, – сказал я, смеясь. – Прощайте, джентльмены. И пусть мы скоро встретимся снова, чтобы поболтать по-дружески еще за одной бутылкой бордо мэтра Пьера!

С этими словами, обилием поклонов, прощаний и добрых пожеланий мы расстались; я уехал быстрым шагом, который заставил жителей Сент-Анжели-сюр-Эйра подойти к окнам, когда я проезжал мимо, а друзей из «Белой Лошади» столпиться у порога этой приличной маленькой гостиницы, чтобы оказать честь моему отъезду.

Я довольно легко нашел дорогу и свернул налево возле церкви, в соответствии с полученными указаниями. Это была отнюдь не приятная поездка. День был пасмурный и дождливый; дорога была неровной; серый морской туман сгущался; ветер был пронизывающе холодным. Расстояние тоже оказалось большим, чем я ожидал, а из-за плохого состояния дороги я был вынужден ехать очень медленно. Тем временем туман продолжал сгущаться, а свет угасать, так что к тому времени, когда я добрался до аллеи, уже почти стемнело. Аллея также была неровной, как вспаханное поле, и мокрой, как пруд, с камнями, о которые спотыкалась лошадь, и колеями, в которые проваливались колеса едва ли не на каждом ярде. Какой бы плохой ни была прежняя дорога, эта оказалась гораздо хуже. Однако поворачивать назад было уже слишком поздно, поэтому я спешился, повел свою лошадь и попытался извлечь максимум пользы из своего положения. Вскоре аллея закончилась широким пустырем, посреди которого я увидел темные очертания дома и мерцание освещенного окна. Решив, что это, должно быть, трактир «Бон Кристоф», я сразу же повернул свою лошадь в том направлении и повел ее, насколько мог, по неровной поверхности. Когда я приблизился к дому, то услышал голоса; но только приблизившись на ярд или два к воротам, я смог различить фигуры двух разговаривавших мужчин.

– Привет! – сказал я. – Это гостиница «Бон Кристоф»?

– Так оно и есть, мсье, и я хозяин, к услугам мсье, – ответил тот, что пониже ростом, выходя вперед и придерживая ворота открытыми. – Не соблаговолит ли мсье войти? У нас отличные кровати, хорошая конюшня, все условия для путешественников!

– Спасибо, но я только хочу, чтобы меня направили в лучшее место, где я мог бы переправиться. Я полагаю, прилив уже начался?